Текст книги "Девушки из Шанхая"

Автор книги: Лиза Си

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Мы обещаем, что так и сделаем, – тихо говорит Мэй.

Главарь, подобно кобре, рывком протягивает руку, хватает Мэй за волосы и притягивает к себе. Он наклоняется к ее лицу и улыбается:

– Твоя семья разорена. Вы будете жить на улице. Я повторяю: не лучше ли вам отправиться с нами сейчас? Мы любим красоток.

– У меня остались их билеты, – раздается чей-то тихий голос. – Я прослежу за тем, чтобы они покинули город и сделка, касающаяся долга моего мужа, была выполнена.

Вначале я не могу понять, кто это говорит. Никто не понимает. Мы оглядываемся и видим маму, которая не произнесла ни слова с того момента, как эти люди вошли в наш дом. В ее лице я вижу невиданную ранее твердость. Наверное, с матерями всегда так – они кажутся нам обыкновенными женщинами, пока однажды не становятся необыкновенными.

– У меня остались билеты, – повторяет она. Видимо, она лжет. Я выбросила их вместе с нашими иммиграционными документами и инструкцией, которую мне дал Сэм.

– Что пользы от этих билетов? Их корабль уже отплыл.

– Мы обменяем билеты, и девочки отправятся к своим мужьям. – Мама комкает в руках платок. – Я прослежу за этим. После этого мы с мужем покинем дом. Так и передайте Рябому Хуану. Если его это не устраивает, пусть придет сюда и обсудит это со мной, с женщиной…

Ее прерывает тошнотворный звук взведения курка. Главарь поднимает руку, призывая своих людей к готовности. На комнату ложится пелена тишины. Снаружи доносятся звуки сирены, треск пулеметов и кашель. Главарь хмыкает.

– Мадам Цинь, вы знаете, что произойдет, если мы обнаружим, что вы нам лжете?

Никто из наших родителей не отвечает, Мэй набирается смелости и спрашивает:

– Сколько у нас времени?

– До завтра, – рявкает мерзавец и хрипло смеется, понимая невыполнимость своего требования. – Но сейчас трудно будет покинуть город. Если что хорошее и есть в сегодняшнем кошмаре, так это что большинство этих поганых иностранцев уедет. Их будут сажать на корабли в первую очередь.

Его люди делают шаг в нашу сторону. Это конец. Теперь мы будем собственностью Зеленой банды. Мэй хватает меня за руку. И тут случается чудо: главарь выдвигает новое предложение:

– Ладно, даю вам три дня. К этому моменту вы должны выбраться из Шанхая и отправиться в Америку, пусть даже и вплавь. Мы придем завтра – и на следующий день, – чтобы убедиться, что вы ничего не забыли.

Пригрозив нам и назначив срок, они разбивают дубинкой пару ламп, несколько маминых ваз и побрякушек, которые еще не успели отнести в заклад, и уходят.

Когда дверь закрывается, Мэй падает, но никто не двигается с места, чтобы помочь ей.

– Ты нам солгал, – говорю я отцу. – Ты солгал нам насчет Старого Лу и нашего замужества…

– Я не хотел, чтобы вы боялись Зеленой банды, – слабо соглашается он. Его ответ приводит меня в бешенство.

– Ты не хотел, чтобы мы боялись?!

Он вздрагивает, но его встречный вопрос смиряет мой гнев.

– Какая теперь разница?

В наступившей тишине мы обдумываем случившееся. Не знаю, о чем думают мама и Мэй, я же размышляю о том, как бы мы поступили, если бы знали правду. Я по-прежнему считаю, что мы с Мэй не отправились бы к своим мужьям, но мы могли бы сделать хоть что-нибудь: убежать, спрятаться в миссии, умолить З. Ч. помочь нам…

– Я слишком долго волок это все на себе. – Папа поворачивается к матери и жалобно спрашивает: – Что нам теперь делать?

Мама уничижительно смотрит на него.

– Постараться спасти свою жизнь, – отвечает она, обматывая платком свой нефритовый браслет.

– Ты отправишь нас в Лос-Анджелес? – дрожащим голосом спрашивает Мэй.

– Не получится, – отвечаю я. – Я выбросила билеты.

– Я достала их из корзины, – объявляет мама.

