355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лина Озерова » Мой любимый враг » Текст книги (страница 6)
Мой любимый враг
  • Текст добавлен: 26 августа 2018, 19:00

Текст книги "Мой любимый враг"


Автор книги: Лина Озерова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

В оставшиеся до отъезда два дня отношение Владика к Ларисе развивалось в темпе стремительного крещендо. Он уже не скрываясь смотрел на нее влюбленными глазами, все время был рядом, готовый помочь, поддержать, выполнить любое поручение. Даже Алла, наконец, заметила эту влюбленность, но на нее она большого впечатления не произвела.

– Жалко мне его, – как-то призналась она Ларисе. – Ты ведь в него влюбиться не сможешь?

Лариса на это ничего не ответила.

– Не сможешь, – кивнула Алла. – Конечно. И у него это пройдет. Если не заострять и не влезать в душу.

Как бы то ни было, Алла Владика не подкалывала и не вышучивала, просто все проявления его чувства к Ларисе оставляла без внимания. Мудрый маленький психолог…

В последний перед отъездом вечер Лариса в одиночестве сидела за чашкой кофе в маленьком баре над обрывом, у самой балюстрады, и любовалась открывающимся отсюда видом на океан. Но одиночество ее длилось недолго.

Сзади послышались шаги. Некто на секунду остановился, потом направился к Ларисиному столику. Когда этот некто подошел почти вплотную и встал у. нее за спиной, Лариса, не оборачиваясь, спросила:

– А где Алла?

– Спит, – ответил Владик. – Дрыхнет без задних ног.

Лариса соизволила обернуться и через плечо насмешливо посмотрела на Владика:

– А ты что же? Не устал?

– Нет, – Владик насупился. – Пожалуйста, не надо обращаться со мной как с ребенком.

Она тут же сменила тон и мягко улыбнулась:

– Извини.

Владик поставил свою чашку кофе на столик и присел рядом с Ларисой. Какое-то время они молчали. Светила полная луна, золотая, какая бывает только в южных широтах, и по океану бежала лунная дорожка.

Лариса мечтательно вздохнула:

– Как красиво… Сколько раз это видела, и все равно – просто дух захватывает!

Владик взглянул на нее. В сумерках глаза его казались совсем темными, и выражение их невозможно было разобрать. Интересно, о чем он думает? Впрочем, Лариса, кажется, догадывалась, о чем. Но надо его еще немножко подтолкнуть…

И опять в ней словно бесенок какой-то поселился. Лариса еще раз вздохнула, опустила ресницы и тихо сказала:

– А может быть, сегодня я просто более восприимчива к красоте. Ведь многое зависит от того, с кем ты на это смотришь. А тебе… Тебе нравится здесь?

Взмах ресниц, быстрый взгляд – и ресницы опять целомудренно опустились. Но этот взгляд свое дело сделал, Владика словно обожгло.

– Да… – пробормотал он, – да. Но… Мне кажется, это только потому, что ты рядом.

Владик запнулся, посмотрел на Ларису, словно испугавшись, что она прервет его.

Лариса молчала.

Уловив в ее молчании нечто вроде поощрения, Владик продолжил горячо и сбивчиво:

– Мне кажется, что это все придумано только для тебя. И вечер, и луна, и океан…

Он замолчал, потом тихо добавил:

– Если это все настоящее.

– Да?

– Так не бывает. Если я закрою глаза, то все исчезнет.

Лариса наклонилась к нему:

– Все. Но только не я. Протяни руку, коснись меня. Видишь? Я настоящая, я здесь, я с тобой.

В ее голосе была теплота, и томность, и еще что-то такое, чему нет названия и что заставляет мужчин терять голову. Владик смотрел на нее как завороженный. И тогда она приблизила свои губы к его губам…

Потом они спустились в парк. Лариса взяла Владика под руку, и они шли, прижавшись друг к другу, по освещенным дорожкам. Но, как известно, ночью луна лучше всего смотрится не с освещенной дорожки, а из запущенного, совершенно безлюдного уголка парка, заросшего роскошной южной растительностью. Именно в этот уголок Лариса и привела своего спутника…

Примерно через полтора-два часа они поднялись на лифте на Ларисин этаж, номер Владика и Аллы был этажом ниже. Прощальный поцелуй в дверях – здесь, при свете, Лариса исподтишка внимательно наблюдала за Владиком: глаза закрыты, на лице блаженно-отсутствующее выражение. Да, он сейчас совсем ничего не соображает, целиком в ее власти… Скажи она ему «прыгни из окна!» – и он прыгнет. Все сделает. И теплая волна удовлетворенного самолюбия – новое, но не неприятное чувство – прокатилась по Ларисиной душе.

