Текст книги "Девушки из Шанхая"

Автор книги: Лиза Си

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Мечты о восточной романтике

Восьмого июня, спустя почти два месяца после нашего прибытия в Лос-Анджелес, я наконец-то перехожу улицу и вхожу в Чайна-Сити, чтобы участвовать в торжественном открытии. Чайна-Сити окружен Великой стеной в миниатюре – впрочем, сложно называть великой узкую стенку, смахивающую на картонную декорацию. Я вхожу в главные ворота и вижу, что около тысячи человек собрались на открытой площадке, называемой Двором Четырех времен года. Официальные лица и кинозвезды произносят речи, трещат шутихи, резвятся танцоры в костюмах львов и драконов. Ло фаньвыглядят блестяще и модно: женщины в шелках и мехах, перчатках и шляпах, на губах – блестящая помада, мужчины в костюмах, остроносых туфлях и фетровых шляпах. Мы с Мэй надели чонсамы,они подчеркивают нашу красоту и стройность, но я все равно чувствую, что рядом с американками мы выглядим дико и старомодно.

– Мечты о восточной романтике вплетены, подобно шелковым нитям, в скромную ткань Чайна-Сити, – вещает со сцены Кристин Стерлинг. – Мы хотим, чтобы наши достопочтенные гости увидели сверкающие краски надежд и идеалов, простив несовершенства, ибо они преходящи. Пусть те, кто из поколения в поколение жил в Китае, кто претерпел тяжелейшие бедствия у себя на родине, найдет здесь тихую гавань, где можно сохранить свою национальную идентичность, следовать заветам предков и спокойно заниматься своими традиционными искусствами и ремеслами.

Да ладно!

– Оставьте сумятицу и спешку нового мира, – продолжает Кристин Стерлинг, – и прикоснитесь к спокойному очарованию мира старого.

Ну конечно!

Как только закончатся речи, сразу же откроются магазины и рестораны и работникам, в том числе и нам с Иен-иен, придется поторопиться занять свои места. Пока же я держу Джой так, чтобы она видела, что происходит. Среди толпящихся и толкающих друг друга людей я теряю из виду Иен-иен. Я должна явиться в кафе «Золотой дракон», но не знаю дороги. Как же я ухитрилась потеряться в огороженном квартале? Обилие тупиков, поворотов и узеньких дорожек сбивает с толку. Я вхожу в ворота, но вижу за ними внутренние дворы и пруды с золотыми рыбками или оказываюсь в лавках, торгующих благовониями. Я прижимаю Джой к груди и пробираюсь вдоль стены. Рикши с криками «Посторонись!» везут по аллеям смеющихся ло фаньв повозках, украшенных эмблемой «Золотые рикши». Возчики выглядят совсем не так, как я привыкла: они разодеты в шелковые пижамы, вышитые шлепанцы и новенькие широкополые соломенные шляпы. И это не китайцы, а мексиканцы.

Маленькая девочка, похожая на бродяжку, только чуть опрятнее, пробирается сквозь толпу, раздавая брошюры с картой. Я беру одну и пытаюсь понять, куда мне идти. На карте отмечены основные пункты: «Райские ступени», «Гавань Хуанпу», «Лотосовые пруды» и «Двор Четырех времен года». В нижней части карты кивают друг другу два нарисованных чернилами человечка, одетые в китайские одежды. Подпись гласит: «Если вы соблаговолите осиять своим присутствием наш скромный квартал, мы поприветствуем вас сладостями, вином, музыкальными редкостями и предметами искусства, чтобы усладить ваш благородный взор». На этой карте не отмечено ни одно из заведений Старого Лу, каждое из которых имеет в своем названии слово «золотой».

Чайна-Сити не похож на Шанхай. Не похож он и на старый китайский квартал в Шанхае. Даже на китайскую деревню он не похож. Больше всего он похож на Китай, изображаемый в фильмах, которые привозили в Шанхай из Голливуда. Он выглядит именно так, как его описывала Мэй во время наших прогулок. Студия «Парамаунт» пожертвовала декорации фильма «Восьмая жена Синей Бороды» – их переделали в кафе «Китайская джонка». Рабочие «Метро Голдвин Майер» тщательно воссоздали ферму Ван из фильма «Добрая земля»: [22]22
  «Добрая земля» – экранизация книги Перл Бак (Pearl S. Buck, The Good Earth), в русском переводе – «Земля».


