Текст книги "Мой любимый враг"
Автор книги: Лина Озерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
– Прошу!
Лариса вошла на террасу и огляделась. Обстановка этой большой – метров двадцать пять, не меньше – комнаты напомнила ей об американских вестернах. Словно она попала в штат Техас, в ковбойский домик одного из героев рассказа О’Генри. Деревянные некрашеные стены, на одной из них – небольшой пестро-полосатый шерстяной ковер (индейский? мексиканский?), на двух других развешано что-то вроде предметов конской упряжи; деревянный стол и плетеные кресла-качалки, деревянные же полки с посудой. Даже холодильник был (или казался) деревянным. Лариса насмешливо прищурилась на все это великолепие:
– Миленько!
– Это все, что ты мне скажешь?
Лариса пару раз хлопнула ресницами и невинно спросила:
– И давно ли ты заделался любителем верховой езды?
Андрей понял насмешку и чуть покраснел:
– Дань мальчишескому увлечению. Мне всегда хотелось иметь такой дом.
– Да не оправдывайся, – рассмеялась Лариса. – Здесь действительно здорово.
Она бросилась в ближайшее кресло и качнулась пару раз взад-вперед:
– Ух, как здорово!
Андрей стоял, привалившись спиной к дверному косяку, и смотрел на нее. Выражение лица у него было глупо-счастливым. Покачавшись всласть, Лариса встала и прошлась вдоль стен, разглядывая лошадиные декорации. Потом повернулась к своему возлюбленному:
– Стыдно признаться в таком прозаическом желании, но я голодная. Найдется ли в этом роскошном доме хоть три корочки хлеба?
Андрей хлопнул себя по лбу:
– Какой же я дурак! Подожди, я сейчас!
Мгновение – и он исчез в дверях. Лариса выглянула в окно: Андрей вытащил из багажника огромную сумку, в такой сумке мог бы поместиться даже копченый слон.
– Вот, – сказал он, через секунду водружая сумку на стол. – Кажется, я захватил все, что надо для ужина. Надеюсь только, что ничего не испортилось.
– Сейчас посмотрим, – Лариса расстегнула сумочную «молнию». – А ты иди пока, поставь машину в гараж.
Пока Андрей покорно исполнял то, что она велела, Лариса разобрала сумку. Такое впечатление, что он собирался на пикник с кучей гостей. Две бутылки шампанского, две бутылки рейнского белого и одна – ее любимого «Божоле». Куда столько спиртного? В самом большом свертке оказались фрукты: бананы, груши, абрикосы, киви и здоровущий ананас. В отдельной аккуратной корзиночке лежала поздняя черешня, красная и желтая. Далее из сумки были последовательно вынуты: копченая курица, обычный желтый сыр, сыр «Дор-блю», батон хлеба под названием «Ароматный», ветчина со специями, три маленькие баночки горчицы (с травами, с неразмолотыми зернами и с кориандром), большая бутыль кетчупа, консервированный язык, банка маринованных огурчиков и банка соленых маслят, кулебяка и круглый пирог с курагой… М-да, припасов хватило бы для экспедиции к Северному полюсу! А это что? Лариса развернула последний пакет. Ну надо же! Севрюга горячего копчения, нежная, белая с желтыми прожилочками, – уже сто лет такой не ела!
– Ну как, угодил?
Андрей от двери с удовольствием наблюдал, как на Ларисином лице последовательно сменяли друг друга чувства изумления и восхищения.
– Здорово! – весело сказала она, отправляя в рот маленький кусочек севрюги. – Давай скорее есть!
– Подожди. Я тебе сначала дом покажу.
Андрей подошел и обнял ее за плечи. Лариса чуть повернула голову, потерлась щекой о его плечо и промурлыкала:
– Ах, да! Покажи мне скорее свой несравненный дом!
Андрей вздохнул. Все было как раньше. И раньше от перепадов ее настроения у него просто дух захватывало. Лариса легко и без усилий переходила от насмешливого веселья к ласковой обольстительности. За какие-то доли секунды девчонка-чертенок превращалась в соблазнительную женщину. Правда, благодаря этим перепадам иногда возникали бурные ссоры, но за ними обычно следовали та-акие примирения, что Андрей в общем-то и против ссор не возражал.