Я сжимаю руку сестры. Мне до сих пор не верится, что мама хочет отправить нас в Америку, чтобы решить их с отцом проблемы. С другой стороны, именно так родители в Китае тысячелетиями поступали со своими бесполезными дочерьми – бросали их, продавали, использовали.

Видя страх на наших лицах, мама торопливо объясняет:

– Мы продадим ваши билеты, этого хватит, чтобы нам всем добраться до Гонконга. У нас есть три дня на то, чтобы сесть на корабль. Гонконг – британская колония, японцев там не будет. Если мы поймем, что можно вернуться на материк, мы на пароме или на поезде поедем в Кантон, а оттуда – в Иньбо, откуда родом ваш отец. – Ее нефритовый браслет решительно стучит по столу. – Там Зеленая банда нас не найдет.

Лунные сестры

На следующее утро мы с Мэй отправляемся в офис пароходства Роберта Доллара в надежде обменять наши билеты – из Шанхая в Гонконг, из Гонконга в Сан-Франциско, из Сан-Франциско в Лос-Анджелес – на четыре билета до Гонконга. Нанкин-роуд и ее окрестности все еще перекрыты: рабочие убирают трупы. Но это едва ли не наименьшая из проблем, с которыми предстоит столкнуться городу. Тысячи беженцев прибывают сюда, спасаясь от наступления японцев. Отчаявшиеся родители бросают на улицах умирающих младенцев, и Китайская благотворительная ассоциация организует специальный «детский патруль», в обязанности которого входит подбирать брошенные тела, погружать их на грузовики и сжигать за городом.

Тысячи и тысячи людей прибывают в город. Но другие пытаются его покинуть. Множество наших земляков уезжают в свои родные деревни. Наши знакомые писатели, художники и интеллектуалы вынуждены сделать выбор, который определит их дальнейшую судьбу: отправиться в Чунцин, который Чан Кайши назначил столицей на время войны, или же присоединиться к коммунистам в Юньнани. Самые обеспеченные китайцы и иностранцы садятся на международные пароходы, которые, вызывающе пыхтя, движутся мимо японских военных кораблей, стоящих на якоре у Бунда.

Несколько часов мы проводим в длинной очереди. К пяти часам мы продвигаемся примерно на десять футов и возвращаемся домой, ничего не добившись. Я валюсь с ног, Мэй измождена и подавлена. Папа весь день ходил по знакомым, надеясь занять денег на побег, но кто может позволить себе щедрость по отношению к проигравшему в это неспокойное время? Наше невезение не удивляет троих бандитов, но вряд ли они ему рады. Даже их, кажется, нервирует царящий вокруг хаос.

Ночью дом вздрагивает от взрывов в Чапэе и Хункоу. Пепел смешивается с дымом от детских костров и погребальных костров, в которых японцы сжигают тела своих погибших.

* * *

Утром я встаю, стараясь не потревожить сестру. Вчера она ни на что не жаловалась, но я несколько раз видела, как она, думая, что я не замечаю, терла виски. Вечером она приняла аспирин, и ее тут же стошнило. Видимо, у нее контузия – надеюсь, несильная, но как знать? После всего, что произошло за последние два дня, ей необходимо хотя бы выспаться. Сегодня снова будет тяжелый день – в десять часов хоронят Томми Ху.

Я спускаюсь и встречаю в гостиной маму. Она жестом подзывает меня.

– У меня есть немного денег. – В ее голосе слышится непривычная твердость. – Иди и купи тминных пирожков и сладкий хворост.

С тех пор как наша жизнь переменилась, у нас еще ни разу не было такого плотного завтрака.

– Нам нужно хорошо поесть. Похороны…

Я беру деньги и выхожу из дому. Меня окружает грохот корабельных орудий, бомбардирующих береговую линию, бесконечный треск пулеметов и ружейная стрельба, раскаты взрывов в Чапэе и шум сражений, бушующих в дальних районах. Ночные погребальные костры покрыли весь город тонким слоем едко пахнущего пепла – теперь придется заново стирать вывешенную для просушки одежду, подметать веранды и мыть автомобили. При каждом вдохе у меня горло перехватывает от гари. Улицы переполнены людьми. Несмотря на войну, у нас у всех есть какие-то дела. Я дохожу до угла, но, вместо того чтобы выполнить мамину просьбу, сажусь в повозку и еду к З. Ч. Пусть я однажды повела себя глупо, но этот единственный эпизод не может перечеркнуть годы нашей дружбы. Должен же он питать привязанность к нам с Мэй. Разумеется, он поможет нам как-то наладить нашу жизнь.

