Текст книги "И обретешь крылья..."
Автор книги: Лиза Фитц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
ВОСКРЕШЕНИЕ
На четвертый день кошмар кончился. По вечерам я забирала своего сына, совершала небольшие прогулки с Симоном и снова могла спать без таблеток. Потом мне позвонил Янни, хотел обсудить какие-то деловые вопросы. В понедельник, – сказала я, – сегодня я не в состоянии. Затем последовало открытие.
– Позавчера ты говорила по телефону, что мы снова могли бы съехаться и жить вместе. Это не получится – Реза ждет ребенка.
Мне показалось, что я услышала удовлетворение в его голосе. Его слова подействовали, как удар молотка по голове. Собственно, ничего хуже случиться уже не могло. И несмотря ни на что я чувствовала облегчение. Совместная биография подошла к концу. Решено. Мне больше уже не нужно тосковать, не нужно ничего решать – судьба сама все решила. Или Реза со своим умыслом. Кто знает?
В МЕРТВУЮ СУББОТУ НАША ЛЮБОВЬ ОЖИВАЕТ
– В субботу я хочу быть с тобой долго-долго. И мы все обсудим, выясним все вопросы нашей совместной жизни.
В половине первого позвонил Симон. Он хотел прийти сразу же, как можно скорее. Я, как лань, носилась вверх-вниз по лестнице, приготовила гору салата и суп из овсянки, на входе положила для Симона записку: «Я тебя люблю». Затем бегло просмотрела свои записи и набросала план новой пластинки.
Когда он пришел, мы прижались друг к другу, свернувшись клубочком в кресле, и были счастливы. Потом он пошел читать книгу, а я – писать заготовки для записи. Остаток дня мы провели в постели. Первый раз все было так, как до моей поездки. Чувственно, нежно, взволнованно и долго. Моя громадная комната, которую я только перед обедом всю вычистила, после установки новой обогревательной системы, впервые за все то время, что я здесь живу, была по-настоящему теплой. Мы приготовили себе целый поднос еды и крепкий кофе, сидели в теплой, большой комнате и говорили, говорили, говорили. Нас все больше связывала гармония колебаний, и вера в нашу любовь и совместную жизнь все усиливалась. Как часто в последние дни было у меня чувство, что это случится, произойдет наконец, – что из нашей любви родится что-то настоящее, значимое. Окупилось мое мучительное ожидание, окупились все страдания, крушения и почти смертельные кризисы предыдущих лет.
Любовь побеждает все. Но она заставляет перетерпеть все испытания и, прежде чем щедро наградить, устраивает нам суровые экзамены. Я два года ждала человека, которого люблю, я проклинала его, хотела уничтожить, мой разум говорил, что его нужно оставить, но сердце и интуиция оказались сильнее.
Неожиданно добрые посевы взошли, и вот – Симон говорит, Симон понимает, Симон становится мудрее, чем я. Симон созревает и все наверстывает. Как семя прорастает из земли, так вырос этот мужчина. А Бали было тем дождем, после которого росток выходит из-под земли. Моя эскапада привела к тому, что мы наконец-то нашли друг друга.
Делай то, что хочешь, и станешь свободным.
Ключевые слова в жизни – мужество – мужество и уверенность в себе.Жизнь всегда идет дальше и показывает тебе дорогу, даже если ты сам этого не понимаешь. Я безумно люблю Симона. Я хочу любить его и старого, с морщинами, любить и с накачанными мускулами и без них, я буду любить его, как своего мужа, свою вторую половинку, до самой смерти. Ведь он привел меня к самой себе, к любви.
– Ныне, и присно, и во веки веков, аминь! И тогда, если вы еще не умерли, то любите и сегодня!..
Торак скрестил свои маленькие ручки и насмешливо посмотрел на меня.
– Я так понимаю, сударыня, что на сей день вы все же не находитесь в этом блаженном состоянии?
– Нет, конечно, нет, – ответила я коротко и несколько холодновато.
– Этого и следовало ожидать…
Он откинулся на спинку кресла и кивнул, улыбаясь своим мыслям.