Высвободившись из Владиковых рук, она отстранилась и отступила на шаг:

– Ну все, все. До свиданья.

Владик взял ее руки, склонился над ними, целуя каждый пальчик. Этот жест изменил все. Ларисе чуть дурно не сделалось: точно так же целовал ей руки отец Владика, давно, в той, другой жизни… Она быстро выдернула ладони и шагнула назад, в дверной проем:

– Все, иди, иди.

Он попытался ее удержать, но она решительно развернула его и мягко подтолкнула в спину:

– Иди. До завтра.

И быстро закрыла дверь.

Первым делом Лариса скинула туфли, потом стянула через голову платье и отправилась в ванную. Прямо с порога встретилась взглядом в зеркале со своим отражением. С той стороны стекла на нее смотрела бледная женщина с горящими на щеках красными пятнами, с припухшим ртом и растрепанными золотистыми волосами. Глаза смотрели жестко и настороженно, а может быть, так казалось из-за расширенных черных зрачков, заполнивших почти всю радужку.

Господи, что она делает! Зачем она морочит голову этому мальчику? Ведь он влюблен в нее, по-настоящему влюблен. И, когда он узнает, что с ним будет?.. Лариса лихорадочно облизала губы, они чуть саднили после неумелых Владиковых поцелуев. Взяла с полочки щетку и стала расчесывать – вернее, нещадно драть – спутавшиеся волосы. Было очень больно, но боль приносила облегчение.

Потом ее настроение как-то вдруг переменилось. «А что, собственно, такого? – цинично подумала она. – Как говорил волшебник у Шварца, влюбляться полезно». В конце концов, когда ей было столько же лет, сколько Владику, ее никто не пожалел, с ней никто не посчитался. В свое время из-за этого мальчика ее выбросили как ненужную вещь. Андрей предпочел его ей. Ну так вот, пусть сейчас они за все заплатят! И Андрей, и его сын. Пусть получат сполна!

И вообще, она не виновата. Владик сам в нее влюбился. Она не соблазняла, просто чуть-чуть поощрила, немного подтолкнула события. А слишком далеко заходить она не собирается. Завтра группа возвращается в Москву, а уж дома она постарается с Владиком не встречаться. В таком возрасте страдания из-за девушек, конечно, очень остры, но долго не длятся. Помучается месяца два-три и успокоится…

Глава 9
Брат и сестра

Поднявшись по узкой винтовой лестнице на верхний этаж, Люк помедлил немного на крошечной площадке, изучая таблички с именами. По правде говоря, таблички эти были ему уже давно и хорошо знакомы, но он все равно читал их каждый раз, когда приходил к сестре.

На площадку выходили три двери; на одной из них красовалась белая панель с броской черной надписью: «Николь де Бовильер, художественная фотография». Люк взялся за ручку, дверь была незаперта. Он толкнул ее, – за дверью была неожиданно большая (после тесноты лестничного пространства) комната. Тут стояли фотокамеры, прожекторы, лампы дуговые, шторки, ширмы на колесах – словом, все то, что и должно быть в настоящей фотостудии. Плюс ко всему стеклянный потолок – Николь хотела добыть под студию комнату именно со стеклянным потолком, а она умела находить и получать то, что ей нужно.

– Эй! – негромко сказал Люк. – Есть здесь кто-нибудь?

Нет ответа.

– Николь, ты здесь? Если здесь, отзовись!

Опять тишина.

Люк прошел вперед, обогнул большую бархатную ширму, отгораживавшую левую половину комнаты, и увидел сестру. Николь стояла, склонившись над низеньким столиком, словно и не слышала, что к ней обращаются.

– Николь!

– Ш-шш! – сказала она, не оборачиваясь. – Не сбивай!

Слегка обескураженный, Люк подошел ближе и заглянул через плечо Николь.

На столике, среди лоскутов светлой и темно-серой материи стояла бутылка темного стекла с неровно отбитым горлышком. В горлышко был вставлен вытянутый кусок колючей проволоки, за одну из колючек зацепилась нитка длинного жемчужного ожерелья. Люк узнал этот жемчуг – розовое ожерелье их покойной матери, фамильное и жутко дорогое. Николь сделала какое-то странное движение руками, потом отступила на шаг и пробормотала:

– Вот так, кажется, ничего.

Она явно говорила не с Люком, а сама с собой. Люк решил еще раз заявить о своем присутствии. Он громко хмыкнул – чуть ли не в ухо сестре – и спросил:

– Это что такое?

Николь наконец соизволила обернуться:

– А ты как думаешь?

