Текст книги "Девушки из Шанхая"

Автор книги: Лиза Си

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Мэй сидит на краю своей койки, болтая ногами. Она склоняет голову, как всегда делала в детстве, когда у нее были неприятности.

– Почему так долго? Я тебя уже сто лет жду.

– Что ты наделала, Мэй? Что ты натворила? Она не обращает внимания на мои вопросы:

– Ты пропустила обед. Но я принесла тебе риса!

Она разжимает ладонь и показывает мне мятый шарик риса. Я бью ее по руке. Женщины вокруг нас отворачиваются.

– Зачем ты там лгала? – спрашиваю я. – Зачем ты это сделала?

Она болтает ногами, как ребенок, который не достает до пола. Я гляжу на нее, тяжело дыша через нос. Я еще никогда так на нее не сердилась. Это вам не испачканные туфли или пятно на взятой взаймы блузке.

– Я не понимала, что они говорили. Я не понимаю этот монотонный сэйяп. Я знаю только северную песню шанхайского диалекта.

– И это моявина?

Но уже говоря это, я понимаю, что до некоторой степени несу за это ответственность. Я знала, что она не понимает диалект нашей семьи. Почему я об этом не подумала? Но Дракон во мне рассержен и непреклонен.

– Мы через столько всего прошли, а ты не нашла и пяти минут на корабле, чтобы заглянуть в инструкцию.

Когда она пожимает плечами, меня охватывает новая волна ярости.

– Ты хочешь, чтобы нас отправили обратно?

Она молчит, но в ее глазах появляются предсказуемые слезы.

– Ты этого хочешь? – настаиваю я.

Эти предсказуемые слезы падают и впитываются в ее мешковатую рубаху, покрывая ткань медленно расплывающимися синими пятнами. Но я так же предсказуема, как и она.

Я трясу ее ноги. Старшая сестра всегда права, и требовательно спрашивает:

– Что с тобой?

Она что-то бормочет.

– Что?

Она перестает болтать ногами. Ее лицо опущено, но я смотрю на нее снизу, и она не может избежать моего взгляда. Она снова что-то бормочет.

– Скажи так, чтобы я слышала, – раздраженно говорю я.

Она склоняет голову, встречается со мной взглядом и шепчет громче, чтобы я расслышала:

– Я беременна.

Остров Бессмертных

Мэй утыкается лицом в подушку, чтобы заглушить всхлипывания. Оглянувшись, я вижу, что все вокруг либо не обращают на нас внимания, либо притворяются, что им все равно. Это очень по-китайски.

Я сбрасываю обувь и забираюсь к Мэй.

– Я думала, вы с Верноном не занимались постельными делами, – шепчу я.

– Мы и не занимались. Я не смогла, – выдавливает из себя она.

Входит конвоир и объявляет, что пришло время ужинать. Женщины суетятся, стремясь первыми покинуть спальню. Какой бы скверной ни была еда, обед важнее, чем ссора между сестрами. Каждая хочет первой узнать, есть ли в сегодняшнем ужине хотя бы несколько кусочков, заслуживающих внимания, и заполучить их. Несколько минут спустя мы остаемся наедине, и шептаться больше нет необходимости.

– Это был тот, с кем ты встречалась на корабле?

Я даже не могу вспомнить, как его звали.

– Это случилось до того.

До того? Мы были в больнице в Ханчжоу, а потом – в гостинице в Гонконге. Не знаю, когда это могло произойти, разве что когда мне было плохо или когда я лежала без сознания в больнице. Кто это был? Один из лечивших меня докторов? Или ее изнасиловали, пока мы пытались добраться до Великого канала? Я стыдилась говорить о произошедшем со мной. Возможно ли, что все это время она хранила схожую тайну? Оставив ненадолго тему отца, я задаю практический вопрос:

– Какой срок?

Мэй садится, трет глаза и смотрит на меня. В ее взгляде читается смесь скорби, унижения и мольбы. Она поджимает ноги, так что наши колени соприкасаются, медленно расстегивает галуны своей крестьянской куртки и натягивает на животе рубашку. Живот уже довольно большой, вот, оказывается, почему она почти не вылезала из мешковатой одежды на острове Ангела.

– Это Томми? – спрашиваю я с надеждой.