– Там, на Бали, вы отхватили себе хорошенький кусок свободы!..
Он испытующе посмотрел на меня.
– Но ведь на самом деле это не так – то, что вы по-прежнему чувствовали себя заточенной в собственном теле? И то, что оно, даже когда получило эту так называемую свободу, все же оставалось слишком тесным, слишком ограниченным, так как в конечном счете это была не та свобода, которую вы искали?
С этим мне пришлось согласиться.
– В самом деле. И прежде я соединялась со своими многочисленными партнерами, чаще всего телесно, и при этом каждый оставался сам по себе и был одинок. Нельзя убегать при одном только виде сложной задачи.
– Так же не решить ее с помощью алкоголя. А довод в пользу этого – ваше самочувствие. Попробуйте обрести свободу на трезвую голову, тогда будет все хорошо.
Торак медленно поднял чашку с чаем и осторожно отхлебнул. Затем снова расслабленно откинулся в кресле и посмотрел на меня.
– У всех этих мужчин был просто никакой уровень, – сказала я. – И в Германии тоже. С того момента, как они попадали в мою постель, у них крепла уверенность, что я – никто, а они – нечто особенное. Они уже не чувствовали своей ограниченности, и у них развивалась настоящая мания величия.
Торак задумчиво наклонил голову.
– Да, сударыня, вам нужно тщательно выбирать… На Бали удалось получить разрядку на некоторое время; и все же, едва ли эта авантюра помогла вам надолго, похоже, вскоре снова началась старая добрая песня…
– Но, Торак, что же я могла поделать?
– Учитесь доверять своим ощущениям и опираться на них. Вы долго топтались на месте, уважаемая. Очевидно, оно вам нравилось, это место, или вы не могли найти в себе мужества оставить его и подыскать более достойную новую ниву. Учитесь получать удовольствие на трезвую голову! Овладевайте жизнью…
– Как, простите??
– Овладевайте своей жизнью, как мужчина овладевает женщиной. Признайте за собой трезвую силу. Имейте доверие к себе, уважаемая, доверие к себе!..
Я мрачно смотрела перед собой и вспомнила события того года, когда я уходила от всех трудностей, встречавших меня, при помощи алкоголя. Как-то раз я подбросила на своей машине одного парня, с которым и не думала вступать в какие-то отношения, тем более интимные. Но, учитывая то, что я была пьяна, это все-таки произошло. Мальчик мнил себя великим любовником и обладал невероятной потливостью ног. Я рассказала это Тораку. Он рассмеялся.
– Вы так близки к этой вежливой искренности, что не знаете, где границы, ограничивающие вас саму. Но это уже касается особенностей личности… Дистанцию трудно соблюсти в состоянии опьянения. Постоянные поиски тепла, уважаемая, это абсолютный тупик.
Это показалось мне несправедливым.
– Но почему мужчины теряют к тебе уважение, когда переспят с тобой? Они что, не выносят, когда им отдаются?
Он покачал головой.
– Это не есть специфически мужское свойство. Каждый человек реагирует подобным образом, когда ему демонстрируют покорность с некоторыми отклонениями в ту или иную сторону, разумеется. Как вы сами ведете себя, когда кто-то поступает так по отношению к вам? В подобной ситуации вы сразу решаете, что вы сильнее, и пытаетесь сами управлять отношениями. И это идет по возрастающей.
Торак сделал небольшую паузу. Затем сказал:
– Но с алкоголем вы никогда не сможете стать сильнее.
Люди теряют уважение к вам, и вы становитесь слабой; вы уже не находитесь на высоте собственного интеллекта и телесных возможностей. Вы теряете субстанцию своей души, которую придется долго и с большим трудом восстанавливать.
Некоторое время мы сидели молча.
– Но без выпивки я никогда бы не решилась на эту авантюру на Бали! Я в душе слишком мягка и послушна.
– В этом нет ничего страшного, но все же мягкость должна быть активна и сознательна, а не пассивна. В противном заключается большая опасность.