[Закрыть]во дворе пасутся утки и цыплята. За двором лежит переулок Ста Сюрпризов. Все те же рабочие переделали стоящую там старую кузницу в десяток сувенирных магазинчиков, торгующих деревцами счастья, ароматизированным чаем и вышитыми «испанскими» шалями с бахромой, сделанными в Китае. Говорят, что в храме Гуан Инь хранятся тысячелетние гобелены и статуя, предположительно спасенная от бомбежки Шанхая. На самом деле этот храм, как и многие другие здания Чайна-Сити, был построен из старых декораций «Метро Голдвин Майер». Даже Великая стена досталась в наследство от съемок, хотя это наверняка был вестерн, где изображалась защита форта. Стремлению Кристин Стерлинг переделать Ольвера-стрит в нечто китайское сопутствовало полное отсутствие у нее вкуса и понимания нашей культуры и истории.

Разум говорит мне, что я в безопасности. Вокруг слишком много народу, чтобы кто-нибудь попытался напасть на меня, но мне страшно. Я сжимаю Джой так крепко, что она начинает плакать. Люди смотрят на меня как на плохую мать. Я не плохая мать, хочется крикнуть мне. Это моя дочь. В панике я думаю, что надо найти главный вход – оттуда я смогу добраться до дома. Но Старый Лу запер дверь в квартиру, и у меня нет ключа. В тревоге, опустив голову, я пробираюсь сквозь толпу.

– Ты заблудилась? – слышу я чистые тона шанхайского говора. – Тебе помочь?

Я поднимаю взгляд и вижу седого ло фаньв очках, с окладистой белой бородой.

– Ты, должно быть, сестра Мэй, – говорит он. – Тебя зовут Перл?

Я киваю.

– Меня зовут Том Габбинс. Многие зовут меня Бак Ва Том – Том-Кино. У меня здесь магазин, и я знаком с твоей сестрой. Скажи, куда ты идешь.

– Мне нужно в кафе «Золотой дракон».

– А, одно из золотых заведений. Твой свекор заправляет здесь всем, что стоит пять центов, – говорит он понимающе. – Пойдем. Я тебя отведу.

Я не знаю этого человека, и Мэй никогда не упоминала о нем, но есть много такого, о чем она мне не рассказывает. Звучание шанхайской речи возвращает мне присутствие духа. Пока мы идем в кафе, он указывает на различные магазины, принадлежащие моему свекру. «Золотой фонарь», первый магазин Старого Лу в Чайна-тауне, торгует дешевыми безделушками: пепельницами, футлярами для зубочисток, палочками для почесывания спины. Внутри я вижу Иен-иен, болтающую с покупателями. Затем вижу Верна, в одиночестве продающего шелковые цветы в крохотной лавке «Золотой лотос». Старый Лу при мне хвастался перед соседями, как дешево ему обошлось открытие его бизнеса. «В Китае шелковые цветы стоят гроши, а здесь я их продаю в пять раз дороже!»

Знакомая семья открыла магазин, торгующий живыми цветами. Старый Лу не устает насмехаться над ними:

– Они заплатили восемнадцать долларов за подержанный холодильник, и каждый день им приходится покупать сто фунтов льда по пятьдесят центов! Чтобы было куда ставить цветы, они покупают банки и вазы. Это чересчур расточительно! А шелковые цветы продавать несложно – даже мой сын с этим справляется.

Я вижу издалека верхушку «Золотой пагоды» и понимаю, что теперь мне достаточно будет поднять голову, чтобы сориентироваться. «Золотая пагода» располагается в искусственной пятиярусной пагоде. Здесь Старый Лу, одевшись в шелковые одежды цвета ночного неба, собирается продавать лучшие свои товары: вещи, украшенные перегородчатой эмалью или перламутровой мозаикой, первоклассный фарфор, резную тиковую мебель, трубки для курения опиума, маджонг из слоновой кости и антиквариат. Внутри я вижу Мэй – она стоит слева от старика и, оживленно жестикулируя, болтает с четырьмя покупателями. Она улыбается так широко, что видны все зубы. Она выглядит совсем по-другому, и все же это моя сестра, которую я знаю столько лет. Чонсамоблегает ее тело, как вторая кожа. Глядя на ее локоны, я вдруг вижу, что Мэй постриглась и уложила волосы. Как же я раньше этого не заметила? Но больше всего меня потрясает то, что от нее вновь исходит прежнее сияние. Я ее давно такой не видела.

– Она прелестна, – замечает Том, словно услышав мои мысли. – Я предлагал устроить ее на работу, но она боится, что ты не одобришь. Что думаешь, Перл? Как видишь, я порядочный человек. Может, подумаешь об этом и обсудишь с Мэй?

Я слышу его, но не понимаю, что он имеет в виду. Видя мое замешательство, он пожимает плечами:

– Ну хорошо. Пойдем к «Золотому дракону».

Когда мы оказываемся на месте, он заглядывает в окно и обращается ко мне:

– Здесь, видимо, нужна твоя помощь, так что не буду тебя задерживать. Если что-нибудь понадобится, заходи ко мне в «Азиатскую костюмную компанию». Мэй тебе покажет, где это. Она каждый день ко мне заглядывает.

С этими словами он поворачивается и исчезает в толпе. Я толкаю дверь кафе и вхожу. Внутри стоят восемь столиков и стойка с десятью табуретами. За стойкой дядя Уилберт в белой сорочке и бумажной шляпе из чистой газетной бумаги, весь потный, орудует шипящим воком. [23]23
  Вок– глубокая круглая китайская сковорода.


[Закрыть]Рядом дядя Чарли нарезает большим ножом овощи. Дядя Эдфред несет стопку тарелок к раковине, где Сэм споласкивает кипятком грязные стаканы.

– Эй, помогите мне кто-нибудь! – зовет незнакомый мне мужчина.

Сэм вытирает руки, торопливо протягивает мне блокнот официантки, забирает Джой и кладет ее в деревянный ящик за стойкой. Следующие шесть часов мы работаем без перерыва. К тому моменту, когда торжественное открытие подходит к концу, одежда Сэма уже вся в жирных пятнах, у меня болят плечи, руки и ноги, но Джой спокойно спит в своем ящике. За нами приходят Старый Лу и остальные. Дядюшки отправляются куда-то, куда по вечерам ходят холостяки Чайна-тауна. Старый Лу запирает дверь, и мы отправляемся домой. Сэм, Верн и их отец идут впереди, мы с Иен-иен и Мэй, как полагается, следуем за ними, отставая на десять шагов. Я выбилась из сил, и Джой кажется тяжелее мешка риса, но никто не предлагает ее забрать у меня.

Старый Лу запретил нам говорить на языке, которого он не понимает, но я обращаюсь к Мэй на уском диалекте, надеясь, что Иен-иен на нас не донесет, а он и остальные мужчины нас не услышат.

– Мэй, у тебя появились от меня секреты.

Я не сержусь. Но чувствую себя задетой. Мэй строила новую жизнь в Чайна-тауне, а я сидела взаперти. Она даже постриглась! Я разозлилась, когда это заметила.

– Секреты? Какие секреты?

Она говорит тихо – чтобы нас не услышали? Или чтобы я тоже не повышала голос?

– Я думала, мы решили, что будем здесь носить только западную одежду. Мы хотели выглядеть как американки, но ты мне приносишь только чонсамы.

– Это же один из твоих любимых чонсамов, – возражает Мэй.

– Я не хочу больше так одеваться. Мы же договорились…

Она замедляет шаг и, когда я обгоняю ее, трогает меня за плечо, чтобы я остановилась. Иен-иен продолжает покорно следовать за мужем и сыновьями.

– Я не хотела говорить, потому что знала, что ты расстроишься, – шепчет Мэй и нервно касается пальцами губ.

– Что случилось? – вздыхаю я. – Говори.

– Нашей западной одежды больше нет. Он, – она кивает в сторону мужчин, но я понимаю, что она имеет в виду нашего свекра, – хочет, чтобы мы носили только китайскую одежду.

– Почему?..

– Послушай, Перл. Я пыталась поговорить с тобой, пыталась показать тебе все вокруг, но иногда ты хуже мамы. Ты не хочешь ничего знать, не хочешь ничего слышать.

Ее слова больно ранят меня, но она еще не закончила.

– Знаешь, почему те, кто работают на Ольвера-стрит, носят мексиканскую одежду? Потому что миссис Стерлинг так хочет. Это входит в их арендный договор, так же как и в наш. Чтобы работать здесь, мы должны носить чонсамы.Они – миссис Стерлинг и ее партнеры ло фань– хотят, чтобы мы выглядели так, как будто не покидали Китая. Старый Лу знал это, когда забирал нашу одежду в Шанхае. Сама подумай, Перл. Мы думали, что у него нет вкуса и он ничего не понимает в одежде, но он прекрасно знал, что ему нужно, и забрал только то, что могло нам здесь пригодиться. Все остальное он оставил.

