Текст книги "Девушки из Шанхая"

Автор книги: Лиза Си

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Если услышу, что ты говоришь не по-английски, положишь пять центов в котел.

Она говорит по-английски почти так же хорошо, как я, но я все еще не могу себе представить, что когда-нибудь она сможет окончательно вырваться из Чайна-тауна.

* * *

Джой так хорошо учится в школе, что учителя приготовительного и первого классов рекомендуют ее для участия в специальной программе второго класса. Все лето я готовлю Джой, и даже мисс Гордон, которая заинтересовалась нашей девочкой, раз в неделю приходит к нам домой и занимается с ней арифметикой и чтением.

Возможно, я требую от своей дочери слишком многого. Она вдруг сильно простудилась. Спустя два дня после того, как на Хиросиму сбросили бомбу, Джой становится еще хуже. У нее поднимается температура, горло становится ярко-красным, и она так долго и сильно кашляет, что ее тошнит. Иен-иен отправляется к травнику, который готовит для Джой горький чай. На следующий день, пока я на работе, Иен-иен отводит к травнику саму Джой. Тот берет колпачок от каллиграфической кисти и вдувает девочке в горло травяную пыль. Радио сообщает нам, что сброшена вторая бомба – на этот раз на Нагасаки. Диктор говорит, что разрушения огромны. Правительство в Вашингтоне склонно считать, что война скоро закончится.

Заперев кафе, мы с Сэмом спешим домой, чтобы поделиться новостями. Дома мы видим, что у Джой страшно опухло горло и она начала синеть. Вокруг царит ликование – теперь сыновья, братья и мужья вернутся домой. Но мы с Сэмом так боимся за Джой, что не можем думать ни о чем другом. Мы не можем отвезти ее к западному доктору, потому что не знаем ни одного и у нас нет машины. Мисс Гордон приходит, когда мы пытаемся понять, где взять такси. Из-за всех волнений, связанных с бомбами и болезнью Джой, мы забыли об уроке. Взглянув на нашу дочь, она помогает мне завернуть ее в одеяло и отвозит нас в Центральную больницу, где, как она говорит, «лечат таких, как вы». Через несколько минут после нашего прибытия доктор пробивает дырку в горле моей дочери, и она вновь начинает нормально дышать.

Спустя неделю после столкновения Джой со смертью война заканчивается. Сэм, потрясенный тем, что чуть не потерял свою девочку, берет триста долларов из наших сбережений и покупает подержанный «крайслер» – старый, помятый, но наш собственный. На последней фотографии военного времени Сэм сидит за рулем нашего «крайслера», Джой примостилась на крыле автомобиля, а я стою у двери. Мы отправляемся на первую воскресную прогулку.

Десять тысяч радостей

– Пятнадцать центов за одну гардению, двадцать пять за две, – поет мелодичный голосок. Девочка, стоящая за прилавком, прелестна. Ее черные волосы отражают блеск разноцветных огней, ее улыбка манит, а пальцы порхают подобно бабочкам. Моя дочь, моя Джой, обзавелась своей собственной «торговой точкой», как она это называет, и отлично для десятилетней девочки с ней управляется. По выходным с шести вечера до полуночи она продает гардении у нашего кафе. Я приглядываю за ней, но ей не нужна моя или чья-либо защита. Она – храбрый Тигр. Она моя дочь и отличается упорством. Она племянница своей тетушки, и она прелестна. У меня есть потрясающие новости, и я спешу остаться наедине с Мэй, но зрелище Джой, продающей гардении, очаровало нас и приковало к месту.

– Какая она милая, – воркует Мэй. – У нее отлично получается. Я рада, что ей это нравится и что она зарабатывает. Со всех сторон одна польза.

Мэй сегодня особенно прелестна: в алом шелковом платье она похожа на жену миллионера. Она хорошо одевается, потому что легко зарабатывает и может позволить себе тратить деньги. Недавно ей исполнилось двадцать девять лет. Сколько было слез! Как будто это сто двадцать девять. Но для меня она остается все той же красоткой. Тем не менее она беспокоится за свой вес и намечающиеся морщины. Недавно она набила свою подушку листьями хризантемы, чтобы просыпаться с чистыми и влажными глазами.

– Чайна-Сити – туристическое место, так что кому здесь и быть продавцом, как не самой маленькой и милой девочке, – соглашаюсь я. – Джой – умница. Она следит за тем, чтобы ничего не украли.

– За пенни я спою вам «Боже, храни Америку», – обращается Джой к паре, остановившейся у ее столика. Не дожидаясь ответа, она поет высоким, чистым и искренним голосом. Она выучила патриотические песни в американской школе: «Моя страна, пою я о тебе» и «Славный старый флаг». Кроме того, она знает песни «Дорогая Клементина», «Она обойдет гору». В китайской методистской миссии на Лос-Анджелес-стрит она научилась петь «Иисус помнит обо мне» и «Хочу быть близко к Иисусу» на сэйяпе. Она ходит на работу, в обычную и в китайскую школу – с понедельника по пятницу с 16.30 до 19.30 и по субботам с 9.00 до 12.00. Она весьма занятая, но счастливая девочка.

Джой улыбается мне, протягивая руку слушающей ее паре. У своего деда она научилась заставлять людей платить за то, что им, может быть, и не нужно. Мужчина кладет деньги ей на ладонь, и она быстро, как обезьянка, сжимает кулак. Бросив деньги в банку, она протягивает женщине гардению. Разобравшись с покупателями, Джой тут же прощается с ними. Этому она тоже научилась у деда. По вечерам она пересчитывает деньги и отдает их своему отцу. Тот меняет мелочь на доллары и отдает мне, чтобы я положила их к деньгам на колледж.

– Пятнадцать центов за одну гардению, – журчит Джой с очаровательно-серьезным видом. – Двадцать пять за две.

Я беру сестру под руку:

– Пойдем. Она в порядке. Давай выпьем чаю.

– Только не в кафе, хорошо?

Мэй не любит, чтобы ее видели в кафе. Теперь это недостаточно блестящее место для нее.

– Хорошо, – соглашаюсь я и киваю Сэму, поджаривающему еду в воке. Теперь он второй повар, но может присмотреть за нашей дочерью, пока я прогуляюсь с Мэй.

Узкие улицы Чайна-Сити приводят нас к магазину костюмов и реквизита, который перешел к Мэй от Тома Габбинса. С того момента, как мы прибыли в Лос-Анджелес и впервые вошли в Чайна-Сити, прошло уже десять лет. Впервые войдя в ворота миниатюрной Великой стены, я не ощутила это место своим. Теперь же это мой дом – знакомый, уютный и любимый. Это не Китай моих воспоминаний – шумные шанхайские улицы, попрошайки, веселье, шампанское, деньги. Но многое здесь напоминает Шанхай: смеющиеся туристы, владельцы лавок в национальных костюмах, запахи кафе и ресторанов и сногсшибательная женщина рядом со мной – моя сестра. Я замечаю на ходу наши отражения в окнах магазинов и на секунду переношусь в юность: мы наряжались у себя в спальне, любовались в зеркале собой и развешанными повсюду нашими изображениями на плакатах. Мы вместе бродили по Нанкин-роуд, улыбались своим отражениям в витринах, и З. Ч. запечатлевал нашу красоту…

Но мы обе изменились. Мне тридцать два года, и я уже не молодая мать – я женщина, полностью довольная собой. Для моей сестры наступила пора расцвета. Ее по-прежнему снедает жажда всеобщего внимания и восхищения. Ее невозможно удовлетворить. Эта болезнь с ней с самого рождения, она составляет саму ее сущность. Овца в ней хочет, чтобы о ней заботились и восхищались ею. Она не Анна Мэй Вонг и никогда ею не станет, но она получает больше ролей, чем кто-либо в Чайна-тауне. Ей достаются роли капризной кассирши, смешливой нерасторопной горничной или героической жены работника прачечной. Это делает ее звездой в глазах соседей и в моих собственных.

Мэй открывает дверь в свой магазин и включает свет. Нас, как когда-то, окружают шелка, вышивка и перья зимородка. Она заваривает и разливает чай.

– Так о чем же ты хотела мне рассказать?

– Десять тысяч радостей, – говорю я. – У меня будет ребенок.

Мэй сцепляет руки:

– Правда? Ты уверена?

– Я была у доктора, – улыбаюсь я. – Он сказал, что это так.

Мэй вскакивает и обнимает меня. Отстранившись, она спрашивает:

– Но как? Я думала…

– Мне же надо было попробовать. Травник давал мне дерезу, китайский батат и черный кунжут. Я добавляла все это в суп и другие блюда.

– Это чудо, – произносит Мэй.

– Лучше. Это невероятно, невозможно…

– Перл, как же я счастлива. Расскажи мне все! На каком ты сроке? Когда родится ребенок?

Она так же рада, как и я.

– Около двух месяцев. Ребенок родится в мае.

– Ты уже сказала Сэму?

– Ты же моя сестра. Я хотела сказать тебе первой.

– Сын, – улыбается Мэй. – У тебя будет чудесный сын.

Все мечтают об этом, и я краснею от удовольствия, слыша слово «сын».

На лицо Мэй набегает тень.

– У тебя получится?

– Доктор сказал, что я уже старовата, к тому же у меня шрамы.

– Рожают женщины и постарше, – возражает она. Но, учитывая, что проблемы Верна часто приписывают тому, что Иен-иен поздно его родила, это не самое уместное замечание. Мэй морщится, понимая неуместность своей реплики. Она не спрашивает о шрамах, потому что мы никогда не обсуждаем то, как я их получила. Вместо этого она задает более традиционные вопросы: – Тебе все время хочется спать? Тебя тошнит? Помню… – Она трясет головой, будто желая прогнать воспоминания. – Говорят, что только дети продлевают жизнь.

Она касается моего нефритового браслета:

– Вообрази только, как были бы счастливы мама с папой. – Она вдруг улыбается, и наша печаль исчезает. – Знаешь что? Вам с Сэмом нужно купить дом.

– Дом?

– Вы же все эти годы откладывали деньги.

– Да, чтобы Джой могла поступить в колледж.

Моя сестра отмахивается:

– Вы еще успеете на это накопить. Да и отец Лу вам поможет.

– С чего вдруг? У нас же договор…

– Но он сильно изменился. И ведь это ради его внука!

– Возможно, но даже если он нам поможет, я не хочу расставаться с тобой. Ты моя сестра и моя ближайшая подруга.

Мэй ободряюще улыбается:

– Ты меня не потеряешь, даже не надейся. Теперь у меня есть машина, и я смогу приехать к тебе куда угодно.

– Но это будет совсем другое.

– Разумеется. К тому же ты будешь каждый день приезжать на работу в Чайна-Сити. Иен-иен захочет побыть с внуком, да и мне нужно будет видеться с племянником. – Она берет меня за руки. – Перл, вам в самом деле нужно купить дом. Вы с Сэмом это заслужили.

* * *

Сэм в абсолютном восторге. Хотя он и говорил, что ему не обязательно нужен сын, все же он мужчина и, разумеется, нуждается в сыне и мечтает о нем. Джой скачет от восторга. Иен-иен счастливо рыдает, но ее тревожит мой возраст. Отец Лу, пытаясь вести себя как подобает главе семейства, стискивает кулаки от наплыва чувств, но с лица его не сходит сияющая улыбка. Верн, мой маленький верный защитник, стоит рядом. Может быть, от счастья я вытянулась и расправила плечи, или же Верн стесняется меня: он кажется меньше и толще, как будто его позвоночник сжался, а грудь – расширилась. Казалось бы, он должен был уже перерасти свою подростковую сутулость. Но я часто замечаю, что он наклоняется и упирается руками в бедра, как будто от усталости или скуки.