– С Симоном я была пассивна, абсолютно трезва до тех пор, пока не сдалась и…
Торак перебил меня:
– Да, но всякий раз, когда вы склоняетесь к тому, чтобы сдаться, вам приходится проходить через игольное ушко дальнейшего развития, совершенствоваться! Вы не можете убежать от этого в пьянство или – как сами это часто замечали – в сексуальный угар.
– Ну почему же! – возразила я. – Это протекает так:
Первый стакан: мышление становится усталым, расплывчатым.
Второй стакан: все вокруг становится уже не таким значимым.
Третий стакан: вино берет меня в свои большие, мягкие руки, успокаивает, укутывает теплом. Я словно новорожденная.
Торак высоко поднял брови.
– На несколько часов – да. А потом вы будете расплачиваться за это весь следующий день, а может быть, и не один, до тех пор пока полностью не придете в себя.
Четвертый стакан: я вижу все окружающее нечетко, расплывчато, оно отходит далеко назад и больше уже меня не волнует.
– И вы позволяете себе не волноваться до следующего утра, когда все то, от чего вы убежали, возвращается с удвоенной, утроенной силой. Боги требуют свою дань.
– Я знаю это – и несмотря ни на что снова делаю!..
– Человек обладает фатальной способностью быть практически необучаемым. Поэтому он учится через страдания. Вы можете выбирать.
– У меня нет выбора. Я неустойчива, и это движет мною.
Тогда продолжайте дальше. Страдания становятся все больше и больше, пока не заставляют вас кое-что понимать, а понимание обращать в действие. Либо вы тренируете себя добровольно, либо бываете к этому принуждаемы. Судьба всегда хочет для вас лучшего, но по-настоящему прийти к самой себе вы можете только абсолютно трезвым путем!
В начале декабря ребенок Симона появился на свет – сын. Я узнала об этом событии по телефону. Симон попытался приуменьшить значение и серьезность происшедшего.
– Как это было?
– Да как? Как обычно. Ведь у меня уже есть один ребенок. Слава Господу, все обошлось благополучно.
Больше я ничего не узнала.
Все остальное разыгрывалось в моей голове и воображении. В памяти всплыли картины рождения Бени, я видела перед собой Янни, как он рыдал от счастья и зацеловал врача, чего с ним прежде никогда не случалось. Я видела, как он держал мою руку и едва не лопался от гордости, когда держал на руках своего голого отпрыска, я видела его волнение, осознавала весь огромный масштаб этого элементарного события, когда мужчина и женщина навеки выковывают свое продолжение. И я приклеивалась к телефонной трубке, ловя каждое слово Симона, который пытался лишить картины в моем воображении их цвета и силы. Почему, как нарочно, сын? Ну почему, Господи милостивый, еще и это на мою голову? Ведь Симон спроецирует на сына всю свою нерастраченную любовь, компенсирует в его воспитании все то, что ему самому недодал его отец.
Я беспрестанно давила на него, чтобы он осознал, наконец, что у него теперь другая семья. Он сопротивлялся – сейчас ему нужно помочь жене, но в ближайшее время он снова будет со мной. Я же все время настаивала на том, что это нужно сделать как можно скорее.
– Если ты привыкнешь к этому ребенку, если начнешь любить его, все будет потеряно.
– Я знаю, – говорил он.
Мы работали, как отлично функционирующая застежка-молния, обеспечивая продвижение драмы вперед, – как номер иллюзиониста, где он – сам фокусник, я – ассистентка.
Он действительно через три недели после рождения сына пришел ко мне!
И остался.
Он остался на долгие месяцы… До мая.
Но, когда мы все вместе и Бени тоже, хотели полететь в Корфу, чтобы отпраздновать нашу совместную жизнь, он не полетел с нами. Третий отпуск, который не состоялся.
Я садилась в самолет одна со своим сыном.
А когда вернулась домой, он упаковал свои вещи и снова исчез, после того как забрал меня из аэропорта и привез домой.
– Я приеду через час, – сказал он – и не вернулся.
Когда я вошла в его комнату, там, злорадно ухмыляясь открытой дверцей, стоял пустой шкаф.
Торак рассмеялся.
– Уже поздно. И, кажется, на сегодня достаточно. Давайте пойдем спать…
– Вы не хотите выпить вина?
– Большое спасибо, очень любезно с вашей стороны; может быть, завтра вечером. В течение дня я сделаю кое-какую работу, которую взял с собой; думаю, вы тоже захотите заняться своими каждодневными делами. Предлагаю встретиться завтра около пяти часов вечера. Не правда ли, хорошее английское время.
Я показала Тораку его комнату и пожелала спокойной ночи.
– Сегодня ни о чем уже не думайте. Пусть к вам придут приятные сны… Тогда завтра у вас будет свежая голова. Спокойной ночи, любовь моя. Спите хорошо.
Он поцеловал меня в щеку и ушел в свою комнату.
Я унесла посуду в кухню, сполоснула тарелки и отправилась спать. Не могу точно объяснить, что со мной произошло, но чувствовала я себя гораздо веселее.
Следующий день я провела в бюро, ответила на письма, просмотрела с секретаршей почту и сделала несколько телефонных звонков. Однако мне плохо удавалось полностью сконцентрироваться на работе. Торак целый день не показывался на глаза. С утра он оставил на кухне маленькую записку: «Пошел гулять. С добрым утром, сударыня. Хорошо ли вы спали?»
В обед на столе в кухне оказался маленький букетик, тоже с запиской, что он не приедет обедать. После обеда еще одно известие: «Я работаю. Увидимся в семь. Пока…»
ЧЕРЕЗ ПРЕИСПОДНЮЮ
Поскольку это так трудно,
мы на это не отваживаемся.
А поскольку мы на это не отваживаемся,
это так трудно.
Сенека
ИСТОРИЯ С РЕВОЛЬВЕРОМ
Симон приходил, уходил, снова приходил и опять уходил. Мое жилище стало как пчелиный улей.
Симон все меньше понимал, где же он хочет быть – и должен, – и чувствовал себя из-за этого растерянным и бездомным. Его жена сконцентрировала его любовь на ребенке, пытаясь вытеснить меня. А я пребывала в полуобморочном состоянии от всего этого кошмара. Летом я все-таки сказала Янни:
– Я так больше не могу. Приезжай ко мне.
А поскольку Янни – человек действия и никогда подолгу не спрашивает, только говорит «Нет» или «Да», то в течение двух недель он перевез ко мне Терезу, пребывавшую на последних месяцах беременности, ее дочь от первого брака и все свое домашнее хозяйство: они обустроились обстоятельно и надолго, закрепив сделку официальным договором о найме, а я пыталась вынести все это как-нибудь. В июле ребенок Резы появился на свет, и, конечно, тут случилось то, что и должно было случиться: мы все надорвались! Стали всплывать рецидивы старых отношений между мною и Янни, я тосковала по Симону, вдобавок перед моими глазами постоянно было «святое семейство» Янни, который верил, что две женщины могут ужиться в одном доме, и пытался, как вожак, взять всю ответственность на себя, а Реза была по-детски лабильна и сверхчувствительна. Словом, это был самый настоящий бардак.
А когда как-то раз мой дом по самую крышу оказался забит друзьями Резы, которые сожгли все предохранители, то на следующее утро я не выдержала и, плача, попросила их извинить меня, но все-таки вернуться в свой собственный дом, потому что так будет лучше и для них, и для меня. К тому же у нас снова началось сближение с Симоном. Откуда мы с ним вновь и вновь черпали силы и веру в возможность совместной жизни – одному Богу известно.
– Если мы сейчас уйдем, ты действительно здесь останешься?! – Янни пристально и серьезно смотрел в глаза Симону. – Мы уйдем только в том случае, если ты пообещаешь сдержать слово. Лена слишком измотана, она только что более или менее встала на ноги! Если чувствуешь, что не потянешь – лучше скажи сразу!
Симон почувствовал себя оскорбленным…
– Что за чушь ты несешь?.. – воскликнул он своим громким и гулким голосом. Но Янни, конечно же, был прав.
На следующий день они уехали. Тоже плача. А я почувствовала себя как свинья. Глупая и потерявшая ориентацию.
Симон действительно пришел, чтобы остаться. Он сел напротив, и я сказала ему:
– Если ты собираешься остаться здесь, то сейчас же, при мне, позвони своей жене и скажи ей об этом решении. Ты уже не поедешь к ней, а сделаешь это по телефону прямо отсюда и прямо сейчас!
И этот глупый мальчишка, который оказался еще наивнее меня, снял трубку, набрал телефонный номер и сказал буквально следующее:
– Это Симон. Я сейчас у Лены. И я остаюсь здесь, потому что люблю ее.
Как если бы он сказал:
– Эти десять лет нашего супружества были прекрасны, но теперь я ухожу.
Или:
– Добрый день, как поживаете? Кстати, ваш брат умер. Или что-то в этом роде.
Я уже больше не испытывала ожесточения, мне просто хотелось покоя и только покоя. И Симона. Или – никогда его больше не видеть.
Раздался звонок. Перед дверью стоял мой отчим.
– У меня появилось какое-то странное чувство, что мне нужно увидеть тебя… У тебя все в порядке?
– Да, – сказала я. – Симон снова здесь.
Отчим, не говоря ни слова, смотрел на меня. Только пару недель назад я просила его любой ценой оградить меня от Симона, если понадобится, при помощи силы или полиции, в любом случае и в любом состоянии, и передать ему, что если у него еще сохранился остаток ответственности, то пусть он оставит меня в покое и уйдет из моей жизни. Отчим согласился и после разговора с Симоном сказал:
– Он ни единого раза не спросил, как ты себя чувствуешь, он все время говорил только о том, как плохо сейчас ему, и, вообще, о своем самочувствии.
И вот теперь он видит, что все было напрасно. В очередной раз после трех месяцев разрыва. Напустить полицию на меня ему вряд ли бы удалось. Он не стал вмешиваться.
Потом в дверь позвонили еще раз.
Симон вышел, чтобы открыть дверь. Перед ним стояла его Бритта – с револьвером! Она держала его направленным на Симона и орала:
– Ты свинья, ты подлая свинья! Ты хоть понимаешь, что ты со мной делаешь? Ты поплатишься за это!
Симон стал бледен как полотно. Он умело выхватил у нее пистолет и увидел, что тот был не заряжен. Но для шока и этого было достаточно. Бритта была вне себя.
– А ты знаешь, что он абсолютно все мне рассказал за эти три месяца, что был со мной? А ты знаешь, что он обещал мне?! Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Можешь забирать его себе. Мне он больше не нужен!
Неожиданно она развернулась, собираясь уходить. Я схватила ее за руку. Она была так нежна, так хотелось удержать ее… Я бы и сама с удовольствием поимела ее, без Симона.
– Бритта, останься! Давай наконец обсудим все втроем! Возможно, у нас больше никогда не будет такого шанса!
Мне с трудом удалось уговорить ее остаться. А мой свекр сказал:
– Ну что ж, я, пожалуй, поеду. Будет лучше, если вы сами между собой все уладите.
Ничего особенного из этого не получилось. Через полчаса Бритта встала и сказала мне:
– Тебе я желаю счастья, потому что вижу, как ты несчастна из-за этого типа и как тебе плохо – но не ему! А теперь я поеду домой и выпью бутылку шампанского за свою свободу! Чао!
Мы остались сидеть, парализованные.
Симон едва ли мог что-то добавить к разговору. Да и что он мог сказать? Он знал, что вел себя вдвойне непорядочно, но все еще не был в состоянии найти выход из дилеммы. Он любил нас обеих, каждую на свой манер.
Никто из нас не мог выпутаться из этого любовного треугольника: Бритта ненавидела меня, потому что полагала, что я должна просто закончить маяться дурью; я ненавидела ее, потому что она все никак не могла выпустить Симона из своих когтей, используя ребенка как клей, которым она хотела склеить свою супружескую жизнь.
А Симон ненавидел самого себя, потому что не знал, как и куда плыть; потому что ни одно решение не казалось ему окончательно правильным. В рамках какой-нибудь другой культуры мы могли бы все втроем объединиться под одной крышей и завести общее хозяйство, но только не в Нижней Баварии. И только не с Бриттой и Симоном. Я зашла уже столь далеко, что готова была испробовать любую форму совместной жизни, лишь бы, наконец, обрести душевный покой. Но против меня были сразу две семьи – семья Симона и семья Бритты; к тому же еще мои родственники и друзья и, само собой разумеется, местное население, которое, узнав об этой истории, однозначно встало бы на защиту устоев. С каким-нибудь другим «Симоном» это была бы не проблема – противопоставить себя окружающим, но с этим – никогда.
ДОРОГА К ИСТИНЕ ЛЕЖИТ ЧЕРЕЗ АД
На этот раз все шло хорошо целых четыре недели. Четыре недели всегда были тем промежутком времени, который Симон мог вынести без особого труда и на который еще хватало его решительности. А затем все начиналось заново. Он был как тот человек, который раз за разом натыкается на одну и ту же стену, но и в пятый раз бывает удивлен тем, какие болезненные ощущения это доставляет. Он был необучаем. Я тоже.
Я произносила длиннейшие речи о решительности, о необходимости держать слово, о зрелости характера, о том, что человек не развивается, если топчется на месте, боится причинить себе боль и не в состоянии взять происходящее в свои руки.
Последняя беседа происходила на опушке леса. Мы сидели на траве, весеннее солнце ласково светило на наши серые, угрюмо глядящие перед собой лица. Он снова находился в том состоянии оцепенения, в которое впадал каждый раз, когда ему предъявляли «чрезмерные требования». Я смотрела на него, и было ясно, что и на этот раз он уйдет, что он и на этот раз не смог выдержать. Также я знала и то, что он снова вернется.
Но я ничего не могла поделать. Выдержать или покончить.
Мой сороковой день рождения отмечался дома; большое празднество, на которое было приглашено шестьдесят персон – все, кто что-то значил в моей жизни. И я сочла большой подлостью, что он бросил меня за день до моего дня рождения. Он забрал необходимый минимум одежды и переехал в отель, что показалось ему самым лучшим, что можно сделать. Это жилье должно было создать своего рода буферную зону, свободное пространство, где ему было бы достаточно воздуха. Также он надеялся найти в отеле необходимое одиночество для того, чтобы прояснить свои мысли.
День рождения приближался. Эта дата страшила меня, и потому я хотела отпраздновать ее торжественно, сделав это с размахом и, по возможности, расточительно. От сорока лет нельзя уже ни отвертеться, ни отговориться, считала я. Наступил тот экзамен на мастера, который принимает сама жизнь, и сама жизнь, казалось мне, спрашивала:
«Ну? Что тебе удалось сделать? Так ли крепко ты стоишь на ногах, как этого принято ожидать от женщины твоего возраста? Контролируешь ли ты себя? Хорошо ли проводишь свою жизнь? Используешь ли все свои способности?»
Я не использовала. Я пыталась, но объектом их приложения был мужчина, который уклонялся от лидерства, и, таким образом, мои способности были направлены на неверный объект. Перенесенные страдания и их безрезультатность привязали меня к нему; я ждала успеха, вознаграждения, хорошего выхода из этой ситуации, когда бы я могла сказать: «По крайней мере, все это окупилось!»
– У птиц есть такие специальные перья, – рассказывал мне Симон как-то раз. – Это три-четыре пера, с помощью которых они держат курс; и когда они возвращаются, то могут лететь только в одном направлении!
– Точно. А ты выщипал мне их все, ты, потрошитель птиц!
Мы посмеялись тогда над этой идеей, которая родилась в один из наших лучших моментов.
Праздник наступил.
Мне кажется, пришло больше семидесяти человек – все с массой подарков и поздравительных открыток с пожеланиями, где была представлена вся шкала: от полных любви, волнительных, шутливых и находчивых до просто неуважительных и попросту безвкусных, как, например: «Ты никогда не будешь выглядеть такой старой, как сейчас!» Очевидно, кому-то это должно было показаться шутливым и ироничным, но мне так не показалось. В этот день я выглядела на редкость хорошо и не только «для своего возраста» – я была стройна, свежа, и посторонним никак нельзя было понять, что дела мои идут не так уж хорошо, кроме самых посвященных, разумеется.
С шести часов вечера в дверь звонили через каждые две минуты, и я получала одно пожелание счастья за другим и после каждого поздравления еще поцелуй и прекрасный подарок. Я была совсем растеряна, смущена и, словно со стороны, слышала свой голос, выговаривающий стандартные благодарности. Наверное, всего этого было даже слишком много, чересчур, но в целом праздник получился просто великолепный. Симон помогал мне в приготовлениях, притащил столы и стулья, соорудил гриль, закупил напитки. Одна закусочная фирма устроила гигантский холодный буфет, на лужайке стояли тридцать факелов для вечера. Янни со своим бэндом что есть сил играли рок, не боясь помешать соседям; наш друг Георг Визингер более двух часов играл блюз; присутствовали журналисты, пребывавшие в хорошем настроении от шампанского. У нас была даже машина, швырявшая эклерами в направлении выбранной жертвы, пытавшейся схватить ртом это пирожное.
Около полуночи я стояла одна на балконе и смотрела на море света в саду. Все факелы горели в темноте, оживляя тени и погружая всех моих любимых друзей в море мерцающих отсветов, как в фильме Феллини. Это было незабываемое зрелище.
Они не оставили меня, – думала я, – они все здесь, потому что я нуждаюсь в них…
В половине седьмого Симон отправился спать – он очень устал. Направился в мою кровать. Но я сочла это недостаточным для роли хозяина, которую он разыгрывал, принимая гостей, и надулась. Скоро я затеяла флирт с одним типом из рекламного агентства. И в один прекрасный момент мы с ним начали целоваться.
Это было не вполне корректно, но хорошо на меня подействовало. И уж, разумеется, мне никак не могло прийти в голову, что Симон еще раз встал и увидел нас сквозь стеклянную стену зимнего сада. Некоторое время спустя этот тип потащил меня в тихую комнату, и от меня ускользнул тот факт, что Симон начал меня искать.
– Где Лена? – подозрительно спросил он у Резы, с лицом, не предвещавшим ничего хорошего.
– Я… э… не знаю… наверняка она где-то в саду…
Реза попала в переплет – она знала, где я была, но ни в коем случае не хотела допустить, чтобы Симон нашел меня. Ей удалось вытащить меня из той комнаты, прежде чем он подошел. У нас все не слишком далеко зашло с этим мужчиной, да и, в сущности-то, он был мне безразличен, но ситуация получалась крайне неловкая. И я хотела уладить все по возможности без особого шума и не портить настроение гостям. Когда мы подошли к дверям, Симон заорал на этого типа:
– Убирайся вон, ты, дерьмо собачье, пока я не спустил тебя с лестницы! – и угрожающе поднял кулак. Это меня сильно впечатлило. Такого я еще не видела. Этот тип и так не был особенно атлетического сложения, а тут совсем сморщился, сжался и повторял:
– Хорошо, хорошо, шеф, мне очень жаль, я уже ушел!
Это было довольно-таки смешно, хотя и было самым лучшим выходом в нашей ситуации. Симон не стал дожидаться, пока тот уйдет, а повернулся на каблуках и пошел обратно в спальню. Я была довольна и тихо про себя пожелала, чтобы Симон каждый день боролся за меня так, как сегодня.
Два месяца Симон жил в отеле. Затем снова вернулся ко мне с самыми твердыми намерениями на этот раз остаться навсегда. Мы провели наши первые совместные рождественские праздники, вся семья объединилась, я блаженствовала. Мы собрались все вместе у Нонни: Я с Симоном, Янни и Реза, Нонни и мой свекр. Были и все наши дети: дочь Резы от первого брака, Бенедикт и малыш Резы и Янни.
Это был самый веселый праздник – домашний, радостный, с рождественскими песнями. В течение всего вечера я была абсолютно счастлива. Это напомнило мне детство. В нашем доме так было каждый год. На наших рождественских праздниках собирались все: дедушки-бабушки, родители, дети, прислуга, няни. Огромная елка украшалась сверху донизу; конечно, ставились обязательные рождественские инсценировки, все пели, и праздник получился по-настоящему хороший.
А затем наступил канун Нового года.
Как компенсацию за этот ужасный год я решила собрать в этот день всех, кого люблю. Они должны были быть поддержкой, чтобы я могла опереться на их плечи. Я сказала об этом Симону, и он согласился; собственно говоря, он вообще никогда не возражал ни по какому поводу. Я пригласила двадцать пять человек и выделила целый день на подготовку к празднику. Может быть, было слишком много семейных праздников? Или я не заметила в нем какой-то перемены, что-то от меня ускользнуло? В первой половине дня ему нужно было быть на работе. После обеда он ненадолго появился, чтобы сказать, что все в порядке и он наверняка придет.
– Пожалуйста, не уходи так неожиданно, как в мае, я не переживу такого еще раз. Я больше не могу… Если что-то не так, то лучше скажи сразу, заранее.
– Конечно, – сказал он и обнял меня, – я никогда больше не уйду вот так просто.
– Скажи это и моему сыну тоже. Он точно так же страдает от твоего поведения. Пообещай ему, что никогда больше не бросишь нас.
Он пошел в комнату Бени и твердо пообещал ему, что никогда больше не уйдет без объяснения и предупреждения.
Наступил вечер, стали собираться гости. Пробило шесть часов, потом семь, все уже собрались. Симона не было. В половине восьмого он позвонил. Он в Штраубинге, у него не все так хорошо, как хотелось бы.
– Нам нужно еще кое-что сделать по работе этим вечером… я прямо как-то даже и не знаю…
– Пожалуйста, – тихо сказала я в телефонную трубку, – пожалуйста, не поступай так со мной… Все уже давно собрались и огорчатся, если ты не придешь. Приезжай сейчас же, пожалуйста!
Я услышала гудки. Он повесил трубку. И не приехал.
Через несколько часов я поверила уже окончательно в то, что он не приедет. Мои друзья наблюдали за мной с почтительного расстояния. Они были не уверены, уместно обсуждать сейчас со мной эту тему или нет, и пытались привести меня в новогоднее расположение духа.
Однако, как личность, я больше уже не существовала. Внутри себя я тихо покачиваясь шла к преддверию душевного ада. Тут я заметила, что со мной происходит, стала заливать в себя алкоголь в диких количествах, курила одну сигарету за другой и портила всем настроение своей угрюмостью. Когда пробило полночь, я даже не заметила этого. Так же как и то, когда отправилась в постель. Я только смутно припоминала, что какой-то человек лег вместе со мной, чего я вовсе не хотела, и воспользовался моим почти бессознательным состоянием. Около четырех часов утра я все еще бродила среди гостей, а потом уже полностью отключилась и ничего не помню.
Утром меня разбудили довольно поздно, к традиционному завтраку. В купальном халате, опухшая, я уселась за стол и представила взору окружающих достойную сожаления картину. Кто-то все же попытался спросить меня о Симоне – и я снова потеряла разум. Мои нервные окончания раскалились, душа превратилась в кусок сырого мяса, я плакала и плакала, бесконечные потоки слез лились из глаз, я сникла, сотрясаясь от рыданий, оплакивая свое горе; женщины бросились утешать меня, мужчины смущенно оставили стол и ретировались в другую комнату.
В какой-то момент все ушли – и я осталась одна. Он снова меня оставил, и для меня это был окончательный крах, у меня не осталось ничего, что могло бы поддержать, – ни ярости, ни надежды, ни самолюбия, ни уважения к себе, одно только голое, изнуряющее отчаяние. И тут пришло искушение дьявола, порождение ада, утешение всех инстинктов – стопроцентное зло. Я бродила по кухне и пила шнапс. Целый стакан его я влила в себя. И еще один. Напиться бы до смерти. Остановись! – кричал мне мой ангел-хранитель. – Остановись!