– Ну… – ее фантазии всегда ставили тугодума Люка в тупик. Ничего, кроме битой бутылки, почему-то соседствующей с фамильной драгоценностью, он перед собой не видел. Сочетание, на его взгляд, крайне дурацкое, но скажешь такое Николь – засмеет.

Николь выжидательно смотрела на брата.

– Ну… – еще раз начал Люк, мучительно пытаясь хоть что-нибудь придумать, – ну… Какая-то абстракция?

Николь презрительно фыркнула:

– Да уж! Неужели не ясно? Это символ!

– Символ чего? – Люк виновато смотрел на нее, и выражение глаз у него было как у побитой собаки.

– Это будет фотокартина, – сжалилась над ним Николь. – Называется «Гибель принцессы Дианы».

Люк только изумленно вздохнул. Николь пожала плечами:

– Что, неужели совсем непонятно?

– Честно говоря, не очень… А Диана-то где?

Николь хотела отпустить очередную колкость, но потом сменила гнев на милость и коснулась пальцем жемчужного ожерелья:

– Вот.

– А-а, – протянул Люк. – А колючая проволока, значит, Доди?

– Ну! Серый цвет – туннель, разбитая бутылка – машина, – пояснила Николь для глупого братца. Что ж делать, если у Люка отсутствует даже намек на фантазию!

Люк еще раз осмотрел будущую фотокартину, потом взглянул на Николь и робко заметил:

– Тогда бутылка должна быть разбита вдребезги…

– Ничего, и так сойдет!

Николь включила небольшой софит. В мертвенно-синем свете абстракция показалась Люку совсем уж несимпатичной, но на этот раз он благоразумно воздержался от высказывания своего мнения.

– Ты прямо сейчас собираешься это снимать? – поинтересовался Люк.

– Да нет, могу отложить. А что случилось? – Николь продолжала пристально разглядывать свой шедевр.

– Я хотел бы поговорить с тобой. Обсудить одно… ну, в общем, одну вещь.

Николь выключила софит и обернулась к брату:

– Догадываюсь. Что ж, давай поговорим.

Она вышла из-за ширмы и направилась в уголок мастерской, где было оборудовано нечто вроде гостиной. Люк поплелся за ней.

– Кофе хочешь?

– Давай.

Пока Николь возилась с джезвой и спиртовкой (хотя в мастерской были и газ, и электричество, почему-то варить кофе на доисторической спиртовке у художников считалось «шиком»), Люк старательно собирался с мыслями. И лишь когда они оба устроились на мягком кожаном диване с кофейными чашечками в руках, Люк приступил к волнующей теме. Так и не придумав деликатного подхода, он сразу взял быка за рога:

– Мы едем в Москву. Отец сказал мне, что уже заказал билеты.

Рука Николь непроизвольно дернулась, и коричневая жидкость пролилась на джинсы. Николь поставила кофейную чашечку на низенький столик перед диваном и сказала на удивление спокойно:

– Да, я знаю.

Люк поперхнулся от неожиданности:

– Знаешь? Давно?

– Мы обсудили это с отцом вчера.

Обсудили вчера! И даже не сочли нужным пригласить его на это обсуждение! От обиды круглые глаза Люка стали еще круглее, а нижняя губа сама собой выползла вперед. Николь коснулась его плеча длинными холеными пальцами:

– Люк, дорогой. Отец собирается жениться, и вполне естественно, что он хочет познакомить нас с нашей будущей мачехой. А также показать нам страну, откуда она родом. Мы решили, что будет лучше, если сначала мы все съездим в Москву, а потом она приедет сюда.

– Решили без меня?

– Ну, Люк! – Николь мило улыбнулась. – Я сказала отцу, что лучше сама с тобой поговорю. Хотела позвонить тебе вчера вечером, но закрутилась. Так что ты зашел очень кстати.

– А если бы не зашел?

– Тогда я бы позвонила. Уж поверь, без тебя мы никуда бы не двинулись. Кстати, отец сказал, на какое число заказал билеты?

– На двадцатое июня.

– Отлично!

– Но… Но почему так скоро?

– А чего тянуть?

– Но это… – Люк хотел сказать, что это просто неприлично, они только что похоронили мать, а теперь сразу едут знакомиться с будущей мачехой, но Николь перебила его:

– Честно говоря, это я уговорила отца не откладывать визит в Москву.

Люк сразу вспомнил, как совсем недавно Николь, сжав губы в тонкую ниточку, цедила: «Ноги этой русской здесь не будет! Ни сейчас, ни через год, никогда!»

– Но зачем? – вырвалось у него. – Зачем? Я ничего не понимаю!

– Разве тебе не хочется там побывать? Правда, сейчас Россия уже выходит из моды, но все равно интересно.

– Интересно? Но ведь ты… Ты же всегда считала, что связь отца с этой женщиной – оскорбление не только матери, но и нас всех, – Люк смотрел на сестру с отчаянием.

Она сидела, откинувшись на спинку дивана и положив ногу на ногу, прямая, как натянутая струна. Лицо ее ничего не выражало, загадочен был и взгляд темных глаз, брошенный искоса на брата из-под полуопущенных густых ресниц.

– И вдруг ты так легко соглашаешься на эту поездку! Не понимаю, – вид у Люка действительно был крайне растерянный. – Зачем нам туда ехать? По-моему, стоит показать отцу, что мы его не одобряем…

При этих словах брата по губам Николь скользнула усмешка. Скользнула и исчезла, но Люк заметил и растерялся еще больше:

– Николь… Ты что-то от меня скрываешь?

Если бы кто-нибудь сейчас мог видеть эту парочку, страшно бы удивился – до того брат и сестра непохожи были друг на друга. Люк, светловолосый, немного рыхлый, неуклюжий, с круглым добродушным лицом и такими же круглыми честными глазами, на первый взгляд производил впечатление безнадежной рохли, и это впечатление вполне подтверждалось и на второй взгляд, и на третий. Николь же, несмотря на вроде бы спокойную позу, вся была стремительность, вся – действие. Высокая, яркая, гибкая, с коротко подстриженными темными волосами, она, казалось, присела лишь на секунду и в любой момент готова сорваться с места. Нет, в ней не было ни капли суетливости, но угнаться за Николь еще никому не удавалось.

И точно – в следующую минуту она вскочила с дивана и заходила по комнате.

– Я ничего не собираюсь от тебя скрывать, – Николь достала из нагрудного кармана рубашки изящный портсигар – подарок матери – и наклонилась к столику, чтобы взять зажигалку. Люк заметил, что пальцы сестры слегка дрожат. – Наоборот, ты – единственный, кому я могу полностью довериться.

– Ну?

– Послушай, Люк, – Николь опять опустилась на диван и обняла брата за плечи, – я подумала и решила, что нам нет смысла противиться отцу. Он все равно сделает так, как хочет. Поверь, этой связи слишком много лет, чтобы мы могли здесь что-либо изменить.

– Но…

– Не перебивай, дослушай до конца. Какой смысл отказываться от поездки?

– Но мне казалось… – опять попытался высказаться Люк.

– Не важно, что тебе казалось. Я решила, что мы с тобой не только должны поехать, но нам следует вести себя как можно деликатнее.

– Как?

– Деликатнее, – повторила Николь.

Странно, подумал Люк. Деликатность – слово из лексикона отца, и оно меньше всего подходит его своенравной сестрице. Николь могла быть дерзкой или обворожительной, холодно-вежливой и безупречно-светской, но деликатной – никогда. Обычно она вообще мало обращала внимание на чувства других людей.

– В конце концов, нам-то чем мешает отцовская новая жена? – убедительно сказала Николь. – Ведь замок и земли она все равно не унаследует, в будущем они по закону перейдут к тебе. Даже если вдруг у них кто-нибудь родится, что маловероятно. Все-таки она уже не первой молодости.

Люк с сомнением посмотрел на сестру:

– Но ведь наша семья владеет еще кое-чем. Акции, другие ценные бумаги… А дома в Париже, о них ты забыла?

Ресницы Николь дрогнули. Но через мгновение она подняла глаза и честно посмотрела в лицо брату:

– Что ж делать, этим придется поделиться.

Тут Люк совсем растерялся. Чтобы Николь так просто согласилась выпустить собственность из своих изящных цепких ручек – раньше за ней подобного не водилось!

– Надо просто проследить, чтобы брачный договор был составлен как надо нам, то есть с учетом всех наших интересов, – пояснила Николь.

– Значит, теперь ты женитьбу отца одобряешь?

Люк смотрел на сестру, совершенно сбитый с толку. Николь – любимица матери, похожая на покойную графиню и лицом, и характером, так легко согласилась принять ее заместительницу! А ведь совсем недавно она чуть ли зубами от злости не скрипела при одном только упоминании «этой русской потаскухи».

– Повторяю, – терпеливо сказала Николь, – мы все равно ничего не можем с этим поделать. А кроме того… Тебе никогда не приходило в голову, что эта русская мадам – в сущности, наименьшее зло, какое может с нами случиться?

– В смысле?

– Очень просто. Если наш папочка не женится на ней сейчас, то через пару-тройку лет его может заарканить какая-нибудь молодая особа. И вот тогда нам и вправду придется туго. Тогда у него действительно могут появиться другие дети. Не говоря уже о том, что француженка – это тебе не бесправная русская, она сумеет постоять за себя. Даже если детей не будет, она все равно потом оттяпает как минимум половину состояния. Так что пока отцовские матримониальные планы нам только на руку. Поэтому, дорогой братец, будь готов двадцатого числа вылететь вместе с нами в Москву. Ведь тебе для того, чтобы изображать любящего сына, напрягаться не придется?

Все-таки не удержалась от колкости. Николь давно догадалась, что Люк в глубине души чуть ли не боготворит отца, хотя внешне отношения между ними были более чем прохладные. Сама Николь этой любви ни понять, ни объяснить не могла. Отец казался ей слишком мягким, слишком непрактичным, слишком… В общем, слишком не похожим на ее мать. Вот с матерью Николь всегда прекрасно ладила…

Люк опустил голову, не зная, что сказать.

– Надеюсь, – выдержав паузу, договорила Николь, – ты сможешь выкроить среди своих важных занятий неделю-другую для знакомства с будущей родственницей?

Последняя фраза прозвучала уже как откровенная насмешка: Николь считала брата хроническим неудачником. Он мог бы стать кем угодно: политиком, адвокатом, врачом, – мог получить любое самое, престижное образование и потом сделать блестящую карьеру. Вместо этого Люк занялся изучением древних языков и вот уже почти десять лет корпел в библиотеках над пыльными, никому не нужными книгами. Конечно, Николь не отрицала – можно хорошо продвинуться, даже занимаясь наукой. Можно, если иметь на плечах подходящую голову. Но, очевидно, голова ее братца и для научной карьеры не годилась. Несмотря на то что Люку недавно исполнилось двадцать восемь, он до сих пор ходил в бакалаврах, каждый год все откладывая и откладывая защиту докторской диссертации.

Сама же Николь в свои двадцать пять была уже достаточно известна в богемно-художественных кругах. Начинала она как манекенщица – в первый раз Николь вышла на подиум почти десять лет назад, совсем юной. Приятельница Клотильды де Бовильер, владелица фирмы готового платья мадам Арно задействовала пятнадцатилетнюю аристократку в показе весенней коллекции. У Николь была броская внешность, и она обладала тем, что понимающие люди называют «стилем». Ее снимок с показа появился в одном из популярных женских журналов, потом стали поступать предложения от фотографов. Но карьера фотомодели Николь не привлекала. Она не хотела быть объектом съемки, она хотела творить сама.

Для начала она, по настоянию отца, поступила в Школу музея Лувра, на отделение «Дворцовое убранство». В этом элитном заведении училось много отпрысков старинных дворянских родов, обитательниц Шестнадцатого округа Парижа. Николь была одной из них. Правда, она не собиралась делить парижскую квартиру с отцом и сняла себе отдельное жилье – эту вот мастерскую, словно чувствовала, что посещение Школы – дело временное. И точно – надолго Николь не хватило. Честно говоря, дворцовое убранство ее нисколько не занимало. Потом она попробовала всего понемножку, но безрезультатно: ее не привлекли ни дизайн, ни моделирование, ни батик. Николь хотелось живого дела, хотелось жить, а не рассуждать о жизни. И она всерьез занялась фотографией.

Конечно, то, что ей не требовалось добывать средства к существованию, то есть тратить время на работу в рекламе, здорово помогало. Она могла создавать вещи некоммерческие, заниматься искусством для искусства и потом представлять эти вещи публике. На первых порах она сама устраивала себе выставки, оплачивая аренду помещения и работу галерейщиков, сама крутилась как белка в колесе, заводя нужные знакомства и «прикармливая» журналистов. Но через пару-тройку лет все это окупилось сторицей. Теперь Николь уже почти ничего не делала сама – ее приглашали поучаствовать в выставках, и журналы охотно печатали ее работы. Она, что называется, прочно «вошла в обойму», пусть не в главную, но – скажем так – в среднюю. Теперь заветной мечтой Николь была персональная выставка в большой галерее. Не обязательно сразу в Париже, можно начать и с какой-нибудь другой европейской столицы.

– Кстати, – сказала Николь, – надо будет мне в Москве как следует осмотреться. Вроде бы у русских сейчас в большой моде постмодернизм, и под этим соусом они съедят все, не поморщившись.

– Так ты эту «Диану» для них, что ли, приготовила? – сообразил Люк.

Николь пожала плечами:

– Разумеется. И у меня есть еще парочка замечательных идей. Так что совместим необходимое с полезным.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю