Текст книги "Мой любимый враг"
Автор книги: Лина Озерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Глава 2
Вечер из жизни образцовой семьи
Владик оторвался от книжки и бросил взгляд на часы: половина восьмого. Ни матери, ни отца дома, разумеется, еще не было. Владик, тяжело вздохнув, выбрался из-за стола и, прихватив с собой учебник по общей экологии, спустился вниз, на кухню. Голод – не тетка, ждать не будет. Открыв дверцу огромного холодильника, он печально воззрился на полки. Право же, еды здесь для такой громадины явно маловато. Батон салями, бутерброды с икрой, принесенные матерью позавчера с очередного приема, пирожные «эклер» того же происхождения, йогурт с давно миновавшим сроком годности, три баночки с паштетом, сыр, уже изрядно подсохший. Яйца кончились еще вчера, значит, яичница отпадает. Кажется, в хлебнице есть полбатона – можно сделать бутерброды. Владик с тоской вспомнил обалденно вкусный рассольник и мясо с картошкой, которыми его вчера кормили в гостях у приятельницы, и сглотнул слюну. Потом достал из хлебницы остатки батона, отрезал два толстых ломтя, положил на них сыр, колбасу и критически посмотрел на дело своих рук. Хорошо бы полить все это кетчупом, но кетчуп тоже кончился. Ладно, сойдет и так. Запихнув бутерброды в микроволновку, он включил чайник и достал с полки банку растворимого кофе. На завтрак, на обед и на ужин – кофе и бутерброды. С такой кормежкой долго не протянешь. Может быть, отец что-нибудь принесет, хотя вряд ли… Владик твердо пообещал себе завтра сразу после экзамена отправиться в магазин и накупить всевозможных полуфабрикатов. А можно даже и нормальный обед соорудить. В принципе, Владик готовить умел, но ленился. Да и зачем? Отец обедает в офисе, мать – тоже, а для себя одного варить суп и делать котлеты ни один нормальный парень не будет.
Используя в качестве подставки тостер, Владик пристроил «Общую экологию» прямо перед собой и поглощал бутерброды без отрыва от учебного процесса.
Хлопнула входная дверь.
– Влад, ты дома?
– Угу, – откликнулся Владик, пробегая глазами последние строчки параграфа.
Через пару минут на кухню заглянул отец:
– Опять сухомятка?
– Почему? – Владик быстро проглотил громадный кусок бутерброда и приподнял чашку. – Вот кофе.
– Мамы еще нет?
– Как всегда, у нее какое-то мероприятие, – он откусил следующую порцию и продолжил уже с набитым ртом: – Ты же знаешь, она живет бурной светской жизнью.
Отец еле заметно поморщился и не стал развивать опасную тему. Вместо этого сказал:
– Ты бы не пил кофе в таких количествах. Вредно для здоровья.
– Ничего, я немного.
Отец подошел к столу, приподнял книжку, прислоненную к тостеру, и глянул на обложку.
– «Общая экология»? Когда экзамен?
– Завтра.
– И как?
– А никак. Сейчас засяду всерьез.
Отец скептически усмехнулся:
– Ну-ну.
– Все, уже ухожу. Хотя… Сделаю-ка я еще парочку бутербродов. На твою долю тоже сделать?
– Да нет, я только с делового обеда.
– Где на этот раз?
– В «Рэдиссоне».
– Что давали?
– Креветки с пивом.
– А серьезно?
– Устриц, омаров и лобстера.
– Везет!
– У тебя все впереди, – отец шутливо потрепал его по затылку. – Знаешь, раньше везде висел плакат: «Учиться, учиться и учиться». Учись, и ты тоже будешь обедать в «Рэдиссоне».
На этот раз усмехнулся Владик:
– Приму к сведению родительское наставление. Пошел учиться.
Он сложил на тарелку бутерброды, прихватил еще кофе и отправился к себе наверх.
В эту двухэтажную квартиру в старом доме на углу Сретенского бульвара и бывшей улицы Мархлевского они въехали пять лет назад, и Владик сразу оценил ее преимущества. Собственно, второй этаж состоял из чердачной мансарды, переоборудованной в комнату, отцу пришлось здорово подмазать архитектора, чтобы получить разрешение на перестройку и перепланировку. Зато теперь у них три комнаты внизу – отцовская и материнская спальни, гостиная и громадная кухня, а наверху исключительно Владиковы владения. С родителями он пересекался только когда сам того хотел, и такое положение дел всех вполне устраивало. Кроме того, дом выстроен аж в двадцать четвертом году прошлого века, и стенки здесь были основательно капитальными, слышимости никакой. Владик у себя в мансарде спокойно мог запускать музыкальный центр на всю катушку, что ценно: Рахманинов или Скрябин, которого он обожал, требуют полноты звука.
После некоторых усилий ключ попал, наконец, в замочную скважину. Повозившись с замком минуты три, Ирина справилась с дверью и перешагнула порог своей квартиры. Свет в коридоре лучше не зажигать: быстренько скинуть плащ и туфли и проскользнуть к себе в комнату. Ухватившись рукой за вешалку, она попыталась расстегнуть ремешок туфли, но не удержалась и с размаху села на пол – хорошо, хоть вешалку за собой не потянула. С маленького столика, стоящего у зеркала, с грохотом слетела сумка, и ее содержимое раскатилось по полу во все стороны.
Щелкнул выключатель. Муж стоял на пороге комнаты и смотрел на Ирину сверху вниз. Она чертыхнулась про себя: «Не повезло!» Вслух же сказала довольно агрессивно:
– Ну, что смотришь? Лучше помоги!
Но он и не думал помогать. Стоял, скрестив руки на груди, и смотрел – то ли с жалостью, то ли с презрением. Тяжело вздохнув, Ирина, все еще сидя на полу, стянула сначала одну туфлю, потом другую и победно помахала ими в воздухе. Ну что он так на нее уставился? Подумаешь, чуть-чуть выпила!
– Весело было? – спросил муж.
Ирина вызывающе вздернула подбородок:
– Бесподобно. Веселилась вовсю.
– Да уж, заметно.
Он шагнул в коридор и помог жене подняться. От нее пахло приторно-сладкими духами и еще больше – коньяком. Ирина пошатнулась, но вовремя ухватилась за его плечо и на этот раз удержалась на ногах.
– «Еще день, еще два свою ношу нести…» – пробормотала Ирина. – Старая песня американских негров, знаешь ее? Если знаешь – подпевай! Впрочем, откуда тебе знать… Да и слуха у тебя совсем нет.
– У него синее «вольво»? – не обращая внимания на ее слова, устало спросил муж.
– Темно-зеленое, – машинально поправила Ирина и тут же сообразила и возмутилась: – У кого это «у него»?
– У того, кто подвозил тебя сегодня. Я видел, как подъехала машина.
– Ну и что? Что же, по-твоему, женщина в час ночи должна одна до дому добираться?
– В половине третьего.
– Что?
– Я говорю, сейчас половина третьего, а не час.
– Неужели?
Она отбросила руку мужа, поддерживавшую ее, и теперь стояла, подбоченясь, посреди коридора, раскрасневшаяся и растрепанная. Он вдруг некстати подумал, что Ирина все еще хороша, в сорок два года выглядела на тридцать, и даже пристрастие к коньяку еще не успело отразиться на ее внешности. Впрочем, если так будет и дальше продолжаться, ненадолго ее хватит…
А Ирина вдруг зло рассмеялась и повторила с издевкой, почти по слогам:
– Не-у-же-ли? Ка-акой у меня заботливый муж, отслеживает даже минуты! Без меня, любимой, ему кусок в рот не лезет, сон в глаза нейдет!
Она опять ухватилась за мужнины плечи и тяжело повисла на нем:
– Ну что же, бедняжка мой, иди скорее ко мне!
Мужчина вздохнул. Многолетний опыт подсказывал, что продолжать дискуссию бесполезно. Ирина приблизила к нему лицо почти вплотную и жарко зашептала:
– Ну, поцелуй меня, поцелуй!
Запах коньяка ударил в нос, и он брезгливо отстранился. Тогда Ирина усмехнулась и сказала почти трезво:
– Тебе же все равно, с кем я была, разве нет? Тебе на меня уже давно наплевать, впрочем, как и мне на тебя… Я же не спрашиваю ничего о твоих девках.
Он поморщился:
– Перестань, пожалуйста.
– Скажешь, нет девок? – Ирина возвысила голос. – Не считай меня идиоткой. Еще в прошлые выходные…
– Тише, Владик проснется. Хочешь, чтобы он тоже увидел тебя в таком виде?
– Вот-вот, только это тебя и волнует, – в голосе жены послышались истерические нотки. – Лишь бы все было шито-крыто. Я и домой прихожу только потому, чтобы сынуля наш о мамочке своей дорогой плохо не подумал. Знал бы, как тошно мне бывает сюда идти!
– Не ори, сына разбудишь!
– Хочу орать и буду, и буду!
Однако угроза возымела действие. Их личные отношения должны оставаться между ними, сыну о них знать необязательно. Весь Иринин запал как-то сразу прошел, и она, больше не говоря ни слова, позволила мужу почти донести себя до своей комнаты. При этом она бормотала что-то вроде:
– А Владичка мой обо мне плохо не подумает, ты не беспокойся… Мой сынуля скорее о тебе плохо подумает, чем обо мне…
Он посадил жену на диван и ушел, плотно прикрыв дверь, – дальше пусть справляется сама.
Такие сцены давно уже вошли у них в обыкновение. В последнее время они повторялись не реже четырех-пяти раз в неделю, и у него выработалось нечто вроде иммунитета. Ничего, бывало и хуже. Сегодня Ирина еще вполне вменяема, минут через пятнадцать пройдет в ванную, постоит под душем, потом примет «Алка-зельцер» и утром будет как новенькая. А, значит, от Владика опять удастся скрыть, что его мамочка полночи провела неизвестно где и неизвестно с кем… Господи, и зачем он поддался на уговоры и купил ей эту дурацкую «Арт-Фэнтези»?
Еще пять лет назад с Ириной не было никаких проблем – она была только его женой и больше никем. Его женой, нормальной замужней женщиной-домохозяйкой, живущей действительно за мужем, за его широкой спиной и исключительно на его деньги. Она следила за порядком в доме, готовила обеды и растила сына. Но, когда Владику стукнуло четырнадцать, Ирина вдруг словно проснулась и решила, что жизнь проходит мимо. Муж целый день на работе, у сына теперь свои дела, а ей, Ирине, явно не хватает общения. Вспомнив о полученном когда-то архитектурном образовании, Ирина загорелась идеей открыть свою собственную художественную галерею, желательно в центре. В конце концов, ее муж настолько богат, что может дать денег на это начинание, а Ирина настолько умна, что легко сделает себе имя, устраивая какие-нибудь эпатирующие и шокирующие выставки, или хэппенинги, или представляя невообразимые коллекции, созданные невообразимыми личностями невообразимо из чего. Фантазией Ирину Бог не обделил. А потом, глядишь, галерея станет модной, еще и доход начнет приносить…
Мужу эта идея поначалу показалась абсолютно бредовой, но Ирина знала, как его улестить. За столько лет семейной жизни она изучила все его сильные и слабые стороны и привыкла получать желаемое не мытьем так катаньем.
Вот так примерно четыре года назад галерея «Арт-Фэнтези» на Полянке официально начала свое существование. На торжественном открытии очаровательная хозяйка угощала посетителей шампанским, тарталетками с сыром и икрой, а также фотовыставкой американского феминиста Боба Слэма «Мужчина тоже женщина» и коллекцией горлышек от пивных бутылок с 1914 года до наших дней, предложенной известным русским поэтом-концептуалистом Леоном Рубинштерном.
Как ни странно, «Арт-Фэнтези» действительно быстро вошла в моду. Хэппенинги проходили едва ли не каждый день, и их посещали отнюдь не случайные люди. Многие из тех, чьи лица мелькают на экранах ТВ и на страницах глянцевых журналов, числились теперь друзьями хозяйки. Специализировалась Ирина в основном на авангардистах и постмодернистах, привечая отечественные знаменитости и время от времени привозя зарубежных див. Умело используя где денежные рычаги, где свое женское обаяние, а чаще всего и то и другое вместе, она умудрялась заполучать в галерею «Арт-Фэнтези» обладателей самых громких имен. Знаменитости любят, когда им льстят, а Ирина льстила безудержно. Впрочем, она и сама была падкой на комплименты. Конечно, довольно часто случалось, что деловые отношения переходили в более близкие, но постоянных любовников Ирина не заводила – и хлопотно, и ни к чему. Собственно секс ее не привлекал, ей просто нравилось нравиться.
Муж и сын словно остались в той, прежней жизни, в которой Ирина была обычной домохозяйкой. Теперь она жадно наверстывала упущенное. Дома Ирина почти не бывала, отговариваясь тем, что дела требовали ее присутствия в галерее и днем, и вечерами. Словом, водоворот светско-тусовочной жизни захлестнул ее с головой.
Муж сначала пытался сопротивляться, но потом махнул на все рукой, решив: пусть все идет как идет. У него не было ни сил, ни времени, а честно сказать, и желания возвращать Ирину в лоно семьи. Чем больше она занимается собой, тем большую свободу предоставляет ему. Лишь бы внешне все выглядело благопристойно, и сын ни о чем не догадался.
Все было именно так, как он и предполагал: минут через пятнадцать-двадцать хлопнула дверь Ирининой спальни и раздалось шарканье ног по паркету в холле… Он выглянул в коридор. В ванной уже горел свет и слышался шум льющейся воды. Ирина под душем приводила себя в порядок.
Успокоившись на Иринин счет, он снова завалился на свой любимый кожаный диван, неизменное лежбище в последние пять лет. Все лучшие его проекты родились на этом диване – он любил думать лежа, уставя глаза в потолок. Рядом с замысловатой чешской люстрой была еле заметная трещинка, похожая на японское дерево сакуру. Разглядывание сакуры почему-то успокаивало и помогало сосредоточиться на делах.
Правда, на этом же диване было передумано немало черных мыслей – по ночам, когда он ворочался с боку на бок, мучимый бессонницей. Ночью о делах не думалось, может быть, потому, что спасительную трещинку-сакуру в темноте не различить. Ночь – время воспоминаний, и не всегда приятных. Отнюдь, отнюдь не всегда…
Вообще-то он не любил ни копаться в прошлом, ни грезить о будущем, предпочитая жить исключительно настоящим. Но в прошлом году ему стукнуло сорок. Да, он многого добился в этой жизни. Сторонние наблюдатели считали, что ему потрясающе везло: вершины, для других недостижимые, он покорял с поразительной легкостью. Впрочем, легкость эта была кажущейся. Те, кто знали его ближе, – деловые партнеры и противники – не раз имели возможность на себе почувствовать его железную хватку. Он ставил перед собой цель и любыми путями добивался ее осуществления, не считаясь ни с кем и ни с чем, не терзаясь глупыми сомнениями и муками совести, отбрасывая мелочи и сосредоточиваясь на главном.
Однако сейчас отнюдь не все жертвы, принесенные делу и карьере, казались ему мелочами. И порой он думал, что слишком многое из того, что следовало бы удержать, безвозвратно утекло сквозь пальцы…
Глава 3
Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать
Щелкнул выключатель, и яркий электрический свет неприятно полоснул по глазам.
– Лора, ты дома? А почему сидишь в темноте?
Лариса прикрыла глаза рукой:
– Это ты, мам?
– Я, кто же еще, – Жанна Сергеевна стояла на пороге Ларисиной комнаты. – Спала?
– Да, кажется, слегка вздремнула. А сколько времени?
– Почти одиннадцать.
– Ого! – Лариса выбралась из кресла и потянулась. – Ох, как ноги затекли! А что ты так поздно?
– Концерт перенесли на восемь вечера, а потом добиралась своим ходом, машину, разумеется, не дали.
Жанна Сергеевна прошла на кухню. Лариса последовала за ней.
– Где концерт-то был?
Обращалась она в основном к материнской спине: Жанна Сергеевна обследовала холодильник. Достав кастрюльку с супом, заглянула в нее и, недовольная, повернулась к дочери:
– Опять ничего не ела?
– Да ну, не хотелось, – махнула рукой Лариса и повторила: – Так куда ты ездила на концерт?
Кастрюлька была водружена на конфорку, а из холодильника последовательно извлечены сыр, колбаса и творог.
– Сейчас буду тебя кормить, – сказала Жанна Сергеевна, – ничего без меня не можешь. А концерт был в Кратово, в санатории.
– А что так вдруг? Ты же еще утром никуда не собиралась.
Жанна Сергеевна пожала плечами:
– Леночка позвонила и попросила выручить. У нее заболел ребенок, а выступление отменить никак нельзя. На ней все второе отделение.
Леночка была любимой ученицей Жанны Сергеевны.
– И сколько нынче стоит концерт в санатории? – спросила Лариса и тут же напряглась, ожидая обвинения в меркантильности.
Но обвинения не последовало. Жанна Сергеевна ставила тарелки на стол:
– Ложки достань, пожалуйста.
Разлив суп по тарелкам, она опустилась, наконец, на табуретку и вытянула ноги:
– Мне заплатили сто рублей. Господи, как хорошо, что я не работаю в филармонии, а то пришлось бы выезжать на выступления каждую неделю!
Лариса аж подскочила:
– Сто-о рублей? Да это же только на дорогу, да и то едва-едва!
Жанна Сергеевна укоризненно посмотрела на дочь:
– Ты не права. Дорога обошлась мне дешевле.
Лариса хотела было что-то сказать, но лишь плечами пожала. Мамино чувство долга ее и восхищало, и раздражало. Пожалуй, раздражало в последнее время больше. Надо совсем не ценить себя, чтобы соглашаться на такие выступления. Она же великолепная пианистка, когда-то всю Европу с концертами объездила, у нас в Большом зале Консерватории играла. И вот теперь – здрасьте, приехали! Выступает в санатории в Кратово за гроши, и даже машину не дали, на электричке домой добиралась в такую поздноту. И бесполезно объяснять, что ей – ей, пианистке с именем, – соглашаться на такие выступления – просто не уважать ни себя, ни свой талант!
Но высказываться сейчас по этому поводу, похоже, бесполезно. Странно, что мать еще не принялась ей подробно объяснять: когда культура находится в таком бедственном положении, необходимо нести ее в массы любыми средствами, и вообще для исполнителя главное – не гонорар, главное – реакция слушателей, их благодарность… Обычно подобные разговоры всегда кончались подобными рассуждениями. О бедственном положении культуры и о своем долге Жанна Сергеевна могла говорить хоть целый час. Она искренне считала, что обязана приобщать людей к серьезной музыке любыми путями и старалась при каждом удобном случае убедить в своей правоте дочь. А тут подвернулся такой случай оседлать любимого конька, а мать почему-то молчит. Лариса пригляделась повнимательнее – что-то она вообще сегодня какая-то не такая…
Усевшись напротив, Лариса положила подбородок на скрещенные пальцы и осторожно спросила:
– У тебя что-то случилось?
– Локти со стола убери, пожалуйста.
Ну конечно, хорошие манеры прежде всего! Лариса со вздохом опустила руки на колени и пристально посмотрела на мать:
– Так что же? Если не хочешь, не говори, но…
Жанна Сергеевна слегка смутилась:
– Вообще-то да, случилось… Даже не знаю, как тебе сказать.
– Скажи хоть как-нибудь.
Нет, явно что-то не так! Хотя мать и старается держаться как обычно, внутренняя взвинченность чувствуется.
– Тебя плохо принимали?
– Нет, что ты, все прошло отлично.
Лариса поджала губы. Ладно, не хочет говорить – ее дело. Однако спустя пару минут Жанна Сергеевна нервно отодвинула тарелку:
– Да не волнуйся, ничего особенного. Просто днем звонил Жерар… – она глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть в глубокий омут, и выдохнула: – У него умерла жена.
Ларисе чуть дурно не стало. Ничего себе «ничего особенного»!
– Как это «умерла»? – глупо спросила она.
– Внезапный инсульт.
Секунду Лариса молча смотрела на мать. Потом до нее вдруг дошел смысл сказанного.
– Мамочка! Но это же… Это просто чудо! Этого не может быть!
Жанна Сергеевна осуждающе взглянула на дочь:
– Как ты можешь так говорить, Лора! Грех радоваться человеческой смерти.
Лариса замотала головой:
– Ох, но ведь они с Жераром давно уже не то что не жили, а и почти не встречались! И потом… Вы же теперь наконец-то сможете пожениться!
Жанна Сергеевна, опустив глаза, крутила в пальцах салфетку. Лариса в недоумении уставилась на нее:
– Разве нет? Вы же так долго ждали!
Салфетка постепенно превращалась в мятый комок.
– Видишь ли… У Жерара взрослые дети. Неизвестно еще, как они к этому отнесутся. Вряд ли им понравится русская мачеха.
– Мама, но ведь они взрослые! Понимаешь – взро-слы-е! У них уже у каждого своя жизнь.
Ну как ее мать любит громоздить всяческие препятствия! Казалось бы, тянуться этому безнадежному роману до бесконечности – угораздило же Жанну Сергеевну много лет назад влюбиться в иностранца, во француза, разумеется, женатого, да еще и в аристократа, да еще и в католика в придачу. Католикам и аристократам разводы запрещены. И вдруг нежданно-негаданно блеснул светлый лучик, все может образоваться как нельзя лучше. А она обязательно выищет причину для тревоги, характер такой. Вот, на лице – смущение, словно они с Жераром это счастье за столько лет не заслужили. И глаз по-прежнему не поднимает. Лариса пожала плечами и выдвинула следующий аргумент:
– Да и Жерар в этом случае вряд ли станет спрашивать совета у детей.
Жанна Сергеевна вздохнула:
– Все равно, все очень сложно.
– Ну хорошо, а что он-то говорит?
Жанна Сергеевна вздохнула еще тяжелее:
– Примерно то же, что и ты.
– Ну вот, видишь!
Мать, наконец, подняла глаза от салфетки – тревожный, робкий и какой-то умоляющий взгляд полоснул Ларису по сердцу. Ее сразу охватило отчаянное раскаяние: бедная мамочка, она просто боится поверить в свое счастье! Боится, что все это окажется сном и вот сейчас придется просыпаться. Повинуясь порыву, Лариса вскочила, подошла к матери и обняла ее. Жанна Сергеевна прижала к себе ее руки – так они и застыли на одно долгое мгновение. Такие мгновения в их жизни можно было по пальцам перечесть…
Когда Ларисе было двенадцать лет, отец оставил их ради другой женщины. В общем-то история довольно банальная, с каждой пятой семьей такое случается. Но, как справедливо заметил еще граф Толстой, все несчастливые семьи несчастливы по-разному. И Жанне Сергеевне отнюдь не было легче от мысли, что она не первая и не последняя брошенная мужем жена. Тем более событие это стало для нее полной неожиданностью: ничто, казалось бы, не предвещало трагедии. Жили они нормально, как все, даже не ссорились, ходили в гости к общим друзьям, покупали вещи в дом и ждали отдельную квартиру. Может быть, Жанна Сергеевна чуть больше времени, чем следовало бы, уделяла карьере, но ведь это для пианистки естественно. Репетировать она могла и дома, ее игра никому не мешала – они тогда обитали в одной из комнат громадной коммуналки на Патриарших, в старом, еще дореволюционной постройки доме с отличной звукоизоляцией. Правда, она часто ездила на гастроли, но нельзя же отказываться от хороших предложений! Тем более что гастрольные поездки приносили в семью деньги и вообще были одной из основных статей пополнения семейного бюджета. Владимир Анатольевич работал в закрытом НИИ и имел зарплату среднестатистического инженера, а на нее втроем прожить сложновато. Мужем он был тоже среднестатистическим: комнату не убирал, обеды не готовил, по магазинам ходил изредка, но зато безропотно сидел вечерами с ребенком, когда у Жанны Сергеевны бывали концерты. И на время гастролей Лариса тоже обычно оставалась с отцом.
Однако в то памятное лето Жанна Сергеевна, собираясь в долгую поездку по Германии и Скандинавским странам, договорилась с подругой и отвезла Ларису к ней на дачу в Перхушково: нечего ребенку в душном городе околачиваться. И Владимир Анатольевич в кои-то веки оказался предоставленным самому себе…
До сих пор Жанна Сергеевна не знала, был ли он раньше знаком с этой Любочкой или познакомился только тем летом. Однако, вернувшись в конце августа в Москву, она вскоре заметила, что мужа ей словно подменили. И всегда-то задумчивый, Владимир Анатольевич стал до невозможности рассеянным и каким-то нервозным. Все его раздражало, даже на Ларису иногда покрикивал, а с женой отмалчивался. Это было странно, потому что внешне никаких поводов для раздражения решительно не наблюдалось. Наоборот: из поездки Жанна Сергеевна привезла достаточно денег, чтобы безбедно прожить как минимум полгода, ребенок начал учебный год с пятерок, а в конце сентября подвернулась возможность наконец вступить в кооператив и через год заиметь отдельную квартиру. Правда, к сожалению, не в центре, но и не на такой уж окраине, на улице Подбельского. А с другой стороны, и хорошо, что не в центре, на центр бы денег не хватило. Владимир Анатольевич выслушал соображения о кооперативе без восторга, лишь головой кивал, но Жанна Сергеевна и тут ничего не заподозрила. А надо было бы, надо было бы…
Сообщение мужа, что он полюбил другую, поразило Жанну Сергеевну как гром среди ясного неба.
На дворе стояла чудесная осень, один из тех тихих, безветренных октябрей, какие в Москве случаются раз в десять лет. И вот в такой прекрасный осенний день, золотой от солнца и падающей листвы, в день, когда небо было почти таким же ярко-синим, как летом, а в темной воде Патриарших плавали кленовые кораблики, Владимир Анатольевич сложил чемодан и ушел от своей жены Жанны Сергеевны и от своей дочери Ларисы к какой-то неизвестной Любочке. Бывает же такое – за неполных три месяца эта Любочка стала вдруг ему дороже всех на свете.
Жанна Сергеевна не стала устраивать скандалов, разборок и выяснения отношений. Она молча подписала все бумаги, необходимые для развода, молча собрала оставшиеся вещи мужа и передала их друзьям – порога их комнаты на Патриарших он больше не переступит. С Ларисой может видеться, если хочет, где-нибудь в другом месте, но Жанна Сергеевна встречаться с ним не намерена.
Она, конечно, молчала, но кто бы знал, чего стоило ей это молчание! За следующие два месяца она похудела на десять килограммов, и теперь все концертные платья болтались на ней как на вешалке. Да что там платья – Жанна Сергеевна забросила работу и репетиции и теперь целыми днями сидела дома, бледная, худая, тень прежней уверенной в себе Жанны. Не то чтобы она безумно любила мужа, нет, их брак всегда был довольно спокойным, но такого удара по самолюбию, по женской гордости ей еще никогда не наносили.
Так прошел октябрь, а за ним ноябрь и декабрь. Приближался Новый год – традиционный семейный праздник. И Жанне Сергеевне в первый раз предстояло встретить его одной, без мужа, без семьи. Ларису она отправила на зимние каникулы в пионерский лагерь, незачем травмировать девочку неприятностями взрослых. При дочери Жанна Сергеевна держалась из последних сил, стараясь вести себя как обычно и делая вид, что ничего трагически-непоправимого не произошло. «В твоей жизни, – внушала она Ларисе, всячески подчеркивая слово «твоей», – в твоей жизни ничего не изменилось. Для тебя все будет идти своим путем, наши с папой отношения никак на тебе не отразятся».
Лариса на такие заявления никак не реагировала, предпочитая отмалчиваться. Она вообще на удивление спокойно отнеслась к уходу отца, – он никогда особенно не занимался дочерью, – но вот поведение матери несказанно раздражало. Ну что она притворяется! Насколько было бы легче, если бы мама не скрывала свои чувства и плакала при Ларисе, а не по ночам тайком! Тогда Лариса по крайней мере смогла бы ее утешить. А так они обе старательно делают вид, что все в порядке, и нужно все время тщательно следить за своим лицом, если, не дай бог, на лице девочки появлялось выражение жалости или сочувствия, губы Жанны Сергеевны сразу сжимались в тонкую линию, а взгляд делался строгим и холодным. «У нас все хорошо, – предупреждал этот взгляд, – и не надо ничего говорить».
Поэтому Лариса ничего не имела против каникул в лагере, только бы мать не принялась в Новый год из кожи вон лезть, чтобы устроить ей «настоящий праздник».
Итак, в тот Новый год Жанна Сергеевна осталась совсем одна. Она купила елку – и по привычке, и потому, что не хотела нарушать традицию. Готовить и печь пироги не стала, все равно есть некому, а вот одеться и наложить на лицо тщательный макияж было для нее делом чести. Она сделает это для себя. Встретить Новый год распустехой в халате – ну нет, никогда!
Жанна Сергеевна медленно перебрала все свои концертные наряды и после некоторых колебаний остановилась на длинном платье из черного шелка с глубоким вырезом и прозрачными шифоновыми рукавами. Оно раньше было ей порядком тесновато, а вот сейчас – как раз по фигуре. К нему надела гарнитур, доставшийся ей в наследство от прабабки-дворянки: тяжелые золотые серьги замысловатой работы с бриллиантами и бриллиантовое колье. Светлые волосы сначала распустила по плечам, но потом передумала и стянула их в простой узел на затылке. Оглядела себя в большом зеркале: красивая элегантная блондинка тридцати двух лет, сдержанная, чуть холодноватая, но очень привлекательная. Променять ее на какую-то Любочку мог только идиот! Но ведь променяли же, променяли… Губы Жанны непроизвольно скривились, – сейчас заплачет, – но в последний момент она удержала-таки себя в руках. Вот реветь ей сегодня противопоказано. Зря, что ли, она столько времени потратила на макияж!
Ну и подумаешь, что никто не увидит, – все равно в новогоднюю ночь она зажжет елку и, безупречно одетая и накрашенная, сядет за безупречно сервированный стол, выпьет дорогого шампанского, а потом… О «потом» Жанна Сергеевна старалась не думать. Потому что «потом» ей оставалось только посмотреть телевизор, стереть косметику, снять платье и украшения и лечь спать. Но вряд ли она уснет, скорее всего опять будет обливать слезами подушку…
Стрелка на часах близилась к десяти, когда в комнату постучали. Не успела Жанна удивиться, кому это она понадобилась, как в приоткрывшуюся дверь просунулась голова соседки Наташи:
– Жанночка, можно к тебе? Можно? Ой, какая ты красивая!
Жанна обернулась от зеркала:
– Конечно, заходи. Спасибо за «красивую», ты тоже прекрасно выглядишь!
Наташа являла собой полную противоположность Жанне Сергеевне. Она работала продавщицей в валютной «Березке» и носила только ультрамодные шмотки. Вот и сейчас на ней было ярко-красное трикотажное платье с черными вставками по бокам, явно заграничного производства и явно очень дорогое. Талию подчеркивал черный лаковый ремень, пожалуй, слишком широкий, но тоже супермодный, с тяжелой золотой пряжкой. В ушах, на шее и на руках болталось неимоверное количество чешской бижутерии «под золото», так что блеском Наташа затмевала стоящую в комнате елку.
При виде всего этого импортного великолепия Жанна Сергеевна только вздохнула. Ну, не понимает девушка, что дорого и модно – это не всегда красиво. Платье «в облипочку» только подчеркивало недостатки Наташиной фигуры: низкую талию и тяжеловесный зад. И объяснять бесполезно, только испортишь настроение себе и ей.
Однако если вкус у соседки напрочь отсутствовал, то сердце было доброе.
– Жанночка, – робко начала Наташа. – Я вот тут подумала и хотела тебе предложить… Ты никуда не собираешься?
– Нет.
– Точно? Такое платье красивое…
Жанна усмехнулась:
– Ну, Новый год все-таки. Не встречать же его абы как.
– Так вот, если ты точно никуда не собираешься, может, пойдем ко мне? У меня там кое-какая компания…
Вот в Наташину компанию Жанне идти совсем не хотелось. Но отказаться – обидеть… Наташа прекрасно знала, что Жанна осталась одна, что ей сейчас, должно быть, тошно, вот и решила проявить сочувствие. Что ж, добрыми намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Жанна в замешательстве смотрела на соседку, лихорадочно изобретая благовидный предлог для отказа. Как назло, в голову ничего не приходило.