Он не выдержал – притянул ее к себе, зарылся лицом в мягкие пушистые волосы, пахнущие лесом и солнцем… Она обняла его, прижалась всем телом. Голова у него закружилась, словно какой-то вихрь налетел и смел реальность теплого летнего дня. Реальными были только руки, обнимавшие его, только мягкие губы, покрывавшие короткими поцелуями его лицо и шею, только эти сияющие глаза перед его глазами, так близко-близко… И тогда он сам наклонился и поцеловал ее в губы. Лариса покачивалась в руках Андрея, охваченная внезапной страстью, которая передалась от него к ней, – или от нее к нему? Поцелуй продолжался целую вечность, и Лариса слабела от желания, горячившего кровь. Такое же желание – она знала – сжигало и его. Губы не отрывались от губ долго-долго… Потом Андрей прошептал что-то невнятное, руки его сжимали ее все крепче, крепче… Позабыв обо всем, Лариса бесстыдно прижималась к нему, погрузив пальцы в его волосы и чуть-чуть царапая его. В ответ он только стонал от наслаждения. Их руки, губы, тела, ощущения слились воедино под действием неподвластной им силы. Так простояли они несколько минут, пока Андрей не подхватил ее на руки и не понес наверх, в спальню, как дикий зверь уносит в нору свою добычу.
Владик выскочил из вагона на платформу и уныло огляделся. Дачники, дачники, дачники, и все груженные тяжелой поклажей. Бесконечные сумки-тележки, рассада в ящиках, какие-то саженцы… И сейчас вся эта толпа покатится по асфальтовой дорожке к поселку. Идти в толпе Владику не хотелось, и он решил сделать крюк по лесу. Шесть вечера, уже седьмой, а солнце все еще высоко, просвечивает сквозь листву, путается в ветвях высоких кустов бузины и волчьих ягод, и стволы высоких сосен кажутся от него не коричневыми, а золотыми. Владик шел не торопясь, насвистывая мелодию из «Вестсайдской истории» и сшибая палкой с кустов капельки, оставшиеся после утреннего дождя. Несмотря на отличную погоду, настроение у него было далеко не радужное.
После того утреннего разговора с Ларисой он был сам не свой. Сначала боль была так сильна, что заглушала все остальные мысли и чувства. Потом Владик словно опомнился: да нет, что-то здесь не так, он явно чего-то недопонял. Он, конечно, плохо знал женщин, но уже усвоил, что они часто говорят сгоряча, необдуманно, и нельзя воспринимать их слова слишком серьезно. Даже если судить по его собственной семье. Хоть родители и воображают, что Владик глухой и слепой и никогда не слышит, как они ругаются, – а он на самом деле старался не прислушиваться – кое-что доносилось и до его «второго этажа». Его родная матушка иногда несет такое, что уши вянут и в трубочки сворачиваются. Отец же в таких случаях пропускал ее слова мимо ушей. А отец всегда знает, что делает, знает, как надо поступать. Отцу Владик верил безоговорочно и во всем старался походить на него. Наверное, и в данном случае отец прав. Самая мудрая тактика в отношениях с женщинами – не обращать внимания на их истерические припадки.
А все-таки какая муха Ларису укусила? Владик действительно не мог поверить, что Лариса на самом деле думает то, что говорит. То, что произошло между ними в тот последний вечер на Мадейре, не могло быть просто притворством. Нельзя, нельзя же так притворяться! И потом, она не такая. Она не лживая и не корыстная. Просто она была взвинчена, у нее, наверное, действительно было плохое настроение, может быть, что-то случилось дома или на работе, а она сорвала зло на нем, на Владике, и теперь сама жалеет о происшедшем.
Однако, даже если его выводы верны, – а сейчас Владик был почти уверен, что они верны, – все равно лучше в ближайшие два-три дня Ларисе на глаза не показываться. Выдержать характер. Пусть помучается, вспоминая, что она ему наговорила.
Но в городе выдерживать характер было чрезвычайно трудно. Дома не сиделось, никого из друзей видеть не хотелось. Если Владик выходил погулять, ноги словно сами несли его к Патриаршим, туда, где он в первый раз увидел Ларису, туда, где он мог в любой момент случайно встретить ее снова. И почти не было сил преодолевать искушение и не ехать утром на Богородскую, к ее дурацкой хрущобе-пятиэтажке… Владик злился, но ничего поделать с собой не мог. Прямо наваждение какое-то!
Промучившись таким образом до середины дня, Владик решил рвануть на дачу. Дом стоит пустой, и выходные он там скоротает вполне прилично. Посмотрит видео, послушает музыку, приведет мысли в порядок, да и вообще успокоится. А в понедельник можно будет снова встретить Ларису утром у подъезда. Оставив родителям записку, чтоб не волновались, он прихватил с собой пару банок пива, кассету с «Властелином колец» и через час уже шагал по узкой лесной тропинке к отцовской «загородной резиденции».
Замка на калитке не было, и Владик сразу насторожился. Странно… Мать сегодня в своей обожаемой галерее, отцу тоже не до дачи, – утром сам жаловался, что завален работой, задержится допоздна, а может, даже ночевать не придет. Если бы отец дал кому-то из друзей ключи, то предупредил бы, он всегда предупреждает… Неужели к ним кто-то залез?
Владик взбежал на крыльцо – и входная дверь тоже полуоткрыта. На террасе никого, хотя на столе стоит сумка и грудой вывалены продукты… А вот и вино, несколько бутылок. Значит, отец все же дал кому-то ключи… Владик разочарованно вздохнул. Ну что ж, придется убираться восвояси. Он уже хотел было повернуться и уйти, но потом все же решил осмотреть дом. Просто так, на всякий случай. Что-то в этой ситуации его настораживало. Во-первых, то, что отец не предупреждал о гостях, а во-вторых, где же они, эти гости? Машины перед домом нет, но это ни о чем не говорит, машина может быть в гараже. Продукты лежат кучей на столе, даже в холодильник их переложить не удосужились. А больше нигде никаких человеческих следов. Странно…
На цыпочках, стараясь производить как можно меньше шума, Владик прошел в дом. Заглянул в отцовский кабинет – никого. В кухню, в гостиную, в бильярдную – тоже ни души. И тихо. Хотя… Владик прислушался: вроде бы какие-то звуки доносятся со второго этажа. Все так же стараясь не шуметь, он осторожно двинулся по лестнице наверх.
На втором этаже находились три спальни. Их двери выходили в маленький коридор, в конце которого, прямо у лестницы, стояло огромное зеркало-трюмо с мутноватым от времени стеклом. Это зеркало – антикварное приобретение Ирины десятилетней давности – в московскую квартиру никак не вписывалось, вот и сослали его на дачу. В зеркале отражался и сам коридор, и двери спален, и сама спальня, когда дверь была открыта. То, что увидел Владик в старом стекле, заставило его застыть на последней ступеньке. Секунду-другую он стоял, словно пригвожденный к месту, а потом, уже не заботясь о производимом шуме, быстро сбежал вниз и, хлопнув дверью, выскочил наружу. Ноги сами понесли его обратно к станции. Впрочем, ему было наплевать, куда идти, лишь бы подальше, подальше и от этого треклятого дома, и от тех, кто в нем сейчас был.
Глава 8
За все надо платить
Услышав на лестнице шум, Лариса оттолкнула Андрея и быстро села на постели:
– Что там такое?
– Где? – он еще не пришел в себя, смотрел на нее затуманенными счастливыми глазами, слушал – и не слышал.
– Там, внизу, – Лариса действительно встревожилась. – Слышишь?
– Да где?
Звук шагов, и потом хлопнула входная дверь.
– Ну? Неужели не слышал?
Андрей тоже вскочил и стал быстро натягивать джинсы:
– Да. Что бы это могло быть?
– Сходи, пожалуйста, посмотри.
Лариса тоже потянулась было за одеждой, но Андрей остановил ее:
– Подожди, не торопись. Может, это так, пустяки.
Лариса улыбнулась, отложила платье и кивнула:
– Хорошо. Я жду.
Через пару минут Андрей вернулся в комнату. Вид у него был немного сконфуженный:
– Наверное, заходил кто-то из соседей, – словно оправдываясь, сказал он. – Не понимаю, что им понадобилось.
– Да, нехорошо получилось, – сказала Лариса со сдавленным смешком. – Застукали тебя за непристойным занятием. Тебя, такого солидного, такого женатого…
– Сейчас я тебе покажу, какой я солидный, – прорычал Андрей, одним прыжком оказавшись на постели и повалив Ларису на подушки.
– Пусти! Пусти, сумасшедший!
Впрочем, нельзя сказать, чтобы Лариса отбивалась всерьез. Жертва после весьма недолгого сопротивления с удовольствием сдалась на милость победителя…
А потом Лариса, вероятно, заснула. По крайней мере когда она открыла глаза, за окном уже были сумерки, в свете которых комната казалась таинственной и какой-то нереальной. Тут она разглядела, какая это была красивая комната, отделанная совершенно в другом стиле, чем терраса. Стены здесь были выкрашены белой краской, а занавески и покрывало на широченной кровати (теперь небрежно сброшенное на пол) были ярко-синими. Ковер тоже был синим, с красным геометрическим орнаментом, а по всей комнате валялись красные и желтые подушки, – в полном беспорядке, так, как они их раскидали. Лариса подняла взгляд вверх – на стене над кроватью висел абстрактный натюрморт, тоже красно-сине-желтый.
Андрей с интересом наблюдал за ней. Поняв, что осмотр закончен, спросил:
– Ну и как?
– Ты меня удивил, – сказала Лариса. – Вот уж не думала, что ты можешь меня удивить!
– Почему?
– Слишком… – Лариса запнулась, подыскивая нужное слово, – слишком экзотично.
– Тебе не нравится? – огорчился он.
– Да нет, почему же… – Лариса сама не могла понять, нравится ей это или нет, поэтому быстро перевела разговор на другую тему: – Я, кажется, спала?
– Всего минут двадцать, – улыбнулся Андрей. – Ну, может, полчаса, не больше.
– А ты что делал в это время?
– Смотрел на тебя.
За этими словами последовал поцелуй, такой нежный, что чуть было не повлек за собой и все остальное. Но Лариса вовремя отстранилась:
– Нет, давай отложим это на потом.
Андрей хитро взглянул на нее:
– Как скажешь, я готов в любое время. А чем ты хочешь заняться сейчас?
Лариса потянулась:
– Слушай, есть-то как хочется! Слона бы съела! А ты не голоден?
– Еще как!
– Так чего же мы сидим? – Лариса быстро вскочила и огляделась по сторонам в поисках платья. – Что бы мне надеть?
Андрей улыбнулся и насмешливо протянул:
– Ну-у, это, конечно, проблема… – он подошел к встроенному шкафу, порылся там: – Это вот не подойдет?
В Ларису полетела голубая мужская рубашка.
– Отлично. – Лариса прижала рубашку к груди. – А теперь еще один вопрос: душ здесь есть?
– Обижаешь! Я новый русский или не новый русский? У меня и сауна есть, я же тебе говорил. Хочешь в сауну?
– Давай будем скромнее. Я хочу в душ, а потом есть.
– Тогда пойдем вниз. И еда, и вода внизу.
Андрей не преувеличивал: ванная комната в этом доме действительно вполне удовлетворила бы даже нового русского. Тоже отделанная деревом (очевидно, как и все помещения на первом этаже), с ванной и кабинкой для душа. Однако от Ларисиного внимательного взгляда не укрылось, что парфюмерии здесь почти не было, а то, что было, предназначалось исключительно для мужчины. Но и мыло, и даже шампунь нашлись.
Когда Лариса снова появилась на террасе с мокрыми волосами, в мужской рубашке, едва доходившей до середины бедер, она выглядела не на свои двадцать восемь, а едва на восемнадцать. Андрей восхищенно присвистнул:
– У меня что, в душе живая вода течет? Ты стала почти совсем красавицей.
– Почти совсем? – возмутилась Лариса. – Почему это «почти»? Ничего себе комплиментик!
– Потому что… – Андрей зашел ей за спину, на мгновение поднял руки, что-то щелкнуло, и он тут же отступил на шаг. – Ну вот, теперь ты практически неотразима.
Лариса положила руку на шею и ощупала тонкое золотое колье, холодившее кожу. Потом огляделась в поисках зеркала, подбежала к своей сумке, так и валявшейся на террасе, достала пудреницу и впилась глазами в свое отражение:
– Какая прелесть! А что это за камень?