Я стучу в дверь. Не дождавшись ответа, я спускаюсь и встречаю во внутреннем дворе его домовладелицу.

– Он уехал, – говорит она. – А чего вы хотели? Ваше время прошло. Вы что, думаете, что мы вечно сможем сдерживать обезьян? Когда они захватят нас, ваши календари с красотками никому нужны не будут. – В ее голосе слышится нарастающая истерика. – Впрочем, может, вы этим обезьянам для чего другого пригодитесь. Вы этого с сестрой хотите?

– Просто скажите мне, где он, – устало прошу я.

– Он ушел к коммунистам, – выпаливает она, словно выплевывая каждый слог.

– Он бы не уехал, не попрощавшись, – с сомнением говорю я.

Старуха хихикает:

– Ну ты и дурочка! Он уехал, не заплатив. Он бросил свои кисти и картины. Он ничего с собой не взял.

Закусив губу, я стараюсь удержаться от слез. Теперь мне надо думать только о том, чтобы выжить.

Не задумываясь о деньгах, я снова сажусь в повозку и, стиснутая другими пассажирами, еду домой. Пока мы трясемся на ухабах, я вспоминаю тех, у кого мы могли бы попросить помощи. Мужчины, с которыми мы танцевали? Бетси? Кто-нибудь из других художников, которым мы позировали? Но у всех сейчас свои заботы.

Когда я возвращаюсь, дома пусто. Я так долго отсутствовала, что опоздала на похороны Томми.

Пару часов спустя возвращаются Мэй с мамой. Обе они одеты в похоронные одежды белого цвета. От слез глаза Мэй опухли, как перезрелые персики, мама выглядит старой и усталой. Они не спрашивают, где я была и почему не пришла на похороны Томми. Папы с ними нет. Он, видимо, задержался с другими отцами на поминках.

– Как все прошло? – спрашиваю я.

Мэй пожимает плечами, и я не настаиваю на ответе. Она прислоняется к косяку двери, скрещивает руки и смотрит на свои ступни.

– Нам надо идти обратно в порт.

Я не хочу никуда идти. Я совершенно убита поступком З. Ч. Хочется рассказать Мэй, что он уехал, но что это даст? Я подавлена всем, что с нами произошло. Хочется, чтобы меня спасли. Если этому не суждено случиться, я хочу забраться под одеяло и плакать, пока не иссякнут слезы. Но я – старшая сестра. Надо быть отважнее собственных чувств. Надо помочь нам обеим сразиться с судьбой. Я делаю глубокий вдох и встаю:

– Пойдем. Я готова.

Мы возвращаемся в офис пароходства. Сегодня очередь двигается быстрее, и, дойдя до кассы, мы понимаем почему. Клерк абсолютно бесполезен. Мы показываем ему наши билеты, но усталость лишила его не только самообладания, но и грамотности.

– Что вам надо с этим сделать? – громко вопрошает он.

– Мы можем обменять эти билеты на четыре билета в Гонконг? – спрашиваю я, пребывая в полной уверенности, что для его компании это выгодная сделка.

Вместо ответа он машет тем, кто стоит за нами:

– Следующий!

– Мы можем сесть на другой корабль?

Он ударяет по разделяющей нас решетке и кричит:

– Дура! – Кажется, сегодня я вызываю у всех именно такие эмоции. – Нет билетов! Все проданы! Следующий! Следующий!

Я вижу в нем то же раздражение и истеричность, что и в домовладелице З. Ч. Мэй касается его руки. Прикосновения между представителями разных полов, тем более между посторонними людьми, не приняты. Ошеломленный, он замолкает. Или, может быть, его просто успокоил медоточивый тон, которым к нему обратилась красивая девушка.

– Я же вижу, вы можете нам помочь.

Она наклоняет голову и слегка улыбается. Отчаяние на ее лице сменяется безмятежностью. Это оказывает мгновенный эффект.

– Дайте взглянуть на ваши билеты, – говорит клерк. Он напряженно изучает их, заглядывает в свои гроссбухи, заполняет какой-то бланк и отдает его Мэй вместе с билетами. – Если вы доберетесь до Гонконга, зайдите там в наш офис и отдайте им это. Вам обменяют ваши билеты на спальные места до Сан-Франциско. – После долгой паузы он повторяет: – Еслидоберетесь до Гонконга.

