Текст книги "Несломленный. Моя жизнь с Полом (ЛП)"

Автор книги: Линдси Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Изменения в легких

Потеря чувствительности или покалывания в руках и ногах

Изменения слуха

Потеря аппетита/временные изменения вкуса

Снижение фертильности

Диарея

Аллергические реакции

Повышенная чувствительность кожи к солнечному свету

Тогда мы этого еще не знали, но вскоре у Пола проявилось большинство этих эффектов.

Ему вручили длинный список телефонов – номер круглосуточной неотложки, больничной палаты, амбулатории, дежурного лаборанта, отделения внутривенной терапии, медсестры онкологического отделения, отделения транспортировки и коммутатора. Эта папка, заполненная бумагами, ясно давала понять, что нам предстоит отнюдь не увеселительная прогулка.

Я думаю, в какой-то мере мы почти свыклись с диагнозом за те дни. Однако одно дело – знать, что все это имеет к тебе самое непосредственное отношение, и совсем другое – слышать о молодых людях, у которых обнаружили рак, читать о том, что болезнь можно победить, о том, что химиотерапия делает невероятное, что диагноз – это еще не смертный приговор. Мы помнили обо всем этом и верили. Мы должны были верить.

Посещение амбулаторного отделения было назначено на час позже – мы тогда еще не знали, что это обычная процедура в курсе лечения. Доктор Пола задерживался, потому что все еще обсуждал результаты сканирования с другим специалистом. Почему? Что они там обсуждали? Неужели рак распространился дальше? Или что-то еще случилось? Пока наши с Полом головы были заняты этими тревожными мыслями, подошла Кэролайн и заметила, как идет Полу его новая стрижка. Мы поболтали немного, как будто больница была самым естественным местом в мире для беззаботного щебета. Но нам нужно было к этому привыкать. Мы цеплялись зубами за любой, самый крошечный кусочек «нормальности», вроде новой стрижки, и упорно продолжали говорить об этом, и никто не упоминал о том, что необходимость новой стрижки была продиктована прежде всего одной дьявольской болезнью, живущей в теле человека, которого ты любишь, и угрожающей отнять у тебя все, что ты имеешь.

Мы сидели в комнате ожидания, жалуясь друг другу на то, что доктора задерживается и желая, чтобы они поторопились. Но как только они вернулись, и мы вошли в кабинет, все мы напряглись. Как же мне хотелось вытащить Пола оттуда и защитить его, окружив своей любовью. Если доктора не принесут нам плохих новостей, может быть, все будет хорошо.

Выяснилось, что уровень АФП Пола достиг 20 000, но рак больше никуда не распространился. Доктор сказал, что дела у Пола идут очень хорошо и что будет отлично, если мы начнем химиотерапию на следующей неделе, как и планировали. Полу рассказали, сколько посетителей и когда могут его навещать, какие продукты ему нужно есть, а еще мы узнали о приспособлении под названием «охлаждающий шлем», которое помогает предотвратить потерю волос.

Доктор продолжал утверждать, что химиотерапия с применением комплекса БЭП – это лучший вариант лечения, но также упомянул, что эксперты из Лондона предложили включить в курс лечения препарат стрептозоцин. Он сказал, что по-прежнему уверен, что БЭП – лучший вариант на сегодняшний день. Мне стало немного не по себе, когда речь зашла о различных возможных вариантах лечения – я хотела бы, чтобы это был один-единственный верный путь, одно действительно правильное лекарство для Пола.

У него взяли еще кровь на анализ и сказали, что его единственная почка работает отлично. По большей части именно я задавала вопросы и собирала информацию, но в какой-то момент Пол заговорил:

– Это лечение… Оно заставит рак исчезнуть? Опухоль пропадет?

Доктор не стал уклоняться от прямого ответа – предвидеть будущее было не в его силах, и он располагал только статистическими данными.

– Если это окажется эмбриональная опухоль, Пол, то шансы, что она полностью исчезнет, очень высоки – примерно 75-80 процентов. Однако, если это не эмбриональная опухоль, шансы на полное излечение примерно один из трех.

Мы почувствовали, что нам снова предстоит желать, чтобы случилась одна ужасная вещь взамен другой. На этот раз нам сказали, что одни опухоли могут быть лучше других.

– Увидимся в следующий вторник, – сказал консультант, когда мы покидали кабинет.

Следующий вторник.

Как будто это была самая обычная вещь в мире.

В следующий вторник моему Полу предстояло начать курс химиотерапии. Это должно было сработать. Просто обязано.

Глава 22

Луч надежды

24 апреля 2005

Я предупреждала Пола, что чрезмерное количество выпитого может спровоцировать приступ рыданий, но сама не вняла собственному совету. Пару дней спустя после визита в клинику, Пол с друзьями отправился на вечеринку, которую сам назвал чем-то вроде Тайной вечери. Я ужинала вместе с подругами, а примерно в половине одиннадцатого мы присоединились к Полу и его компании. Все были уже изрядно пьяны, и через два часа, когда кое-кто уже начал расходиться по домам, общее настроение изменилось. В начале вечеринка была шумной и веселой, но чем ближе к ночи, тем внимательней и заботливей становились наши друзья, и тем чаще бросали на нас жалостливые взгляды, ясно дававшие понять, как они переживают за нас. Пол порывался уйти, как только это началось, но они не хотели отпускать его и все пытались поплакать у него на плече. Не заливались слезами только те, у кого уже не было сил стоять на ногах.

В конце концов, мы с Полом умудрились сбежать от них, но общий эмоциональный настрой настиг и нас. Мы вдвоем забились в угол спальни, не в силах сдержать слез, и несколько часов, до половины пятого утра, не могли успокоиться. Пол всхлипывал сквозь рыдания:

– Они все думают, что я сильный, Линдс, но это не так. Нет. Я боюсь.

Мне было нелегко успокаивать его, потому что я сама чувствовала себя разбитой на кусочки, но я пыталась изо всех сил.

– Люди понимают, что это трудно, Пол, они знают, что это одна из самых тяжелых вещей в мире. Они видят, насколько это нелегко и, возможно, думают, что ты храбришься и делаешь вид, что все в порядке. Иногда можно поплакать, малыш, но ты должен быть сильным, ты должен настраивать себя на хорошее, мы будем бороться с этим, и мы победим.

Я прижала его к себе изо всех сил, но мы оба были раздавлены. На следующий день я пошла на работу выжатая, как лимон. Мне определенно нужно было вчера выпить, это было нужно нам всем, но нынешнее похмелье было тяжелее, чем обычно. Я отвратительно себя чувствовала, меня охватила слабость, и в довершение всего, у меня сбился цикл – была задержка на один день.

Не знаю, как я умудрилась пережить тот день, я еле-еле дотянула до вечера. Открыв свой ежедневник, чтобы уточнить планы на следующую неделю, я обнаружила, что допустила ошибку. У меня был не один день задержки, а целых три. Никогда прежде ничего подобного со мной не случалось. В этом отношении я всегда была точна как часы. Я не могла допустить даже мысли об этом, но все же… не забеременела ли я?

Я вернулась домой, и весь вечер мы с Полом просто смотрели телевизор. Я сидела рядом с ним на диване и думала: "Вот все, чего я когда-либо хотела. Свернуться клубочком на диване рядом с любимым человеком и смотреть субботнюю вечернюю программу по телевизору". Конечно, это не было из ряда вон выходящим желанием, но я знала, что за прошедшие несколько недель у нас уже не раз были моменты, когда даже такая мелочь казалась недосягаемой. Мы вынуждены были быстро научиться при малейшей возможности выбрасывать из головы все, что касалось больниц, рака, анализов и химии; дай мы этим мыслям малейший шанс завладеть нашими умами – и они тут же разрушили бы все.

