Текст книги "И обретешь крылья..."

Автор книги: Лиза Фитц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

ДОМА

Со времени моего отъезда прошло десять дней. Как только я вошла в дом, мне навстречу бросился Бенедикт.

– Мамочка, здравствуй! Как дела, как все прошло? Погляди, как я нарисовал наш сад!

Мой сын рисует, как зрелый художник. Я тоже не лишена некоторых способностей в этой области, но до Бенедикта мне очень далеко – его учитель рисования сказал, что такого таланта он не встречал уже как минимум лет десять. Бени рисует все, невзирая на школы и стили; маслом, акварелью, карандашом и перьями; а с некоторых пор он начал рисовать разные комиксы, например, про бабочку-однодневку и своенравного ежика по имени Модер-Мекки, со смешными комментариями внизу картинок. Вряд ли он унаследовал талант от Янни – у того рисунки и сейчас еще выглядят как обыкновенная детская мазня.

Пока я была на гастролях, Бенедикт жил у бабушки. Я никогда не устанавливала определенного времени для встреч Бенедикта с отцом и другими родственниками и вообще терпеть не могу всех раздельно живущих родителей, которые так делают. Это же убивает ребенка! Мой сын может жить там, где он хочет, и столько, сколько он этого хочет. Такие вещи всегда решает он сам, за исключением периодов моих отлучек по работе.

Временами меня мучает совесть, как, наверное, всех работающих матерей. В один из таких моментов я спросила своего сына:

– Скажи, милый, наверное, было бы лучше, если бы я чаще бывала дома?

Мы гуляли, он, задумавшись, вышагивал рядом со мной. Ему было тогда семь лет. После небольшой паузы он отвечал:

– А тогда мы бы уже не так радовались при встрече!

Это произвело на меня глубокое впечатление и заставило задуматься. Нам всегда было жаль расставаться, а встречались мы с большой радостью, и вот из случайной фразы я вдруг узнала, что Бени не так уж и страдал в мое отсутствие.

Я обняла его и крепко прижала к себе.

– Как все прошло? Да как обычно на гастролях – утомительно, но здорово. Я много всего увидела, это я расскажу тебе за обедом. А ты? Как твои дела в школе?

– Да ничего себе, идут… Сегодня по математике мы писали контрольную работу, так эта толстая корова собрала наши листки ровно через сорок пять минут, не дав никому ни минуты лишней! По-моему, это свинство!

Позади него появилась откуда-то мать Янни:

– Здравствуй, Ленц. Ах, мы так хорошо учились… а в последнее время он что-то подустал!

Нонни любит Бенедикта больше всего на свете. У Янни затем будет еще дочь от Резы, но для его матери Бенедикт всегда останется на первом месте. Это ее первый внук. Собственно говоря, ее зовут Марта, но для близких она Нонни. Этой маленькой, кругленькой, милой женщине около семидесяти лет, но силы воли и выносливости, как у нее, я не встречала еще ни у кого. Кроме, может быть, Янни. Вероятно, сказывается тирольское происхождение. А у Янни к этому примешана еще и таджикско-персидская кровь. Нонни и Янни – это два монолита. И у меня, с моей венгерско-баварской склонностью к драматизации, часто возникала необходимость в этих людях. Как бабушка, Нонни одновременно сильна и смиренна, а также необычайно сострадательна. Ей пришлось пережить медленную смерть мужа, проводить в последний путь свою мать, одного ребенка она потеряла, а оставшихся двоих вынуждена была растить одна. Суровая жизнь сделала ее стойкой. Ее идеалом были типажи сильных северных женщин, которые пренебрежительно относились ко всем выпадавшим на их долю страданиям, не обращая внимания на трудности жизни и никогда на нее не жалуясь.

У меня же все наоборот – если мне что-то не дается, я начинаю ругаться, громко и долго. Этот перец в крови – от бабки. Так же, как и глубокая печаль венгерской души. У меня должна быть возможность ругаться, раздражаться, сквернословить, наорать на того, кто может в свою очередь наорать на меня, – это для меня нормально, хотя и не по-христиански.

– Мне, пожалуй, пора домой, внучек. Веди себя хорошо, попозже созвонимся.

– Чао!

– Пока, Нонна! До скорого…

– Пошли, Бени, погуляем в саду.

Бенедикт дает мне руку, и мы шагаем по траве.

– О, взгляни, какой-то зверек тут ямку выкопал!

– А кто это был, лиса?

– Понятия не имею, какой-нибудь зверь из леса.

– А, может, это кошка?

– Вполне…

Наше поместье – просто сказка. Оно расположено очень уединенно и занимает около гектара земли. Вокруг только поля, луга и лес. Ближайшие соседи почти в километре от нас. Когда я пять лет назад его покупала, мы были еще вместе, Янни и я. В этом доме мы прожили вместе еще год, потом разошлись. Янни тяжело переживал потерю, видимо, для него это было больше, чем дом; это было его пристанище, его очаг, его приют. Он сам его выбрал, он же уговорил меня рискнуть и сделать покупку. Я была напугана размерами владения и долго не решалась на этот шаг, а без него так бы и не решилась.

Такое громадное хозяйство требует заботы, личного участия и изрядных денежных вложений, не говоря уж о найме людей для помощи по дому и в саду. Только под давлением Янни я согласилась на эту покупку. И когда мы расстались, ответственность за дом, легшая теперь на меня одну, поначалу показалась мне чрезмерной. И вот, спустя три года, я постепенно начала вникать во все эти проблемы, пристраивать, достраивать, перестраивать, что-то ремонтировать, подновлять – после долгой внутренней борьбы, я все-таки окончательно решилась оставить поместье себе, несмотря на то что рядом уже не было Янни. Мне нужно было самой справиться с этим.

Бени и я идем дальше. Он выудил из пруда какое-то вьющееся растение и теперь крутит его между пальцев.

– Я вырвал с грядок все сорняки, целых три часа полол. Еще когда Нонни у нас была; она видела… Мне что-нибудь за это будет?

– Ну, конечно, ты получишь деньги, я же обещала. Будь умницей!

Мы обошли весь сад и были уже почти у самого дома.

Сад весь стоял в цвету. Огромные пихты и ели вокруг зеленых лужаек, террасы и дорожки выложены булыжником; и тем не менее это был дикий сад. Теплица, павильон и огороженный гриль были лишь островками в нем. Пели птицы, в траве шнырял заяц, проносились мимо косули, а перед домом дремали кошки.

Идиллия, какая может только во сне присниться. Цветут деревья и кустарники, солнце льет свет на золотые шары, на ветру легонько колышутся три березы, под которыми лежит каменная лягушка. Она будит сладкие воспоминания, и я не противлюсь этому. Эта толстая лягушка из светлого камня лежит на спине, кверху большим животом, подложив лапки под голову. Березы, павильон, гриль, парник – во всем этом Симон, он в любом уголке сада, куда бы я ни взглянула. В дом вложена моя энергия; в саду живет Симон, бог природы, мой фавн…

– Интересно, что кошкам никогда не становится скучно, при том, что они так много спят…

Бени взял на руки толстого кота и гладит ему живот.

– Я сейчас пойду на улицу и нарисую свободолюбивую кошку для тебя, мама!

– Да, Бени, это замечательно.

Прошло четыре недели.

Отгремело празднование дня моего рождения. Костюмированная вакханалия с музыкой, факелами, играми и шестьюдесятью участниками. На вертеле жарилась свинья, были откупорены две громадные бочки с пивом, а друзья приехали ко мне даже из Кельна. Я люблю свой дом, особенно летом, когда все напоминает самые счастливые дни детства.

В саду я забываю о своем одиночестве. Так же, как и в сказках.

Мир гномов всегда был мне ближе, чем реальный мир. А в этом огромном, уходящем вдаль саду танцуют все герои мифов и сказок: цверги и эльфы, феи и фавны, нимфы и гномы, ночные духи и тролли. Это мой сон в летнюю ночь.

Наступила осень.

Деревья растеряли свои пестрые листья, первый туман лег на поля, опустели дороги. Феи, зябко поежившись, упорхнули обратно в лес, эльфы растворились в воздухе, леший спрятался в дупло, а цверги, взявшись за руки, побрели в горы, чтобы проспать там всю зиму.

А когда на оконном стекле распустился первый ледяной цветок, Снежная королева, проносясь мимо в своем развевающемся белом плаще, крикнула мне через окно нежным, мелодичным голосом:

– Когда сердце одно, оно так одиноко в этой уютной комнате; сколь горяч огонь в камине, и сколь холодно в душе!..

И рассмеялась звонким, серебристым, морозным смехом.

Снежинки за стеклом плавно падали одна за другой, кружась в воздухе, как во мне самой мои мысли… а сердце надрывно звало: Симон… Симон… Симон…

Шесть месяцев мы отчаянно пытались потерять друг друга из виду и вычеркнуть из памяти. Время от времени мы встречались на дороге, огражденные друг от друга своими автомобилями.

Только не соскользнуть снова в эту пропасть под названием Безнадежность!..

Пожалуйста, все добрые духи, не дайте мне позвонить ему!..

Нужно заняться чем-нибудь – сделать уборку, разобрать книги, рассортировать визитные карточки… что угодно, только не думать о нем… Что это?

ТОРАК НАМАДОВ – КЛОУН.

– «…когда понадоблюсь – звоните!..»

– Алло, Намадов слушает, добрый день.

У меня участилось дыхание.

– Алло, это… Лена Лустиг…

Небольшая пауза.

– Сударыня… какая честь! Вы все-таки вспомнили!.. Вы решили принять мое предложение?

– Я… э… да. Мне хотелось бы поговорить с вами, если это будет удобно.

Он рассмеялся.

– Понимаю. Это прекрасно… Я рад. Когда бы мы могли встретиться?

– Что если… может быть, сегодня?

– Почему бы и нет.

– Хорошо. – Я боялась, что наделаю глупостей, если не поговорю хоть с кем-нибудь. – В три часа подойдет?

– Разумеется, сударыня. Где?

– В «Кулисах», это такое…

– Я знаю «Кулисы», простите, что перебиваю. Итак, в три часа! Всего доброго, любовь моя!

– До встречи и… спасибо!

– О, пожалуйста, пожалуйста, не за что! Я действительно очень рад!

Уже в половине третьего я была на месте: несколько известных лиц из театральных кругов, солидная публика, много актеров. Ровно в три часа перед окном появилась примечательного вида голова.

Господи, какой же он маленький! Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я первый раз увидела его, и сейчас он показался мне еще ужасней, чем при первой встрече. Его фигура была искривлена настолько, что казалось непонятным, как он вообще может передвигаться – каждый шаг был победой над статикой собственного тела. Вся левая половина корпуса перекашивалась книзу, если он ступал левой ногой, а когда поднимал правую, то плечо почти упиралось ему в горло, огромный горб на спине делал уродство полным и абсолютным, усиливая впечатление гротеска. И только голова, которая была, пожалуй, слишком глубоко посажена в туловище, чем его сходство с цвергом еще больше усиливалось, голова была прекрасна. Такая голова могла бы принадлежать художнику – густые, черные волосы, тронутые сединой на висках, спутанными локонами обрамляли лоб, высокий лоб мыслителя; сильно изогнутый римский нос над чувственным и решительным ртом; подбородок, свидетельствующий о силе воли, и высокие скулы. У него были черные, необычайно длинные ресницы и столь же необычайно густые и кустистые брови, но самым выразительным были глаза, ясные и мерцающие как черный уголь. Эти глаза знали много, очень много…

Он улыбнулся мне сквозь оконное стекло и кивнул. Затем похромал ко входной двери. Ему стоило большого усилия открыть эту тяжеленную стеклянную дверь с ручкой, расположенной слишком высоко для его роста. Официант не успел подбежать и вовремя помочь ему, и теперь на его лице читались одновременно смущение и сострадание.

Торак подошел ко мне.

– Сударыня… я так рад вновь увидеть вас.

Он галантно поклонился. Люди вокруг поглядывали на нас, стараясь делать это незаметно, но Торака это, по-видимому, совершенно не задевало.

– Вы уверены, что хотите поговорить на глазах у всех? Боюсь, что здесь мы не найдем того покоя и уединения, какие необходимы для нашей беседы.

Мне стало неловко.

– Нет, вы не должны смущаться. Я живу с этим с самого рождения, – но не вы, любовь моя! Я бы хотел, чтобы вы чувствовали себя свободно. Это необходимое условие для нашего… скажем так – поиска.

– Вы совершенно правы. Я бы охотно выпила чашку чая, а затем мы могли бы немного прогуляться.

– Да, хорошо. Природа это всегда хорошо.

Мы заказали две чашки чая.

Торак расспрашивал обо всем, выслушал мой рассказ о гастролях и концертах, интересовался моим отношением к театру, покачивал головой. Время от времени он смеялся, но затем побуждал меня снова продолжать рассказ, и был совершенно великолепным слушателем. Я уже давно не рассказывала никому о своей жизни с такой готовностью и удовольствием, как сейчас, когда меня просто несло.

– Боже мой, я все болтаю и болтаю… При этом совсем не знаю, кто вы такой… Откуда вы взялись? Чем занимаетесь? Кто вы вообще?

– Ах… я клоун, сударыня, и работаю в русском цирке. Точнее сказать – работал. Я больше не нуждаюсь в смехе других людей для того, чтобы самому быть радостным. И от маски я тоже отказался. Конечно, дети и взрослые были огорчены тем, что я не веселю их больше, но существует много клоунов, которые могут сделать это за меня. А я в один прекрасный день понял, что есть вещи, которые могу сделать только я.

– Например?..

– Например, быть с вами сейчас…

Я воздержалась от дальнейших расспросов, но мне показалось, что он знает какую-то очень важную для меня тайну.

Мы допили чай, и Торак настоял на том, чтобы заплатить самому. Когда мы поднялись, я почувствовала себя крайне неловко из-за того, что, будучи женщиной, оказалась намного выше его.

– Не думайте об этом, – сказал он мне снизу и улыбнулся, – я привык!

Он спросил у официанта свое пальто. Маленькое замшевое пальто цвета красного вина с вышитым орнаментом выглядело очень дорого, так же, как и черная шляпа.

Мы направились в Английский сад. Над лугами уже спустились сумерки, озерные птицы с ноябрьского неба бросали вниз свое гортанное «прощай». Симон… Как твои дела, чем ты сейчас занят, любишь ли ты меня еще?.. Ну почему ты не здесь, я так люблю тебя…

– Я так полагаю, речь пойдет о любви… – сказал Торак. – Кстати, вы можете не замедлять шага, такой темп для меня вполне приемлем.

– Как вы догадались?

– О, все очень просто… у женщин все всегда упирается в любовь.

Это меня задело. Я остановилась, засунула руки в карманы брюк и стала размышлять, не совершила ли я ошибку, решив встретиться с этим гномом, компенсирующим свои телесные недостатки непомерной спесью.

– Ох, простите меня, сударыня, я обидел вас. Это получилось случайно. Я неверно выразился…

Он поднял на меня глаза цвета черного угля – и у меня потеплело внутри. Его взгляды были как маленькие стрелы, всегда бьющие без промаха.

– Позвольте мне начать иначе… Любовь для женщины – это центр бытия.

– Но Торак!.. Это же не лучше того, что вы уже сказали, это в сто раз хуже! – Я рассвирепела. – И не говорите, ради Бога, что я очаровательна, когда зла как мегера! Иначе я прямо сейчас же отправлюсь домой!

Между тем было уже без чего-то там четыре, если не начало пятого.

– Сударыня, позвольте мне сделать маленькое критическое замечание: вы хотите видеть вещи такими, какими хотите их видеть, или такими, каковы они есть на самом деле?

А ведь он прав. Страдания проистекают либо из факта любви, либо из ее дефицита. Но почему же только у женщин?

Я промолчала.

– Я вовсе не хотел этим сказать, что мужчины не страдают от любви, наоборот; но они переносят все это легче.

– Вы женаты?

Он улыбнулся.

– Нет, нет, это не для меня. Я так много радости нахожу в размышлениях… А для них нужен покой. Покой – это самое ценное для человека.

Я думала о поместье в нижней Баварии, которое так часто лишало меня этого самого покоя, о своем сыне Бени, которого мне хотелось бы видеть более живым и резвым, о страданиях человека, когда у него нет спутника жизни, о грузе мысли, который наваливается на меня, когда я остаюсь одна. И еще о том, что не все вещи имеют равную значимость для людей. Торак был старше меня и, конечно, намного мудрее.

– Здесь дело не в возрасте, – сказал он. – Я всегда был одинок. У меня прекрасные друзья, мы часто встречаемся, но гораздо больше я нуждаюсь в покое безмолвных комнат…

После этого мы некоторое время шли молча.

– Если вы уже готовы, то, может быть, перейдем к человеку, который стоит за всем этим?

Я не стала ничего разыгрывать перед Тораком. Наконец речь пошла о мужчине и о любви, как сути моего бытия, о том, что развитие моих чувств не дошло еще до такого уровня, где любовь – чистая, жертвенная, ничего не требующая, но, напротив, дающая. Моя любовь требовательная, пылающая, жадная, горячая и инстинктивная.

– Итак, с чего начнем? – Он скрестил руки на животе и пошевелил пальцами. – Позвольте сделать небольшое предложение – начните с самых темных и глубоких мест. Вы, когда вами владеет чувство, находитесь глубоко внизу. Видимо, там и нужно находиться, не правда ли? Это видно по вашим глазам. И, очевидно, иногда вы поднимаетесь снова наверх, к свету. Это тоже очевидно. И когда вы находитесь в этой глубине, порой кажется, что уже все, это самое дно, но и после вы спускаетесь еще и еще глубже, в ночь своей души. Так это бывает?

Я взглянула на него. Он бодро хромал подле, и хотя ему было явно утомительно приноравливаться к моим шагам, что выдавало напряженное дыхание, он казался в прекрасном настроении и полным сил.

– Итак?..

– Пойдемте, присядем на скамейку здесь, у озера. Я расскажу вам, как это бывает. Но нам понадобится время.

– Мы не спешим… если вы захотите… у нас есть время всего мира. Через два дня я приду к вам, и останусь на три ночи. А сегодня мне нужны только ваши темные мысли, сударыня!

Он остановился. И вдруг, схватив меня за подол куртки, притянул к себе с такой нечеловеческой силой, какую трудно было предположить в этом скрюченном теле, так, что я оказалась почти на коленях, и дико взглянул на меня. Лицо его было теперь прямо перед моим, а в глазах мерцало нечто, похожее на безумие.

– Мне нужны ваши темные мысли, любовь моя, и вы выложите их мне, здесь и сейчас! И не увиливайте!

Я вздрогнула от испуга и неожиданности. Гипнотическая сила его глаз проникла до самых глубин моей души. Это было так, как будто его энергия вошла в меня и подавила все мои силы. Я опустилась на скамью. Торак стоял передо мной, скрестив руки. Глядя на меня из-под опущенных век, он приказал:

– Ну!..

СОСТАВИТЕЛЬ БУКЕТОВ

Я сидела около шести часов вечера перед своим домом у самого входа и тупо смотрела на заходящее солнце. Полуоткрытый рот, безжизненный взгляд, полная апатия, бессмысленная игра пальцев.

Я потеряла ориентацию и была занята только и исключительно черными мыслями; сплошной пессимизм и паника. Все, что я могла делать – это валяться в постели или бесцельно бродить по дому. Как я проводила свои двухчасовые выступления было загадкой для меня самой. По-видимому, я проводила их, потому что это было нужно. Когда в зале сидят восемьсот человек – это на самом деле нужно.

Мою прострацию прервал звонок Составителя Букетов – вот уже двенадцать дней моего нового спутника жизни; до этого мы были знакомы полтора года. Это вполне женатый мужчина, который в ответ на последний мой ультиматум, что называется, собрал вещички, каковые состояли из двух пар брюк и трех футболок, и переселился ко мне. Но в итоге к лучшему ничто не изменилось. Скорее наоборот.

Джек и я уже больше полугода зовем его только Составителем Букетов. Не Симонили мой друг,а Составитель Букетов.

Я отчетливо сознавала, что, выбрав его, я делаю большую ошибку, но не могла найти в себе силы освободиться.

– Привет, – сказал он своим глубоким, звучным голосом, – как дела?

– Ничего, – соврала я.

– Я буду у тебя в половине девятого. Мне еще нужно сделать кое-какие расчеты.

– В половине девятого – это наверняка?

– Ну да, где-то около того.

Он всегда опаздывал.

Тридцать минут – самое меньшее, а то и на полтора часа. Ожидание Составителя Букетов в эти месяцы составляло семьдесят процентов моей жизни. Это было тридцать первого марта. В феврале мои страхи достигли апогея. Я постоянно просыпалась в пять часов и, как курица на гриле, крутилась и переворачивалась в своей постели, трясясь от страха и не находя сил встать. Страхи, которые для нормальных людей со стабильной психикой кажутся необоснованными, для человека в состоянии кризиса полностью реальны и очевидны. Страх перед болезнями, страх перед родителями, страх перед выходом из дому, страх перед налогами, перед выступлением, страх перед ростом цен, страх перед Янни – ах да, Янни! – страх попросту перед всем.

Страхи начались в июле прошлого года, за четыре недели до премьеры моей новой программы.

Янни съехал, а Джек, мой друг музыкант, с середины января обосновался у меня на четыре месяца. После пяти лет мыслей о разрыве я наконец выставила своего мужа из дому и была счастлива. Сначала. И вот в марте следующего года я была ничто без него, пустая оболочка, фрагмент.

Я чувствовала себя полностью разрушенной психически, руиной, живым трупом. При этом я не употребляла ни наркотиков, ни алкоголя, я даже не курила.

Все попытки вернуться к нормальному состоянию были не более чем трепетанием, легким подрагиванием переломанных крыльев. Два дня – йога, два дня – какая-нибудь бодрая книга, покупка якобы целительного драгоценного камня.

Затем снова визит к терапевту (все найдено в прекрасном состоянии), к психиатру (выписал таблетки), к эзотерику (смысл моей жизни – повышать сознательность мужчин, ха, ха, ха), к народному целителю («кризис продлится еще полгода»), к двум народным целителям («накладывать на себя руки – не имеет смысла»).

Я была устойчива к психотропным средствам, которые не оказывали должного действия, обычные же медикаменты оказывали прямо противоположное.

У меня было стойкое ощущение, что организм разучился радоваться.

Люди, звонившие мне, не могли пробиться сквозь стену; мне было безразлично, чего они хотят и о чем спрашивают. Меня больше не было, внутри все испарилось, руина, где поселились крысы, шныряют мыши и пауки плетут свои сети.

Но несмотря на это состояние, где-то в самой глубине моей души все еще теплилась маленькая искорка надежды.

Я верила в то, что весь этот кошмар когда-нибудь кончится и я снова широко расправлю крылья и смогу взлететь. Мой внутренний голос говорил, что Составителя Букетов нужно отправить домой к жене, дом продать, чтобы не усугублять мое и без того нагруженное состояние, а самой жить в мире со своим сыном в какой-нибудь маленькой квартирке.

Ничего из этого я сделать не могла.

Тем более начать новую жизнь со своим сыном. Меня не интересовали ни его истории, ни его игры. Ему было восемь с половиной лет, и я любила его. Он был просто убит нашим разводом, но старался быть мужественным и стойко все переносил. Большую часть времени он проводил у матери Янни; я не могла постоянно находиться рядом с ним из-за вечных разъездов.

В семь часов я все еще оцепенело сидела перед домом. Птицы чирикали и носились над головой, цвел ракитник, и среди такой идиллии – я ощущала себя развалиной.

Неужели моей жизни суждено закончиться столь недостойно и мучительно – в тридцать восемь лет сидеть в психушке, раскачивая головой, цепенея в депрессии и мелко дрожа?

Едва ли кого интересовали мои стоны и жалобы, да и вряд ли кто смог бы помочь. Как обычно, у людей полно своих проблем и трудностей.

Я думала, практически не переставая, о Симоне, о его великолепном теле, смуглой коже, полных губах. Когда он прикасается своими губами к моим – мне хорошо. Когда я чувствую его язык под своим – я начинаю жить, когда его дыхание сливается с моим, я забываю все свои страдания. Он первый и единственный, с кем я могу делать это по десять раз на дню. Я постоянно хочу, я подошедшее тесто, я открытая рана, я похотливый кусок женского мяса; я была, как та, от имени которой писались мои тексты, так смешившие меня раньше. Когда я чувствую ямочку на его шее – я зверь, когда лежу в его руках – я ребенок у материнской груди, когда слышу его голос – я преданная собачка своего господина. Послушная, покорная, подневольная.

Я вслушивалась в него и в каждую вещь, которую он рассказывал. Он прагматик, истинный нижний баварец, торгаш. Никакого интеллекта, никакой философии, никакого обмена мыслями, никакой инициативы. Это был бык, накачанный супермен, воплощенный идеал американского боевика, на которых я выросла. Мускулы, загар, деньги, волчий взгляд, длинные волосы, деляга, бабник и лжец. Он дарил мне один оргазм за другим, и каждый был новым и неповторимым. Его фантазия по части обращения с моим клитором не имела границ. Я была в полной зависимости от него.

И эта зависимость все увеличивалась. Я, как правило, всегда полностью фиксировалась на тех мужчинах, которые были рядом со мной, но никогда это не распространялось на секс.

С тех пор, как ушел Янни, который никогда не мог удовлетворить меня полностью, впрочем, виноват в этом был не он один, а мы оба, – с тех пор сексуально я была удовлетворена постоянно, но при этом чувствовала себя как севшая батарейка – выжатой, истощенной, без шансов вернуть себе способность к полету, жажду к жизни и энергию.

Торак захлопал в ладоши и даже слегка подпрыгнул, что, правда, чуть было не привело его к падению.

– О, – воскликнул он, – сударыня! Это же просто фантастика, это в высшей степени интересно! Настоящая немецкая история о зависимости – сильная женщина с тайным, непроявленным стремлением к порабощению! Пресса об этом уже знает?

– Вы сумасшедший?..

– Вы можете сделать из этого историю, которая будет популярна лет десять!..

Он ходил, хромая, туда-сюда.

– Ха, я уже вижу, как они движутся сюда, – дамы и господа из прессы, вооруженные блокнотами и диктофонами, – как они на вас набрасываются и высасывают последнюю интимную подробность ради скабрезной заметки в газете; как они любой ценой захотят раскрыть инкогнито господина Симона; и даже цена разбитой жизни не покажется им слишком дорогой.

Он остановился и потер колено.

– Стремление отдать себя в рабство… Знали вы такое за собой?

– Нет. Конечно же, нет, иначе хотя бы постаралась как-нибудь предупредить это «порабощение»!

– Ну нет, зачем же… Ведь это великолепно! Секс победил рациональность. Н-даа… мужчины – действуют, женщины – претерпевают. Тысячелетний ритуал.

– Вы обнаглевший дурак, Торак. Я ухожу!

Я развернулась и пошла к машине. Он заковылял следом.

– Нет, уважаемая, постойте!.. Я не обнаглевший дурак – я просто циничный клоун! Чувствуете разницу? Я не морален, но так же и не аморален – это все глупости. Я просто любопытен и получаю удовольствие от жизни во всех ее проявлениях!..

– Послушайте, любезный Торак, сейчас речь идет о моихстраданиях, и мне не до шуток!

– Все, что причиняет страдание, вытекает из подчинения и господства, разве вы не знали об этом?.. Впрочем, я перебил вас… Вы ведь хотели поведать еще что-то? Я весь внимание!