– Почему ты мне раньше ничего не сказала?

– А как? Тебя как будто нет с нами. Я пыталась сводить тебя куда-нибудь, но ты обычно не хочешь выходить из дому. Мне пришлось чуть ли не силком тащить тебя посидеть на Плазе. Ты ничего не говоришь, но я же знаю, что ты винишь меня, Сэма, Верна и всех остальных, что тебя держат взаперти. Никто не держит тебя взаперти! Ты же сама никуда не ходишь. До сегодняшнего вечера я даже не могла уговорить тебя сходить в Чайна-Сити!

– Но зачем мне это? Мы же не вечно здесь будем жить.

– А как ты собираешься бежать, если не ориентируешься?

Дело в том, что мне страшно, и ничего не делать – гораздо легче, думаю я, но молчу.

– Ты как птица, которую выпустили из клетки, – говорит Мэй, – а она уже забыла, как это – летать. Ты моя сестра, но я не знаю, где бродят твои мысли. Ты так отдалилась.

Мы поднимаемся по лестнице в свою квартиру. У дверей она вновь останавливает меня:

– Почему ты не можешь снова стать той моей сестрой, какой была в Шанхае? Ты была веселой. Ты ничего не боялась. А теперь ведешь себя как фужэнь. – Она делает паузу. – Прости. Я говорю ужасные вещи. Я знаю, тебе через многое пришлось пройти, и я понимаю, что ты отдаешь всю себя ребенку. Но мне тебя не хватает, Перл. Мне не хватает моей сестры.

Мы слышим, как внутри Иен-иен воркует над Верном:

– Маленький Муж, тебе пора спать! Бери свою жену и отправляйтесь в кровать.

– Я скучаю по маме с папой. Я скучаю по нашему дому. А здесь, – она обводит рукой темную прихожую, – все так сложно. Мне без тебя не справиться.

По ее щекам катятся слезы. Она решительно их смахивает, делает глубокий вдох и входит в дом, чтобы отправиться в кровать со своим Маленьким Мужем.

Несколько минут спустя я укладываю Джой в ящик и ложусь. Сэм, как обычно, отодвигается от меня, а я устраиваюсь на краю кровати – подальше от него, поближе к Джой. В голове царит сумбур. История с одеждой просто очередной непредвиденный удар, ладно, но все остальное, о чем говорила Мэй? Я не понимала, что ей тоже тяжело. И она права: я действительно боялась выйти из квартиры, дойти до конца аллеи Санчес, пересечь Плазу, спуститься по Ольвера-стрит, перейти дорогу и войти в Чайна-Сити. За последние несколько недель Мэй не раз предлагала отвести меня в Чайна-Сити. Но я так и не пошла.

Сквозь одежду я нащупываю подаренный мамой талисман. Что со мной произошло? Как я превратилась в запуганную фужэнь?

* * *

Двадцать пятого июня, всего лишь три недели спустя, в нескольких кварталах от нас открывается Новый Чайна-таун. На каждом его углу возвышаются ярко разукрашенные традиционные китайские ворота из резного дерева. Парад возглавляет пленительная кинозвезда Анна Мэй Вонг. Отряд барабанщиц устраивает зажигательное представление. Неоновые огни очерчивают контуры ярких зданий, украшенных вычурными китайскими карнизами и балконами. Кажется, что здесь все лучше и значительнее. Здесь больше фейерверков, больше видных политических деятелей, перерезающих ленточки и произносящих речи, больше акробатов, танцующих в костюмах львов и драконов. Даже те, кто открывают здесь магазины и рестораны, считаются более обеспеченными и уважаемыми людьми, чем предприниматели Чайна-Сити.

Говорят, что открытие сразу двух китайских кварталов знаменует собой начало хороших времен для китайцев Лос-Анджелеса. Я бы сказала, что не все так просто. В Чайна-Сити нам приходится трудиться все больше. Мой свекор с железными кулаками не дает нам расслабиться. Он строг и часто жесток с нами. Никто не осмеливается противоречить ему, но я не понимаю, как нам догнать Чайна-таун. Как конкурировать с теми, у кого уже есть большое преимущество? И как в такой ситуации нам заработать на побег?

Запахи дома

Мне следовало бы сейчас планировать, куда мы пойдем погулять с Мэй и Джой, но все, о чем я способна думать, – это мой желудок, где свило себе гнездо одиночество. Я скучаю по медовым булочкам, пирогам с засахаренными розовыми лепестками и яйцам с пряностями, сваренным в чайном настое. Питаясь тем, что готовит Иен-иен, я похудела сильнее, чем на острове Ангела, и теперь наблюдаю за дядей Уилбертом и дядей Чарли, первым и вторым поварами в «Золотом драконе», чтобы научиться готовить самой. Они разрешают мне сопровождать их в мясную лавку Сэма Сина, в окне которой стоит позолоченный поросенок, где они покупают уток и свинину. Они берут меня в рыбную лавку Джорджа Вонга, расположенную за Чайна-Сити, на Спринг-стрит, и рассказывают мне, что надо покупать только ту рыбу, которая еще дышит. Мы переходим улицу, входим в «Международную бакалею», и в первый раз с момента нашего приезда я чувствую запахи дома. Дядя Уилберт покупает мне на свои деньги мешочек соленых черных бобов. Я так благодарна, что с тех пор они по очереди покупают мне разные лакомства: плоды унаби, финики в меду, побеги бамбука, корни лотоса и черные грибы. Время от времени, когда в кафе на миг наступает затишье, они зовут меня к себе на кухню и показывают, как приготовить какое-нибудь простое блюдо из этих ингредиентов.

Каждую субботу дядюшки приходят к нам ужинать. Я спрашиваю Иен-иен, можно ли мне приготовить ужин самой. Все с удовольствием съедают мою стряпню, и с тех пор я готовлю ужин каждую субботу. Вскоре я уже могу управиться с готовкой за полчаса, если Верн моет рис, а Сэм нарезает овощи. Сначала Старый Лу был недоволен:

– С чего это я позволю тебе просаживать мои деньги на еду? С чего это мне выпускать тебя на улицуза едой?

И это несмотря на то, что он не возражает, чтобы мы ходили на работу, где мы обслуживаем посторонних людей, к тому же белых.

– Я не трачу ваших денег, за еду платят дядя Уилберт и дядя Чарли, – возражаю я. – И не хожу по улицам в одиночестве, потому что я все время с ними.

– Еще того не легче! Они копят деньги, чтобы вернуться домой. Все здесь, и я в том числе, мечтают вернуться в Китай – если не жить, так хоть умереть там, если не умереть, так чтобы их хоть похоронили там! – Как и многие мужчины, Старый Лу мечтает накопить десять тысяч долларов, вернуться в родную деревню богатым человеком, завести несколько любовниц, дать жизнь еще нескольким сыновьям и провести остаток своих дней, потягивая чай. – Каждый раз, когда я езжу в Китай, я покупаю там поля. Раз мне здесь не дают земли, у меня будет земля в Китае! Я знаю, что ты думаешь, Перл. Ты думаешь: но он же здесь родился! Он американец! Я тебе вот что скажу: пусть я и родился здесь, но в душе я все равно китаец. Я вернусь домой.

Его жалобы предсказуемы, он, как обычно, переводит тему разговора с кого угодно на себя. Но ему нравится моя еда, и на остальное я не обращаю внимания. Он, конечно, этого не говорит, но делает кое-что получше. Несколько недель спустя он объявляет:

– По понедельникам буду выдавать тебе деньги, чтобы ты покупала нам еду.

Порой меня охватывает искушение отложить немного денег на свои нужды, но я знаю, как тщательно он пересчитывает каждую монетку и как внимательно проверяет счета, и знаю, что иногда он ходит сверить цены к мяснику, галантерейщику и на рыбный рынок. Он так трясется над своими деньгами, что отказывается класть их в банк. Деньги хранятся в тайниках принадлежащих ему заведений, недосягаемые для бедствий и для банкиров ло фань.

Теперь, когда я хожу по магазинам одна, продавцы стали узнавать меня. Они ценят меня, хотя доход от меня небольшой, и вознаграждают мою приверженность их жареной утке, свежей или маринованной рыбе, вручая мне новогодние календари. Рисунки выполнены в нарочито китаизированном духе: кричащие красные, синие и зеленые мазки на плоском белом фоне. Вместо красавиц, прикорнувших в своих будуарах, чей вид дышит негой и эротизмом, художники предпочитают изображать затасканные виды Великой стены, священной горы Эмэй, загадочные карсты Гуйлиня или вялых женщин, одетых в блестящие чонсамыс геометрическими узорами, чьи позы призваны воплощать добродетели «Морального перевооружения». [24]24
  «Моральное перевооружение» – международная религиозная организация, основанная в 1938 г. для создания мира, свободного от ненависти и зла, и проповедующая необходимость полного морального и духовного перерождения и создания новых отношений, основанных на высоких моральных принципах.


[Закрыть]Рисунки аляповаты и безлики, в них нет ни изящества, ни чувства, но я вешаю календари на стены, так же как шанхайские бедняки вешают их в своих печальных лачужках, чтобы привнести в свою жизнь немного красок и надежды. Эти календари, как и мои ужины, немного освещают наш дом, и, так как они достаются нам бесплатно, свекор не протестует.

* * *

В канун Рождества я поднимаюсь в пять утра, одеваюсь, отдаю Джой свекрови и вместе с Сэмом иду в Чайна-Сити. Несмотря на ранний час, на улице удивительно тепло. Всю ночь дул теплый ветер, и по Плазе и Мейн-стрит разбросаны сломанные ветви, сухие листья, конфетти и прочий мусор, оставшийся после празднеств на Ольвера-стрит. Мы пересекаем Мейси-стрит, входим в Чайна-Сити и идем нашей обычной дорогой: от стоянки рикш во Дворе Четырех времен года мы добираемся до фермы Ван, во дворе которой клюют землю утки и цыплята. Я так и не посмотрела фильм «Добрая земля», но дядя Чарли сказал, что мне следует обязательно его увидеть:

– Китай там – как настоящий.

Дядя Уилберт тоже требует, чтобы я посмотрела этот фильм:

– Если пойдешь, внимательно смотри на массовку. Я там есть! В этом кинофильме полно дядюшек и тетушек из Чайна-тауна.

Но я не иду в кино и даже не захожу на ферму, потому что каждый раз при виде этой фермы я вспоминаю хижину в окрестностях Шанхая.

От фермы Ван мы спускаемся по Дрэгон-роуд. Я следую за Сэмом. Он предлагает мне пойти рядом, но я не хочу обнадеживать его. Если я буду болтать с ним днем или стану, например, ходить с ним рядом, он непременно захочет заняться постельными делами.

Если не считать маршрутов рикш, все предприятия Старого Лу сосредоточены между Дрэгон-роуд и Гуан-Инь-роуд. Именно здесь пролегает извилистый путь рикшей. За те полгода, что я здесь работаю, я всего лишь дважды осмеливалась дойти до Лотосового пруда или до крытого павильона, где разместились театр китайской оперы, магазины «Все за пенни» и «Азиатская костюмная компания» Тома Габбинса. Хотя Чайна-Сити представляет собой единый квартал неправильной формы, ограниченный с четырех сторон Мейн-стрит, Мейси-стрит, Спринг-стрит и Од-стрит и содержащий в себе более сорока магазинов вперемежку с кафе, ресторанами и прочими «туристическими аттракционами», вроде фермы Ван, – внутри этот квартал подразделяется на замкнутые анклавы, жители которых редко общаются со своими соседями.

Сэм отпирает дверь в кафе, включает свет и варит кофе. Пока я наполняю солонки и перечницы, дядюшки и другие повара начинают свою работу. К тому моменту, как пироги нарезаны и выставлены на всеобщее обозрение, прибывают первые клиенты. Я болтаю с нашими завсегдатаями – водителями грузовиков и почтальонами, принимаю заказы и передаю их поварам.

В девять к нам заходят двое полицейских и садятся у стойки. Я поправляю фартук и широко улыбаюсь им. Если мы не набьем их животы бесплатно, они выпишут нашим посетителям штраф. В последние две недели нам пришлось особенно тяжело: полицейские ходили от двери к двери и набрали столько рождественских «подарков», сколько смогли унести. Неделю спустя они решили, что подарков было недостаточно, и заблокировали автомобильную стоянку, не пуская к нам посетителей. Теперь все напуганы, покорны и с готовностью дают полицейским все, чего они захотят, чтобы те пускали к нам клиентов.

Как только полицейские уходят, один из водителей подзывает Сэма:

– Эй, дружок, дай-ка мне кусочек того черничного пирога.

Сэм, видимо, еще не пришел в себя от испуга, вызванного визитом полицейских: не обращая внимания на эту просьбу, он продолжает мыть стаканы. Теперь мне кажется, что с того момента, как я прочла в инструкции, что Сэм работает менеджером в кафе, прошла целая вечность. На самом деле он работает кем-то вроде посудомойщика. Это не самая последняя должность, но и не предпоследняя. Я наблюдаю за ним, разнося яйца, картофель, тосты и кофе за тридцать пять центов или рулеты с джемом и кофе за пять центов. Кто-то просит Сэма долить кофе, но тот не реагирует, пока посетитель в нетерпении не стучит по краю чашки. Полчаса спустя все тот же мужчина просит дать ему счет, и Сэм показывает на меня. Он не говорит посетителям ни слова.

Утренняя суматоха стихает. Сэм собирает приборы и грязные тарелки, а я вслед за ним протираю столы и стойки мокрой тряпкой.

– Сэм, почему ты не разговариваешь с посетителями? – спрашиваю я по-английски. Он не отвечает, и я продолжаю: – В Шанхае ло фаньвсе время повторяли, что китайские официанты грубы и неприветливы. Ты же не хочешь, чтобы про тебя так думали?

Занервничав, он кусает нижнюю губу.

Я перехожу на сэйяп:

– Ты говоришь по-английски?

– Немного, – говорит он и, застенчиво улыбнувшись, поправляется: – Совсем немного. Чуть-чуть.

– Но почему?

– Я родился в Китае. Откуда мне знать английский?

– Ты же жил здесь до семи лет.

– Это было давно. Я с тех пор ни слова не помню.

– Но разве ты не учился в Китае? – спрашиваю я. Все наши знакомые в Шанхае учили английский. Даже Мэй говорит по-английски, хотя она всегда училась очень плохо.

– Иногда я пробую говорить по-английски, – уходит от ответа Сэм, – но посетители отказываются меня понимать. А когда они со мной заговаривают, я сам их не понимаю. – Он кивает на часы, висящие на стене: – Тебе пора идти.

Он вечно выставляет меня за дверь. Я знаю, что по утрам и во второй половине дня он куда-то ходит, как и я. Но фужэньне пристало спрашивать, куда идет муж. Если Сэм играет или платит кому-нибудь, чтобы заниматься постельными делами, что я могу поделать? Если он бабник – что я могу поделать? Если он игрок вроде моего отца – что я могу поделать? Я училась быть женой у моей матери и у Иен-иен, и я знаю, что если твой муж решил бросить тебя, ты ничего с этим не сможешь сделать. Ты не знаешь, куда он ходит. Он возвращается, когда ему вздумается.

Я мою руки и снимаю фартук. По дороге в «Золотой фонарь» я размышляю над словами Сэма. Как могло получиться, что он не выучил английский? Я знаю английский в совершенстве и знаю, что следует говорить «уроженец Запада» вместо ло фаньили фань гуй-цзыи «уроженец Востока» вместо «китаец» или «китаеза». Но чаевых так не получишь и товар не продашь. Люди приходят в Чайна-Сити, чтобы развлечься. Посетителям нравится, когда я говорю с сильным китайским акцентом: наслушавшись Верна, Старого Лу и многих других, кто родился здесь, но говорит на неправильном, исковерканном языке, я с легкостью воспроизвожу их речь. Я говорю так специально, Сэм – по невежеству, и это кажется мне столь же омерзительным, как и его тайные интрижки неизвестно с кем.

В «Золотом фонаре» Иен-иен торгует безделушками и приглядывает за Джой. Мы подметаем, смахиваем пыль и наводим лоск. Закончив, я некоторое время играю с Джой. В половине двенадцатого я вновь оставляю ее на попечение Иен-иен, возвращаюсь в кафе и торопливо разношу гамбургеры по пятнадцать центов. Наши гамбургеры менее популярны, чем чайна-бургеры с соевыми ростками, черными грибами и соевым соусом в кафе «Фук Гай», зато у нас хорошо продаются соленая рыба со свининой по десять центов и рис с чаем по пять центов.