Мы лежали на диване, а мои мысли все вертелись вокруг дат в моем ежедневнике. Неужели я бы не почувствовала, если бы забеременела? Я неважно себя чувствовала, но я просто довольно много выпила. О Господи! Если я действительно беременна, я же наврежу ребенку этим алкоголем! Все эти мысли промелькнули буквально за секунду, а потом заговорил тихий голос внутри меня: "Не будь дурой, Линдси – ты пыталась забеременеть в течение долгих месяцев, когда Пол был абсолютно здоров. Ты что, и правда думаешь, что через несколько дней после того, как ему поставили диагноз, за два дня до химиотерапии, у вас это вдруг получилось?"

Мне было нелегко скрывать все это от Пола, но я не хотела давать ему надежду, которая, возможно, сразу же разобьется. На следующее утро он проснулся с безумным желанием съесть сандвич с беконом. Я по-быстрому приняла душ, натянула на себя что-то из одежды и поехала в АСДА (сеть супермаркетов в Великобритании) – отличный предлог для того, чтобы купить еще и тест на беременность. Вернувшись, я сделала Полу сандвич и поспешила в туалет. Я раз двадцать перечитала инструкцию, с каждым разом убеждаясь, что тест действительно так прост в использовании, как мне показалось после первого прочтения. Извлеките тест из обертки. Снимите защитный колпачок. Помочитесь на тест. Подождите. Проверьте результат. Никаких скрытых трудностей, никаких причин, чтобы я допустила ошибку.

Подождать две минуты.

Самые длинные две минуты в моей жизни.

Проверить результат.

Снова проверить результат.

Проверить его снова, снова и снова.

Это явно была какая-то ошибка – тест был положительным, он утверждал, что я беременна! Я снова и снова прокручивала в уме этот момент. Теперь, когда все, наконец, стало ясно, единственное, что мне оставалось сделать – это стрелой слететь вниз по лестнице и предъявить тест Полу. Он посмотрел на меня в недоумении. Я поверить не могла, что он никак не отреагировал.

– Пол! – воскликнула я. – Ну же! Что скажешь?

– Что это? – спросил он, косясь на тест. – Что мне с этим делать? Для чего это?

До меня внезапно дошло, что, после такого огромного количества пройденных тестов, он решил, что это еще один анализ, который ему нужно сдать. Он думал, что это еще что-то из больницы!

– Пол, – тихо сказала я. – Этот тест не для тебя, а для меня.

Он беспомощно взглянул на меня.

– Для чего тебе этот тест?

– Это мой тест, Пол. Я сделала его, чтобы выяснить, не беременна ли я, милый. И оказалось, что да.

– НЕТ! – воскликнул он. – НЕТ! Не может быть! Ты беременна, Линдс? Да? Это правда?

Он взглянул на сигарету в своей руке и сказал:

– О боже, наверное, теперь нужно ее затушить, – но не смог сделать это сразу, потому что его руки ужасно тряслись. Ни один из нас не мог поверить тому, что мы видели.

Моей первой мыслью было, что обязательно нужно рассказать обо всем Трейси, у которой уже было двое детей. Когда мы приехали, они с мужем, казалось, целую вечность показывали нам отремонтированные комнаты в доме, но, наконец, все мы уселись в оранжерее. Я молча, не говоря ни слова, протянула тест своей старшей сестре.

Ее реакция была немедленной – и такой громкой!

– Я не могу в это поверить! Не могу поверить, Линдс!

– Ты думаешь, это точно, Трейс? – нервно спросила я.

– Ну разумеется! Они редко когда ошибаются. О, Линдси, это лучшая новость, которую я когда-либо слышала. Это то, что станет всех нас поддерживать, пока Пол будет лечиться, – сказала она, обнимая нас обоих.

Я тоже думала именно об этом. Это могло стать нашим счастливым талисманом, лучом света, который рассеет тьму. Боже, я так надеялась, что ничего не случится во время беременности. Все просто обязано было пройти гладко. Несомненно, мы не заслужили больше несчастий. Ребенок выбрал самое неожиданное время для того, чтобы появиться на свет, но на это определенно была своя причина.

Мы провели еще немного времени с Трейси и Крисом, но мне уже не терпелось поскорее покинуть их дом, потому что просто необходимо было срочно кое-что купить. И только когда мы уже сели в машину, я сообразила, что все местные магазины закрыты. Тем временем у меня появилось первое страстное желание беременной женщины – я хотела экземпляр журнала "Мать и дитя", причем немедленно.

Глава 23

Химиотерапия: обратный отсчет

26-27 апреля 2005

Через два дня после того, как я обнаружила, что беременна, Полу предстояло начинать химиотерапию. За день до начала курса лечения мы купили продукты, которые Полу можно было есть, и которые легко можно было принести в больницу, чтобы разбудить его аппетит.

Я начертила график и повесила его на холодильник, чтобы Пол мог видеть, когда будет проходить лечение и сколько времени оно займет. Ему нравилось, когда все было вот так спланировано, и он любил, когда я делала это для него.

Сверху на листке я написала "Обратный отсчет", ниже – "Осталось дней". Я проставила даты и количество оставшихся дней химиотерапии. Я записала уровень АФП после каждого анализа и отметила все визиты в госпиталь, которые были нам назначены. Первый 20-дневный цикл начинался во вторник, 26 апреля. Уровень АФП на тот момент был чуть меньше 24 000. Мы позвонили в клинику, чтобы подтвердить наличие свободной койки для Пола, и сестра сказала нам, чтобы мы не медлили и приезжали как можно скорее.

Нас встретила Дон, та же самая медсестра, что и в прошлый раз. Она была очень мила с нами и сообщила, что оставила для Пола боковую палату, где он будет лежать один, без соседей. У него снова взяли кровь на анализ, и еще около часа мы ждали врачей. Они огорошили нас известием, что сканирование и инъекции, которые следует сделать перед химией, назначены только на следующий день. Если их не смогут перенести на сегодня, химиотерапию нельзя начинать.

Пол был расстроен.

– Я психологически подготовил себя к этому, – сказал он. – Я не выдержу, если придется все отложить. Я хочу, чтобы этот рак сдох как можно скорее.

Он все сильнее нервничал, а я чувствовала себя виноватой, потому что в мою голову лезли иные мысли. Я ничего не могла изменить в ситуации с инъекциями, сканированием и химией, но я определенно могла бы найти в клинике сестру, которая сделает мне еще один тест на беременность. Было бы так здорово, если бы, посреди всего этого кошмара, удача улыбнулась нам. Я хотела, чтобы у Пола появился какой-то стимул или опора.

Отыскав медсестру, я объяснила ей, что мне необходимо сделать тест на беременность, чтобы удостовериться – беременна я или все-таки нет. Среди всей той информации о химиотерапии, что нам дали, было сказано, что беременным женщинам нельзя контактировать с пациентами во время отдельных видов радиоактивных процедур, поэтому мне было важно знать наверняка. Сестра оказалась очень любезной и сделала мне два анализа. Невероятно, но посреди всех наших треволнений, хотя бы что-то пошло так, как надо – оба анализа оказались положительными. Вместе с теми, что я сделала ранее, их было уже четыре, и все они дали один и тот же результат. Может быть, пора уже начинать мне самой верить в это?

Вернувшись к Полу, я узнала, что ему не повезло так, как мне. Сканирование и инъекция не могли быть сделаны раньше завтрашнего дня – и химия тоже не могла начаться до завтра. Пол был опустошен. Я не могу даже представить, каково это – собрать в себе все силы и приготовиться к этому ужасу только для того, чтобы услышать, что сегодня ничего не будет. Сестра, которая делала мне анализы, отвела меня в сторону и объяснила, что инъекция, которую завтра будут делать Полу, – радиоактивная. Мне нельзя будет подходить к нему в течение 9 часов, а затем в течение следующих двух-трех дней можно будет приближаться на расстояние не менее метра. Что за кошмар! Он будет словно в карантине. Как мы это переживем? Как я смогу скрывать от окружающих, что я беременна, если они придут навестить Пола и заметят, что я не подхожу близко к нему? Как я смогу успокаивать его, если мне нельзя к нему прикасаться?

Пол сказал, чтобы я не волновалась об этом – главное, чтобы с ребенком все было в порядке. Я спросила, не будет ли этот факт расстраивать его. Он помотал головой.

– В любом случае, Линдс, – добавил он, – я буду единственным парнем, который ходит по отделению химиотерапии с улыбкой на лице. Теперь у меня есть кое-что, о чем несколько дней назад я мог только мечтать. Я буду бороться ради этого ребенка, и я буду абсолютно здоров к тому времени, как он родится.

Мы поехали домой совершенно обессилевшие, и проспали остаток дня, а на следующее утро все началось заново. По дороге в Сент-Джеймс мы молчали или говорили о каких-то незначительных вещах. Полу предстояло сканирование с применением изотопа октреотида. Если результат окажется положительным (то есть если опухоль среагирует на него), то Полу будут проводить терапию с препаратами, мечеными радиоактивным изотопом октреотида, который нанесет дополнительный удар по опухоли. Это была та самая радиоактивная инъекция, поэтому, хоть это и выглядело странным, мне пришлось покинуть больницу в то самое время, когда я чувствовала, что больше всего нужна Полу.

Вечером я вернулась и привезла Полу картофель в мундире – я знала, что ему не нравится больничная еда, и, кроме того, мне необходимо было почувствовать, что я, несмотря ни на какие обстоятельства, делаю что-то для него. У него было много посетителей, и в числе прочих – его друг Пайд с семьей. Пол, как мог, поддерживал Пайда несколько лет назад, когда тот тоже боролся с раком. Я помню, как мы говорили тогда, какая же это ужасная вещь – рак, и как нам повезло; мы очень сочувствовали семьям заболевших. Что они должны чувствовать, когда перед ними нет четкой картины будущего, и все так неясно и неопределенно? Теперь же мы сами оказались на их месте. Борьба Пайда закончилась успешно – но у него была болезнь Ходжкина, и его лечили революционно новым методом с использованием стволовых клеток, который и помог ему победить.

Пол сидел, окруженный посетителями, на голове у него был охлаждающий шлем, похожий на странный защитный шлем в стиле хай-тек. Он выглядел таким ранимым, что мне смертельно захотелось обнять его. Он сказал, что первый час в охлаждающем шлеме был ужасен, ему казалось, что его голова вот-вот взорвется, но потом кожа головы потеряла чувствительность, так что, в конце концов, все стало не так плохо.

Меня словно ударили по лицу.

Все это было на самом деле.

Это действительно происходило с нами.

Это мой Пол сидел в постели, и в его вену была воткнута игла, по которой в организм поступало лекарство. В течение следующих трех дней он и эта капельница будут неотделимы друг от друга все 24 часа в сутки. Этот процесс нельзя будет остановить, и из-за него Пол будет очень плохо себя чувствовать; мы понимали, что это доведет его до крайней степени измождения, прежде чем, как мы надеялись, вернуть обратно к нормальной жизни. Но вернется ли он обратно? Сможет ли удержаться на краю? Мне нужно было гнать эти мысли прочь из своей головы. Мне ни в коем случае нельзя было мыслить негативно, поэтому я твердо сказала себе, что это сработает. Конечно же, сработает.

Было ужасно, что мне придется покинуть Пола; однако, благодаря тому, что время посещений было довольно гибкое, было уже около половины одиннадцатого, когда я, наконец, уехала. Отделение выглядело необычайно умиротворенно. Вернувшись домой, я попыталась думать о ребенке, о жизни, которая еще только растет, вместо того, чтобы думать о жизни, которая находится в опасности. Сеанс химии должен был приостановиться около половины первого ночи, чтобы дать Полу возможность избавиться от жидкости, закачанной в его организм. Он сказал, что выйдет на улицу подышать свежим воздухом и позвонит мне оттуда. Я сидела без сна, ожидая его звонка, и примерно без четверти час он позвонил. Он сказал, что сидит на скамеечке в больничном дворе, в полной темноте, и курит. Я вспомнила, как когда-то видела человека, который курил, стоя возле больничных дверей, с капельницей в руке, и как я возненавидела это зрелище. Теперь я смотрела на это с другой стороны, и считала, что Пол имеет право на свои маленькие удовольствия. Кроме того, доктора сказали, что болезнь Пола никак не связана с курением, и что попытка бросить курить сейчас будет для него большим стрессом и может привести к обратным результатам.

Я легла спать в одиночестве, но мне не спалось. Мне нужно было чем-то занять свои мысли, поэтому я решила, что утром куплю еще один тест на беременность. Они были для меня как талисманы на удачу, и я уже собрала небольшую коллекцию. "Пожалуйста, Господи", – думала я, – "пусть и этот тоже окажется положительным, и тогда я приму это как знак свыше и буду знать, что все у нас получится".

Глава 24

"Бедняжка Пол"

Апрель – май 2005

Очередной тест снова оказался положительным! Я поспешила в больницу сразу, как только сделала его – это был уже шестой по счету тест. Пол в тот день был в довольно хорошем настроении, но отчаяние потихоньку начинало овладевать окружающими его людьми. Ники позвонила мне, рыдая в телефонную трубку – ее маленький Пол выглядел таким беспомощным. Она рассказала, что все время думает о тех временах, когда он был еще ребенком, и она присматривала за ним; ей безумно хотелось, чтобы сейчас у нее была возможность сделать хоть что-то для него, уладить все его проблемы. Успокаивая ее, я умирала от желания рассказать ей новость о том, что у нас будет ребенок, но все же решила подождать до тех пор, пока не буду хотя бы на третьем месяце, на случай, если что-то пойдет не так. Я не хотела в такое время стать причиной разбитых надежд наших близких.

Дон, медсестра, уже была в палате и помогала Полу надевать охлаждающий шлем. Мы немного поболтали с ней, и к взаимному удивлению выяснили, что 11 лет назад обе работали в одном и том же салоне. После того, как его посетители ушли, Пол уснул. Я сидела рядом и смотрела на него – на моего чудесного мальчика. Он был прекрасен. Я старалась не обращать внимания на капельницы, иглы и прочее медицинское оборудование. Все это находилось здесь лишь временно, и предназначалось исключительно для того, чтобы моему Полу стало лучше. Через год в это же время он будет уже абсолютно здоров, и мы вместе с нашим ребенком будем одной счастливой семьей. Несомненно, нам предстоит адская битва, но наше будущее того стоит – и мы сможем пройти через это.

Примерно через час Пол начал ворочаться, и через некоторое время проснулся в сильном волнении. Может быть, он не осознавал, где находится, а может, просто слишком резко проснулся, но он начал буянить. Он выпрыгнул из постели, схватил одноразовую чашку, помочился в нее, а затем обмяк и затих. Он сидел на краю кровати, о чем-то глубоко задумавшись, и я видела, что ему нехорошо. Неожиданно по телевизору началась реклама Ronseal ("Делает именно то, что написано на упаковке"). Эти ролики всегда веселили Пола, и даже сейчас он вдруг неожиданно начал хихикать, и плохое настроение мигом улетучилось. Я обожала это свойство его характера – настроение Пола могло измениться от депрессии до ощущения бесконечного счастья за секунду. Он был необычайно мужественным, и я так сильно его любила. Я уехала домой около 11-ти вечера, а без четверти час раздался звонок со скамейки для курильщиков. Впоследствии мы проделывали этот своеобразный ритуал всякий раз, когда у Пола была химия.

На следующий день Полу предстояло возвращаться домой, так что это был отличный день. Его первый трехдневный курс химии закончился. Правду говоря, я была шокирована, когда приехала, чтобы забрать его. Его лицо раздулось, словно его накачивали насосом. Он ужасно хотел поскорее оказаться дома, но его ноги были тяжелыми из-за всей жидкости, что скопилась в организме, и плохо слушались. Выяснилось, что за три дня за счет закапанных ему лекарств Пол набрал почти 10 килограммов. В тот день он был в отделении звездой в охлаждающем шлеме – в то время, как другие пациенты не выдерживали дискомфорта и отказывались от него через 10 минут, Пол носил шлем по 4-5 часов в день, что наглядно доказывало, как сильно он любил свои волосы. Это был очевидный успех, и я радовалась тому, что у Пола есть повод гордиться собой.

Мы очень сильно нервничали, подготавливаясь к тому, что нам придется делать дома. Мысль о том, что там рядом с нами не будет ни одной медсестры, и мне придется справляться со всем самостоятельно, пугала меня. Я записала названия всех его лекарств – аллупуринол, глицерофосфат магния, метоклопрамид, дексаметазон. Еще не так давно я даже не подозревала, что они существуют, но очень скоро эти названия сами собой стали слетать у меня с языка. Это был другой мир и другой язык. Пол снял свой охлаждающий шлем на 45 минут раньше, потому что ему очень хотелось домой. Когда мы, наконец, добрались до нашего дома, я явственно почувствовала, с каким облегчением он переступил порог. Он всегда любил домашний уют, и, оказываясь дома, на самом деле быстрее восстанавливался после химии. Я подошла к расписанию на холодильнике и отметила маркером еще один завершившийся день лечения. Следующим важным пунктом был восьмой день, когда Полу предстояли инъекции блеомицина.

Первая ночь дома оказалась не такой простой, как я надеялась. Я думала, что Пол просто уснет, но за всю ночь он ни разу не сомкнул глаз – ему было плохо. Я тоже не могла заснуть, переживая за него. Он встал в восемь, потому что настало время принимать лекарство, и сразу почувствовал себя лучше. Так продолжалось пару дней, а потом ему внезапно стало еще хуже.

– Я чувствую себя, как кусок дерьма, Линдси, – сказал Пол. Я чувствую, что меня вот-вот стошнит, но ничего не происходит. Пусть бы меня уже стошнило или прошли эти позывы к рвоте; это так дерьмово – торчать где-то посередине. А еще мои пальцы – их кончики потеряли чувствительность.

Это был один из побочных эффектов, которого мы боялись больше всего, потому что он мог повлиять на его игру в снукер. Боже мой, он ведь был уверен, что однажды вернется к столу.

Каждое утро он просыпался очень рано, и большую часть дня просто лежал на диване. В понедельник был банковский выходной, и он прилип к телевизору, наблюдая за игрой Мэтью Стивенса в финале ЧМ 2005; они всегда были очень близки, еще с тех пор, как вместе начинали играть на ранних турнирах, а их отцы арендовали им гостиницы. Мы собирались поехать и поболеть за него, но Пол был не в состоянии перенести поездку, не говоря уж о том, что мы не были готовы к тому вниманию, которое непременно обрушилось бы на нас. Это бы забрало у Пола все силы, а он не мог позволить себе сейчас впустую растрачивать энергию. В финале Мэтт проиграл 18-16. Пол рассказывал мне о сеансе химии, который он только что прошел.

– Если бы только кто-нибудь предупредил нас, что эти три дня будут иметь такие последствия, – говорил он. – Когда ты точно знаешь, что рак получает хорошую встряску, ты можешь сохранять оптимистический настрой. Это означает, что оно того стоит. Но я не вынесу больше плохих новостей, Линдс. Я бы смог выдержать, даже если бы ситуация стала ухудшаться, я знаю, что выдержал бы. Я ненавижу, что приходится иметь дело с этим "подождем и посмотрим, что будет".

Однако, ему приходилось с этим мириться – нам полагалось вернуться в Джимми только 4 мая, не раньше.

Я продолжала поддерживать Пола, не давая ему уйти в себя. Ему было очень плохо. Я часто говорила с Полом о нашем ребенке и старалась убедить его, что все обязательно сработает так, как надо. Через несколько дней мы снова поехали в больницу на первый курс блеомицина. Глядя на больничные карточки Пола, я вижу, что написали там врачи:

"Пол перенес первые дни химиотерапии очень хорошо. Не считая легких проблем со сном и небольшой тошноты, от которой он избавился с помощью метоклопрамида, его дела продолжают идти очень хорошо".

Я рада, что они так считали. Может быть, Пол преуменьшал свои симптомы, когда его о них спрашивали, однако "очень хорошо" – это вовсе не то, как он себя чувствовал.

В тот же день он получил результаты сканирования, которое показало, что нет смысла добавлять изотоп октреотида в смесь лекарств; врачи решили просто продолжать первоначальное лечение. У Пола не было к этому какого-то определенного отношения. С одной стороны, он надеялся на появление чудесного лекарства, но с другой – не хотел, чтобы его самочувствие еще больше ухудшилось из-за приема ненужного препарата. Мы словно блуждали по лабиринту. У нас было столько вариантов выбора, но большинством из них нам не дали воспользоваться. Мы понятия не имели, движемся ли мы вперед или откатываемся назад. В больнице весь мир был перевернут с ног на голову, а Пол ждал от меня, что ради него я наведу в этом мире порядок.

Существуют вещи, которые в повседневной жизни вы никогда не принимаете во внимание – настолько они несущественны для здорового человека. Однако для больного раком это настоящий кошмар. Впервые мы столкнулись с этим, когда однажды утром Пол проснулся, в мучениях сжимая лицо руками.

– Пол! – воскликнула я. – Что такое? В чем дело?

Он не мог говорить, пока волна боли немного не схлынула.

– У меня чертовски болит рот и горло, Линдс, и я чувствую, что весь горю.

Оказалось, что дело в его зубе мудрости, который начал резаться. Острая боль отдавалась даже в горле – мы молились только, чтобы дело не закончилось тонзиллитом. Температура у Пола поднялась до 37,7, и я перепугалась, что он подхватил инфекцию. В разгар химиотерапии это было бы ужасно. По счастью, как раз в этот день ему предстоял амбулаторный осмотр, так что отец отвез его в больницу. По возвращении домой Пол сказал, что ему рекомендовали просто наблюдать за тем, что происходит. Зная, как он ненавидит лежать в больнице, я гадала, сказал ли он им правду о том, как все плохо на самом деле.

Вечером мы уселись, чтобы посмотреть телевизор – я помню, что шли Soap Awards, а Пол обожал свои мыльные оперы. На ужин у нас была рыба с картофелем во фритюре. Пол был не похож сам на себя, он был молчалив, и временами его била дрожь. В какой-то момент он встал и взял градусник, чтобы измерить температуру.

– Линдс, – возвращаясь, тихо сказал он, – она поднимается. Уже 38.

Я знала, что он и слышать этого не захочет, но все равно сказала, что нам нужно позвонить по телефону неотложной помощи.

– Я туда не поеду! Я не собираюсь там оставаться! – запротестовал он, но в итоге вынужден был подчиниться. А доктор сказал то, чего он так не хотел слышать – что ему немедленно нужно приехать в больницу.

Я пронеслась через весь город не хуже машины скорой помощи. Полу сказали, что ему придется оставаться в больнице от двух до семи дней, и что ему поставят капельницу с антибиотиками. Казалось, он совершенно выдохся, а я гадала, поймет ли он когда-нибудь всю серьезность того, что с ним происходит. Знал ли он вообще, с чем именно борется? Было ли ему известно, что малейшая инфекция может сильно навредить ему, и это может оказаться необратимым? Я была расстроена.

– Речь вовсе не о том, чтобы оставаться в собственной постели, Пол, – хотелось крикнуть мне. – Речь идет о твоей жизни и смерти!