Мама всегда хотела, чтобы Мэй и Томми поженились. Теперь, когда и Томми и мама умерли, этот ребенок мог бы быть бесценным даром. Но когда Мэй отвечает, что они были просто друзьями, я не знаю, что и думать. В Шанхае Мэй встречалась со многими юношами – особенно в последние дни, когда мы отчаянно пытались забыться. Но я не знаю их имен, и мне не хочется забрасывать ее вопросами вроде: «Это был молодой человек той ночью в клубе „Венера“?» или «Тот американец, которого иногда приводила с собой Бетси?». Это было бы так же глупо и нелепо, как и допрос, которому я сегодня подверглась. Но и смолчать я не могу.

– Студент, который поселился у нас на втором этаже?

Я не помню о нем ничего, кроме того, что он был худой, одевался во все серое и держался особняком. Где он учился? Этого я не помню, но помню, как он склонялся над маминым креслом в день бомбежки. Он вел себя так, потому что, как и многие другие, был влюблен в мою сестру?

– Тогда я уже была беременна, – признается Мэй.

Мне в голову приходит ужасная мысль.

– Только не говори, что это капитан Ямасаки!

Не знаю, что делать, если у Мэй будет ребенок от японца. Но я с облегчением вижу, что она качает головой.

– Ты его не знаешь, – говорит Мэй дрожащим голосом. – Я и сама едва его знала. Это все как-то случайно вышло. Я не знала, что все такобернется. Если бы у меня было время, я бы попросила травника дать мне что-нибудь, чтобы избавиться от ребенка. Но не вышло. Ох, Перл, я сама во всем виновата.

Она хватает меня за руку и снова начинает плакать.

– Не бойся. Все будет хорошо, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал успокаивающе. Но все это лишь пустые слова.

– Как может быть хорошо? Ты понимаешь, что это значит?

Честно говоря, нет. У меня, в отличие от нее, не было долгих месяцев, чтобы все обдумать. У меня было разве что несколько минут.

– Мы не можем сейчас ехать в Лос-Анджелес. – Мэй оценивающе смотрит на меня. – Ты же понимаешь, что нам придется туда поехать?

– Другого варианта я не вижу. Но даже не считая этого… – я киваю на ее живот, – мы еще не знаем, захотят ли они нас видеть.

– Захотят, конечно. Они же нас купили! Проблема в ребенке. Сначала я думала, что разберусь с этим. Мы с Верноном не занимались постельными делами, но он ничего отцу не сказал. Но когда Старый Лу начал осматривать наши простыни…

– Ты уже тогда знала?

– Ты же видела, как меня стошнило в ресторане. Я так испугалась. Я думала, что кто-нибудь поймет, в чем дело. Я думала, ты догадаешься.

Теперь я понимаю, что многие видели то, чего я в своей слепоте не замечала. Старуха, в чьем доме мы останавливались в первую ночь после того, как выехали из Шанхая, так заботилась о Мэй. Доктор в Ханчжоу был очень внимателен к ней и следил за тем, чтобы она высыпалась. Я ее цзецзе,и мне всегда казалось, что ближе нас никого нет. Но я была слишком погружена в собственные несчастья – потеря З. Ч., расставание с домом, изнасилование, долгая болезнь, когда я чуть не умерла, дорога сюда – и не заметила, как Мэй тошнило все эти недели и месяцы. Я не следила, навещает ли ее красная сестричка. И я не помню, когда в последний раз видела ее голой. Я бросила свою сестру, когда она нуждалась во мне больше всего.

– Прости меня…

– Перл! Ты меня не слушаешь! Как нам теперь ехать в Лос-Анджелес? Ребенок не от моего мужа, и Старый Лу сразу это поймет.

День был тяжелым и длинным, и все это обрушилось слишком внезапно. Я ничего не ела, кроме миски джуказа завтраком, ужин тоже пришлось пропустить. Но я не настолько вымотана, чтобы не понять, что Мэй что-то задумала. В конце концов, она сказала мне, что беременна, только после того, как я рассердилась на нее…

– Ты нарочно врала на слушании.

– Ребенок должен родиться на острове Ангела, – отвечает она.

Из нас двоих умной считаюсь я, но я не поспеваю за ходом ее мысли.

