Текст книги "Мой любимый враг"

Автор книги: Лина Озерова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Лина Озерова
Мой любимый враг

Пролог

Открытая спортивная машина резко затормозила на подъездной аллее замка Сент-Эгнен-сюр-Шер. Распахнулась передняя дверца, и через секунду высокая черноволосая девушка уже бежала по посыпанной гравием дорожке. У входа ее ждал дворецкий, седой и почтительный, каким и положено быть дворецкому в старинном аристократическом замке.

– Здравствуйте, мадемуазель Николь. Очень рад вас видеть. Жаль, что под родной кров вас привели столь печальные обстоятельства.

Девушка сбросила ему на руки светлый плащ и осталась в элегантном серебристо-сером костюме.

– Как мама, Огюстен?

Дворецкий печально склонил голову:

– Врач сказал, к ночи следует ожидать самого худшего.

Красивое лицо девушки на минуту исказилось, но она быстро взяла себя в руки:

– Неужели так скоро?

– Сожалею, мадемуазель Николь, но врач выразился вполне определенно.

– Отцу дали знать?

– Господин граф прибудет в Тур восьмичасовым поездом. Жан, шофер, встретит его на вокзале.

– А мой брат? Люк здесь?

– Мсье Люк приехал два часа назад и сейчас у постели вашей матушки.

Николь провела рукой по лбу:

– Почему вы не вызвали меня раньше? Дворецкий склонился еще ниже:

– Все произошло так внезапно. Мадам чувствовала себя вполне здоровой, еще два дня назад она собиралась съездить на неделю в Париж по делам благотворительности. Вчерашний приступ был для всех неожиданностью.

– Диагноз подтвердился?

– Господин Шарден, лечащий врач вашей матушки, констатировал инсульт и паралич.

Девушка с трудом сдерживала слезы.

– Мама в сознании? Она может говорить?

– С трудом. Но ее светлость уже несколько раз спрашивала о вас.

– Хорошо. Тогда я пройду прямо к ней.

Взбежав по неширокой каменной лестнице на второй этаж, – Сент-Эгнен был выстроен в одиннадцатом веке и поражал воображение скорее древностью, чем величием, – Николь быстро прошла через анфиладу низких мрачноватых комнат и остановилась у дверей материнской спальни.

Спальней графине долгие годы служила так называемая «королевская комната». По старинному обычаю все французские аристократы обязаны были устраивать в лучшей комнате замка спальню для короля, на тот случай, если Его Величество вдруг соизволит посетить своего вассала. А поскольку Франция давно уже жила без монархии, королевская спальня в Сент-Эгнене служила спальней хозяйке замка.

В большой комнате, обитой голубым шелком и оттого казавшейся какой-то нереальной, все окна были наполовину прикрыты тяжелыми синими портьерами. В огромном зеркале, стоявшем напротив дверей, отражалась широкая постель под шелковым балдахином, тоже синим.

С одной стороны постели сидела медицинская сестра, пожилая румяная женщина. Ее пышущее здоровьем лицо и полная фигура как-то не вязались с полутьмой этой призрачной спальни. Зато брат мадемуазель Николь, Люк де Бовильер, вполне вписывался в обстановку. Невысокий и худой, с вялыми чертами бледного анемичного лица, Люк тоже казался призраком, таким же нереальным, как и вся спальня, как и лежащая на постели седая худая женщина. Узкое аристократическое лицо с орлиным породистым носом утопало в подушках, поверх одеяла лежали руки со скрюченными пальцами, похожими на когти хищной птицы.

Девушка стремительно подошла к постели и взяла эти холодные пальцы в свои ладони, словно пытаясь отогреть их:

– Мама…

Сиделка встала и почтительно отошла в угол комнаты. Люк поднял голову и взглянул на сестру. В его голубых глазах не было ни скорби, ни волнения:

– Здравствуй, Николь. Вот и ты. Отец приедет только вечером, тебе сказали?

Но девушка словно не слышала слов брата. Она напряженно вглядывалась в лицо, покоившееся на подушках.

– Мама, ты узнаешь меня, мама?

Глаза старой графини медленно открылись.

– Николь…

Губы дрогнули, пытаясь изобразить улыбку.

– Николь… моя девочка…

– Да, мама, это я. Я приехала, как только узнала.

Лицо старой графини сморщилось, будто она хотела что-то сказать. Рука беспомощно дернулась. С невероятным усилием она, наконец, выдавила:

– Пусть они…

– Что, мама?

– Пусть все… выйдут. Я хочу говорить… только с тобой.

При этих словах сиделка тут же покинула комнату. Люк сделал было протестующий жест, но Николь гневно сверкнула на него черными глазами:

– Будь добр, подчинись маминому желанию.

И он сник и повиновался, как привык повиноваться сестре всегда и во всем. Плотно закрыв за ним дверь, Николь уселась на краешек постели и снова взяла руки матери в свои:

– Ну вот, мама, мы одни. Я слушаю тебя.

Умирающая смотрела так, словно хотела вложить в свой взгляд остаток жизни, еще теплящейся в ее немощном теле. Голос, напоминающий шелест сухой листвы в осеннем парке, прошептал:

– Твой брат… Он слишком робок и нерешителен. Только ты можешь… Николь…

Голос слабел, становился все тише и тише. Девушка наклонилась, теперь ее лицо почти касалось лица умирающей.

– Что, мама? Что?

– Николь… – Имя дочери как будто придало ей силы.

– Да, мама, это я. Я здесь, с тобой.

– Обещай… Дай мне слово… – От напряжения на белом лбу лежащей женщины выступила испарина. – Дай…

Девушка успокоительно погладила ее по руке:

– Все, что хочешь.

– Твой отец…

– Да?

– Нельзя допустить, чтобы он… опозорил… наследник Ротанов и Ла Треймулей… та женщина…

Умирающая тяжело дышала, каждое слово давалось ей с великим трудом. Но девушка, кажется, поняла, о чем речь.

– Да?

– Не позволяй ему жениться на ней. Все, что угодно… только не это. Обещай…

Женщина конвульсивным движением сжала пальцы дочери. Николь кивнула:

– Обещаю.

Но умирающей этого было мало:

– Поклянись… что не остановишься ни перед чем. Что сделаешь все… Все, что сможешь.

– Клянусь, что сделаю все, что смогу, – твердо сказала девушка.

– И ничто… слышишь, ничто не остановит тебя…

Красивое лицо девушки озарила мрачная улыбка. Вероятно, так улыбались древние жрицы, закалывая жертву на алтаре кровожадного языческого бога. Не колеблясь ни минуты, она повторила:

– Клянусь.

Во взгляде женщины мелькнуло торжество. Получив желаемое, она откинулась на подушки и последним усилием приподняла руку, чтобы благословить свое дитя. Но рука тут же безвольно упала на одеяло, взгляд затуманился.

Через полчаса все было кончено. Высокородная графиня Клотильда де Бовильер покинула сей бренный мир.

Часть первая
Никогда не говори «никогда»

Глава 1
Тень из прошлого

Не поднимая глаз от тарелки, Лариса вяло ковыряла ложкой покупной салат. Олег сидел напротив, за другим концом старинного дубового стола, над тарелкой с таким же салатом. Он всегда сервировал ужин в гостиной, а вечером и свечи зажигал, даже если еда была не бог весть какая, вроде гречневой каши с вареной колбасой или готового «оливье» из ближайшего магазина.

Большая комната в три окна, – такая большая, что кабинетный рояль, стоящий в углу, сразу можно было и не заметить, – эта комната казалась частью дворянской усадьбы прошлого века. Слева – рояль, справа – массивный резной буфет, на столе литые подсвечники, на стенах – чьи-то портреты и пейзажи в старомодных багетах… Словом, комната напоминала мхатовскую декорацию к «Вишневому саду».

Окна в этой громадной квартире были распахнуты настежь, но в них лился не аромат цветущих вишен, а тянуло запахом гари и бензина с Тверской. «Вот ведь и во двор окна выходят, а все равно дышать нечем, – подумала Лариса. – Что ж, центр – он и есть центр».

– Так что у тебя случилось? – спросил Олег. – Опять на работе неприятности?

– С чего ты взял?

– Ты же сказала.

Ах, да, вспомнила она. Действительно, что-то такое сказала. Когда она позвонила ему два часа назад и объявила, что хочет его видеть, он большой радости не выказал.

– Хорошо, но не сегодня.

– А я хочу сегодня, – заупрямилась она. – Давай встретимся сегодня. И лучше прямо сейчас.

– Ты же работаешь…

– Уже освободилась. Ну так как, встретимся?

Ей позарез надо было, чтобы ее кто-нибудь утешил.

На том конце трубки замолчали. И молчали довольно долго.

– Ну хорошо, – наконец нехотя уступил Олег. – Только приходи ко мне, я не могу отлучаться – жду важного звонка.

Олег жил в центре, на Маяковке. Первая Тверская-Ямская, пятнадцать минут пешком от Патриарших, где находился Ларисин офис. По дороге она зашла в магазин, прихватила кое-что из еды и бутылку сухого вина. Может быть, если немного выпить, а потом заняться с Олегом любовью, жизнь снова покажется сносной? По крайней мере это лекарство обычно помогало хоть ненадолго примириться с действительностью.

Но, похоже, сегодня заняться любовью не удастся. Олег не проявлял ни малейшего желания, мало того – все время поглядывал на часы.

«Важным звонком» оказался звонок школьной приятельницы – обладательницы стиральной машины «Индезит». Олег, ленивый, как все мужчины, периодически подбрасывал ей свое барахло для стирки. Не все ли равно, сколько в ней крутить… Вот и сейчас одноклассница сообщила, что можно приносить очередную порцию, она ждет.

Положив трубку, Олег сказал куда-то в пространство:

– У Светки муж поехал к знакомым. Вернется часа через три-четыре.

Это означало: ужин нужно в темпе сворачивать, и через полчаса – максимум через час – Лариса должна уйти. При муже одноклассница Светка чужое барахло в машине не прокручивала.

Они по-прежнему сидели друг напротив друга, но Олег уже явно напрягался. Его тарелка как-то незаметно опустела, а Ларисе, как назло, кусок в горло не лез. Она отодвинула салат:

– Все, больше не хочется.

Но уходить она пока не собиралась. Вдруг в Ларисе проснулась нормальная женская вредность, Вообще-то ей не свойственная. «Ты хочешь, чтобы я поскорее выметалась, а я нарочно время потяну, поиграю у тебя на нервах…»

Лариса встала, нашла свою сумочку, достала пачку сигарет. Потом опять села за стол, поставила перед собой пепельницу и медленно закурила.

Но Олег, против ее ожидания, не разозлился.

– Хочешь, пока куришь, посмотреть фотографии? – вдруг спросил он.

– Какие фотографии?

– Мне тут дочку нащелкали.

– Хочу, – без особого энтузиазма согласилась она.

Он прошел в кабинет и вернулся с, пачкой больших цветных снимков. Годовалая девчушка, курносенькая и лупоглазая, как все дети в таком возрасте, таращилась в объектив.

Лариса пробормотала:

– Миленькая какая…

– Я тоже так думаю, – Олег смотрел на девчушку с нескрываемой гордостью.

На паре снимков рядом с ребенком фотограф увековечил молодую женщину, тоже курносенькую, немного похожую на мартышку. Лариса повертела в руках фотографию:

– Дочка на твою жену похожа.

– Да? А там все говорят – на меня…

«Там» – это, очевидно, в семействе жены. От Олега, на Ларисин взгляд, девчушка ничего не унаследовала, но возражать Лариса не стала, он отец, ему виднее.

Формально Олег не был разведен, но фактически жил один. Лариса так и не поняла, что там у них с женой произошло. Разошлись они, кажется, еще до рождения дочки. А может быть, сразу после рождения. Олег говорил, что жена его бросила и ушла к другому, но Лариса в это не слишком верила. На собственном печальном опыте она убедилась, что жены уходят к другому только тогда, когда собственному мужу они уже совсем не нужны. Причем муж должен это наглядно продемонстрировать. Но у Олега Лариса ничего не спрашивала. Захочет – сам расскажет, а не захочет – и не надо. У нее своих проблем выше головы.

К Олегу Лариса прибилась рикошетом полгода назад. Правда, знакомы они уже несколько лет, когда турфирма «Орбита», где работала Лариса, сняла офис на Спиридоновке, Олег в качестве художника-дизайнера занимался офисным интерьером. Лариса ему еще тогда вроде бы понравилась, он ей – тоже, но отношения оставались чисто дружескими. Конечно, она старше на пять лет, но кто сейчас на это смотрит… И вот, наконец, прошлой осенью роман все-таки случился. Но какой-то вялотекущий: они встречались приблизительно раз в неделю, иногда ходили куда-нибудь, чаще сидели дома. Ужинали, трепались, а потом Лариса оставалась у Олега ночевать. У Ларисы ночевать нельзя – давно, сразу после развода с Костиком, она перебралась обратно к маме, в тесную двухкомнатную «хрущобу» на улице Подбельского. А у Олега – роскошные четырехкомнатные апартаменты, битком набитые всяким антиквариатом. То ли от деда ему достались, то ли от бабки – и об этом Лариса не спрашивала. Есть и есть, антиквариат ее особенно не интересовал.

Забрав из Ларисиных рук фотографии, Олег бережно спрятал их в пакет и отодвинул на угол стола.

– Ну так что все-таки у тебя случилось? – опять спросил он. Зачем спрашивает, ведь видно, что это его ни капельки не интересует.

Лариса улыбнулась и покачала головой:

– Да ничего. Просто захотела тебя увидеть. Тебе это неприятно?

– Очень приятно, но… – он кинул выразительный взгляд на часы. – Извини, Лора, но мне уже почти пора.

Она вздохнула и поднялась:

– Ну что ж, пора так пора. Пойдем. Проводишь меня до метро?

– Как всегда.

Проводив Ларису взглядом, – белый костюм ярким пятном мелькал в толпе, – Олег, насвистывая, быстро направился в сторону Миусской. Лариса его чем-то неуловимо раздражала. Вот вроде бы все при ней: и блондинка, и ноги что надо, и все остальное, и ведь не дура, а все равно – не то. Пресная она какая-то, огня нет, жизни нет. Вот сегодня вырядилась в белое, совсем стала какой-то… ненастоящей, что ли. Она ведь явно ждала, что он ее в постель потащит. Как же! Даже тени желания не возникло. В принципе, надо бы с ней расстаться по-хорошему, и чем скорее, тем лучше.

Олег взглянул на часы и прибавил шагу. Если Светкин муж задержится в гостях, они со Светкой не только постирают белье, но и успеют многое другое…

В метро Лариса привалилась спиной к двери, на которой было написано «Не прислоняться», и закрыла глаза, пытаясь удержать подступавшие слезы. Называется утешилась! Только еще хуже стало. Ох, не надо, не надо, не надо было идти к Олегу!

Не станет же она ему рассказывать, что утром к ним в офис неожиданно заявился Андрей Ростиславович Максимов, Андрюша, герой ее скандального студенческого романа и причина развода с мужем. Сколько же времени прошло с тех пор, как они расстались? Больше семи лет? Лариса горько усмехнулась: хоть перед собой-то не притворяйся, прекрасно знаешь, сколько. Семь лет и почти пять месяцев…

Но Олегу ничего этого не расскажешь. Не стоит «актуальному» любовнику рассказывать о чувствах к его предшественнику, пусть даже и много воды с тех пор утекло. Тем более что эти чувства, кажется, все еще живы… Или нет? Ну зачем, зачем она примчалась сегодня к Олегу? Зачем…

«Станция Белорусская», – радостно объявил приятный мужской голос. Лариса, очнувшись, быстро выскочила из вагона: ну вот, пожалуйста, села не в ту сторону. Теперь придется ехать через кольцо, в жуткой толпе.

Добравшись, наконец, с двумя мучительными пересадками до своей «Улицы Подбельского», Лариса вышла из метро и в нерешительности остановилась. Небо было таким ярким и синим, а солнце светило так ласково, что домой идти не хотелось. Но больше ей некуда было идти. Гулять здесь особенно негде: некрасивые улицы, застроенные пятиэтажками, глаз не радовали, а в парке еще сыро и грязно…

Лариса вздохнула и купила у какой-то старушки огромный букет сирени. Имеет она право хоть чем-то себя порадовать, хоть такой малостью! Ни Олег, ни те, кто были до него, цветов ей почему-то не дарили. Да если уж быть до конца честной, последние годы мужчины вообще ее не особенно баловали. Лариса с этим почти смирилась, но сегодняшний весенний день словно пробудил в ней воспоминание о той капризной и гордой красавице, какой она была когда-то и которая давно умерла, умерла… Уткнув лицо в ворох сирени, она горько усмехнулась. Если бы кто-нибудь десять лет назад сказал ей, какой она станет, она бы ни за что не поверила. У той Ларисы не было недостатка ни в цветах, ни в поклонниках.

В той, другой жизни – цветы дарил Костик, тогда он еще не был мужем, а только хотел на ней жениться. Почти каждый день Костик приходил с красными гвоздиками. Лариса же как раз красные гвоздики терпеть не могла, но сказать ему это долго не решалась. Потом все-таки сказала, и красные гвоздики сменили красные розы. И белые розы. Розы дарили ей и другие мальчики. А на день рождения, в ноябре, ее просто засыпали хризантемами, желтыми, белыми, лиловыми… В доме не хватало ваз, и цветы ставили в банки, в керамические кувшины, даже в стаканы. Веселые у нее были дни рождения!

Лариса с Костиком училась в одном классе. Тогда модно было после восьмого отдавать детей в специализированные классы – Лариса по настоянию мамы поступила в педагогический, в знаменитую экспериментальную школу на Преображенке. За это она маме до сих пор благодарна. Те два года до конца школы были самыми лучшими в жизни. По крайней мере самыми беззаботными – это точно. Какая у них была замечательная компания! Лучшие подруги Оля и Ленка, и Машка Малышева, маленькая и шустрая, никогда не унывавшая, и Борька Пчельников, так замечательно игравший на гитаре, и Сашка, которого все почему-то звали Хэнком, и Артем Веселкин, убежденный альпинист и спелеолог… А еще она сама, Лариса, и Костик. Костик влюбился в нее сразу, как только увидел первого сентября. А она не то чтобы влюбилась, но ничего не имела против. Конечно, Костика красавцем не назовешь, прекрасный принц из него не получился бы, парень как парень, невысокий, светловолосый, веснушчатый. Он заикался – чуть-чуть, самую малость, просто как будто спотыкался на некоторых словах. Как ни странно, именно этот недостаток придавал Костику своеобразный шарм. Что-то в нем было, в Костике. А может быть, виновата его улыбка, застенчивая и удивительно обаятельная… Словом, девушкам Костик очень нравился, и Ларисе это льстило.

К десятому классу компания уже не воспринимала Костика отдельно от Ларисы, а Ларису – от Костика. Их будущее было предрешено, и они, естественно, поженились, как только Ларисе исполнилось восемнадцать. Свадьбу играли прямо перед Новым годом, очень весело и шумно. А на Новый год поехали всей толпой к Малышевым на дачу, Машкин дед был известным конструктором, и у них была дача на Соколиной горе.

К двум часам ночи на даче дым стоял коромыслом. Борька влез с гитарой на стол и пытался изобразить то ли Элтона Джона, то ли Джона Леннона, Оля подражала Мадонне, а Костик затеял с Артемом длинный научный спор о только что обнаруженных останках царской семьи. Ларисе надоел этот сумасшедший дом, она накинула на плечи куртку и потихоньку выбралась на крыльцо.

Ночь была тихой и совсем не холодной. Постояв немного у двери, Лариса спустилась по ступенькам и пошла по тропинке, огибающей дом. Завернув за угол, она вдруг увидела на скамеечке под окном маленькую скрюченную фигурку. Машка сидела, подтянув колени к животу и уткнув лицо в ладони. Лариса подошла вплотную. Снег скрадывал шаги, и Машка ее не заметила. Тогда Лариса осторожно коснулась ее плеча:

– Маш, ты что? Что с тобой?

Машка резко вскинула голову, и Лариса от неожиданности отступила на шаг: Машкино лицо искривилось от ненависти. На скамейке сидела злобная маленькая фурия – еще немного, она кинется на Ларису и перегрызет ей горло. Но через секунду все прошло, и Машка стала обычной Машкой, веселой и всем довольной.

– Ничего, – сказала эта обычная Машка. – Просто там слишком накурено, вот и захотелось воздухом подышать. Пойдем в дом, а то простудимся.

Сколько Лариса потом ни убеждала себя, что ей все привиделось, этот случай накрепко засел в памяти. После Нового года жизнь покатилась по наезженным рельсам, Лариса училась на своем филфаке, Костик – на историческом, они по-прежнему собирались всей компанией чуть ли не каждый день… Вот только Машка стала появляться все реже и реже. Она отговаривалась ужасной занятостью: помимо факультета журналистики Машка еще работала в Останкино, делала репортажи в известной передаче. Репортажики были крохотные, но компания все равно Машкой гордилась. Одна Лариса подозревала, что не только в занятости дело, но развивать эту мысль ей совсем не хотелось.

Так бы, наверное, и тянулось это размеренное существование до сих пор, если бы в Ларисину жизнь не вошел Андрей Максимов. Точнее, если бы она сама не впустила его в свою жизнь…

Тогда она не то чтобы не понимала, что, уходя от Костика, уходит и от своих друзей, – она просто об этом не думала. Андрей заслонил все, она была больна, одержима им. Кроме Андрея ничего на свете для нее не существовало. А вот потом, когда Андрей ее бросил… Лариса вдруг обнаружила, что осталась совсем одна. Компания безоговорочно приняла сторону обиженного, страдающего Костика, и Ларису подвергли остракизму. Как сказала Машка, «ты сама это заварила, сама и выпутывайся. Может быть, наконец, поймешь, что чувствовал Костя».

Года два назад Лариса случайно узнала, что Машка и Костик поженились…

Матери дома не было. Когда Лариса вошла в квартиру, то сразу заметила белевший на телефонном столике листок бумаги. Записка гласила: «Уехала на концерт в Кратово. Вернусь, вероятно, поздно. Тебе звонил какой-то мужчина. Не представился, сказал, что перезвонит позже». И никаких тебе «целую», даже подписи нет. Вполне в стиле ее дорогой матушки. Однако, прочитав записку, Лариса в первый момент с облегчением вздохнула. Целый вечер в одиночестве, без бдительного маминого ока – просто подарок. Но какой же мужчина ей звонил? Интересно… Впрочем, ничего интересного. Скорее всего, очередной работодатель, помимо службы в «Орбите» Лариса подрабатывала переводами технических документов, она хорошо знала английский, французский и испанский.

Для порядка Лариса заглянула на кухню, открыла холодильник, увидела кастрюльку с супом и тут же его закрыла. Есть совсем не хотелось. Разве что чаю, но позже. Слава богу, что мамы нет, а то тут же принялась бы ее кормить. Приняв душ и завернувшись в старенький махровый халат бывшего ярко-зеленого цвета, она уютно устроилась в большом старом кресле и включила проигрыватель. Любимая пластинка – французские шансоны в исполнении Ива Монтана. Пластинка была старенькой, шестьдесят затертого года, голос Монтана прорывался сквозь треск и шипение, но все равно Лариса предпочитала ее современным компактам. Хотя музыкальный центр у них в доме имелся, – Ларисина мама была пианисткой, и талантливой, ученицей знаменитого Льва Оборина. Музыкальный центр, как и пианино, нужны были ей для работы. Был и компакт-диск Ива Монтана, но Ларисе казалось, что без этого треска и шипения старые песни потеряют половину своего очарования.

«О, Париж, – пел Монтан, – твои бульвары…» От сирени в синей стеклянной вазе – той самой сирени от метро – одурманивающий запах плыл по комнате. Голос Монтана звучал приглушенно-интимно, таким голосом шепчут слова любви в лиловых весенних сумерках. И Ларисе хотелось не в Париж, в принципе, она могла бы поехать туда в любое время, ей хотелось именно лиловых романтических сумерек, сирени, которую бы не она сама себе подарила, и слов, которых ей уже давно никто не говорил. Так давно, что Лариса почти забыла, как это бывает…

Песенка оборвалась, осталось только шипение. Лариса с неохотой вылезла из недр кресла и подошла к столу, на котором стоял проигрыватель. Перевернув пластинку, она хотела было вернуться на свое уютное место, но вдруг, помедлив, зачем-то открыла верхний ящик и стала перебирать старые бумаги. Конспекты институтских времен, курсовые, а вот и диплом…

Повинуясь безотчетному импульсу, она выдвинула ящик дальше и извлекла из его глубин – с самого дна – толстую тетрадку в коричневом клеенчатом переплете. Раскрыла ее наугад, где-то на середине:

«…он не понимает, насколько это больно. Вчера он явно был чем-то обеспокоен, словно был со мной – и не со мной. Я не спрашиваю, что случилось, и так знаю – что-то в семье. Про другое он рассказал бы…»

Ее дневник. Вообще-то Лариса дневники не вела, – она мало похожа на барышню девятнадцатого века. Записи в тетрадке появились, когда роман с Андреем близился к концу, и надо было куда-то девать те мысли и чувства, которыми невозможно поделиться ни с кем, ни с матерью, ни с подругами. Впрочем, подруги как раз тогда от нее и отвернулись. Так тяжело, мучительно тяжело было делить любимого с другой, знать, что в его жизни она далеко не на первом месте, и мириться с этим… Но иначе она не могла.

«…Почему, ну почему никто не хочет меня понять? Мама поджимает губы и молчит так укоризненно, что хочется сбежать от нее на край света. Хотя она-то, кажется, могла бы…»

Еще через пару страниц:

«…было бы по-божески и по-хорошему, если бы он ушел от жены и мы поженились. Но я ему никогда об этом не скажу, это должно быть его решение. Я не хочу уводить мужика, да и не умею это делать. Только если он сам поймет, что без меня не может. А тогда – я готова жить с ним где угодно, в любых условиях, хоть на Марсе в скафандре. Мне никто, кроме него, не нужен. Хотя, может быть, через несколько лет это пройдет, кто знает. А жизнь, оказывается, не такая уж и длинная. Любимый, что же ты делаешь!»

Это написано давно, очень давно…

Но последняя запись в тетрадке была сделана примерно год назад:

«…обычно Бог дает что-то одно. Если страсть – то потом, как правило, в расплату – опустошение и ненависть. Если ровные, любовно-рассудочные отношения, которые тлеют, но не горят – в награду спокойную привязанность на долгие годы. У нас же было – ты сам знаешь, как было. И я знаю, и, боюсь, никогда не забуду. Потому что ни с одним мужчиной потом я этого не испытывала. Я за эти годы увлекалась, конечно, не раз. На месяц-два. Но почему-то именно в это время ты начинал мне сниться, каждую ночь, с завидной регулярностью. Хотя днем я могла о тебе ни разу не вспомнить, и вечером, и на ночь о тебе, поверь, в периоды своих увлечений не думала. А снился все равно, – просто так, какие-то бытовые сны…»

Дочитав до этого места, Лариса быстро захлопнула тетрадку и засунула ее обратно в ящик, поглубже. Андрея уже столько лет нет в ее жизни, а эта дурацкая привычка разговаривать с ним осталась. Лариса давно поняла, что самый главный – не тот, кто рядом, а тот, с кем ты постоянно ведешь диалог в душе. Тот самый внутренний собеседник, которому вечно что-то доказываешь, и жалуешься в тяжелые минуты, и… И для Ларисы единственный человек, постоянно и прочно присутствовавший в мыслях, – Андрей Максимов. Хотя он и предал ее, хотя она-то для него давно ничего не значит. Да и значила ли когда-нибудь?

«Случается, что любовь уходит», – пел Ив Монтан.

Лариса усмехнулась. Может быть, с кем-то и случается, но не с ней. Похоже, она обречена мучиться до конца жизни, своей или… или его.

Она передвинула иголку и снова стала слушать песенку про уходящую любовь. В принципе, так и должно быть, все имеет начало и конец. И у любви бывает конец, надо только набраться терпения и ждать, ждать… Может быть…

Резкий звонок телефона прервал ее мысли. «Мама, – обреченно подумала Лариса, нащупывая ногой отлетевший от кресла тапок. – Задерживается и хочет дать наставления насчет ужина». Повинуясь противному визгливому трезвону, она нехотя выползла в коридор и сняла трубку:

– Я слушаю.

В трубке молчали. Лариса подула в мембрану, потом потрясла аппарат, – опять в нем что-то отходит, надо новый покупать, – и повторила:

– Я слушаю! Мам, это ты?

От смешка, раздавшегося в трубке, ей сразу стало нехорошо:

– Нет. Здравствуй, Лора. Ты меня, конечно, не узнала? Это Андрей.

У Ларисы едва трубка из рук не выпала. Совпадение или…? Он мог бы и не представляться, его голос она узнала бы из тысячи других и через тысячу лет.

– Лора? Почему ты молчишь? Ты помнишь меня? Это Андрей Максимов. Я уже звонил тебе, но тебя не было дома.

– Да.

Это коротенькое «да» стоило ей неимоверных усилий. После неловкой паузы голос Андрея в телефоне сказал:

– А я сегодня тебя, кажется, видел.

– Да?

– Ты ведь работаешь в «Орбите»? Я заходил часа в три дня по делам в ваш офис. Сначала подумал, обознался. Потом специально вечером заехал снова и спросил у секретарши вашего шефа. Оказалось, действительно ты.

– И она дала тебе мой телефон?

– Да.

– Зачем?

– А что, это секрет? – вполне натурально удивился он.

– Нет, не секрет. Но зачем тебе мой телефон? Зачем ты вообще звонишь?

Только бы удержаться и не дать прорваться истерическим ноткам в голосе! Она должна казаться спокойной и равнодушной.

– Ну… – в некотором замешательстве протянул Андрей. – Просто так. Подумал, может быть, как-нибудь встретимся, сходим куда-нибудь, поговорим. Мы же с тобой все-таки не чужие люди…

Господи, что он говорит? Как он может говорить… так?

– Чужие, – деревянным голосом сказала Лариса.

– Что?

– Чужие, Андрей, мы давно уже чужие. – Лариса кое-как взяла себя в руки и продолжила почти спокойно: – И вообще, сказать по правде, этот разговор мне неприятен.

– Лора! – он усмехнулся. – Нельзя же так долго помнить старые обиды, тебе это не идет. И потом…

– Знаю, ты ничего мне не должен и ничего не обещал. Я сама была такой дурой, что повесилась тебе на шею. Так вот, я не хочу больше об этом вспоминать. И… И видеть тебя больше не хочу!

Спокойствия хватило ненадолго, истерика все-таки прорвалась. Не дожидаясь ответа, она бросила трубку на рычаг.

«Случается, что любовь уходит…» Ну почему с ней такого не случается!