Текст книги "И обретешь крылья..."
Автор книги: Лиза Фитц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
ИЛЛЮЗИЯ, РАЗБИТАЯ ВДРЕБЕЗГИ
Я поздравила Симона после того, как он заставил меня ждать себя тогда, на съемках, с его достижением:
– Ты добился этого, дорогой! Иллюзия совместной с тобой жизни отошла в прошлое и в данный момент окончательно испаряется.
Коротко и холодно. По телефону. Удивительна быстрота принятия этого решения, которое пришло и выросло изнутри. И с этого момента начались странные вещи.
Сексуальное влечение постепенно стало ослабевать, мы больше не знали чего хотим, зачем, почему. Тяга к наслаждению перестала властвовать над нами после того, как лопнул последний мыльный пузырь романтики. Что прошло, то прошло.
Это были любовь, симпатия, работа, дружба – но также и магия, и сексуальное влечение… их больше не было. Амур все еще стрелял, но попадал лишь в ороговевшую кожу и толстейшую шкуру.
Со смертью иллюзии и Эроса наши отношения потеряли свой блеск. И Симон тоже это почувствовал.
Когда он вскоре вновь провел два часа со мной в постели, оказавшиеся лишь слабым подобием того, что было раньше, я, дурачась, сказала сухо:
– Когда я однажды соберусь описывать нашу историю, я надеюсь, что никто не будет пытаться найти реального Симона. А то многие захотят выяснить, что же это был за дурак?
Он немедленно среагировал, предложив, для краткости, заменить его имя на инициалы: «И» или «П.И.» – «идиот» или «полный идиот». Нижнебаварский фатализм и мужской сарказм.
Когда я однажды в отчаянии сказала, что все еще ясно вижу перед собой, как на картине, наши счастливые лица, он ответил на это:
– Забудь ты эти комиксы!
Его комментарии стали злыми, циничными, изредка веселыми, когда он бывал в добром расположении духа; но они уже никогда не бывали эротичными. Он взял на себя роль отца, а от роли фавна, лесного бога, отказался.
– Вы несправедливы к нему!
Торак смотрел на меня серьезно и строго.
Я упрямо помотала головой:
– Я была ужасна, но и он тоже!
Он собрал свой высокий лоб в глубокие морщины и сказал:
– И все-таки: он действительно любил вас! Вы магически притягивали его, он хотел развиваться дальше и чувствовал, что только рядом с вами это для него возможно. Его мир был действительнослишком тесен ему, и он нуждался в ком-нибудь, кто вытащил бы его оттуда.
– Но почему именно я? – вырвалось у меня.
– А если не вы, сударыня, то кто же? – сказал Торак. – Кто взял бы на себя этот труд? С кем бы еще он смог так интенсивно общаться? И, несмотря ни на что, ему все же было невозможно вырвать свои корни, оставить семью, по отношению к которой он чувствовал себя все более ответственным. Вы были не гнездышком, сударыня, вы были раздражителем! Он ведь мужчина, не забывайте об этом! А мужчины имеют свои представления о том, какими они должны быть, и они хотят быть такими, какими их хотят видеть.
– Но для чего ему были нужны все эти обещания? Все эти разрывы?
– Вы ведь никогда не были бы откровенны с мужчиной, который не захотел бы навсегда остаться с вами в качестве супруга. Просто распрощались бы с ним, и уже никогда он не получил бы такой возможности духовного развития. Ведь вы делали это только рассчитывая, что он станет вашим партнером.
– Но получается, что от него шла не любовь, а эксплуатация… моих способностей?!
– Может быть. Это как в природе – дерево никого не спрашивает, оно просто высасывает землю, если хочет расти. Он нуждался в вас, и вы давали ему то, что нужно. Да и разве вы сами не брали от него любви, нежности, чувственного удовлетворения? Разве он не улучшил ваш дом, не упорядочил финансы и не сделал более компетентной в денежных делах различного рода?
Я кивнула. Тут Торак встал и, хромая, заходил по комнате из угла в угол.
– Не забывайте о том, что сами от него получили, и прекратите считаться. Не ждите «лучшей, правильной» жизни. Та жизнь, которую вы ищете, любовь моя, она – теперь!Слезы, наслаждение, смех, страдания, ярость, успехи, неудачи, разочарования, споры и благодушие – все это только теперь!А если не теперь, то когда же?
Он остановился.
– Сможете ли вы пережить все это позднее, лет через десять? Будет ли тогда на это время? И захотите ли вы вообще таких переживаний?
– Я не знаю… почему бы и нет? Но, может быть, не столь сильных! Я так устала; я хочу быть в мире со своим любимым человеком; хочу свить теплое гнездышко; и покой, покой…
Торак мягко положил свою руку на мое плечо.
– Да, любимая… смотрите сны… но, когда насмотритесь, вставайте снова.
Я осталась еще на некоторое время сидеть так, откинувшись и думая о своем. Затем меня подняло с софы. Торак скрестил руки, откинувшись назад, терпеливо ждал ответа, насмешливо наблюдая мои странные передвижения по комнате; он не задавал вопросов. Через некоторое время я остановилась и воскликнула:
– Теперь я знаю, в чем тут дело! Речь идет не о чем ином, как о душевной силе! Я выработала в себе экономическую потенцию, интеллектуально-риторическую потенцию и творческую потенцию!
– Сексуальную, пожалуй, тоже! – перебил меня Торак, ухмыляясь, – …и немалую!
– Да!.. Но я была духовно слабой! Вы понимаете?? А эти годы дали мощную закалку.
– Так, хорошо, а что еще? – спросил Торак ободряюще, чувствуя, что я еще не подошла к концу.
– …Еще независимость! Да! Она у меня была как роза в бутоне – нечто страстно желаемое, но еще не явленное миру… И не в последнюю очередь речь идет о глубине чувств и постоянстве, которым я училась тогда. Я теперь знаю гораздо больше о чувствах! И я теперь могу видеть по людям, что они чувствуют; я могу читать по человеческому поведению!
Я сделала небольшую паузу и непосредственно рассмеялась:
– Я думаю, Торак, что я стала лисой, а одинокую волчицу оставила в степи, вместе со шкурой бедной овечки!
Мы немного помолчали.
– А собачка… – спросил Торак со своей декадентской ухмылкой, появлявшейся на его лице всякий раз, когда он заводил речь о женском терпении. Я пересела в кресло прямо напротив него, взяла за руку и заглянула в глаза.
– Это столь обруганная вами собачка, Торак, любит постоянно, неизменно и долго – так, как я хотела бы быть любимой! Моя мама однажды написала мне такие строчки:
Ты, человек, мне говоришь, что это грех,
Любить собаку больше всех на свете?
Но пес был верен мне в штормах и бурях всех,
А человек же изменил в обычный ветер!
Это к вопросу о собачке, дорогой Торак. И закроем эту тему!
Торак ничего не ответил, лишь записал это четверостишие.
– … я понял вас, любовь моя.
Он попросил большой лист бумаги и немного терпения; он хотел выписать что-то для меня из какой-то книги. Когда он закончил, то протянул мне листок и сказал:
– Это вам, любовь моя, на тот случай, если снова будет штормить. Однако я думаю, что все самое плохое уже позади…
Я начала читать примечательный, с наклоном вправо почерк Торака, придававший бумаге вид документа времен Гете.
По отношению к телесной любви, к сексу, человек учится испытывать чувства, он учится чувственной предрасположенности. Тепло и близость, удовлетворение сексуальных потребностей и импульсов – это все необходимая ступень на пути к любви. Следующая, более утонченная, есть уже собственно Эрос – с добавлением страстного желания отдать себя всего. Здесь речь идет уже не только о телесном удовлетворении, здесь становится важно и удовлетворение, получаемое от чувств другого. Партнер теперь уже не только объект страсти, но любимая, желанная и дополняющая часть самого себя. Следующей формой любви является всеохватная, бескорыстная любовь, которая ничего не требует, ничего не ждет от своего партнера, ни с кем и ни с чем не считается, лишь отдает саму себя и в некоторых своих проявлениях переходит в любовь к Богу. Она включает в себя отречение, отдачу, способность разделить как страдание, так и счастье, независтливость, благодарность, радость от готовности радоваться, готовность помочь, но также и довольство самим собой, которое ничего не имеет общего с эгоизмом, а лишь предполагает знание о богоспасенности. После этой формы любви каждый, испытавший ее, стремится на путь самосовершенствования.
Я подняла голову и в раздумье посмотрела на Торака. Он, приветливо кивнув мне, попросил:
– Расскажите, пожалуйста, конец…
ВСЕ ТЕЧЕТ, ВСЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ
Случилось нечто странное.
Чтобы защитить наши тела друг от друга, мы становились уродами. Мы прямо-таки спасались бегством в уродливость и болезни: по меньшей мере месяца три мы подхватывали одну инфекцию за другой, болели и непрерывно заражали друг друга. Я мало-помалу набрала шесть килограммов лишнего веса, у него тоже наметился животик. Меня очень удивляло то, что он все реже и реже действительно хорошо выглядел – черты лица стали утомленными, запали, щеки начали отвисать. Он стал выглядеть старше, чем был на самом деле. И когда я сама смотрелась в зеркало, то тоже ужасалась.
А он вел себя как жена, отказывающая мужу по всевозможным причинам. Он, дескать, не может представить, что кому-то может понравиться его тело, он-де сам себя выносить не может, да и вообще, он не может заниматься сексом без любви.
Когда мы тренировались, то и тогда уже не испытывали никакого удовольствия от своих отражений в зеркале. А иногда по нескольку недель кряду не тренировались вообще. Он часто с удивлением говорил о том, что, оказывается, у мужчин точно такие же проблемы с возрастом, как и у женщин. А его жена между тем поняла, что высказанное ею в свое время замечание по поводу моего возраста было голом в свои ворота, как выяснилось позже. И она тоже постарела.
Иногда, очень редко, у нас бывали неожиданные вспышки страсти в прихожей или на кухне, особенно, когда в доме бывали гости или же если нас возбуждала опасность быть застигнутыми, как подростки. Но, несмотря на эти редкие счастливые мгновения, в целом пришло большое увядание чувственности.
Я понимала, что у Симона большие проблемы из-за того, что он просто стареет. Он часто выглядел отекшим, бледным от бессонной ночи, вялым, больным. Время от времени я замечала, что он покуривает гашиш или пьет слишком много пива. Судя по всему, и ему было нелегко.
Его раздвоенность начала доставать его. Он уже не мог быть чем-то целым, единым. От ощущения, что он не может, не в состоянии жить последовательно, он спасался бегством в сарказм. Мне казалось, что его пугала собственная пустота, и, в качестве замены недостающей сущности, он разыгрывал различные роли, ожидая одобрения за них, – роль ухажера, роль великого бизнесмена, роль коленопреклоненного, роль фавна и, с недавних пор, роль комика. Были моменты, когда он действительно был смешным, но чаще всего это производило впечатление некоторой неестественности, манерности, позы, которая должна прикрыть то, что… да, а что, собственно? Что там у него было такого, что нужно было скрывать?
Все снова и снова я спрашивала, о чем он думает, как его дела, чего он хочет, о чем мечтает; бесчисленное количество раз я пыталась выяснить, что же он на самом деле чувствует, проникнуть в глубь его души, но всякий раз он захлопывался, как устрица в своей раковине.
Он погрузил чувства в яму своего сердца и боролся со своей слабостью, не видя выхода их этой дилеммы. Застарелая проблема – то, что он никого не мог оставить, не мог вырвать из своего сердца, вросла в его сущность. Очевидная невозможность разрыва ни с той, ни с другой, стоявшая все время перед его внутренним взором, заметно подкосила его. И я так часто настаивала… напрасно. Все это были тщетные старания. Он говорил только:
– Когда чувствуешь себя хорошо, то все в порядке, и с сексом тоже. Но когда сам себя выносить не можешь, то тут уже речи ни о каких утехах быть не может.
– Но ведь это нехорошо, что ты все носишь в себе. Это же убивает, – настаивала я. – Тебе нужно поговорить об этом с кем-нибудь!..
Он только усмехнулся и сказал:
– Мой друг – то дерево, оно все знает.
Я сделала, что могла. Он не хотел.
Выдержать или покончить.
Он не мог прервать наши отношения по глубоким, внутренним причинам. И я не отпускала его. Мое внутреннее кредо было таким: «Это должно быть пережито обоими! До горького конца. До тех пор, пока каждый не взглянет в глаза истине и не сможет рассказать о ней, даже если она неприятна!» Я понимала, что нужно лишь ждать, пока не перевернется страница. Терпеливо выжидать сколько нужно, не жалуясь и не причитая.
«Нужно быть дольше своих трудностей», – говорит Шри Ауробиндо. Другого выхода нет.
ВЕНЕЦИЯ
Через несколько дней Торак пригласил меня на карнавал в Венеции. Немного поколебавшись, я приняла предложение, и вот мы стоим на площади перед собором Святого Марка.
Торак взял меня за руку. У меня было такое чувство, что я веду уродливого ребенка. Свободной рукой он указывал на величественный собор.
– Видите вон то гигантское строение? Сегодня после обеда я покажу вам базилику изнутри – неизгладимое впечатление! Но давайте еще немного продвинемся к воде и насладимся утренним солнцем. Затем слегка позавтракаем, а потом вы, вероятно, захотите немного успокоиться и отдохнуть после поездки. В два часа мы с вами встретимся у бюро регистрации.
Мы сели на желтые пластиковые стульчики у маленькой пристани. Солнце посылало нам свои первые теплые лучи, вода блестела, было еще прохладно. Площадь была еще пуста, не было видно ни души.
– Через два часа все будет забито народом, – сказал Торак. – Наслаждайтесь покоем… Карнавал в Венеции – это не шумливое сборище пьяниц; это оазис стиля, полного фантазии, сказок из «Тысячи и одной ночи», мечты из цвета, золота и серебра. Вас охватит чувство изумления и наслаждения, и вы захотите только смотреть, смотреть и смотреть. А сейчас взгляните на ту даму в красном!..
Существо в красном тюле и кружевах, парче и жемчуге, с огромным головным убором, похожим на тюрбан, в маске из красных перьев медленно, с горделивой осанкой шествовало по мощеной площади; казалось, что оно почти парит над землей. Женщина остановилась ненадолго, элегантно склонила голову, сделав грациозный жест рукой, поклонилась, вновь подняла голову и, как в замедленной киносъемке, пошла дальше.
– Не фотографируйте, – пусть лучше это останется зыбкими картинами в голове или чувствами в сердце, чем если пытаться перенести все эти маски на бумагу. Они потеряют весь свой блеск и жизнь, даже если фотографии будут цветными, профессионально сделанными и самого лучшего качества. Маски околдовывают только в реальности, которая сама как мечта и остается в вас как внутренняя действительность. Ведь и сновидения исчезают, когда пытаешься передать их словами. Венеция – это сказка, а сказки остаются живыми только в воспоминаниях и ощущениях. Кто знает это лучше, чем вы, сударыня?.. И когда в среду вы будете уезжать отсюда, вы уже будете иной, чем теперь. Вы уедете обогащенной, обогащенной этими незабываемыми впечатлениями. Обогащенной… подумайте над этой фразой.
В отеле нас приняли очень приветливо; господа из бюро регистрации были крайне предупредительны и внимательны. Лифтер поставил наш багаж в кабину и показал нам комнаты. Моя вся была выдержана в темно-красных тонах. На большой кровати лежало покрывало из вышитого сатина с толстыми кистями и золотыми шнурами; длинные тяжелые шторы из бархата цвета красного вина спадали на мягкий разноцветный ковер. По стенам висели картины венецианских пейзажей, соседствуя с зеркалами в овальных, ручной работы рамах в стиле барокко, и как венец всего этого великолепия – огромная ванная комната из светлого мрамора, с огромной же ванной, в которую я сразу же пустила воду из золотых краников.
Торак стал прощаться, собираясь пойти в свой номер.
– Возьмите с собой шляпу и солнечные очки, уважаемая, – крикнул он уже из прихожей. – Я не хочу, чтобы вас постоянно останавливали немецкие туристы. – До скорого!..
Я погрузилась в послеобеденную дремоту, довольно легкую и приятную, а когда проснулась, солнце высоко стояло в небе. С маленького балкончика, огражденного кованой решеткой, выкрашенной в белый цвет, можно было видеть узкие переулочки между высоких, живописных, старых домов, романтические садики на крышах, с растениями в горшочках, балконы напротив, с развешанным для просушки бельем, а под ними – пробегающую водную магистраль, с темной, бурлящей водой, где поток нес всякую гниль и водоросли. Время от времени моих ушей достигали далекие детские возгласы, тихая музыка и шум голосов. Все это слагалось в сладкую, меланхоличную тысячелетнюю мелодию красоты, грации, изящества и упадка.
Любовь и смерть были здесь парой, красота и грусть – крестниками Эроса и смерти.
И глубокий покой снизошел на мое измученное сердце, дав возможность дышать полной грудью. Я вдыхала легкий весенний воздух, вместе с ним – время от времени – запах плесневеющих домов, гнилого дерева, водорослей, иногда мочи и отбросов, потом снова табака, вина и жареного мяса.
В два часа пополудни мы предприняли долгую прогулку по Венеции. Мы прошлись по площади, которая в тот момент была полна людьми всех национальностей. Солнце светило по-весеннему ярко, собор Святого Марка с его светящейся золотой мозаикой высился в ясном, голубом небе.
– Вы обязательно должны посмотреть базилику изнутри! – сказал Торак. – Пойдите сюда, любовь моя, я покажу ее вам!
Мы вступили в огромный, сумрачный неф через древнюю входную дверь и остановились на мозаичном полу, выложенном вручную из миллионов маленьких камешков, воспроизводивших все цветовое многообразие природы. Перед нами навечно застыли бесценные фигуры святых, каменные балконы с ажурными перилами, мощные колонны и стеновые панели из старого мрамора, скамьи для коленопреклонений и просто скамейки из темного, точеного дерева, громадные кованые светильники – и надо всем этим парил огромный купол с золотой мозаикой и изображениями святых. Как огромное, темное материнское чрево объяла нас базилика и лишила дара речи от изумленного восхищения.
При выходе из церкви нас ослепил свет на площади, белой от яркого солнца. Мы невольно подняли руки к глазам, защищаясь, и стояли так некоторое время, привыкая к его слепящей силе. Так, должно быть, происходит при рождении, – подумала я тогда, – только во много раз сильнее.
Почти три часа мы бродили по городу, заходя в музеи и на выставки, разглядывая картины впечатляющей силы и красоты, примеряя шляпы в салонах и разнообразные карнавальные маски в бесчисленных магазинчиках. Я в своей жизни никогда еще не видела таких произведений искусства: лица ангелов, гримасы чертей, волшебники, принцессы, демоны и кобольды из царства духов – все были сделаны в виде масок. Под конец мы остановились перед магазином, торгующим историческими костюмами. В витрине красовались парчовый, расшитый жемчугом наряд времен королевы Елизаветы английской, рядом – костюм мушкетера из красно-черного бархата и изумрудно-зеленое бальное платье из чесучи. Я не могла оторвать зачарованного взгляда, театральная кровь бурлила, с возгласами восхищения я переходила от одного наряда к другому, не заметив, что Торак скрылся в глубине магазина. Я уже собиралась идти искать его, когда он снова выскользнул из дверей.
– Одно небольшое дело… – с лукавым видом ответил он на немой вопрос, и мы двинулись дальше. Казалось, что Торак совсем не устал, хотя такие расстояния пешком, очевидно, давались ему много труднее, чем мне. Я в очередной раз позавидовала его неистощимой энергии.
Уже ближе к вечеру мы сделали небольшой перерыв в кафе «Лавена» и договорились об ужине в восемь часов, когда вернемся в отель.
– Вы обязательно должны там поесть, сударыня! – сказал Торак. – Это ваш долг в Венеции. Это, конечно, сильно облегчит кошелек, но зато оставит незабываемые впечатления.
Перед нами через огромные окна открывался потрясающий вид на море, официанты бесшумно и с достоинством скользили среди гостей, а еда – я заказала замысловатую семгу с молодым шпинатом, а Торак отбивную с фасолевым маслом и картофельные крокеты – была в самом деле поэмой, это было гурманство особого рода, оправдывавшее возложенные надежды.
После еды мы, прогуливаясь, отправились по залитой лунным светом Венеции обратно к отелю. Витрина на витрине, платья ручной работы и изысканнейшего вкуса, ручной же работы стеклянные изделия, кованые старинные сундуки и лари…
– Что еще есть прекрасного в Венеции, сударыня? – спросил Торак, остановившись посреди мощеной площади. – Помимо впечатляющих строений, достопримечательностей и прекрасных магазинчиков?
Я ненадолго задумалась.
– Здесь нет машин! – сказала я.
– Верно! – он улыбнулся и кивнул. – Ни одной машины. Никаких автобусов, никакого общественного транспорта, ни мотоциклов, ни такси – даже ни единого велосипеда! Потому-то здесь так спокойно. Вот увидите, как только снова попадете в Великий Общественный Гараж, вам станут неприятны эта лихорадочная спешка, это зловоние, эти испарения. Люди перебегают дорогу, машины тарахтят, у всех угрюмые, серые лица. Здесь не то; здесь только покой и досуг, несмотря даже на толпы туристов, приехавших на карнавал.
– И еще чего-то не хватает! – сказала я кокетливо, гордая тем, что на сей раз опередила Торака. Он посмотрел на меня вопросительно. – Реклама! Разве вы не заметили? Ни одного рекламного плаката. Нигде! Этот город девственно чист и нетронут!
– Да, верно… – согласился он. – Но зато дорогие магазины и предметы искусства будоражат сильнее, вы не находите?
Незаметно мы подошли к отелю.
– Спите хорошо, любовь моя! – Торак галантно приподнял свою шляпу. – Встретимся за завтраком!
Я спала и во сне видела Венецию с ее переулочками.
На следующее утро я проснулась бодрой и свежей, с ясной головой. Мы завтракали долго и плотно, ведя насыщенную беседу об эстетике, стиле и манере общения.
– Существуют законы коммуникации, – говорил Торак. – Мы все подаем сигналы телесные, вербальные… а наш визави в ответ на них должен реагировать определенным образом. Разумеется, в определенном диапазоне и внутри определенного же игрового пространства; но даже, несмотря и на это, вид и способ выражать себя все равно значительно влияет на партнера и его реакции.
– То есть вы полагаете, что можно управлять поведением других людей?..
Торак кивнул.
– В некотором роде да. Возьмем, к примеру, маски. Они очаровывают нас, и мы стремимся избегать грубого поведения. Своим разнообразием, грацией и красотой они активизируют наше чувство прекрасного и потребность выражать себя в искусстве, развивают чувство формы и содержания. А если мы долгое время станем общаться с грубым, неотесанным человеком, то впадем в противоположную крайность…
Я задумчиво отправилась в свою комнату, чтобы отдохнуть немного перед вечером, и опустилась в большую кровать.
В пять часов вошел портье с большим свертком и двумя маленькими пакетиками.
– Это для вас, синьора, – сказал он. – От синьора Намадова!
Он передал мне сверток и записку. Я была заинтригована, пытаясь угадать, что Торак придумал на этот раз. В записке было:
«Любовь моя!
Здесь – костюм для вас. Я хочу, чтобы на сегодняшнем вечере вы были самой красивой маской!»
Я распаковала сверток и вытащила оттуда длинное платье, нет, мечту из золота с бесчисленными оборками и тремя нижними юбками! И еще кринолин, делавший юбки платья еще пышнее, и большую накидку с капюшоном из черной с золотом парчи, с подкладкой из золотого шелка. Белокурый парик и треуголка завершали этот костюм в стиле рококо. Из второго пакетика я вытащила прекраснейшую маску из всех, какие мы видели, гуляя по Венеции, – всю усаженную блестящими и мерцающими камешками, отделанную мишурой и украшенную пышным султаном из перьев.
Я оделась, надела парик, затем маску и накрасила губы ярко-красной помадой. Когда я подошла к зеркалу, передо мной стояло чужое существо. Я выглядела как персонаж фильмов Феллини и не узнавала себя больше! Я осторожно взяла накидку двумя руками, поднесла ее к лицу… и все вокруг окрасилось в золото, золото, золото!..
Я медленно спускалась по лестнице. Было пять минут девятого; Торака нигде не было видно. Только какой-то рослый человек стоял у бюро регистрации – мушкетер в красно-черном бархате, черной маске с огромным носом и громадной шляпе с мягкими полями. В руках он держал два удивительно длинных посоха с рукоятками.
– Вы выглядите великолепно, сударыня!
Я обернулась; это был голос Торака! Но самого его нигде не было. Голос принадлежал высокому человеку!
– Я напугал вас, любовь моя? Простите, я не хотел этого. Взгляните сюда…
Человек высоко поднял широкие штанины, из-под которых моему изумленному взору предстали деревянные ходули. Это был Торак!
– Я заказал их еще год назад. Немного поупражнявшись и при некоторой сноровке, на них вполне возможно передвигаться! Так и я смогу что-то увидеть в толпе снаружи. И это единственное время, когда я такого же роста, как и все прочие… Идемте, моя королева… давайте окунемся в сутолоку улицы!
Швейцар открыл перед нами дверь, и мы пошли по направлению к площади Святого Марка. Стоило мне оказаться среди людей, как на меня направилась добрая дюжина камер и со всех сторон раздались восхищенные возгласы: «Оооо!!» и «Ааах!», «Как прекрасно!..», «Гляди, золотая женщина!..» На немецком, английском, французском – даже на баварском. Как дома, – подумала я, – но гораздо приятнее, ведь никто не знает, кто я такая… прекрасная маска, одна из многих, чьи настоящие лица тоже никто не знает!
– Давайте еще немного погуляем по переулочкам, – сказал Торак, – прежде чем появимся на площади!
Он выглядел в своем костюме столь импозантно, что люди расступались перед ним в стороны как вода, образуя шпалеры, сквозь которые мы шли. Торак шел на своих ходулях, как другие ходят на ногах, и мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к его новой внешности. Он уже не был уродливым, карликовым клоуном; это был высокий мушкетер, дерущийся за королеву и любящий женщин. Его горб был скрыт под большой бархатной накидкой, а искривленные руки почти полностью спрятаны в широких рукавах.
Мы шагали по узким, изгибающимся переулкам, помнящим дух и судьбы людей минувших столетий, мимо кованых фонарей на блестящих зеленым лаком сваях, каменных аркад и выстроенных в византийском стиле домов с облупившейся на стенах краской цвета старой розы, винно-красного, кремового, оливкового, серого, ржавого, укутанных венецианской ночью.
Все люди, которых мы встречали по пути, приходили в восторг от наших костюмов. И среди обычных туристов, бродивших по переулкам, шагали, нет, шествовали маски, словно не касаясь земли, и массы других людей вокруг, сознавая почти мистическую привлекательность своего одеяния. И всякий раз, когда встречались две маски, они ненадолго останавливались, рассматривая друг друга, приветливо кланялись и продолжали свой путь дальше. Я еще никогда в жизни, даже в театре, не видела такого буйства красок, как здесь в Венеции. Карнавал выражал дух этого своеобразного города, города, как бы парящего между реальностью и фантазией.
И я вдруг почувствовала себя укрытой, в безопасности в этом метафизическом упоении, экстазе фантазии.
Мы пошли назад, к площади Святого Марка.
В людской толчее на площади смешались люди и маски. Около девяти часов музыка смолкла и голос из репродуктора сообщил, что сейчас лучшие маски соберутся на громадной сцене. Это был момент, которого я никогда не забуду. По меньшей мере десять дюжин людей, нет, скорее неземных существ, медленно поднимались по высоким ступеням наверх. Здесь были султан с огромным тюрбаном из серебристого шелка; за ним дама во всем лиловом с громадной шляпой из перьев; за ней некто в блестящем серебристо-голубом; за ним принц из страны восходящего солнца; рядом с ним шел бог солнца с венком из лучей на голове и золотым шлейфом; русалка в переливающемся зеленом, вся усыпанная блестками. Шли ведьмы с ужасными красными рожами, укутанные в дерюги, и что-то напоминающее эльфа, в желтом тюле с головным убором из перьев почти метровой высоты. Позади шли благородные дворяне в костюмах рококо и воинственные рыцари, сверкающие серебристым металлом.
Все они собрались на сердцевине площади – большой сцене – и после того, как окружающие достаточно насмотрелись на них, стали выстраиваться в большой светящийся поезд, чтобы попрощаться с карнавалом. Каждая маска несла в руке горящий факел, и так они шли друг за другом через всю площадь, по переулку, вдаль, к самому морю, и там исчезали в голубой ночи. Над площадью звучал Вивальди, и тысячи людей, бывших там, принялись танцевать; к ним присоединились вернувшиеся маски.
Как-то вдруг, уже ночью, около часу, я потеряла Торака из виду. Я выкрикивала его имя, но он не слышал меня в этой суматохе. Он исчез в сутолоке, и я не могла найти его. В условленном месте он тоже не появился. Очевидно, он уже пошел в отель, – предположила я.
Маски исчезли, площадь медленно пустела, только какая-то неутомимая парочка все кружилась в танце и ночной туман опускался над обезлюдевшей площадью. Со спутанными мыслями я двинулась в направлении отеля, усталая и бодрая одновременно. Я удивленно заметила, что за весь сегодняшний вечер ни разу не вспомнила о доме – и о Симоне.
– Простите, а господин Намадов уже вернулся?
– Нет, сударыня, – ответил мужчина за стойкой бюро, – с тех пор, как он ушел с вами, мы его еще не видели.
Очевидно, он ищет меня. Я оставила для него записку и пошла в свою комнату.
На следующее утро, в среду, все маски, как ночные духи в полночь, исчезли. И Торак с ними. Я проснулась очень рано и пошла прогуляться к базилике. Солнце лилось на площадь, ворковали голуби; от тысяч туристов осталось несколько человек, наслаждающихся утренней Венецией. Покой лежал на освещенных солнцем домах, золотисто-голубая каменная мозаика собора тоже блестела в лучах солнца, лившихся с голубого неба; суда тарахтели вдоль берега, волны бились о деревянный парапет, и я не могла припомнить времени, когда еще была так бездумно счастлива. И действительно, нужно ли мне было это постоянное сопровождение? Разве без него я не была свободнее? Передо мной открыты все возможности, вместе с возможностью спонтанного решения, и только те обязанности, которые я сама захотела бы на себя взять. Выгода и преимущество свободно определяющегося. Я могу съездить в Италию, сойтись с карликом, переспать со многими мужчинами или же ни с одним, искать общества или бежать от него, и никто не спросит: «Куда ты идешь? На сколько там останешься? Когда вернешься? Что там было? Почему ты не останешься со мной?» В Венеции, в кафе на набережной, не нужно ничего, кроме солнца и чашечки кофе и, может быть, еще сигареты.
Я зашла в базилику. Ее мощь и величие подавили и впечатлили меня, как и в первый раз. Я поставила свечку за свою любовь, на что бы она ни направлялась, и задумчиво пошла назад, в отель. Ключ Торака по-прежнему висел на стенде в бюро.