– Аквамарин. Это сейчас он фиолетовый, а при дневном свете голубой.
Лариса, растерянно улыбаясь, перевела взгляд на него:
– Андрюша, ну зачем…
– Затем, – он подошел, обнял ее, поцеловал сначала в лоб, в виски, потом наклонился и коснулся губами ямочки на шее, где лежал фиолетовый камень, – затем. Чтобы ты этот день навсегда запомнила.
Спустя пятнадцать минут Лариса, облаченная только в Андрееву рубашку и аквамариновое колье, стояла у стола на террасе и колдовала над разделочной доской. Андрей был на подсобных работах: доставал посуду, накрывал на стол, подавал, убирал, – словом, делал то же, что делает для повара поваренок.
Стол получился роскошным. За окнами уже совсем стемнело, и пришлось зажечь верхний свет. Однако лампа в плетеном белом плафоне показалась обоим слишком яркой. Андрей недовольно поморщился:
– Давно ведь собирался повесить бра.
Лариса вдруг вспомнила ужины с Олегом, вернее, одну неизменную деталь этих ужинов.
– Слушай, а свечи у тебя есть?
Андрей хлопнул себя по лбу:
– Ну почему я такой идиот! Конечно, есть! – Он вскочил и полез на полку. – Здесь, кажется… Черт, нет! Ну, значит, вон там…
В поисках свечей Андрей обследовал почти все предметы меблировки вплоть до холодильника. Они нашлись, наконец, в маленьком деревянном шкафчике в углу. Держа находку в руках, Андрей растерянно оглядывался, примеряясь, во что их можно поставить. Выглядел он при этом и трогательно, и смешно.
– А я, кажется, видела в соседней комнате подсвечники, – вдруг вспомнила Лариса. – Пойду принесу.
Два медных подсвечника действительно стояли в кабинете Андрея на стеллаже с книгами. А рядом с ними стояло еще кое-что, чего Лариса сразу не заметила…
Андрей подождал минуту-другую, Лариса не появлялась.
– Лора! – позвал он. – Куда ты пропала?
Не дождавшись ответа, он недоуменно пожал плечами и отправился на поиски. Обнаружил он ее почти сразу: Лариса стояла посреди кабинета, и в руках у нее была фотография: Андрей, Ирина и Владик. Андрей и Ирина сидели, обнявшись, на верхних ступеньках крыльца, а Владик притулился на нижней, у ног родителей. Здесь он выглядел совсем мальчишкой… Обычная семейная фотография, на которой все смеются и кажутся счастливыми. Фотографировали года три назад, когда заканчивали строить дом. Ну да, приезжал Иринин приятель-фотограф, снимок нужен был Ирине для какой-то рекламной акции. Глядя на этот снимок, Лариса словно застыла.
– Лора, – снова тихо позвал он. – Ты что, Лора?
Она подняла на него глаза, огромные, ставшие вдруг отчужденными. От недавнего веселья и беззаботности не осталось и следа.
– Что?
Андрей осторожно потянул фотографию из ее рук, но Ларисины пальцы словно окаменели. Тогда он мягко разогнул их один за другим, вытащил злополучный снимок и небрежно бросил его обратно на полку. Лариса очнулась, качнула головой и попробовала улыбнуться:
– Извини.
– Лора…
– Глупо, глупо, – она отвернулась, прошлась по комнате и села на низкий диван, стоящий в углу кабинета.
– Действительно, глупо, – мягко сказал Андрей. – Что ты так расстроилась?
Она взглянула на него:
– А ты не понимаешь?
– Лора, – терпеливо сказал Андрей, – это же только снимок. Простой клочок бумаги, ничего не значащий…
Она покачала головой:
– Это ты сейчас так говоришь. На самом деле мы оба знаем – это не «клочок бумаги». Это часть твоей жизни, Андрюша. Большая часть твоей жизни, которая прошла без меня. И ничего тут не поделаешь.
Он подошел и сел рядом, обняв ее за плечи:
– Но зато впереди у нас много времени, которое мы можем провести вместе. Я…
Андрей подумал, что самое время рассказать Ларисе о своих дальнейших планах, но не успел и рта раскрыть. Резким движением она высвободилась из его рук и вскочила:
– Что ты? Ты постараешься возместить мне эти годы? Будешь проводить со мной все время, которое останется от работы и семейных обязанностей? Будешь тратить на меня деньги, дарить мне подарки? – Лариса нервно нащупала рукой колье, рванула его вниз. Замочек сломался, и украшение упало на пол, с глухим стуком ударившись о пол. – Мне не нужно от тебя ни денег, ни подарков! Ты ведь даже не понимаешь, как это обидно и оскорбительно!
– Но ведь, Лора…
– Что – Лора? Что?
– Выслушай меня…
Он попытался обнять ее, успокоить, но Лариса опять вырвалась. От резкого движения головы заколка отскочила, и не просохшие еще волосы рассыпались по плечам.
– Выслушать? А что ты мне можешь сказать?
На Ларису вдруг нахлынули старые обиды. А она-то, дурочка, забылась, почувствовала себя счастливой! Это призрачное счастье, которое не то что завтра кончится, нет, которое существует только в ее воображении. Мужчины! И Андрей, и все остальные – для них всех она была просто игрушкой. Чем недоступнее, тем желаннее. А как только они понимают, что получили игрушку в свое полное владение, сразу теряют к ней интерес и вспоминают о более важных вещах: о карьере, о работе, о семье, наконец… А бедная игрушка пусть живет дальше как хочет.
– Откуда вы все взялись? Ведь много, много лет я была одна! Много, много лет меня никто не любил! Вы все снисходили ко мне, вам было со мной скучно, у вас всегда находились свои мужские дела! А я пропадала, пропадала… – Голос ее сорвался, она снова опустилась на диван и судорожно прижала руки к груди. Светлые волосы слипшимися мокрыми прядями жалко свисали по обеим сторонам поднятого вверх лица. Он присел рядом, протянул руку к ее щеке:
– Лора…
Она отстранилась:
– Господи, как я устала. Ну зачем вы все меня мучаете?
Это прозвучало так по-детски жалобно, что у Андрея защемило сердце. В эту минуту он готов был сделать для нее что угодно, лишь бы утешить, успокоить… И он сказал, повинуясь наитию:
– Ты хочешь, чтобы я ушел?
Она смотрела прямо перед собой и молчала. Андрей осторожно протянул руку и коснулся ее волос:
– Лора, Лорочка, тебе будет легче, если я уйду?
– Не знаю. Я уже ничего не знаю.
Уголки ее губ скорбно опустились вниз. Он взял ее руки в свои ладони – она отдала их, покорно и безжизненно. Через пару минут она снова заговорила, и голос тоже был безжизненным и ровным:
– Я любила тебя, любила все время. Ждала, когда ты придешь ко мне насовсем. Понимаешь, я была уверена, что рано или поздно ты придешь. Потому что и ты любил меня, я знаю, что любил. А вот сейчас ты пришел, а я не могу с тобой быть. Я не могу… не могу простить, как ты со мной обошелся. Так странно… Понимаешь, мне казалось, ты придешь – и все будет хорошо. А оказывается, дело не в тебе, а во мне.
Он слушал, не перебивая и стараясь понять. Лариса облизнула ставшие вдруг сухими губы:
– Эта ваша семейная фотография… Ведь дело не в ней, она просто вернула меня к реальности. Сейчас я вспоминаю разные мелочи, которые тогда, восемь лет назад, мне казались незначительными… Ты никогда не оставался со мной надолго. Даже когда у тебя было время, ты все равно стремился уйти…
– Да! – не выдержал он. – Потому что я боялся – если промедлю еще немного, у меня просто не будет сил от тебя оторваться…
В ее взгляде, наконец, блеснула какая-то живая искра:
– Это правда?
– Да.
Она на секунду сжала его руку:
– Почему ты мне этого никогда не говорил?
– Потому что я сам себе в этом не признавался. Я боялся.
– Чего же, Господи, чего?
Андрей болезненно поморщился:
– Понимаешь, тогда все так запуталось… И Владик…
Лариса разжала пальцы, глаза ее снова стали пустыми и холодными:
– Вечно Владик!
– Лора, у тебя нет детей, поэтому ты не представляешь…
Этим напоминанием он только усугубил ее отчаяние. Лариса гневно повернулась к нему:
– Да? А может быть, ты вспомнишь, по чьей вине у меня нет детей? Может быть, ты вспомнишь, что сказал мне, когда я…
Он вздрогнул, хотел что-то сказать, но она не дала:
– Не надо было вообще сообщать тебе о своей беременности. Но я была дурой, честной дурой! Я считала, что это такое же твое дело, как и мое! Ты говоришь, что пожертвовал всем ради ребенка? Но ведь тот ребенок тоже был твой!
– Он еще не родился.
– Потому что ты этого не хотел!
– Ты сгущаешь краски. Конечно, я понимаю, в тебе говорит обида… – он запнулся, инстинктивно почувствовав, что опять сказал что-то не то.
Лариса смотрела на него так, словно он ее ударил.
– Обида? Как у тебя все просто! Впрочем, ты прав – и обида тоже.
Она встала и прошлась по комнате. Андрей настороженно следил за ее движениями. Он чувствовал себя как узник в ожидании приговора.
– Но сейчас я хочу все исправить. Если ты простишь меня… Сейчас я могу быть с тобой, только с тобой, – он глубоко вздохнул и сказал: – Я хочу развестись и жениться на тебе.
Но эти слова не произвели того эффекта, на который он рассчитывал. Лариса посмотрела на него, и глаза ее по-прежнему были холодны и пусты.
– Если бы я услышала это тогда, восемь лет назад, я бы, наверное, с ума сошла от счастья. А сейчас… Поздно.
– Ну почему? – это не укладывалось у него в голове. – Ведь всего час назад все было в порядке! Нам с тобой было хорошо, и…
– Это так… Вроде сна. Не на самом деле…
– Не понимаю, – медленно сказал он.
Лариса вздохнула:
– И не поймешь. Я не выйду за тебя замуж, Андрюша.
– Почему? – сдавленным голосом спросил он.
Она улыбнулась, печально и безнадежно:
– Поздно.
Он начинал злиться, но изо всех сил старался оставаться терпеливым:
– Я не понимаю. Теперь нам же ничего не мешает…
– Мешает. Я не могу.
– Что?
– Не ты – я не могу с тобой быть, – тихо повторила она. – Я даже не знала, что обида до сих пор не прошла. Когда у нас все началось снова… Все наши последние встречи меня все время что-то угнетало. А увидев этот снимок, я вдруг поняла… Себя поняла, понимаешь? Все встало на свои места. Просто каждый раз, когда я вижу тебя, когда ты ко мне прикасаешься, я невольно, неосознанно вспоминаю твои тогдашние слова, и мне больно. И хочется причинить такую же боль тебе… А что же за жизнь у нас с тобой тогда получится?
Он горько усмехнулся:
– Поверь, мне сейчас ничуть не легче.
– Верю, – тихо сказала она. – Верю, но это ничего не меняет.
– Что же нам теперь делать?
– Не знаю, – она устало опустила голову. – Наверное, расстаться. Ты же видишь, мы все равно не можем быть вместе. Только окончательно измучаем друг друга. Любая мелочь будет напоминать мне, что… Будет вызывать такие вот сцены.
Они сидели рядом на диване, совсем близко, и оба знали, какая пропасть пролегла между ними.
Совсем стемнело, и слабенькая полоска света, пробивавшаяся с террасы в кабинет, не могла рассеять темноту.
– Может быть, все-таки пойдем поужинаем? – нерешительно спросил Андрей.
Лариса невесело усмехнулась:
– Какая уж тут еда. Отвези меня, пожалуйста, домой.
– Прямо сейчас?
– Да.
Он взглянул на светящиеся стрелки наручных часов:
– Уже поздно, почти час ночи. Может быть, Все-таки останешься? Хотя бы до утра…
– Я хочу домой, – бесцветным от усталости голосом сказала Лариса.
Когда после тряски в пригородной электричке и давки в метро Владик наконец добрался до дома, стрелки часов уже подходили к восьми.