Мы благодарим его, но он ничем не помог. Мы не хотим в Сан-Франциско. Нам нужно попасть на юг, чтобы скрыться от Зеленой банды.

Потерпев крах, мы возвращаемся домой. Уличный шум, выхлопные газы и тяжелый запах духов еще никогда не производили такого гнетущего воздействия. Неуемная тяга к деньгам, вопиющая откровенность преступной деятельности и всеобщий упадок духа никогда раньше не казались столь удручающими.

Вернувшись, мы застаем маму сидящей на крыльце, там, где когда-то наши слуги с гордостью поедали свои обеды.

– Они возвращались? – спрашиваю я. Мне нет нужды уточнять, о ком идет речь. Единственные, кого мы боимся по-настоящему, – ублюдки из Зеленой банды. Мама кивает. Мы с Мэй молчим. Следующие ее слова заставляют меня поежиться от ужаса.

– Ваш отец так и не приходил.

Мы садимся рядом с мамой. Мы ждем, оглядывая улицу в надежде, что увидим, как папа заворачивает за угол. Но он не приходит. Вместе с наступлением темноты усиливается бомбежка. По небу, освещенному отблесками бушующих в Чапэе пожаров, ползают лучи прожекторов. Что бы ни произошло, иностранные территории – Международный сеттльмент и Французская концессия – будут в безопасности.

– Он ничего не говорил о том, куда собирается пойти после похорон? – спрашивает Мэй тоненьким, как у маленькой девочки, голосом. Мама качает головой:

– Может быть, ищет работу. Может быть, играет. Может быть, он с женщиной.

Мне в голову приходят другие версии, и, переглянувшись над маминой головой с Мэй, я понимаю, что она думает о том же. Он бросил нас, оставив своей жене и дочерям разбираться с последствиями? Зеленая банда убила его раньше назначенного срока, чтобы припугнуть нас?

Около двух часов ночи мама решительно хлопает себя по коленям:

– Надо поспать. Если ваш отец не вернется… – Она осекается и делает глубокий вдох. – Если он не вернется, мы все равно будем действовать по моему плану. Его семья примет нас. Теперь мы принадлежим им.

– Но как туда добраться? Мы не смогли обменять билеты.

Отчаяние искажает мамино лицо, но она торопливо выдвигает новое предложение:

– Можно отправиться к реке Усунцзян. До нее всего несколько километров. Я смогу дойти пешком, если потребуется. Там есть причал компании «Стандард ойл». Может быть, с вашими брачными документами нам удастся получить место на каком-нибудь их судне, идущем в какой-нибудь другой город, а уже оттуда мы могли бы двинуться на юг.

– Вряд ли, – возражаю я. – С чего вдруг нефтяной компании помогать нам?

Мама выдвигает такую идею:

– Мы могли бы попробовать сесть на корабль, идущий по Янцзы…

– А обезьяны? – спрашивает Мэй. – На реке их полно. Даже ло фаньпокидают внутренние районы и едут сюда.

– Можно попробовать добраться до Тяньцзиня и сесть там на корабль, – предлагает мама и поднимает руку, чтобы опередить наши возражения. – Знаю, обезьяны уже там. Мы могли бы отправиться на восток, но сколько продержатся те места?

Она задумывается. Мне кажется, что я вижу, как работает ее мозг, перебирая и оценивая разные способы покинуть Шанхай. Наконец она подается вперед и говорит тихо, но уверенно:

– Давайте двинемся на юго-восток к Великому каналу. Добравшись до канала, мы сможем нанять лодку, сампан – что угодно – и отправиться в Ханчжоу. Там наймем рыбацкую лодку, которая отвезет нас в Гонконг или в Кантон. – Она смотрит на нас с Мэй. – Согласны?

У меня кружится голова. Я не понимаю, что делать.

– Спасибо, мама, – шепчет Мэй. – Спасибо, что ты так о нас заботишься.

Мы идем в дом. Сквозь окна льется лунный свет. Когда мы желаем друг другу доброй ночи, мамин голос дрожит, но она уходит в свою комнату и захлопывает дверь.

Мэй смотрит на меня в темноте:

– Что же нам делать?

Более правильным было бы спросить – что с нами будет? Но я молчу. Я ее цзецзеи должна скрывать свой страх.

На следующее утро мы торопливо пакуем то, что считаем необходимым: гигиенические принадлежности, три фунта риса на каждую, котелок и столовые приборы, простыни, платья и обувь. В последний момент мама зовет меня в свою комнату. Она вытаскивает из шкафа какие-то бумаги, среди них – наша инструкция и брачные свидетельства, и заворачивает их в кусок шелка. Наши фотоальбомы сложены в стопку. Нести их слишком тяжело, и я думаю, что мама собирается взять на память несколько фотографий. Но она вынимает один из снимков, за ним обнаруживается сложенная купюра. Она повторяет эту процедуру несколько раз, пока не собралась небольшая пачка. Она кладет деньги в карман и просит меня помочь отодвинуть от стены шкаф. На стене висит небольшая сумочка.

– Это все, что осталось от моего приданого.

– Как ты могла скрывать это? – возмущаюсь я. – Почему ты не откупилась от Зеленой банды?

– Этого бы не хватило.

– Но это могло помочь.

– Моя мать говорила: «Всегда имей что-нибудь при себе», – объясняет мама. – Я знала, что однажды мне могут понадобиться деньги. Этот день настал.

Она выходит из комнаты. Я медлю, глядя на фотографии: Мэй в детстве, мы с ней, нарядно одетые, фотография родительской свадьбы. Счастливые, глупые воспоминания. Перед глазами все плывет, и я пытаюсь сдержать слезы. Я беру пару снимков, кладу их в сумку и спускаюсь по лестнице. Мама и Мэй ждут меня на крыльце.

– Перл, найди нам повозку, – командует мама.

Она моя мать, у меня нет выбора, и я повинуюсь ей – женщине с перебинтованными ногами, которая раньше разрабатывала планы только при игре в маджонг.

На углу улицы я высматриваю сильного возчика, чья повозка выглядела бы достаточно прочной. Те, кто управляют повозками, считаются ниже рикш и лишь немного выше золотарей. Они принадлежат к тому же классу, что и кули, и настолько бедны, что согласятся на что угодно за небольшую плату или за пару плошек риса. После нескольких неудачных попыток я нахожу возчика – он так худ, что живот его кажется приклеенным к спине, но готов к серьезным переговорам.

– Сейчас опасно покидать Шанхай, – благоразумно замечает он. – Мне не хочется, чтобы меня убили обезьяны.

Умолчав о том, что нас преследует Зеленая банда, я говорю:

– Нам надо домой, в провинцию Гуандун.

– Я вас так далеко не повезу!

– Разумеется. Но вы могли бы довезти нас до Великого канала…

Я соглашаюсь заплатить вдвое больше его обычной таксы.

Мы возвращаемся к дому. Возчик погружает наши сумки на пол повозки. Мы раскладываем сзади свертки с платьями, чтобы маме было на что опереться.

– Перед тем как мы поедем, – говорит мама, – я хочу дать вам вот это.

Она вешает нам на шею маленькие мешочки на бечевке.

– Я купила их у предсказателя будущего. В каждом по три монетки, три кунжутных зернышка и три фасолины. Он сказал, что это убережет вас от злых духов, болезней и обезьяньих летучих машин.

Моя мать так впечатлительна, легковерна и старомодна. Сколько она заплатила за этот вздор – пятьдесят монет за штуку? Больше?

Она забирается в повозку и ерзает, пытаясь устроиться поудобнее. В руках у нее все бумаги – билеты, наши брачные свидетельства и инструкция, завернутые в кусок шелка и перевязанные шелковой лентой. В последний раз мы глядим на наш дом. Ни повар, ни наши жильцы не вышли, чтобы пожелать нам удачи.

– Ты уверена, что нам надо ехать? – тревожно спрашивает Мэй. – А если папа вернется? Вдруг его ранили?

– У вашего отца – сердце гиены и легкие питона, – произносит мама. – Он бы остался ради вас? Он бы стал вас разыскивать? Если да, то почему его здесь нет?

Я не верю, что мама и вправду так бессердечна. Папа солгал нам и поставил нас в отчаянное положение, но ведь он по-прежнему ее муж и наш отец. Все-таки она права. Если папа и жив, он, возможно, не думает о нас. Если мы хотим выжить, мы тоже не можем позволить себе беспокоиться о нем.

Возчик подхватывает ручки повозки, мама хватается за ее края, и мы пускаемся в путь. Мы с Мэй идем рядом: впереди долгая дорога, и мы не хотим, чтобы возчик слишком быстро выбился из сил. Как гласит пословица, в длинном пути не бывает легкой ноши.

Пересекаем Садовый мост. Мужчины и женщины в стеганых ватниках тащат свое имущество: птичьи клетки, кукол, мешки с рисом, часы, свернутые в трубку плакаты. Пока мы движемся по Бунду, я гляжу на Хуанпу. Иностранные крейсеры блестят на солнце, пуская в небо клубы черного дыма. На воде стоят «Идзумо» и сопровождающие его корабли – серые, массивные, пока не пострадавшие от китайских выстрелов. На волнах покачиваются джонки и сампаны. Несмотря на начало войны, повсюду видны кули, таскающие туда-сюда тяжелые грузы.

Мы сворачиваем вправо, на Нанкин-роуд, которую с помощью песка и дезинфицирующих средств очистили от крови и запаха смерти. Нанкин-роуд переходит в Бабблинг-Велл-роуд. По этой тенистой и людной улице мы с трудом пробираемся к Западному вокзалу, где видим, как люди грузятся в вагоны в четыре слоя: они садятся на пол, на сиденья, на верхние койки и на крыши. Наш возчик продолжает путь. Неожиданно быстро бетон и гранит сменяются рисовыми и хлопковыми полями. Мама достает еду, и мы перекусываем, щедро угощая возчика. Несколько раз мы останавливаемся, чтобы передохнуть под деревом или кустарником. Несмотря на жару, продолжаем идти. Порой я оглядываюсь, вижу дым над Чапэем и Хункоу и вяло спрашиваю себя, когда же догорят пожары.

На пятках и пальцах образуются волдыри, но мы не догадались взять с собой бинты или лекарства. Когда тени становятся длинными, наш возчик, ничего нам не говоря, сворачивает на грязную тропинку, ведущую к маленькому дому с соломенной крышей. Во дворе привязана лошадь, лениво жующая насыпанную в ведро желтую фасоль, цыплята клюют землю перед открытой дверью. Когда возчик останавливает повозку и разминает руки, из дома выходит женщина.

– У меня здесь три женщины, – говорит возчик на грубом деревенском наречии. – Нам нужно поесть и отдохнуть.

Женщина молча приглашает нас войти. Она наливает в лохань горячую воду и показывает на наши с Мэй ноги. Мы сбрасываем обувь и погружаем ступни в воду. Женщина приносит глиняный кувшин и сама накладывает дурно пахнущие примочки на лопнувшие волдыри на наших ногах. Затем она переключает свое внимание на маму. Она помогает ей добраться до табурета в углу комнаты, подливает в лохань еще горячей воды и становится так, чтобы заслонить маму от наших взглядов. Несмотря на это, я вижу, как мама наклоняется и начинает разматывать бинты. Я отворачиваюсь. Процесс ухода за ступнями – это самая интимная процедура в ее жизни. Я никогда не видела ее ноги без бинтов – и не стремлюсь.

Помыв маме ноги и замотав их чистыми бинтами, женщина начинает готовить ужин. Мы отдаем ей часть нашего риса, который она высыпает в котелок с кипящей водой и тщательно мешает, чтобы приготовить джук.

Я оглядываюсь по сторонам – впервые с того момента, как мы вошли. Здесь грязно, и мне не хочется есть или пить в подобном месте. Женщина, кажется, чувствует это: она ставит на стол пустые миски, горшок с горячей водой, кладет рядом оловянные ложки и делает приглашающий жест.

– Что она хочет? – спрашивает Мэй. Мы с мамой не понимаем, но наш возчик берет горшок, наливает воду в миски, кладет в воду ложки, ополаскивает посуду и выливает воду на утоптанный земляной пол, мгновенно впитывающий жидкость. После этого женщина кладет нам джуки несколько жареных зеленых морковок. Морковки горчат, пока их жуешь, и кажутся кислыми, когда глотаешь. Женщина отходит и возвращается с сухой рыбой, которую кладет в миску Мэй. Затем она становится у нее за спиной и массирует ей плечи.

Я чувствую вспышку гнева. Эта женщина – бедная, явно необразованная и совершенно нам незнакомая – дала нашему возчику самую большую миску джук,обеспечила маме уединение, теперь печется о Мэй. Что же во мне такого, что даже незнакомцы считают, что я не стою их внимания?

После еды наш возчик выходит из дома, чтобы переночевать рядом со своей повозкой, а мы устраиваемся на соломенных циновках на полу. У меня нет сил, но в маме как будто горит внутренний огонь. Столь свойственная ей всегда раздражительность исчезает, когда она говорит о своем детстве и о доме, в котором выросла.

– Когда я была маленькой, летом моя мама, тетушки, сестры и все мои кузины спали в саду на таких же циновках, – рассказывает мама вполголоса, чтобы не потревожить хозяйку дома, которая спит на помосте у печи. – Вы никогда не видели моих сестер, а мы были очень похожи на вас двоих. – Она печально смеется. – Мы любили друг друга и часто ругались. Но летом, ночуя под открытым небом, мы не ругались. Мы слушали сказки, которые рассказывала мама.

Снаружи стрекочут цикады. Земля содрогается – где-то далеко на наш родной город падают бомбы. Взрывы отдаются в земле и в наших телах. Когда Мэй всхлипывает, мама говорит:

– Думаю, вы еще не слишком взрослые, чтобы слушать сказки…

– Да, мама, пожалуйста, – упрашивает ее Мэй. – Расскажи нам ту, про лунных сестер.

Мама протягивает руку и нежно ее похлопывает.

– Давным-давно, – начинает она тем голосом, который немедленно переносит меня в детство, – на луне жили две сестры. Они были прелестны.

Я слушаю, в точности зная, что будет дальше.

– Они были прекрасны, как Мэй, – стройные, как бамбук, грациозные, как колеблющиеся на ветру ивовые ветви, их лица напоминали овальные семена дыни. И они были умны и трудолюбивы, как Перл, и вышивали свои белоснежные туфельки десятью тысячами стежков. Ночи напролет сестры вышивали семьюдесятью иголками. Их слава росла, и вскоре люди на земле стали собираться, чтобы поглазеть на них.

Я наизусть знаю судьбу двух мифических сестер, но чувствую, что сегодня мама хочет рассказать историю по-другому.

– Сестры знали, как подобает вести себя девушкам, – продолжает она. – Мужчины не должны видеть их. Мужчины не должны глазетьна них. Старшей сестре пришло в голову, что им надо поменяться местами с братом. Младшая сестра не была так в этом уверена, потому что в ней была капелька гордости, но ее долгом было покоряться тому, что говорит ее цзецзе.Сестры надели свои лучшие красные платья, вышитые драконами, летящими сквозь огненные цветы, и направились в гости к брату, который жил на солнце. Они попросили его поменяться с ними местами.

Мэй, которой всегда нравилась эта часть истории, продолжает:

– «Днем по земле ходит гораздо больше людей, чем ночью, – рассмеялся их брат. – На вас будут смотреть еще больше, чем прежде!»

– Сестры заплакали, так же, как ты, Мэй, плакала, когда хотела добиться чего-нибудь от отца, – подхватывает мама.

Я лежу на грязном полу в убогой хижине и слушаю, как мама пытается успокоить нас детскими сказочками, и сердце мое переполняется горечью. Как мама может так легко говорить об отце? Пусть он и плох – был плох? – ей все же следовало бы оплакивать его. И, что еще хуже, как она может в такое время напоминать о том, что меня он всегда любил меньше? Даже если я плакала, папа никогда не уступал моим мольбам. Я трясу головой, пытаясь изгнать из нее недобрые мысли, и говорю себе, что я слишком устала и слишком напугана, чтобы нормально соображать. Но даже в такой тяжелый момент мне больно думать о том, что меня любят меньше, чем сестру.

– Брат любил своих сестер и в конце концов согласился поменяться с ними местами, – продолжает мама. – Сестры упаковали свои иглы и отправились в новый дом. Люди на земле смотрели на луну и видели там мужчину. Что случилось с сестрами, спрашивали они. Теперь, когда кто-нибудь смотрит на солнце, сестры колют его своими семьюдесятью иглами, если тот глазеет слишком долго. Те, кто не отводят взгляда, слепнут.

Мэй медленно выдыхает. Я так хорошо знаю ее. Она вот-вот заснет. В углу ворчит хозяйка дома – ей тоже не понравилась эта история? У меня болит все тело, а теперь – и сердце. Я закрываю глаза, чтобы сдержать слезы.