В воскресенье дядюшки приходят к нам на праздничный ужин. Наша семья, как и большинство семей Чайна-тауна, сильно разрослась. С того момента, как мы приехали в Лос-Анджелес, китайская диаспора увеличилась более чем в два раза. И дело не в отмене закона об ограничении въезда. Сначала нам показалось, что это станет началом новой эры, но новая квота ограничивает количество въезжающих в страну китайцев до ста пяти человек в год. Как обычно, люди находят способы обойти закон. Например, закон «О супругах военного времени» [27]27
  Закон «О супругах военного времени» (War Brides Act) был принят в 1945 г. Согласно этому закону, супруги и усыновленные дети военнослужащих США могли беспрепятственно въезжать в страну.


[Закрыть]помог дяде Фреду привезти в Лос-Анджелес свою жену Марико – очаровательную молчаливую японку. Мы не протестуем против того, что он женился на японке. Воспользовавшись другими законами, многие мужчины тоже смогли привезти с собой своих жен. А где живут мужчины и женщины, там рождаются дети. Марико рожает двух дочерей подряд. Несмотря на то что это полукровки и мы видим их гораздо реже, чем хотелось бы, все любят маленьких Элеонор и Бесс. Воспользовавшись законом о льготах демобилизованным, Фред и Марико уехали из Чайна-тауна и купили дом в Силвер-Лейк, недалеко от центра города.

Мужчины, одетые в рубашки без рукавов, пьют пиво из бутылок. На Иен-иен широкие черные брюки, черный хлопковый жакет и очаровательное нефритовое ожерелье. Она воркует с Джой и дочерьми Марико. Мэй порхает по комнатам в пышном американском платье из блестящего хлопка, ее талию туго обхватывает пояс. Отец Лу щелкает пальцами, и мы приступаем к еде. Все подкладывают мне лучшие кусочки, дают советы и, как ни странно, единодушно соглашаются, что нам следует купить дом, в котором будет расти наследник семьи Лу. Мэй была права. Отец не только предлагает нам помочь, он обещает оплатить половину стоимости дома, если после его смерти мы поставим табличку с его именем на семейный алтарь.

– Молодые теперь живут отдельно от родителей, – говорит он. – Будет странно, если у вас так и не появится собственный дом.

(Теперь, десять лет спустя, он уже не боится, что мы сбежим. Мы стали для него настоящей семьей, так же как они с Иен-иен стали родными нам.)

– В этой квартире дурной воздух, – замечает Иен-иен. – Мальчику будет где играть на свежем воздухе, а не на улице.

(Джой было вполне достаточно и улицы.)

– Надеюсь, там хватит места для пони, – задумчиво произносит Джой.

(Пони она не получит, хотя и мечтает стать наездницей.)

– Война позади, и многое изменилось, – вмешивается дядя Уилберт, по случаю сегодняшнего торжества пребывающий в благостном настроении. – Можно поплавать в бассейне «Бимини», в кинотеатре можно садиться куда угодно. Можно даже выйти замуж за ло фань!

– Да кому это нужно? – вопрошает дядя Чарли.

(Законы изменились, но и восточное и западное мировоззрения остались прежними.)

Джой тянется через весь стол к свинине. Бабушка шлепает ее по руке:

– Бери только ту еду, которая стоит перед тобой!

Девочка убирает руку. Сэм накладывает дочери полную миску свинины. Он мужчина и скоро станет отцом драгоценного сына. Иен-иен не осмеливается делать ему замечания, но после ужина она прочтет Джой целую лекцию о том, что надо быть целомудренной, изящной, обходительной, вежливой и покорной, что, среди всего прочего, подразумевает умение шить, вышивать и безукоризненно пользоваться палочками. И все это говорит женщина, которая сама почти ничему из подобных вещей не обучена.

– Столько дверей открылось, – произносит дядя Фред. Он вернулся с войны с кучей медалей. Его и без того неплохой английский улучшился на службе, но с нами он по-прежнему говорит на сэйяпе. Мы думали, что он вернется на работу в «Золотой дракон», но этого не произошло. – Взгляните на меня. Правительство помогает мне с образованием и жильем. – Он поднимает свою кружку с пивом. – Спасибо дяде Сэму, что помог мне стать дантистом! – Он делает большой глоток. – Верховный суд утверждает, что мы можем жить где нам вздумается. Где бы вы хотели жить?

Сэм ерошит себе волосы и чешет шею:

– Там, где нас примут. Не хочется жить там, где все против нас.

– Об этом не беспокойся, – отвечает дядя Фред. – Ло фаньтеперь лучше к нам относятся. На службе было много разных ребят, и все они знакомились и сражались вместе с такими же, как и мы. Вас везде примут с распростертыми объятьями.

Тем же вечером, когда все расходятся по домам, а Джой засыпает на своей кушетке в гостиной, мы с Сэмом разговариваем о ребенке и возможном переезде.

– В своем доме мы могли бы жить как нам нравится, – говорит Сэм на сэйяпе. – Наедине, – добавляет он по-английски. В китайском языке нет аналога слову «уединение», но мы любим само это понятие. – К тому же все жены мечтают жить подальше от своих свекровей.

Жизнь с Иен-иен меня не тяготит, но одна мысль о том, что мы можем переехать из Чайна-тауна, и обо всех тех возможностях, которые будут у Джой и нашего будущего сына, наполняет мое сердце счастьем. Но нам, в отличие от Фреда, не облегчает покупку дома закон о льготах демобилизованным. В банках неохотно дают кредиты китайцам, а мы не доверяем американским банкам, потому что не желаем быть в долгу у американцев. Но мы с Сэмом уже давно копим деньги, складывая их в носок за подкладку моей китайской шляпы. Нам, возможно, удастся купить что-нибудь скромное.

Все обстоит не так просто, как нам описывал дядя Фред. Я ищу дом в районе Креншоу, но мне сообщают, что я могу рассчитывать только на дом на юге района Джефферсон. Агент по недвижимости отказывается даже показывать мне дома в Кальвер-Сити. Мне удается найти неплохой дом в Лейквуде, но соседи подписывают петицию против вселения китайцев в их район. Я отправляюсь в Пасифик Палисадс, но чернокожим и лицам монголоидной расы до сих пор запрещено приобретать там недвижимость. Я везде выслушиваю отказы: «Мы не сдаем жилье китайцам», «Мы не продаем дома китайцам», «Вам, китайцам, этот дом не понравится». И, как обычно: «По телефону мне показалось, что вы англичанка».

Дядя Фред, которого война научила не падать духом, подбадривает нас. Но мы с Сэмом не из тех, кто ноет и причитает, что их грабят, обкрадывают или дискриминируют. Единственная для нас возможность купить дом за пределами Чайна-тауна – это найти отчаявшегося продавца, которому будет безразлично мнение соседей. Теперь я уже начинаю нервничать из-за переезда. Впрочем, возможно, что я не нервничаю, а заранее тоскую по еще одному покинутому дому. После того что произошло в Шанхае, как можно расстаться с тем, что мы построили для себя в Чайна-тауне?

* * *

Я трудолюбиво забочусь о ребенке, как это принято у китайцев. Меня обуревает обычное в таких случаях беспокойство, но дело в том, что я знаю, что нынешний дом моего ребенка когда-то был разрушен и практически уничтожен. Травник осматривает мой язык, считает мне пульс и выписывает ань тай вань– «смесь, благоприятную для плода» и шоу тай вань– таблетки, укрепляющие плод. Я не пожимаю рук посторонним, потому что мама как-то сказала соседке, что от этого рождаются дети с шестью пальцами. Когда Мэй покупает сундучок из камфорного дерева для детских одежек, я вспоминаю мамино предупреждение на этот счет и отказываюсь его принимать, потому что он напоминает гроб. Я начинаю запоминать свои сны, вспоминая мамины толкования: увидеть ботинки – к неудаче, выпадение зубов – к смерти родственника, дерьмо – к большой беде. Каждое утро я поглаживаю свой живот, радуясь, что в моих снах не было этих дурных предзнаменований.

Во время новогодних празднеств я навещаю астролога, и тот сообщает мне, что мой сын, как и его отец, родится в год Быка.

– Твой сын будет обладать чистым сердцем, а в душе его будут жить чистота и вера. Он будет сильным и никогда не будет ныть и жаловаться.

Каждый день, когда туристы покидают Чайна-Сити, я отправляюсь в храм Гуан Инь и делаю приношения предкам, чтобы ребенок был здоров. Будучи красоткой в Шанхае, я свысока смотрела на матерей, посещающих храмы в Старом городе, но теперь я выросла и понимаю, что здоровье ребенка важнее девичьих представлений о современности.

С другой стороны, я не глупа. Что бы там ни было, я буду американской матерью, поэтому я также посещаю американского доктора. Мне по-прежнему не нравится, что западные доктора одеваются в белое и красят свои офисы в белый цвет – цвет смерти, но я не обращаю на это внимания, потому что ради своего ребенка готова пойти на все. В том числе и на обследования. Только мой муж, доктора, спасшие меня в Ханчжоу, и те, кто изнасиловал меня, касались меня, и мне неприятно, что этот мужчина щупает меня и осматривает. И меня ужасно расстраивают его слова:

– Вам повезет, если вы сумеете выносить этого ребенка.

Сэм осознает всю рискованность моего положения и потихоньку предупреждает всех членов семьи. Иен-иен тут же запрещает мне готовить, гладить и мыть посуду. Отец приказывает мне не выходить из квартиры, лежать с поднятыми ногами и спать. А моя сестра? Она берет на себя ответственность за Джой и водит ее в американскую и китайскую школы. Не знаю, как это объяснить. Мы с сестрой много лет сражались за Джой. Мэй дарит племяннице прелестную одежду, купленную в универмаге, – нарядное небесно-голубое кисейное платье в горох, восхитительное платье с буффами и комбинезон с оборками. Я же шью для своей дочери практичную одежду: свитера из двух кусков шерсти, китайские жакеты с рукавами реглан, сшитые из хлопка, купленного по дешевке, комбинезоны из плательной ткани (которую мы зовем атомной тканью, потому что она не мнется). Мэй покупает Джой лакированные туфельки – я настаиваю на ботинках. Мэй развлекает ее – я же устанавливаю правила. Я понимаю, почему моя сестра хочет быть идеальной тетушкой: мне тоже хочется быть идеальной матерью. Но сейчас я не беспокоюсь об этом и отпускаю Джой в ее объятья, потому что знаю, что мы никогда не будем соревноваться с Мэй за любовь моего сына.

Возможно, осознавая, что крадет у меня Джой, моя сестра взамен предоставляет мне Верна.

– Он все время будет с тобой, – говорит она, – чтобы ничего не случилось. Он может позаботиться о всяких несложных вещах, например сделать тебе чаю. А если вдруг что-то произойдет – хотя, конечно, ничего не произойдет, – он позовет кого-нибудь из нас.

Казалось бы, предложение Мэй должно порадовать Сэма, но ему совершенно не нравится эта идея. Он ревнует? Но почему? Верн – взрослый мужчина, но за те дни, которые мы проводим вместе, он как будто усыхает одновременно с ростом моего живота. Однако Сэм не разрешает ему садиться рядом со мной за стол. Мы не протестуем, потому что Сэм скоро станет отцом.

Много времени уходит на выбор имени. С тех пор как мы с Мэй придумывали имя Джой, многое изменилось. Честь и обязанность дать имя внуку лежит на отце Лу, но каждому хочется высказать свое мнение на этот счет.

– Надо назвать его Гари, в честь Гари Купера, – предлагает моя сестра.

– А мне нравится мое имя. Вернон.

Мы улыбаемся и говорим, что это отличная идея, но никому не хочется называть ребенка в честь человека настолько ущербного, что, родись он в Китае, его оставили бы умирать.

– Мне нравится имя Кит – как Кит Карсон, или Энни – как Энни Оукли.

Это, конечно, предлагает моя дочь-наездница.

– Давай назовем его в честь одного из кораблей, на которых китайцы приплывали в Калифорнию, – Рузвельт, Кулидж, Линкольн или Гувер, – говорит Сэм.

– Папа, это не корабли, а президенты! – хихикает Джой. Она часто смеется над тем, что ее отец плохо говорит по-английски или не разбирается в жизни Америки. Это его по меньшей мере задевает. Вообще-то ему следовало бы ее наказать. Но он так счастлив, что у него скоро будет сын, что не обращает внимания на свою ехидную дочь. Я говорю себе, что с этим надо покончить, иначе Джой станет такой же, как и мы с Мэй в юности, – грубой и непослушной.

Наши соседи тоже вносят свои предложения. Один назвал ребенка в честь доктора, который принимал роды, другая – в честь доброй нянечки в больнице. В колыбельках Чайна-тауна спят дети, названные в честь акушерок, учителей и миссионеров. Я вспоминаю, как мисс Гордон спасла жизнь Джой, и предлагаю имя Гордон. Гордон Лу звучит значительно, благополучно и совсем не по-китайски.

На пятом месяце дядя Чарли объявляет, что он возвращается в свою родную деревню человеком с Золотой горы.

– Война окончена, и японцы уже убрались из Китая. Я достаточно скопил и отлично там проживу.

Мы устраиваем праздничный ужин, жмем ему руку и отвозим его в порт. Кажется, что на каждую жену, приезжающую в Чайна-таун, приходится мужчина, отправляющийся домой. Те, кто всегда считал, что живет здесь временно, наконец-то обретают свое счастье. Но отец Лу, всегда утверждавший, что он хочет вернуться в деревню Вахун, не говорит, что собирается закрыть свои предприятия и отвезти нас обратно в Китай. Зачем ему возвращаться в свою деревню, если у него наконец-то родится внук, который будет американцем по праву рождения, будет заботиться о своем дедушке, когда тот отойдет в иной мир, и выучится играть в баскетбол, на скрипке и станет доктором.

В начале шестого месяца я получаю письмо с китайскими марками. В конверте обнаруживается письмо от Бетси. Мне не верится, что она жива. Она выжила в японском лагере, но ее муж погиб.

Мои родители хотят, чтобы я переехала к ним в Вашингтон, чтобы поправить здоровье. Но я родилась в Шанхае, это мой дом. Как мне его покинуть? Разве я не должна помочь восстановить свой родной город? Я работала с сиротами…

Ее письмо напоминает мне о человеке, от которого мне бы хотелось получить весточку. Прошло столько лет, но я до сих пор иногда вспоминаю З. Ч. Я кладу руку на живот, пухлый, как сдобная булочка, и мысленно переношусь к своему художнику в Шанхай. Я не тоскую по нему или по дому. Я просто беременна и сентиментальна, потому что мое прошлое – это только прошлое. Мой дом – здесь, с моей семьей, которую я построила на осколках трагедии. Сумка для больницы уже упакована и стоит рядом с дверью нашей комнаты. В сумочке я ношу конверт с пятьюдесятью долларами, чтобы заплатить акушерке. Когда мой ребенок появится на свет, его будет ожидать любящий дом.