После окончания ланча я продаю шелковые цветы в «Золотом лотосе», ожидая, пока Верн придет из школы. Затем я отправляюсь в «Золотую пагоду». Мне хочется обсудить с сестрой наши планы на Рождество, но нам это не удается: она убеждает покупателя, что автор лаковой картины специально писал ее на плоту посредине озера, чтобы ни одна пылинка не нарушила гармонии ее сверкающей поверхности, а я подметаю, вытираю пыль и навожу лоск.

Прежде чем вернуться в кафе, я захожу в «Золотой фонарь», беру Джой и некоторое время прогуливаюсь с ней по аллеям Чайна-Сити. Как и туристы, она любит наблюдать за рикшами. «Золотые рикши» пользуются огромной популярностью – это самое успешное предприятие Старого Лу. Джонни И, один из местных, берется за повозку, только если требуется прокатить какую-нибудь знаменитость или сняться для рекламной фотографии. Обычно всю работу выполняют Мигель, Хосе и Рамон. Им достаются чаевые и небольшая часть от двадцати пяти центов, составляющих стоимость поездки. Если им удается уговорить клиента купить фотографию за двадцать пять центов, им достается чуть больше.

Сегодня одна из клиенток пнула Мигеля и ударила его сумочкой. Почему? Да просто потому, что она может это сделать. В Шанхае меня никогда не волновала жизнь возчиков. Потому ли, что мой отец занимался службой рикш? Или потому, что я была выше их, как эта белая? Потому, что в Шанхае возчики считались немногим лучше собак, а теперь мы с Мэй в одном с ними положении? Вынуждена ответить положительно на все эти вопросы.

Я оставляю Джой с ее бабушкой, целую ее и желаю спокойной ночи, потому что теперь я не увижу ее до возвращения домой. Остаток вечера я провожу, разнося кисло-сладкую свинину, цыплят с кешью и китайское рагу – блюда, о которых даже не слышала в Шанхае. В десять вечера мы закрываемся. Сэм остается, чтобы запереть дверь, а я в одиночестве направляюсь домой, предпочитая шумные толпы, празднующие сочельник на Ольвера-стрит, пустынной Мейн-стрит.

Мне стыдно, что мы с Мэй докатились до такого. Я виню себя в том, что мы так усердно работаем, но ни разу не получили ни одного из десятицентовиков ло фань.Когда я однажды протянула руку Старому Лу и попросила денег, он плюнул мне в ладонь.

– У тебя есть еда и крыша над головой, – сказал он. – Вам с сестрой деньги не нужны.

Тем все и закончилось. Постепенно я стала понимать, сколько примерно нам могли бы платить. Большинство жителей Чайна-Сити зарабатывает от тридцати до пятидесяти долларов в месяц. Те, кто моют стаканы, получают всего двадцать долларов, в то время как посудомойки и официанты приносят домой от сорока до пятидесяти долларов в месяц. Дядя Уилберт получает семьдесят долларов, и это считается очень хорошей зарплатой.

– Сколько ты заработал за эту неделю? – спрашиваю я Сэма каждую субботу. – Ты что-нибудь отложил?

Я надеюсь, что когда-нибудь он выдаст мне что-нибудь из своих сбережений и мы сможем сбежать. Но он никогда не сообщает, сколько заработал. Он опускает голову, убирает со стола и берет Джой на руки или же уходит в ванную и хлопает дверью.

Возвращаясь к прошлому, я понимаю, почему родители и мы с Мэй считали Старого Лу богачом. В Шанхае наша семья считалась процветающей. У папы было свое дело, у нас был дом и слуги. Мы полагали, что старик богаче нас. Теперь я смотрю на все иначе. Американский доллар дорого ценится в Шанхае, где все стоит дешевле – начиная от домов и одежды и заканчивая женами вроде нас. В Шанхае мы смотрели на Старого Лу и видели человека, кичащегося своими деньгами. Из-за того, как высокомерно он обращался с отцом, мы выглядели и чувствовали себя ничтожными. Но все это было ложью – в Стране Пестрого флага Старый Лу богаче большинства жителей Чайна-Сити, но тем не менее беден. Ему принадлежат пять предприятий, но все они очень малы, практически миниатюрны – пятьдесят квадратных футов здесь, сто футов там. Даже если сложить их, получается немного. Да и его товар на пятьдесят тысяч долларов ничего не стоит, если никто его не купит. Но если бы моя семья прибыла сюда, мы все оказались бы в самом низу – вместе с прачками, мойщиками стаканов и зеленщиками.