– Ты уже знала, что будешь врать, когда мы плыли в Сан-Франциско, – говорю я наконец. – Поэтому ты и не читала инструкцию. Ты не хотела отвечать правильно. Ты хотела остаться здесь.

– Не совсем так. Я надеялась, мне – нам – поможет Спенсер. Он обещал. Он сказал, что все устроит и нам не придется ехать в Лос-Анджелес. Он обманул меня. – Она пожимает плечами. – После того, что натворил папа, тебя это удивляет? Следующим моим вариантом было попасть сюда. Понимаешь? Если я рожу здесь, они никогда не узнают, что это мой ребенок.

– Они?

– Лу, – нетерпеливо говорит она. – Ребенка заберешь ты. Я отдам его тебе. Ты занималась с Сэмом постельными делами. Сроки почти совпадают.

Я вырываю свою ладонь из ее рук и отшатываюсь:

– Что ты имеешь в виду?

– Врачи сказали, что ты вряд ли сможешь иметь детей. Это могло бы спасти меня и помочь тебе.

Но я не хочу ребенка – ни сейчас, ни, возможно, в будущем. И я не хочу быть замужем – по крайней мере, не по сговору и не ради того, чтобы вернуть отцовские долги. Должен быть другой выход.

– Если ты не хочешь этого ребенка, отдай его миссионерам, – предлагаю я. – Они его возьмут. Все говорят об Обществе защиты китайских детей. Он будет жить отдельно от больных женщин.

– Перл! Это мой ребенок! Единственное, что нас связывает с родителями! Мы же дочери, на нас семейная линия обрывается. Мой сын мог бы стать началом новой ветви в Америке.

Естественно, мы предполагаем, что ребенок мужского пола. Как и все китайцы, мы не можем представить себе, что у нас родится кто-нибудь, кроме мальчика, который принесет в семью счастье и уверенность в том, что в загробном мире наши предки будут обеспечены всем необходимым. Тем не менее план Мэй просто не может сработать.

– Я не беременна и не смогу родить вместо тебя, – указываю я на очевидный факт.

Ответ Мэй снова показывает, что давно обдумывала этот план:

– Будешь носить крестьянскую одежду, я тебе купила. Под ней ничего не видно. Крестьянки никому не показывают свое тело – чтобы мужчины не смотрели и никто не узнал, что они ждут ребенка. Ты же не заметила, как у меня вырос живот? Потом, если понадобится, будешь подкладывать подушку. Да кто станет смотреть? Кому это интересно? Но нам понадобится пожить здесь еще.

– Сколько?

– Четыре месяца.

Я не знаю, что сказать и что нам делать. Она моя сестра, единственная, кто у меня остался, и я обещала маме, что позабочусь о ней. Поэтому я принимаю решение, которое повлияет на всю мою – и ее – дальнейшую жизнь:

– Хорошо. Так и сделаем.

Я так потрясена всем свалившимся на меня сегодня, что даже не догадываюсь поинтересоваться, как она собирается родить ребенка так, чтобы никто не заметил.

* * *

На протяжении следующих недель мы осознаем всю тяжесть последствий нашего решения покинуть Китай и отправиться сюда. Полные глупых надежд люди называют остров Ангела западным островом Эллис. [18]18
  Остров Эллис– остров в устье р. Гудзон близ Нью-Йорка, к югу от Манхэттена. В 1892–1954 гг. – самый крупный пункт по приему иммигрантов в США.


[Закрыть]Те, кто хотят, чтобы китайцы держались от Америки подальше, называют этот остров «Хранителем Западных Ворот». Мы же, китайцы, называем его островом Бессмертных. Здесь и в самом деле время течет так медленно, что кажется, мы пребываем в загробном мире. Даже с приходом весны дни тянутся бесконечно, заполненные делами предсказуемыми и незначительными, вроде опорожнения кишечника. Все подчинено строгим правилам. Мы не выбираем, что нам есть, когда гасить или зажигать свет, когда ложиться спать или просыпаться. В тюрьме теряешь все привилегии.

Когда живот Мэй становится еще больше, мы переселяемся на смежные нижние койки, чтобы ей не приходилось забираться наверх. Каждое утро мы просыпаемся и одеваемся. Конвоиры отводят нас в столовую – удивительно тесную, если учесть, что иногда в ней обедают до трехсот человек. Как и всюду на остове Ангела, в столовой существует сегрегация. Европейцы, азиаты и китайцы в разное время едят разные блюда, приготовленные разными поварами. На то, чтобы позавтракать и покинуть столовую, у нас есть ровно полчаса – потом прибывает следующая партия арестантов. Мы съедаем свой джукза длинными деревянными столами, после чего конвоиры отводят нас в спальню и запирают на ключ. Некоторые женщины готовят чай в горшках, поставленных на радиатор. Другие чавкают едой, присланной родственниками из Сан-Франциско: лапшой, соленьями и пельменями. Большинство засыпает, просыпаясь только когда к нам приходят миссионерки – они разговаривают с нами о Боге и учат шить и вязать. Одна из надзирательниц жалеет меня: ведь я жду ребенка и застряла на острове Ангела.

– Давай я пошлю телеграмму твоему мужу, – предлагает она. – Как только он узнает, что ты здесь и в положении, он приедет и все устроит. Ты же не хочешь, чтобы твой ребенок родился здесь? Тебе нужно в больницу.

Но такая помощь мне не нужна. Пока что не нужна.

На обед нам дают холодный рис с разваренной в кашу стручковой фасолью, джукс мелкими кусочками свинины или суп из тапиоки с крекерами. Иногда нам дают практически несъедобный краснозерный рис. Все выглядит и пахнет так, как будто это уже кто-то ел. Некоторые женщины перекладывают мне кусочки мяса из своих мисок. «Для твоего сына», – говорят они. Я нахожу способ переправить эти деликатесы Мэй.

– Почему ваши мужья вас не навещают? – спрашивает нас как-то за ужином одна из женщин. Ее имя означает по-китайски Тряпка, но все ее называют именем, данным ей при замужестве, – Ли-ши. Она здесь даже дольше, чем мы с Мэй. – Они могли бы найти вам адвоката, а тот бы объяснил все инспекторам. Вы могли бы уже завтра уехать отсюда.

Мы с Мэй никому не говорим, что наши мужья не знают, что мы здесь, и не узнают, пока не родится ребенок. Иногда, правда, я вынуждена сознаться себе, что была бы рада их увидеть – не важно, что мы почти не знакомы.

– Наши мужья далеко, – объясняет Мэй Ли-ши и прочим сочувствующим. – И моей сестре, конечно, очень тяжело, особенно теперь.

Вечера тянутся очень долго. Пока наши соседки пишут своим родственникам – люди здесь могут отсылать и получать любое количество писем при условии, что их будет прочитывать цензор, – мы с Мэй разговариваем. Или смотрим в окно, затянутое проволочной сеткой, чтобы мы не сбежали, и мечтаем о нашем потерянном доме. Или занимаемся шитьем или вязанием – наша мать никогда нас этому не учила. Мы шьем подгузники и маленькие рубашечки, пытаемся вязать детские свитера, шапочки и пинетки.

– Твой сын родится Тигром и будет под сильным влиянием земной стихии – она в этом году особенно сильна, – рассказывает мне женщина, на три дня попавшая на остров Ангела после путешествия в родную деревню. – Твой Тигр принесет тебе и счастье и тревоги. Он будет красивым и обаятельным, любопытным и пытливым, сильным и любящим. Тебе придется как следует постараться, чтобы справиться с ним!

Обычно, слушая подобные советы, Мэй молчит, но на этот раз не может сдержаться:

– Он правда будет счастлив?

– Счастье? Здесь, на Земле Пестрого флага? [19]19
  Земля Пестрого флага– принятое в Китае название Америки в XIX – начале XX вв.


[Закрыть]Не знаю, возможно ли быть счастливым в этой стране, но у Тигров есть свои особенности, которые помогут сыну твоей сестры. Если с ним обращаться в равной мере нежно и строго, Тигр будет отвечать теплом и пониманием. Но Тигру нельзя лгать, иначе он примется крушить все вокруг.

– Разве это плохо? – спрашивает Мэй.

– Твоя сестра – Дракон. Дракон и Тигр всегда сражаются за первенство. Она, как и все матери, должна надеяться, что у нее будет сын – тогда их отношения будут более стабильными. Матери, даже Драконы, должны повиноваться своим сыновьям. Вот если бы твоя сестра была Овцой, тогда бы я забеспокоилась. Обычно Тигр защищает свою мать-Овцу, но они совместимы только при хорошей погоде и в хорошие времена. В противном случае Тигр либо покинет Овцу, либо разорвет ее на куски.

Мы с Мэй переглядываемся. Мы не верили в подобные вещи, когда мама была жива. К чему нам верить в это теперь?

* * *

Я стараюсь быть дружелюбной с заключенными, говорящими на сэйяпе, и мой словарь пополняется словами, которые я вспоминаю из детства. Но, сказать по правде, в разговорах с этими незнакомками смысла мало. Они не задерживаются здесь настолько, чтобы мы успели подружиться. Мэй не участвует в наших разговорах, потому что не понимает нас, и мы обе считаем, что лучше держаться особняком. Мы по-прежнему ходим в общие туалеты или душевые только вдвоем, объясняя, что мы не хотим, чтобы моего сына увидели живущие там призраки. Это, конечно, полная чушь. Наедине с сестрой я защищена от призраков ничуть не больше, чем в присутствии всех остальных женщин, но наши соседки принимают это за чистую монету, утверждая, что мои тревоги типичны для беременной.

Единственным разнообразием наших будней служат прогулки, на которые мы имеем право дважды в неделю. По четвергам нам позволяют забирать вещи из нашего багажа, хранящегося на пристани, и хотя мы ничего не берем, выйти на воздух – это большое облегчение. По пятницам миссионерки водят нас гулять по окрестностям. На острове Ангела очень красиво. Мы разглядываем оленей и енотов, учим названия деревьев: эвкалипты, вечнозеленые дубы и сосны Торрея. Мы проходим мимо мужских бараков, где разные расы не только живут на разных этажах, но и гуляют в отдельных дворах. Вся иммиграционная станция окружена колючей проволокой, дворы же окружает двойная ограда. Но куда здесь бежать? Остров Ангела во многом напоминает остров Алькатрас, [20]20
  Алькатрас– остров в заливе Сан-Франциско, где до 1963 г. находилась федеральная тюрьма. В ней содержались особо опасные преступники, отбывавшие длительное и пожизненное заключение. Считалось, что из этой тюрьмы невозможно сбежать.


[Закрыть]мимо которого мы плыли по пути сюда. Из этой тюрьмы тоже не убежишь. Тела храбрецов или глупцов, осмеливавшихся попытаться вплавь добраться до свободы, как правило, несколько дней спустя находили где-нибудь поблизости на берегу. Разница между нами и обитателями соседнего острова заключается в том, что мы ни в чем не виноваты. Если не считать того, в чем нас обвиняют ло фань.

В школе при миссии в Шанхае учителя рассказывали нам о едином Боге и о грехах, о красоте рая и об ужасах ада, но они не рассказывали нам о том, как к нам относятся их соотечественники. В разговорах с нашими соседками и следователями мы понимаем, что Америке мы не нужны. Мы не можем стать натурализованными гражданами. В 1882 году правительство приняло закон, запрещающий въезд китайцам, исключение сделано для священников, дипломатов, студентов и коммерсантов. Но для того, чтобы высадиться в Америке, удостоверение личности требуется даже американцам китайского происхождения и китайцам, которые относятся к упомянутым привилегированным классам. Этот документ всегда должен быть при себе. Неужели так относятся только к китайцам? Впрочем, меня это уже не удивляет.

– Священником, дипломатом или студентом не притворишься, – объясняет Ли-ши, когда мы в первый раз встречаем Рождество на острове. – Но притвориться коммерсантом несложно.

– Это так, – соглашается Дун-ши, еще одна замужняя женщина, прибывшая сюда на месяц позже, чем мы с Мэй. Именно она объяснила нам, почему мы спим на непрочных проволочных сетках вместо матрасов. Ло фаньполагают, что на кроватях нам будет неудобно. – Кому нужны фермеры вроде нас? Им здесь не нужны кули, рикши или золотари.

Да и какой стране они нужны, думаю я. Без этих людей не обойтись, но разве они нужны кому-нибудь в Шанхае? (Как видите, я еще не совсем свыклась со своим местом в обществе.)

– Мой муж купил место на складе, – хвастается Лиши. – Он заплатил пятьсот долларов, чтобы стать партнером. На самом деле он не партнер, да и денег не платил. Где же взять столько денег? Но он пообещал хозяину, что отработает свой долг. Теперь он может называться коммерсантом.

– Нас поэтому допрашивают? – спрашиваю я. – Ищут фальшивых коммерсантов? Это, похоже, непросто.

– На самом деле они ловят бумажных сыновей.

Видя, как я озадачена, женщины хихикают. Мэй поднимает взгляд от миски.

– Переведи, – просит она. – Они шутят?

Я качаю головой. Мэй вздыхает и вновь принимается ковырять свиное копыто. На другом конце стола две женщины обмениваются понимающими взглядами.

– Вы обе почти ничего не знаете, – замечает Лиши. – Вы поэтому так долго здесь? Разве ваши мужья не объяснили вам, как себя вести?

– Мы должны были ехать с ними и с нашим свекром, – честно отвечаю я, – но отстали. Обезьяны…

Они сочувственно кивают.

– В Америку могут въезжать сыновья и дочери американских граждан, – продолжает Дун-ши. Она почти ничего не съела, и в ее миске застыл густой соус. – Мой муж – бумажный сын. Твой тоже?

– Простите, но я не знаю, что это.

– Мой муж купил документ, чтобы стать сыном американца. Теперь он может ввезти сюда меня, как свою бумажную жену.

– Что это значит – купил документ? – спрашиваю я.

– Ты что-нибудь слышала о бумажных сыновьях? – Когда я качаю головой, Дун-ши ставит локти на стол и наклоняется ко мне. – Предположим, китаец, родившийся в Америке, едет в Китай, чтобы там жениться. Вернувшись в Америку, он сообщает властям, что его жена родила ребенка.

Я внимательно слушаю, стараясь найти лазейку в ее объяснениях.

– А на самом деле ребенок есть?

– Нет. Он просто так говорит, а чиновники из посольства в Китае или отсюда, с острова, не поедут в деревню проверять. Этот человек, гражданин Соединенных Штатов, получает бумагу, в которой говорится, что у него родился сын, который так же, как и его отец, имеет гражданство. Таким образом, этот человек может продать место бумажного сына. Он выжидает десять, двадцать лет и продает этот документ – место – молодому китайцу, который берет его родовое имя и приезжает в Америку. На самом деле он ему не сын, он всего лишь бумажный сын. Иммиграционные чиновники на острове Ангела стараются подловить его и заставить в этом признаться. Если у них получится, он уедет обратно в Китай.

– А если нет?

– Тогда он отправится в свой новый дом и будет жить как бумажный сын – с фальшивым гражданством, под фальшивым именем и с фальшивой семейной историей. Эта ложь будет с ним, пока он будет жить здесь.

– Зачем это надо? – спрашиваю я скептически. Мы приехали сюда из страны, где родовые имена имеют огромное значение, и историю рода порой можно проследить на двенадцать или больше поколений. Мысль о том, что кто-то добровольно сменит свое родовое имя, чтобы приехать сюда, кажется мне неправдоподобной.

– Множество молодых китайцев хотели бы купить такой документ и притвориться чьим-нибудь сыном, если это даст им возможность приехать в Америку – на Золотую гору, в Землю Пестрого флага, – отвечает Дун-ши. – Поверь мне, они сделают все, будут работать день и ночь, чтобы скопить денег и вернуться домой богатыми людьми.

– Звучит просто…

– Посмотри по сторонам! Это совсем не просто! – прерывает меня Ли-ши. – Допросы очень тяжелы, а ло фаньпостоянно меняют правила.

– А бумажные дочери? – спрашиваю я. – Женщины сюда так же приезжают?

– Какая семья потратит такую возможность на дочь? Нам повезло, что мы можем воспользоваться фальшивыми гражданствами своих мужей и въехать сюда как бумажные жены.

Обе женщины смеются до слез. Как вышло, что эти безграмотные крестьянки знают о подобных вещах и о том, как въехать в эту страну, больше, чем мы? Дело в том, что все рассчитано именно на таких, как они, а нам с Мэй здесь не место. Я вздыхаю. Порой мне хочется, чтобы нас отправили обратно, но куда нам вернуться? Китай захвачен японцами, Мэй беременна, и у нас нет ни семьи, ни денег.

Потом, как обычно, разговор переходит на еду, которой нам не хватает, – жареная утка, свежие фрукты и соус из черных бобов – все, что угодно, кроме той пережаренной и разварившейся дряни, которой нас здесь кормят.

* * *

В соответствии с задумкой Мэй я ношу свободную одежду, в которой выезжала из Китая. Большинство женщин не задерживаются здесь долго и не успевают заметить, что мы с Мэй полнеем с каждым днем. Или же замечают, но, как и наша мать, не желают обсуждать такие интимные подробности.

Мы с сестрой выросли в многонациональном городе. Мы вели себя так, как будто знали все, но во многом были абсолютно невежественны. Мама, как было принято в то время, не склонна была обсуждать с нами вещи, касающиеся наших тел. Она даже не предупреждала нас о визитах красной сестрички, и в первый раз я страшно испугалась, думая, что истеку кровью. Даже тогда мама не объяснила мне, что происходит. Она отправила меня к слугам, и Паньсы и остальные объяснили мне, как женщины должны следить за собой и как можно забеременеть. Когда впоследствии красная сестричка пришла к Мэй, я рассказала ей то, что знала сама, но в вопросах беременности и родов мы мало осведомлены. К счастью, теперь вокруг нас женщины, которые знают об этом все и рады помочь советом. Но в основном я полагаюсь на советы Ли-ши.

– Если соски у тебя маленькие, как семена лотоса, твой сын будет иметь успех в обществе, – сообщает она. – Если же у тебя соски размером с финик, сын твой будет беден.

Для укрепления моего иньона советует мне есть груши в сиропе, но такого у нас в столовой не подают. Когда у Мэй начинает болеть живот, я жалуюсь Лиши, которая говорит, что такое часто бывает с женщинами, чье цизастаивается в матке.

– Лучше всего в таких случаях три раза в день съедать по пять ломтиков дайкона, слегка присыпанного сахаром, – поучает она.

Но мне негде взять свежий дайкон, и Мэй продолжает мучиться болями. Мне приходится продать кое-что из маминых драгоценностей женщине из деревни близ Кантона. Теперь, если Мэй что-то нужно, я покупаю это в концессионной лавке или подкупаю кого-нибудь из конвоиров или поваров, чтобы тот купил это для меня. Когда у Мэй начинается несварение желудка, я жалуюсь нашим соседкам. Женщины в спальне спорят, что могло бы мне помочь, и предлагают пососать гвоздику. Это осуществить нетрудно, но Ли-ши недовольна.

– У Перл проблемы либо с желудком, либо с селезенкой – и то и другое говорит о том, что у нее плохо работают функции земной стихии, – говорит она другим женщинам. – У кого-нибудь здесь есть мандарины или свежий имбирь, чтобы сделать для нее чай?

Эти продукты покупаются и приносят Мэй облегчение, что радует меня и других заключенных, которые рады помочь беременной.

* * *

Между нашими допросами проходит все больше и больше времени. Так обычно поступают с теми, чьи дела вызывают затруднения. Инспекторы считают, что долгие часы в спальне ослабят нас, заставят забыть выученные истории и ошибиться на допросе. В самом деле, если вас допрашивают раз в месяц по восемь часов, как припомнить, что вы сказали два, шесть или одиннадцать месяцев назад, соответствуют ли ваши слова заранее уничтоженной инструкции или тому, что ваши родственники и знакомые, которых нет на острове, говорили о вас на своихдопросах?

Все это время мужья и жены разделены. Они не могут поддержать друг друга или, что важнее, рассказать друг другу, как проходили их допросы. В день вашей свадьбы повозка остановилась у парадных ворот или у главного входа? Когда вы хоронили третью дочь, было пасмурно или шел мелкий дождь? Кто вспомнит такие мелочи, если вопросы и ответы можно понять по-разному? В конце концов, разве в деревне на пару сотен жителей парадные ворота отличаются от главного входа? Важно ли, насколько пасмурной была погода, когда они предавали земле свою никчемную дочь? Тем, кто ведет допрос, очевидно, это важно, и семью могут держать здесь дни, недели, а иногда и месяцы.

Но мы с Мэй – сестры и можем перед собеседованиями сравнивать свои истории. По мере того как поступают досье на Сэма, Вернона, их братьев, Старого Лу, на его жену, деловых партнеров, соседей, других коммерсантов, на местного полицейского и рассыльного, приносившего нашему тестю посылки, вопросы становятся все более и более сложными. Сколько цыплят и уток держит семья моего мужа в деревне? Где хранится корзина для риса в нашем доме в Лос-Анджелесе и в доме семьи Лу в деревне Вахун?

Если мы мешкаем с ответами, инспекторы выходят из себя и кричат: «Отвечайте! Быстро!» Эта тактика срабатывает с другими заключенными, пугая их и заставляя ошибаться, но мы используем ее, чтобы изобразить медлительность и замешательство. Я все больше раздражаю председателя Пламба, и он порой по часу сверлит меня взглядом, надеясь, что от страха я скажу правду, но я намеренно тяну время, и его попытки запугать меня только прибавляют мне спокойствия и уверенности в себе.

Мы с Мэй пользуемся запутанностью, простотой или глупостью этих вопросов, чтобы продлить наше пребывание на острове. На вопрос: «Была ли у вас в Китае собака?» – Мэй отвечает утвердительно, а я – отрицательно. Две недели спустя инспекторы на наших допросах цепляются за это несоответствие. Мэй продолжает утверждать, что у нас была собака, а я объясняю, что раньше у нас была собака, но наш отец убил ее, чтобы подать на стол во время нашего последнего обеда в Китае. На следующем слушании нам объявляют, что обе мы правы: у семьи Цинь была собака, но ее съели перед нашим отъездом. Правда заключается в том, что у нас никогда не было собаки и наш повар никогда не подавал на стол собаку – ни нашу, ни чью-либо еще. Мы с Мэй часами смеемся над нашей маленькой победой.

– Где стояла керосиновая лампа в вашем доме? – спрашивает однажды председатель Пламб. В Шанхае у нас было электричество, но я отвечаю ему, что керосиновая лампа стояла на левой стороне стола, а Мэй – что на правой.

Умными этих людей не назовешь. Под нашими китайскими куртками они не видят ни растущего ребенка Мэй, ни подушки и скомканной одежды, которые я засовываю себе в штаны. После китайского Нового года я начинаю ходить пошатываясь и с преувеличенным трудом сажусь и встаю. Это, естественно, вызывает новые вопросы. Я уверена, что забеременела за одну ночь, проведенную с мужем? Я уверена в дате? Не мог ли быть отцом кто-нибудь еще? Занималась ли я проституцией на родине? Действительно ли отцом моего ребенка является тот, о ком я говорю?

Председатель Пламб открывает досье Сэма и показывает мне фотографию мальчика лет семи:

– Это ваш муж?

Я изучаю фотографию. На ней изображен маленький мальчик. Это может быть Сэм во время его поездки с родителями в Китай в 1920 году. Это может быть кто угодно.

– Да, это мой муж.

Протоколист продолжает печатать, наши досье продолжают расти. Попутно я выясняю новые подробности о моем свекре, Сэме, Верноне и о семье Лу.

– Здесь говорится, что ваш свекор родился в Сан-Франциско в 1871 году, – говорит председатель Пламб, пролистывая досье Старого Лу. – Это значит, что сейчас ему шестьдесят семь. Его отец был торговцем. Это так?

Я запомнила все, что было написано в инструкции, кроме года рождения Старого Лу.

– Да, – наугад отвечаю я.

– Здесь говорится, что в 1904 году в Сан-Франциско он женился на женщине с неперебинтованными ступнями.

– Я с ней еще не встречалась, но слышала, что ступни у нее не перебинтованы.

– В 1907 году они отправились в Китай, где родился их первый сын. Перед тем как привезти его сюда, его на одиннадцать лет оставили в их родной деревне.

Мистер Уайт наклоняется к своему начальнику и что-то ему шепчет. Они перебирают досье. Мистер Уайт показывает на одну из страниц. Председатель Пламб кивает и спрашивает:

– Ваша предполагаемая свекровь имеет пятерых сыновей. Почему у нее рождались только сыновья? Почему они все были рождены в Китае? Вам это не кажется подозрительным?