Матери не было. Он прошел к себе наверх, закрыл дверь и бросился на диван лицом вниз. Хотя занавески были задернуты, солнечный свет все равно проникал через светлую ткань, даже в углах не оставляя спасительного полумрака. В июне дни в Москве долгие, сумерки настанут только часа через два… Если бы он ослеп! Зачем ему солнце и лето, если все кругом – вранье, сплошное вранье! Иллюзия. Все только притворяется хорошим, только кажется. И люди, и сама природа. Везде обман, ни на что нельзя полагаться. Солнечные лучи ласкают тело, а потом у забывшего осторожность человека появляются страшные ожоги, и кожа вздувается пузырями и облезает, и приходит боль, страшная боль…
За окном слышались раздражающие звуки стройки, – какая-то компания купила соседний дом и начала переоборудовать его под свои нужды. Компания, видно, торопилась: строители работали с раннего утра до позднего вечера, почти без перерывов. Обычно он пропускал эти звуки мимо сознания, а теперь стук и лязг словно впивались в его мозг, крутили и вытягивали, и невозможно было выносить это дольше… Он протянул руку, нащупал валявшийся на полу рядом с диваном плеер и швырнул его в окно. Звякнуло разбитое стекло, посыпались осколки. Но облегчения этот жест не принес.
Боль нарастала. Это была уже почти физическая боль, невыносимо саднило в груди, ком подкатывал к горлу и стало трудно дышать.
Владик поднялся, двигаясь как сомнамбула, спустился вниз. Работы на стройке вдруг прекратились. В неожиданно наступившей тишине казалось, что каждый звук – даже звук шагов – усиливается, эхом отдаваясь в громадной пустой квартире.
Владик прошел на кухню. В раковине скопились немытые с завтрака тарелки, на плите – засохшие пятна убежавшего кофе. Всякими модными кухонными прибамбасами пользовалась мать, а отец не любил кофеварку и делал себе кофе по утрам в старенькой медной джезве. При мысли об отце лицо Владика болезненно скривилось, как от удара…
Это было не то чтобы твердое и сознательное решение – просто хоть какой-то выход. Владик, двигаясь совершенно механически, открыл кухонный шкафчик и достал оттуда небольшой нож с черной пластмассовой ручкой. Обычно этот нож использовали для резки сыра, колбасы и прочих продуктов, которые принято подавать тонкими ломтиками. Надавил пальцем на острие – тут же выступила кровь. Впрочем, можно было и не пробовать, в их доме ножи всегда были безупречно заточены, за этим следил отец. Почему-то считается, что, если в доме живет настоящий мужчина, он не потерпит тупых ножей. Его отец – настоящий мужчина, и всегда был таким. Внезапно перед глазами встало лицо отца, каким он увидел его в то мгновение в зеркале, – животное, грубое лицо, оскал хищника, не собирающегося упускать свою добычу… Как все это противно!
Владик, все еще сжимая в руке нож, пошел в ванную. Там он разделся, аккуратно сложив свою одежду на крышку корзины для белья, включил краны и стал наблюдать, как сильная струя воды бьет по мрамору ванны. Когда дно покрылось водой примерно на глубину ладони, он забрался в ванну и вытянулся, стараясь расслабиться.
Сейчас он боли не чувствовал. Нет, она не прошла, просто стала какой-то привычной; а может быть, он так притерпелся, что она стала частью его существа. Им овладело тупое равнодушие ко всему на свете. Когда вода заполнила ванну почти до краев, Владик закрыл краны, взял нож и надрезал свою руку у запястья. Струя крови расплывалась, смешиваясь с водой, теряла ярко-алый цвет и становилась как будто грязной. Он наблюдал, как течет его кровь, спокойно, даже отстраненно. Подождать еще немного, совсем немного, чуть-чуть, – и все, наконец, закончится…
За всю дорогу до Москвы Андрей и Лариса не сказали друг другу почти ни слова. Она сидела рядом, вжавшись в мягкие кожаные подушки, так тихо, что он даже дыхания ее не слышал. Словно не живая женщина сидела рядом, а бесплотный дух, привидение. Впрочем, и бледна она была как привидение. Или это только казалось в неверном свете уличных фонарей?
Машина остановилась перед Ларисиным подъездом. Она взяла свою сумку и, не поднимая головы, даже не взглянув на своего спутника, распахнула дверцу, собираясь выйти. Тут Андрей не выдержал. Он схватил ее за руку – может быть, грубо, но сейчас ему было не до приличий:
