Текст книги "И обретешь крылья..."
Автор книги: Лиза Фитц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
РАЗГОВОР
Любовь к Симону росла. Все мои потуги на рациональность разбивались о нее. Он был двигателем, сердцем нашей связи. Он постоянно за мной ухаживал, каждый день говорил, что любит меня и нуждается во мне. Через три месяца он начал подступаться ко мне с серьезными предложениями.
– Я хочу развестись с женой! – сказал он.
Как раз этому я до сих пор успешно противилась.
Моей первой реакцией был резкий отпор. Безусловно, мне было невероятно приятно купаться в его любви и всех ее проявлениях. Но как долго мне будет это нравиться? И смогу ли я по-прежнему много работать, писать, размышлять?
Я со всех сторон обдумала вопрос о своем будущем жизненном укладе. У меня было очень много мужчин, и ни на одном из них я не «зацикливалась», не говоря уже о том, чтобы попадать под влияние. Наоборот, вступая в любовные связи, я испытывала, скорее, чувство самоутверждения, чем какие-либо душевные порывы. Я бы сошла с ума, если бы поддавалась влиянию мужчин, с их разнообразными характерами и образами мышления, которые они приносили с собой.
В случае с Симоном это мне не грозило. Он слишком долго жил в своей семье, слишком прочно врос в цветочный бизнес и традиции.
И все же его влюбленность очень мне льстила.
– Какой красивый мужчина! – сказала девушка, помогавшая мне по хозяйству, и внутри меня забил маленький фонтанчик тщеславия. Так же я охотно демонстрировала его, когда мы вместе выбирались куда-нибудь пообедать. Причем делала это часто и с удовольствием. Он так же явно был горд, показывая меня, в свою очередь, в своем кругу, – и мое желание отстаивать свою свободу и независимость слабело с каждым днем. Когда он однажды пообещал прийти на мое выступление и не пришел, у меня от огорчения разболелся живот, как у ребенка.
Моя жизненная идеология дала первую трещину и уже не действовала. Может быть, мне следовало быть тверже и настойчивее? Я чувствовала себя опустошенной и ничего не могла этому противопоставить – ни ненависти, ни остроты, ни силы.
– Можно настолько подчинить женщину чувству, что она просто поглупеет от этого, – говорила я ему как-то раз, уже позднее.
Моя душа все удобнее чувствовала себя в его объятиях. Он был участлив, выказывал много нежных чувств; все свои финансовые дела держал в полном порядке. Достаточно деловой человек, он имел «чувство денег» и материального порядка.
Каждый раз, когда он снова появлялся передо мной, у меня возникало ощущение, что этот человек – прототип всех тех сильных героев из приключенческих романов, когда-либо прочитанных мною, – Робинзона Крузо, Синдбада-морехода, Геркулеса и Тарзана, вместе взятых. Мое сердце начинало колотиться, как у девочки-подростка, и горячая волна нежности проходила по всему телу, с головы до ног.
Мудрые женщины, мудрые мужчины, простите меня, я знаю, что была ребячлива, но это было так здорово! Я была не замужем, свободна и счастлива – и влюблена по самые уши! При этом я чувствовала себя как принцесса со своим конюхом: интеллектуально я намного превосходила его, по части риторики он тоже не имел никаких шансов против меня, его мыслительные возможности выглядели так, как будто он ими никогда в жизни не пользовался, уровень социальной активности приближался к нулю. Вообще его активность распространялась лишь на сферу денег, престижа, внешнего впечатления и – женщин. Женщин и их уважения. Он хотел их покорять и удовлетворять, а им полагалось стремиться к нему.
Нас обоих тянула друг к другу какая-то магнетическая сила притяжения. У каждого было что-то такое, чего не было у другого, и один из нас воплощал в себе то, чем хотелось бы быть другому.
Моя эротическая сила притяжения была в некоторой степени искусственным продуктом – энергичность моя была чисто внешняя, а внутри я была довольно-таки робка, – он чувствен, приземлен, похотлив и плутоват. Он был совратитель, похититель сердец, донжуан, плут, ветрогон; у меня был живой ум, красноречие, находчивость, острота в восприятии связей и отношений. Он был глубоко интуитивен и скорее чувствовал вещи, чем познавал их рационально, и всегда приводил их к своему, как правило, упрощенному, но неизменно верному общему знаменателю, в то время как я находила удовольствие в изысканной, отточенной словесной акробатике. Он был такой мужчина, которого я никак не могла привязать к себе надолго, а он, в свою очередь, тоже не встречал еще женщины, равной мне ни по социальному статусу, ни по способности так свободно высказывать соображения по поводу секса и своего к нему отношения.
Он привлекал, и я была привлекательна.
В один прекрасный день мы впервые довольно серьезно поговорили о нашей жизненной ситуации. Мы сидели на земле позади моего дома, весеннее солнце посылало первые теплые лучи и, согревая, светило прямо в лицо. Мы сидели близко друг к другу, плечом к плечу, и он подтвердил твердое желание связать со мной свою дальнейшую жизнь.
– Я хочу к тебе! – сказал он. – Все хочет к тебе, мое сердце, мой мозг, мое тело, все мое существо хочет к тебе. Я хочу жить с тобой. Я хочу покончить со своей прежней жизнью, я вырос из нее, она мала мне! На меня наводит тоску как этот цветочный бизнес, так и моя жена. Я не знаю, о чем с ней говорить. Каждый день мы бок о бок работаем в своем магазине. Я не могу этого выдерживать. Она просто болезненно ревнива и, как охотничья собака, делает стойку на каждую покупательницу, которая выглядит старше пятнадцати. Меня нервируют этот постоянный прессинг и ее дурацкие взгляды, – если только они у нее вообще есть. И беседовать я с ней тоже больше не могу. Она никогда ни о чем не размышляет. А я уже успел привыкнуть к другому, ты понимаешь меня?
Я понимала. Конечно, я все понимала. И снова почувствовала себя польщенной. Все же я, ради приличия, сказала ему то, что полагалось в такой ситуации:
– Ты должен сам решить свои проблемы с женой. Не нужно бежать от нее, нужно постараться найти выход из этого тупика и, прежде всего, обсудить все с ней.
Ее внешняя инертность может быть просто проявлением внутренних, душевных проблем, подумала я тогда, но ничего не сказала. Я хотела оставаться до конца честной и все время старалась удерживаться от непродуманных выводов.
Сегодня я имела «беседу на высшем уровне», – записала я в тот вечер в своем дневнике. – Я всегда априорно предполагаю в человеке, что он хочет развиваться, что он знает свои обязанности и исполняет их, что он гуманен и социален, – равным образом я предполагаю в обществе открытость и добрую волю по отношению к этому человеку.
Я нуждаюсь в активности и движении, разнообразных душевных побуждениях и обмене мнениями. Это означает, что мой партнер должен самостоятельно искать информацию и, уж как минимум, читать. А Симон был весьма далек от всего этого.
Впрочем, я никогда не была полностью довольна ни людьми, ни своими собственными успехами – меня всегда обуревали жажда славы, поиск успеха, стремление к совершенствованию. Я предъявляла слишком высокие требования и к себе, и к окружающим меня людям.
«Будь умереннее! – звучало во мне. – Не заносись!»
Терапевт, доктор Эберт, знавший Симона уже лет десять и бывший в курсе наших с ним отношений, сказал:
– Симон очень добр, он сама любовь. Но он всего лишь большой мальчишка, Лена. Ему нужна твердая рука. У вас все получится, если ты будешь его вести.
Ничего из этого не получится, потому что, когда женщина видит в своем мужчине принца на белом коне, она не может его вести. Да и, кроме всего прочего, Симон очень редко позволял вести себя. Он всегда был слишком строптив, даже в те моменты, когда, свернувшись, как большой кот, лежал у меня на коленях. Он оставался, как и кот, своенравным. Такое поведение спровоцировал его отец – всей силой своего авторитета и телесными наказаниями. Всякое действие вызывает противодействие.
Он отрастил себе невероятно толстую шкуру, защищавшую его от ударов, нападений и оскорблений. По сравнению с ним я была голой, у меня не было такой защиты. И, вследствие своей влюбленности, я чувствовала дополнительную неуверенность.
Симон не оставлял в покое идею нашего совместного будущего. Он начал строить планы и выдвигать проекты.
– Знаешь что? Я сделаю из твоего поместья конфетку, вот увидишь. Это будет здорово. Я продам свое дело и весь буду в твоем распоряжении. Это же просто сказка – быть крестьянином, разъезжать на тракторе по своему собственному владению, быть все время на свежем воздухе, слышать птиц, чувствовать ветер и подставлять тело солнцу.
Это был «природный» человек. Когда начиналась гроза, он полуголый, в одних штанах, выбегал на улицу и кричал:
– Лена, иди сюда, взгляни на это! Это же просто какое-то безумие – цвет неба и воздух – ах, как хорошо!
Он запрокидывал голову и глубоко вдыхал свежий воздух. Ах Симон, никогда не забыть мне твой взгляд, когда, стоя на улице, ты наслаждался игрой природы, ты, сам бывший частью природы, бог лугов и лесов, сам как будто вышедший из них.
Симон любил запахи. У него был необычайно острый нюх, и когда он не мог определить что-нибудь рационально, то просто нюхал это и сразу знал, нравится оно ему или нет. Он любил необычные цвета, и взгляд, брошенный на как-то по-особенному освещенное небо, вызывал у него восхищенный возглас. Очень часто я сидела вместе с ним на скамье перед теплицей, и мы слушали кваканье лягушек или наблюдали за дикими зверями, забредшими в сад из леса.
У него было свое любимое место у водопада в пойме реки. Он мог часами сидеть там, глядя на воду и слетающую с нее пену. А когда он первый раз взял меня с собой, чтобы показать «свое место», он выскочил из машины и, срывая на ходу одежду, вбежал в воду и стоял под ее струями, огромный, загорелый, блестящий, вода стекала по его сильным, широким плечам, а он смеялся как Пан, преследовавший нимфу, которая, чтобы избежать его домогательств, превратилась в тростник.
В отличие от той, я не хотела избегать его. Я вошла к нему в воду, обнаженная, прижалась к его телу, чувствуя, как нарастает его возбуждение, как он прижимает меня к скале, одной рукой опираясь о камень, а другой обнимая меня, чтобы я не упала, как он скользит внутрь меня, словно сама жизнь, отчего по моему телу проходит горячая волна – от бедер наверх, в голову, и оттуда назад, к животу.
– Пока ваша история звучит исключительно прелестно.
Я выставила на стол вазочку с кексом, над которой Торак самозабвенно трудился во время моего рассказа.
– А вы отдаете себе отчет в том, что далеко не всякой женщине выпадает счастье встретить такого жеребца, с которым бы все ее эротические мечтания и устремления воплотились в жизнь?
– Да, я знаю. Это было как сон… По крайней мере, упоение чувством, так как упиваться его речами особенно не приходилось…
Торак поднял указательный палец вверх.
– Не забывайте о том, что называют «языком тела»! Ведь эту «речь» вы искали с тех пор, как себя помните. Уже то, что вы заполучили своего первого фавна сразу после окончания школы – уже это удивительно и невероятно. По крайней мере, для вашей местности. А вместе с ним вы получили и некоторый душевный разлад, не так ли? И заметьте еще, что мужчины, которые как щит несут перед собой правильную речь и глубокие мысли, редко бывают чувственны. Мужской член и мозг – плохие супруги и уживаются друг с другом только в редких случаях. Простите, пожалуйста, мне, возможно, следует приличнее выражаться?
Мне импонировала манера Торака называть вещи своими именами. Я не люблю людей, стесняющихся это делать и потому вынужденных вообще избегать некоторых вопросов.
– Нет. Я ведь и сама этого не делаю…
– И я наслаждаюсь этим, сударыня! Я хотел сказать, что знойная душная тяжесть тела – это совершенно иная энергия, чем воздушные по своей природе слова и мысли; тело – совершенно иной медиум, чем мысль. И здесь же хочу заметить: где, как не в голове, заложена сама эта проблема чувственного удовольствия?
Торак с довольным видом откинулся на софу, положил ногу на ногу и глядел на меня с ожидающим видом. При этом он выглядел очень комично из-за своих коротких ног, едва достающих до пола. Его вид меня очень забавлял.
– Знаете, я бы охотно чего-нибудь перекусил, если это вас не затруднит. Только самую малость, пожалуйста. Особенно не хлопочите.
Я сходила на кухню и приготовила ему пару бутербродов с сыром.
– О, это так любезно, большое спасибо. Итак, в чем же кроется проблема? Рассказывайте дальше!
Он кивнул головой.
– Эээ… что еще меня интересует: как удавалось вам в этом любовном угаре заниматься творчеством, играть на сцене, давать интервью, быть у всех на виду?..
«МАМОНА ДЛЯ МАМЫ»
Все это время я работала над текстами для своей новой сольной программы, доводила их до кондиции. Большую часть из них я сделала до того, как Симон вошел в мою жизнь, еще под влиянием Янни. Во всяком случае, название уже было найдено: «Мамона для мамы».
Разумеется, под этим названием не имелись в виду алчность, карьеризм или охота женщин за богатыми женихами. Я хотела без прикрас показать прошедшее десятилетие, которое так великолепно началось энергичным, свежим увлечением «зелеными» и окончилось гигантским рецидивом потребительства и жажды наживы, затмившим все то, что когда-то пытались сдержать и пресечь сегодняшние шестидесятилетние, – таким образом, я хотела нанести удар по теперешней развращенности людей и своей собственной тоже:
«Почему изменяют идеалам, которые потом, нереализованные, канут в небытие? Откуда эта вечная невротично-инстинктивная погоня за деньгами?
Почему отрекаются и становятся предателями самих себя?»
Я очень желчно выставила себя в этой программе – как типичную фигуру нашего богатого и счастливого времени, этакую сатирикессу, наряженную в норковую шубку и платье для коктейля, что, несомненно, имело некоторые параллели с действительностью.
«Когда в вечерних сумерках я прогуливаюсь верхом вдоль северной границы своей усадьбы, – говорилось в моем тексте, – мне в голову часто приходят такие мысли: «Боже мой, сколько на белом свете людей, которым едва удается сводить концы с концами, особенно в странах третьего мира!» – после чего я иду в солярий. И забываю обо всем этом!.. Не поступайте же и вы так! Из сидящих здесь наверняка многие тратят на лечение от ожирения денег гораздо больше, чем на хлеб для неимущих».
Мы нормальны настолько, что это становится похожим на безумие. «Как же мы можем изменить общество, внутри которого сами сидим, как клещи?» Программа была полна социальной злости и самоироничного сарказма.
Позже критики писали об этом:
«Лена Лустиг сняла с жизни покровы и показала нам, что лежит под ними. В своем представлении она ярко обрисовала прекрасный, новый, светлый мир. Мир с обертки пачки маргарина, с его солнечным летним утром и радостно улыбающимся семейством за завтраком – кричаще счастливыми, белокурыми людьми, – наводит на мысль о фарсе в нашем реальном мире, где в наших, реальных семьях агрессия уже притаилась за спинами завтракающих домочадцев. Мы подменяем реальность видимостью и не любим, когда эту видимость у нас отнимают. В нашем благосостоятельном обществе Л.Л. отправляется на поиски своего истинного «Я», обнаруживает смерть в каждом углу этого мира полуистин и не стесняется изображать это резко и достоверно.
Драму людей, борющихся за счастье, Лустиг описывает такой фразой: «Мы больше уже не люди, мы потребители – потребители своей собственной сущности!». Эта черная сатира выглядит не как морализаторство, а как глоток свежего воздуха в спертой атмосфере всеобщей сытости. В этом отношении вечер Лены был духовной отдушиной. Такие нынче редки, они требуют для своего существования полной свободы и заслуживают внимания!»
Были маленькие городки, в которых я с этой своей программой была настоящим первопроходцем. Иногда слушатели сидели с открытыми ртами и начинали смеяться только из-за смутного ощущения, что только что было сказано что-то смешное. Всего значения услышанного они часто не понимали – многие сатирические построения автора принимались за чистую монету. Простой обыватель настолько же далек от сатиры, как крестьянин от бессмертных произведений Гете.
Примерно так дело обстояло и с Симоном.
Позднее он мне признался – уже пять лет спустя, – что в самом начале нашего знакомства он потому так мало разговаривал, что не понимал больше половины того, о чем я ему говорила.
А я была одержима жаждой просвещения. Я хотела просвещать свою публику, я хотела просвещать Симона. Я хотела, чтобы он тренировал свои мыслительные способности, как он тренирует свое тело. Я считала, что он должен дорасти до того, чем он собственно был – или должен был быть, – человеком с высоким духом, чувствительным ко всему человеческому.
Я заставляла его читать, хотела, чтобы он ходил со мной в театр, на хорошие фильмы, чтобы он в спорах тренировал свое мышление, а не оставался среди инертной толпы обывателей, патологически неспособных к умственной деятельности.
Мне кажется, Торак, я была первой женщиной из всех, которых я знала – кроме моей матери, – подверженной комплексу доктора Хиггинса.
Мне сейчас пришел на ум Сэпп Трост, сильнейший поэт, гениальный человек. Мы вместе снимались в трехсерийном фильме для телевидения о возникновении социал-демократии в Баварии, он играл главную роль, а я его жену. Мы тогда были в довольно-таки близких отношениях, по крайней мере, спали вместе.
Он был влюблен, но когда я однажды лукаво спросила его, не хочет ли он в таком случае на мне жениться, он сказал:
– Ах, Лена, для женитьбы мы оба все же недостаточно смешны!
Я разозлилась. Жениться можно и по мещанским соображениям, или потому что крыша едет. Все возможно.
А тогда для меня это слишком много – те восемьдесят километров, которые я проезжала, чтобы встретиться с ним, о чем я и сообщила.
А он сказал:
– Да, если восемьдесят километров – серьезное основание для того, чтобы перестать поддерживать дружеские отношения, то тут уж ничего не поделаешь.
Я тогда подумала про себя: «Верно». И как-то перед ним тогда оправдалась. Мы не особенно крепко держались друг за дружку и вскоре расстались.
Позднее, когда мы вместе, с одной программой, ездили в турне и я только что вышла за Янни, он, имея в виду мое решение выйти замуж, сказал своей подруге – мы сидели в машине перед театром – обо мне и Янни, которого он знал лишь мельком:
– Забавно, у Лены проявился интерес к дрессировке!
В ответ на это я со своего заднего сиденья угостила его увесистым подзатыльником и довольно-таки раздраженно заявила, что если это «заболевание» и существует в природе, то он страдает им в первую очередь, а что касается моего музыканта-мужа, то:
– У него есть такие человеческие качества, которых тебе не достичь и за сто лет!
Мы тогда еще дня два дулись друг на друга, и каждый считал другого неправым.
Итак, комплекс доктора Хиггинса все-таки возможен?
А Симон – это цветочница Элиза, которую я хочу приобщить к светской жизни. Откуда постоянно возникает эта дурацкая ситуация?
Синдром «гадкого утенка». Спасительница Лустиг в действии! Может быть, я хотела быть принцессой на белом коне, которая некоего замарашку превращает в принца? Лена, ты ведь переворачиваешь все традиции, это дорого тебе обойдется, любовь моя!
Янни по части духовной силы обогнал меня на десять лет, притом что на три года был моложе, Симон же вышел из всем известной, уважаемой семьи.
И все-таки в некоторых отношениях я их превосходила. У Янни не было места в истеблишменте, у Симона – речевых и мыслительных способностей. А я в каждом случае предоставляла недостающее. И оба они стремились ко мне и хотели быть со мною, чего бы это ни стоило.
Дело прошлое, но надо сказать, что у Янни очень все удачно получилось с этим его стремительным рывком в супружество!
Я откинулась в удобное кресло с подголовником и принялась вспоминать то время, когда я встретила Янни.
ЯННИ
На эту вечеринку меня пригласил Дуби.
– Ты обязательно должна послушать мою музыку, – сказал он, – и познакомиться с Янни!
– Янни?
– Яфир Аннани, наш ударник перс, очень привлекательный человек. У вас с ним много общего!..
– Вот даже как?
– Прежде всего, он хорошо разбирается в музыке и бизнесе и очень по-деловому мыслит.
«По тому, как он его описал, трудно представить себе что-либо определенное», – подумала я и, поскольку в то время слишком много сидела дома, все-таки пошла. В тот момент, когда я вошла, музыка как раз смолкла. Дуби подскочил ко мне с криком:
– Яааанни, смотри – это та самая Лена, Лена – это тот самый Янни!..
Когда я впервые встречаю человека, я сразу, по первому впечатлению, так или иначе классифицирую его.
Когда передо мной встал Янни, тонкий, но сильный, и подал мне свою маленькую руку, я ничего не подумала, не почувствовала, никак его не классифицировала, лишь сказала: «Привет». Он смотрел на меня сияющими глазами, улыбался и весь был как-то скован. У меня даже мелькнула мысль: «У этого человека куча комплексов».
Дуби играл на басах, а я все свое внимание переключила на Янни.
Погрузившийся в собственный мир шаман, волшебник, дервиш, будучи в трансе и связанный со своим ритмом, он играл чертовски хорошо! Я выпила два коктейля и пребывала в состоянии легкой игривости. Мне было двадцать девять. Янни – двадцать шесть.
В следующий перерыв у меня завязалась беседа с младшим братом Дуби, Максом. Янни бродил вокруг нас, все время перебивал, мешал, вставлял свои словечки, лез на глаза. И вот, наконец, уже поздним вечером я взяла его под руку, увела в сад и там сказала:
– У тебя прекрасная музыка, но чего-то не хватает.
Янни шел рядом. Бездомный пес, заблудившийся ребенок шел со мной под руку. После беседы мне захотелось вина. «Он сейчас принесет», – сказал он и направился к дому. Я тут же забыла о нем и завела дурацкий разговор с одним типом, с которым пару дней назад была резка. Какая-то пьяная девица свалилась в пруд с рыбками, громкий хохот. Где Янни? Я обнаружила его в самом темном углу усадьбы, он лежал в шезлонге.
– Мой отец был персом, – сказал он, – он уже давно умер…
Янни привлекал меня, сама не знаю почему. Он не был прототипом с рекламы джинсов, скорее, наоборот. Он не был похож на всех тех, кого я знала раньше, – в нем чувствовалась своеобразная внутренняя сила. Очень развитая.
– Кто ты по знаку гороскопа?
– «Рыбы».
В моей голове заклубился туман. «Это он! Это он! Наконец-то!»
Именно этому знаку гороскопа должен соответствовать человек, который может стать для меня проводником, вождем, учителем, – я сама это высчитала, и очень скрупулезно! Появление Янни попахивало мистикой.
Когда через день он захотел на мне жениться, это астрологическое «это он!»и его матримониальное неистовство встретились. Немецкая эзотерика и персидское упрямство – все вместе это составляло довольно взрывную смесь. Человек с нормальным складом ума едва ли разглядел бы здесь хоть один мотив для того, чтобы присягать друг другу в верности на всю жизнь, – но не душа артиста. Он поймал меня в период увлечения «травкой» – романтические устремления, смутная любовь к Богу, детская открытость. Ничего определенного и типично женского – все пограничное, переходное.
«С ним я смогу воплотить все свои мечты!» – пришло на ум в тот вечер. Так оно и случилось.
Когда мне едва исполнилось семнадцать, в палаточном лагере в шесть утра я слышала далекое, прекрасное пение – и похожее чувство я испытывала тогда, в свои двадцать девять. Меня необъяснимо тянуло к Янни – очевидно, наше влечение было чисто биологическим, интуитивным, и, наверное, его просто никак не нужно объяснять.
Той же ночью мы улеглись спать вместе.
На следующее утро – завтрак с соленьями после ночной попойки и неприглядные натюрморты вчерашней вечеринки. Янни выдвинул крепкую мужскую теорию о семейной ответственности и персидском менталитете; очень авторитетно говорил о том, что здесь, у нас, в этой семейной ответственности понимают гораздо больше, чем у них. Он определенно производил на меня такой эффект, какого другим еще не удавалось произвести. Я была уже почти готова. Он был энергичен и говорил такие вещи, каких я никогда ни от кого не слышала.
В моем БМВ он уселся на заднее сиденье, как в такси, и сказал, что хочет понять, как чувствуют себя здесь. У него самого машины не было, как, впрочем, и многого другого. К дверце подошел младший брат Дуби, Макс, – короткое прощание, взмах ресниц…
– Уже скоро это будет вполне зрелый мужчина! – сказала я, усмехнувшись.
– Тебе нужен ребенок… сын! Тогда ты, наконец, перестанешь облизываться на маленьких мальчиков!
И довольный сказанным, он откинулся на спинку сиденья.
До этого, лежа поверх меня на кушетке и анализируя совместно проведенную ночь, он самоуверенно разглагольствовал сверху:
– Конечно, это просто потрясающе – то, как ты над собой работаешь!.. Но в принципе… – слово «принцип» он упоминал очень часто, – в принципе ты могла бы сделать из себя гораздо больше!
Я тогда не нашлась сразу, что ответить на эту нахальную фразу, но определенное впечатление она на меня произвела. Несколько непочтительно, зато довольно оригинально. Мне такого еще никто не говорил. Это интересно. Я для него не «та самая» Лена Лустиг, официальный, уже созданный образ, а так себе, местная баварская бабенка.
– Сегодня я уже должна бы ехать в Швецию, на курс йоги. Ну, ладно, потом перезвоню, скажу, что приеду только завтра.
– Хвост собачий! – Это он говорил тоже очень часто. – Что ты там забыла?
– Тишину, покой, мне нужно бывает уйти в себя.
– Но ты и тут прекрасно можешь уходить в себя. Оставайся!
– Нет, но мы можем скинуться и поехать вместе.
Он съездил со мной в супермаркет, и на этом мы попрощались.
На следующий день я уже была в пути. А через два дня, в Швеции, получила телеграмму:
НЕБОЛЬШОЙ ВОПРОС В ТИШИНУ – ТЫ НИЧЕГО НЕ ИМЕЕШЬ ПРОТИВ ГРЕЧЕСКОГО РЕСТОРАНА ПОСЛЕ СВАДЕБНОГО ТОРЖЕСТВА?
Я уже рассказала своим местным йогистам, что познакомилась с одним ненормальным полуперсом, который через полтора дня знакомства захотел на мне жениться. Все тут же дружно выразили общее мнение. Конечно, он сошел с ума, сказали они, но ведь есть от чего! Прежде чем принять столь сильно меняющее мою жизнь решение, я позволила себе небольшую оргию с привлечением всех членов нашей общины, которая вылилась в ночной пикник с купанием. На следующий день я отправила ответную телеграмму: «ДА!» – не будучи в состоянии так или иначе обосновать это.
Янни позвонил мне в шесть часов утра и наговорил целый мешок: я – «самая выдающаяся», но также «самая выдающаяся задница» и «воображала»! Он напоминал свою собственную ударную установку.
Он захотел меня объять там, где я была необъятна. Как дровосек, он врубался в лес и звал: «Где ты?» Я была как серебряная паутина, натянутая между деревьев. «Я хочу тебя!» – означал его звонок.
Он пробил брешь в защите моей крепости. Взятие крепости – штурм Бастилии! Такой напор энергии настолько меня напугал, что мне уже хотелось оставить все как есть.
Я пыталась продержаться до тех пор, пока он не присмиреет, не станет осмотрительнее.
Но почему, собственно, он должен быть таким, каким я хочу? Только потому, что в его теперешнем виде я его не выдерживаю?
«Я научу тебя выдерживать».
Через семь дней я снова была в Мюнхене. Мы встретились на вечеринке. Он подошел ко мне, такой хрупкий, что во время рукопожатия показалось, что в моей руке ничего нет. Впоследствии я раскормила его, а тогда он ел очень мало. А волосы! Прическа напоминала щетку для унитаза. Сверху – цветочный горшок, внизу – птичье гнездо, с высовывающимися наружу птичьими клювами. Борьба за прическу длилась около полутора лет. Сказать об этом один раз – значит вообще ничего не добиться, в лучшем случае, после пятого напоминания он мог начать как-то реагировать.
Со мной это случилось в первый раз – чтобы кто-то так внезапно и сильно захотел на мне жениться. Решительные мужчины всегда производили на меня сильное впечатление. И когда он, втолкнув меня в тихую комнату и уложив на кушетку, уселся рядом и принялся отстаивать свое решение, мои протесты звучали уже довольно вяло.
– Янни, – говорила я, – ты не знаешь что делаешь, потому что еще не вполне осознал, на комженишься!
– Хвост собачий!!! – Янни неожиданно пришел в ярость, что вообще было для него типично, чем сильно напугал меня, – не нужно объяснять мне «кто есть кто», что мне можно и что мне нужно делать – я сам в состоянии это решить, бэби!
На то, чтобы привыкнуть к этому его «бэби», мне понадобилось не меньше года. Он был так безбрежен и неукротим, что я просто не знала что делать, что этому противопоставить. Мало чему так трудно сопротивляться, как натиску решительного мужчины, который, к тому же, так привлекает тебя.
Этот мир принадлежит кобелям – а уж они подгоняют болтливых баб.
Мы расположились на квартире моих друзей, где я пережидала время между переездами, так как меняла жилье и была на тот момент совершенно бездомна.
Янни уговаривал меня три дня, это была речь-марафон. Он уговаривал меня даже в кровати и на полу, часто до трех часов ночи. В постели у меня закрывались глаза, а он говорил, говорил, говорил, обосновывал, аргументировал, рассказывал, и тот факт, что все, что он говорит, – чистый монолог, его нисколько не смущал.
Он разыгрывал свои номера, рассказывал о своей рок-музыке, которая меня магически притягивала, и вконец меня укатал! Почти обо всем, что он говорил, я думала: «А ведь он, пожалуй, прав!» Несмотря на свое бурное прошлое, я еще не имела опыта и не понимала разницы между словами и делами. Я позволила уговорить себя на супружество, а мое рациональное оправдание этому звучало так: «Я просто поставлю опыт и докажу, что замужество ничего не значит! Вступление в брак совсем необязательно предполагает связь на всю жизнь. Можно жениться, можно разойтись, можно раздражать консервативных родственников, шокировать их своим невозможным мужем, можно ошарашить людей уже одним только этим». Я тогда еще не понимала всего масштаба происходящего. Представление – это одно, поступок – совсем другое. Я еще не догадывалась, что отрезаю всю свою прежнюю жизнь, а будущую связываю с каким-то сумасшедшим парнем.
– Дай мне съездить в Кельн на неделю. Когда я вернусь, то сообщу окончательное решение…
– Нет, – возразил он, – если я тебя сейчас отпущу, ты сбежишь!
«Ну и ладно. Можно ведь разок и замуж сходить», – подумала я. Что и сделала, не выжидая положенного, официального четырехнедельного испытательного срока. В этом нам помог бургомистр, друживший с моими родителями.
– Раз уж ты так хочешь поскорее выйти замуж, – сказал он, – я сделаю это для тебя, Лена!
