Текст книги "И обретешь крылья..."
Автор книги: Лиза Фитц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
ЛУЧШИЙ
Раньше мне было незнакомо ощущение того, что мой друг, мой любовник может удовлетворять меня настолько, что все другие рядом с ним меркнут и сникают, бывают либо слишком грубы, либо слишком быстры, слишком незначительны или просто очень тупы; что тот мужчина, оставшийся дома, просто и есть самое лучшее. Я впервые в своей жизни сталкиваюсь с такой ситуацией. Все мои прежние партнеры не были хорошими любовниками, только в первые полгода наших отношений что-то было интересно и приятно, а потом секс с этим человеком переставал меня интересовать. Но это совершенно другой случай. Я делаю здесь все, что хочу, и полностью свободна. И несмотря на все это, я тоскую по Симону, по его рукам, телу, его терпению, мягкости, непредсказуемости, нежности. Он просто и в самом деле хорош.
И СНОВА МАЧО
Со мной произошло что-то редкостное.
Чем свободнее я жила и чем безграничнее была в сексуальном плане, тем лучше себя чувствовала. Я чувствовала себя независимой, свободной, сильной и, хотя, зачастую была вынуждена делать то, чего не хотела, все-таки чувствовала себя гораздо лучше, чем когда была зациклена на одном мужчине. Хуже всего я чувствую себя, когда храню верность. Тогда я становлюсь зависима, настраиваюсь на настроение и образ жизни своего мужчины. А это не приносит мне ничего хорошего. Свобода и верность – обе должны иметь место.
Все здешние мужчины: бразильцы, французы, австралийцы и прочие, часто бывали грубы. Они дергали за волосы, чего-то требовали, они часто бывали несправедливы, но одно только это еще было терпимо. Эти ощущения мне знакомы по Янни, но не в сексуальной сфере, а в коммуникативной. Когда человек тебя провоцирует – несколько жестоко и немного грубо, – ты и сама становишься такой. И агрессивной. Это идет женщинам на пользу – когда их провоцируют. Для меня это провокация, на которую я реагирую, как мужчина. Я по натуре склонна к тому, чтобы в жизни и в любви быть слишком мягкой и уступчивой, быть ласковой, привязчивой и пассивной – но теперь начинаю избавляться от этих качеств, и становлюсь все активнее. Мягкость требует твердости. Я больше уже не пускаю дело на самотек, а беру его в свои руки. Мачо – это еще не самое плохое, пока ты не подчиняешься им, а осознаешь силу их и им подобных и учишься быть агрессивной и требовательной и брать от жизни то, что сама хочешь. В этой жизни побеждает тот, кто берет от нее, что хочет, и делает то, что хочет, и понимает, что он хочет делать. Это относится и к женщинам. Я была не в состоянии действовать без катализатора. Я нуждаюсь в ком-нибудь, кто грубее, сильнее, жизнеспособнее; кто увлек бы меня – а у меня есть способность увлекаться! Тогда все мои способности просыпаются и я начинаю приходить в форму.
Через некоторое время стало уже неважно, есть кто-то в комнате или нет. Все они были одинаково плохи, холодны, за редкими исключениями. Началось пресыщение. Я была полна по самые края, с меня было довольно. Пила я или не пила, тоже уже стало неважно. Однако засыпать на Бали я могла только в пьяном виде.
Куда ушли те времена, когда я достигала оргазма за две минуты? Они вернутся, когда взбодрюсь и приду в форму, я знала это.
Один-единственный раз я отправилась спать, не пойдя на дискотеку. Мои силы были на исходе, настоятельно требовался отдых. Симон каждый день посылал мне факсы, где подробно описывал свою тоску по мне. Я тоже тосковала по нему, но иначе. В целом, я больше уже не доверяла ему, зная, что отнюдь не всегда он подкрепляет свои слова делами.
В моем распоряжении были еще два дня, после которых предстоял чудовищный перелет назад, в Германию, и это приводило меня в ужас. Мне уже не доставляли никакой радости ни экскурсии, ни мужчины, ни занятия спортом. Я занималась йогой, водной аэробикой, ходила на массаж, но уже отчетливо хотела домой. Кульминационная точка последних двух лет пройдена, я переполнена, сыта по горло.
Я так думала. Однако последние дни, включая перелет, составили блестящий финал всей этой авантюры.
В последний день я была уже так измотана, что уснула прямо на дискотеке – просто улеглась на подлокотник кресла и отключилась. Никто этому не помешал. Перед этим я заняла третье место в конкурсе на лучшее исполнение рок-н-ролла с партнером, удачно выбранным за две минуты до начала. Час я проспала, потом поднялась и собралась пойти домой. Мой ключ от номера сломался еще днем, и я попросила администратора найти провожатого, чтобы открыть дверь. Проводить меня поручили охраннику в белой рубашке и черной форменной фуражке. По дороге он спросил у меня – сонной, разбитой, с тяжелой головой, какой я тогда была:
– Ты не хочешь заняться со мной любовью?
Одним больше, одним меньше, – подумала я, – почему бы и не воспользоваться?
– Ладно, идем ко мне.
И бесстыдное чувство полной свободы захватило меня. Он открыл дверь, разделся: черное тело, мокрый поцелуй. Через некоторое время, чуть задыхаясь, он предложил:
– Я позвоню своему другу. Ты подожди. Мой друг готов прийти сюда и помочь нам закончить это дело.
Я не знала ни имен их обоих, даже вспомнить их лица не могу, помню только возбуждающее ощущение бесстыдства и смуглые, тонкие тела. Я даже не помню, были ли они на высоте в ту ночь. Мне тридцать девять лет, – сказала я себе, – я могу использовать мужчин исключительно как источник наслаждения и сама каждую ночь решать, хочу я секса или нет. Недалекий человек может предположить, что он меня использует, однако это относится к нам обоим. Я не нуждаюсь в том, чтобы изображать желание, в то время как его у меня нет. И когда его нет, то ни одна свинья не смеет подойти ко мне, даже собственный муж. С отсутствием желания ничего нельзя поделать. Чего-то еще можно достичь инстинктивностью. Но гораздо больше – независимостью женщин от моральных воззрений мужчин. Воспитание и условности повсюду пролагают свои границы.
Мужество! Мужество! Мужество! Все, что ты делаешь или хочешь делать, все блокирует страх перед мнением других, перед их смехотворными суждениями, которые не стоят и ломаного гроша! Как может судить обо мне ожиревшее и скучное высшее общество или какие-нибудь служащие, ничего за свою жизнь не пережившие? Никак.
Я могу всех их, восклицающих, всплескивающих руками, визгливых, потерявших самообладание оставить за своей спиной. И ничего мне за это не будет! Я могу жить так развратно, как захочу – я в руках Божьих.
БАЛИЙЦЫ
Очарование Бали…
Есть оно еще или уже исчезло?
Не сбылась моя тоска по отдалению, трансу, новому измерению, погружению в чужую религию. Конечно, нет. Я чужая здесь. У него еще есть своя религия, у народа Бали, но она – в семьях, в местных обычаях, а остаток ее за деньги продается туристам. Бали продает свою душу. И я сама здесь лишь потеряла свою. Все неразвитые страны начинают продавать душу из нужды в деньгах. За пару рупий ты получаешь их искусство, их танцы, их секс. Вандализм туристов наводнил этот мир.
По вечерам священный танец-кехак, демонстрируемый за двадцать три марки перед орущими детьми и вспыхивающими фотоаппаратами вездесущих японцев. Вспышки ярче факелов танцоров. Возможно, танцоры и правда были в трансе, как это описывалось в книгах, а может, только изображали – за деньги.
В предпоследний день я собралась с силами для поездки в Куту. Такси – восемнадцать марок туда и обратно, включая час ожидания. Один магазин на другом, из машины можно выйти с большим трудом, все хотят тебе что-то продать: часы, кожаные сумки, серебряные браслеты, кольца, резные фигурки из дерева. Я спаслась бегством в какой-то магазин и от растерянности купила там себе кожаный костюм за двести марок, который в Германии стоит от силы восемьдесят. Потом вышла на улицу, где сразу была окружена пятью, шестью, семью уличными торговцами. Они, как москиты, появились из ниоткуда. Я пыталась торговаться что есть силы, купила три кольца за двадцать марок, кучу кожаных браслетов за восемь и пятнадцать серебряных за восемнадцать. Торговцы были черны как черти и орали как черти же.
Хитрые многоопытные туристы проходили мимо, не удостаивая их взглядом. Если бы здесь был Симон, подумалось мне, он и душу выторговал бы у них за двадцать марок. Одной маленькой черной девчушке, которую тоже звали Леной, я подарила десять марок. За это она не отходила от меня ни на шаг и все хотела то заплести мне косы, то продать свои серьги, то показать Куту. Я снова спаслась бегством. На сей раз в ресторан, где выпила чашку кофе и ананасовый сок за две марки. Затем снова назад, в клуб – солнце, жара, микстура из водки, сока и экзотических эссенций. Мой предпоследний день. Моя депрессия медленно испарялась. Недисциплинированность и хаос в голове тоже.
БЕЗ СТРАХА ПЕРЕД ПОЛЕТОМ
Дорога назад была еще большей мукой, чем туда. Дома меня уже не ждало ничего, кроме холодной ноябрьской погоды, слякоти, необщительных сограждан и работы, работы, работы. Однако судьба порадовала меня весьма насыщенным времяпровождением в первой половине перелета. В Сингапуре, куда мы долетели через два с половиной часа, сел Сандро, как выяснилось позже, тридцатилетний итальянец из Генуи – метр восемьдесят пять росту; темные, длинные волосы, черные, сонные глаза, смуглый, худощавый; механик в автомобильной мастерской. У него были солнечные очки, сверкающие во все стороны, которые все пассажиры с интересом рассматривали. Еще три недели назад я бы только с тайным желанием посматривала на него и думала, что что-то такое в нем есть.
Но практика – великое дело. Я начала под него мощный подкоп, заведя для начала разговор об Италии, о семье и о Мачо (глядя на него, можно было предположить, что со временем он вольется в их ряды), о его профессии. До Карачи многие места в задней части салона были свободны. Это всегда было моей мечтой – заняться сексом во время перелета. Я не загадывала далеко, но, как мне думалось, с наступлением темноты вполне можно было слегка пообжиматься. Он сразу пересел на соседнее со мной кресло, и через два часа мы уже лежали на четырех сиденьях, тесно обнявшись, и играли в свою игру под покрывалом, которое стюардесса выдала на ночь. Сандро вдохновенно врал:
– Я хочу поехать к тебе в Германию, Лена! В апреле! Мы с тобой целые дни будем проводить дома, мне нужно видеть тебя! Мне нужно видеть тебя подолгу!.. Я хочу… Мне нужно… Ты великолепна, ты такая красивая! Каждый мужчина должен любить тебя с твоими светлыми волосами и голубыми глазами! – и т. д. и т. п.
Своими темными, огромными зрачками он смотрел в самую глубь моих, как удав из «Маугли», и полностью околдовал меня. Собственно говоря, я бы прекрасно обошлась и без всех этих комплиментов, он и так мне нравился, сам по себе. Но таковы уж эти итальянцы – их всегда притягивает некоторая цветистость и мелодраматичность в общении.
Через некоторое время произошло то, что и должно было произойти:
– Я хочу заняться с тобой любовью – я хочу любить тебя!..
– ?..
Единственное более или менее подходящее место в самолете – запирающийся туалет.
Просто поразительно, насколько все меняется, когда веришь в себя. Мужество – это все. Мужество, леди, мужество. Я могу делать самые сумасшедшие вещи, только одного мне нельзя думать или говорить: НЕВОЗМОЖНО.Это слово безжалостно должно быть вычеркнуто из лексикона с сегодняшнего дня и навсегда. Никакого страха перед будущим!
Мы проскользнули в кабинку, через четверть часа выскользнули оттуда – никто ничего даже не заметил. Быстро и сладострастно. Неповторимые переживания.
В Карачи машина наполнилась. Сандро пересел на свое место. А я на своем не могла ни двинуться, ни вытянуться, ни поспать. Я улеглась на пол перед туалетом и проспала там три часа, хотя стюардесса два раза пыталась меня согнать. Наконец она отчаялась это сделать и мне удалось-таки подремать.
Когда в Амстердаме я вышла из самолета, Сандро, со своими усталыми глазами, уже высадился незадолго до меня и удалился без прощания. А когда я в большом зале оглядывалась по сторонам, он уже исчез, видимо, спеша к самолету на Геную – ни тебе привета, ни адреса. Я огорчилась. Пожалуй, и правда, было в нем что-то такое.
Пошатываясь, я побрела к окошку пункта обмена валюты, обменяла свои последние деньги на тридцать пять гульденов и, дрожа всем телом, на подгибающихся ногах принялась искать бар. В общей сложности я провела в самолете двадцать два часа. Я заказала себе шампанское за тридцать (!) гульденов и не без усилия обменялась парой слов с двумя немецкими бизнесменами. Следующий, последний уже, перелет через час. Меня все еще продолжала колотить дрожь, даже после шампанского.
Наконец я подтащила себя к объявленному выходу, рейс на Мюнхен.
Вдруг – баварские голоса, родные люди, люди, которые меня знают, жаждущие автографа.
– Боже мой, неужели это вы?! А мы так сразу и подумали!
Кто-то сказал:
– У одной вашей родственницы я два года назад принимал роды. Ее фамилия тоже была Лустиг.
Две пожилые дамы, около шестидесяти пяти, возвращающиеся из Таиланда, великолепно выглядят после перелета.
– Представляете, – сказала одна из них, – нас там подобралась целая банда, все одного возраста, и мы изъездили весь Таиланд. Каждый день экскурсии и под конец шесть дней отдыха на воде. Это было божественно! Перелет? Да я его как-то даже не заметила! Я села в кресло и проспала десять часов!
Счастливая, – подумала я и с завистью посмотрела на нее красными уставшими глазами. Может быть, это выпивка и курение так подкосили меня, кто-то ведь говорил, что перед и во время перелета нельзя ни пить, ни курить – это оказывает разрушительное воздействие на организм.
Однако я не могла выносить такие испытания без анестезии!
Как я переживу предстоящие шестьдесят минут до Мюнхена – вот единственное, что занимало меня. Однако беседа с баварцами поддерживала меня вплоть до самой посадки. Я сразу начала шутить, развлекала пассажиров. Кто встретит меня в Мюнхене? Отчим? Янни? Или все-таки Симон?
На выходе меня ждала Нонни, надежнейшая из всех надежных, с небольшим букетиком в руке. На мне все еще были пестрые брючки и маленькая желтая, не закрывающая ни рук, ни живота рубашечка. Я пронесла в себе тепло солнца Бали через все двадцать шесть часов дороги до самой Баварии, не замерзнув без одежды.
По дороге домой мы говорили о Янни. Я призналась, что все еще скучаю по нему, часто думаю о том, что в один прекрасный день мы могли бы снова съехаться и жить вместе. Но все же есть слишком много такого, чего я не могу ему простить.
– Если ты не можешь чего-то простить, то твои мечты не имеют будущего.
– Но Нонни, – сказала я, – есть такие вещи, которые нельзя себе позволять говорить или делать. Партнер должен стараться загладить свою вину, как минимум, у него должно быть чувство раскаяния в том, что причинил боль близкому человеку.
Она промолчала.
– Мой период ученичества закончился, мне нужно все пережить самой, я и ему это тоже говорила! От него никогда не было ни извинений, ни понимания, только одна суровость. Наверное, он и по сей день еще полон ярости, что я ушла от него. Он ни в чем не признается, ничего не поймет, и поэтому ничто не может измениться к лучшему! Ты все время защищаешь его, потому что он твой сын!
– Нет, – сказала она, – это не так. Я точно так же осуждаю его поведение, но суть при этом остается та же – если ты не можешь простить и, прежде всего, забыть, – то ни о какой любви речи быть не может.
А я подумала про себя: при всей любви я не позволю эксцентричному всезнайке ежедневно учить меня жить. Возможно, я где-то несправедлива, но именно так я это вижу. Один меня никогда не обманывает, другой никогда не поучает.От распахнутого сквернослова к замкнутому немому. Суров и длинен путь к главенству в стаде. Вокруг ежедневно идет борьба за это место. Капитаны всегда одиноки. Успех тоже обрекает на одиночество. Высоко наверху воздух разреженный, его не хватает на всех.
СНОВА ДОМА
Вернувшись, я потерянно бродила по дому, слишком большому для меня одной. Я обещала Нонни по вечерам выбираться к ней, хотя знала, что не буду этого делать, и ждала Симона. Вытащила бутылку виски, купленного за пятьдесят долларов еще на Бали, и начала пить. Я была смертельно уставшая и пила виски как вино. Через час бутылка опустела. Я выпила ее вчистую, без колы. Только сейчас на меня начало действовать очарование Бали. Мне вдруг стало ясно, какое восхитительное безумие я пережила там и что нужно как следует все это переварить, все, что случилось за то время. Я была в ноябре, в нижней Баварии, где только холод, одиночество, отупение.
Потом пришел Симон. Объятия, приветствия, снова, несмотря на расставание, чувство близости. Я знала, что все расскажу ему. Я отомщу и буду наслаждаться своей местью. Слишком много боли он мне причинил – даже если и не мог не причинить ее.
– Я изменила тебе, – сказала я ему после короткого обмена приветствиями.
– Я догадался.
– Это и вся твоя реакция??
Он смотрел в пол и курил, как обычно. Я не выдержала, встала и начала расхаживать по комнате, из угла в угол, как тигрица.
– Это и все чувство, которое ты можешь выразить по этому поводу? – выкрикнула я возмущенно.
– Ты что, каменный, или у тебя кусок льда вместо сердца? Ты думаешь, я просто из чувства мести переспала с кем-то? Да ты знаешь вообще, со сколькими я это делала? С девятью!
Я не была полностью уверена в точности этой цифры.
– А последний раз я занималась этим в туалете самолета!
Это подействовало. Я поняла, что выбила у него почву из-под ног.
Я была пьяна и жестока. Мы говорили и говорили. Он вышел из себя. Речь у нас шла о мести, чувстве полноценности, о том, что ему не нужно горячиться, потому что я имела право «оторваться» после этих двух лет. Я уже заметила, что у него сдали нервы и что это только начало грандиозного краха. А я становилась все пьянее и пьянее. Он потянул меня в кровать, где я агрессивно заставила его отдаваться, как женщину. А он, как женщина, был мягок.
– Что с тобой? – бормотал он. – Ты – это уже не ты!
– Ничего особенного, – сказала я. – Я сейчас уже действительно не я, а теперь я хочу ласкать тебя!
Мы делали это жестко и похотливо. Он – отчаянно и сладострастно, я – агрессивно и холодно. Оба – вися друг на друге, сплетаясь друг с другом, любя друг друга.
Когда он меня оставил, я знала, что отыграла все проигранное. Мы снова были на равных.
Еще через два часа я позвонила Джеку. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, кто бы понимал, о чем я говорю.
Я уже говорила по телефону с Янни, которого не интересовали ни мои впечатления от Бали, ни мое возвращение. У него были какие-то неприятности на студии и трудности с выходом новой пластинки.
– Джек, – сказала я, – ты должен приехать, сейчас же. Возьми такси. Сорок километров ерунда. Ты должен это сделать!
– Где я достану такси вечером в таком захолустье? Я даже не знаю номер телефона диспетчерской.
– Не ломайся и приезжай сейчас же. Мне нужно поговорить, нужно, чтобы рядом со мной был кто-то, кому я могу рассказать о своих безумствах, а не то я и правда сойду с ума!
– Я вижу, мне ничего не остается, как подчиниться. Я еще перезвоню тебе позже.
Через три четверти часа он стоял перед моими дверями. Такой же пьяный, как и я. А я уже совсем забыла, что звала его, и была совершенно ошарашена, увидев на пороге, но очень обрадовалась, что он приехал. Я допила остаток виски, и мы принялись за пиво. Я по-эксгибиционистски откровенно рассказывала ему о своих переживаниях. В какой-то момент упала на свою любимую картину – ту, где ангел ведет по мостику двоих детей. Разбилось стекло.
О ДНЯХ КОШМАРА И О ТОМ, КАК СИМОН УЧИТСЯ ГОВОРИТЬ
А ночью начался ужас.
Ежечасно я вскакивала, не понимая в темноте, где нахожусь – то ли на Бали, то ли в самолете, то ли дома, то ли в аду. Я наткнулась на цветочный горшок, побрела, шатаясь, к туалету, наконец нашла свет и увидела спящего Джека.
– Ты?.. здесь?..
Я уже окончательно ничего не понимала. У меня начиналось алкогольное отравление, плюс окончательное истощение, отягощенное психической капитуляцией. На следующий день в обед я с трудом отправила Джека домой. Задание выполнено. Бени был в гостях у друзей. Я оказалась предоставлена самой себе. Следующие два дня я провела в постели, вся дрожа.
Симон приходил каждый день на час-другой. На второй день я собралась с силами и отправилась в ближайший бар за выпивкой. Я осталась там с пятью баварцами и двумя стаканами вина, которые оттянули на пару часов предстоящий ужас. Симона я оставила ждать дома. Он был мне безразличен. Когда я вернулась домой, то дневник, который я вела на Бали, валялся раскрытым в прихожей, а рядом с ним записка: «Если захочешь меня видеть – я у водопада».
Ого, – подумала я, – если он прочитал эти записки, то, возможно, пришел конец нашим отношениям. Я огляделась вокруг. Его туфли стояли в углу – значит, он должен быть где-то поблизости. Я направилась в спальню. Он лежал на кровати. Чувство любви и теплоты охватило меня. Я разбудила его.
– Ты еще здесь?
– Где ты была? – он удивленно глядел на меня.
– В баре.
– Ради Бога, не пей больше. Ради Бога, не пей больше!
– Да, – сказала я, – я знаю. Но мне нужно как-то прийти в себя.
Мы снова разговаривали. Мы снова разговаривали хорошо. Мы разговаривали тепло, мудро, глубоко. Мы любили друг друга – тоже хорошо. Потом он плакал. Полчаса он проплакал на моей груди. Наконец-то, наконец-то долгожданная реакция! Я держала его, прижимала, гладила и была счастлива.
– Так, как ты, ко мне еще никто не относился, никто, никто! Я был не прав. Мне очень стыдно.
– Нет, – сказала я, – это хорошо. Это очень хорошо. Наконец-то ты вышел из своей скорлупы!
За следующие два дня он на глазах стал меняться. Он сказал, что еще ни разу не получал такого урока, что это был для него самый тяжелый экзамен. Как раз в тот момент, когда он решил, что я ему безоговорочно верна, случился этот удар судьбы. Он уже хотел уйти, – сказал он, – сразу после этого открытия. Его удержала только одна моя фраза: «Да, да, теперь ты, пожалуй, уйдешь! Всегда, когда это случается с вами, с мужчинами, вы бываете оскорблены и уходите!»
По крайней мере, теперь он хотя бы представляет, какую боль причинял мне. Ему и самому приходилось бывать в крайне неприятных ситуациях, но все, вместе взятые, они не могут сравниться с тем, что он переживает сейчас. У него всегда были представления о том, что секс у женщин должен предполагать какие-то чувства, и никогда не представлял, что женщина может это делать так холодно.
Хорошо, думала я все снова и снова. Иногда бывает полезно и грубое обращение.
