Текст книги "Ступеньки в небо (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Прошло, кажется, несколько минут, пока до меня, наконец, дошло, что каждая новая волна значительно больше предыдущей.

Я вдруг поняла: ведь со мной что-то происходит. Скорее всего, повторяется то ужасное и удивительное состояние, которое мне уже довелось испытать однажды.

Я отвернулась и наткнулась взглядом на Алекса. Тот продолжал что-то бормотать. Он, по-моему, еще рта не закрыл: все говорил и говорил. Интересно, и это я осознавала абсолютно отчетливо: его-то я видела по-обычному, только глазами. Я опять повернула голову к взыгравшему океану.

Должна признаться: ни разу до сих пор, со времен ужасного случая с Зинаидой, у меня не возникало того, сейчас уже почти забытого, ощущения, что зрение мое превратилось в нечто, совершенно иное... И вот опять. Не знаю, что именно заставило меня это почувствовать, только я неожиданно для себя сообразила, что начинаю видеть как-то странно. не одними глазами, а по-другому, какими-то не известными мне органами...

Никому и никогда не пожелаю даже во сне быть свидетелем той картины, что развертывалась сейчас передо мной наяву. Зрелище, которое, что называется, захватывало дух, заставило меня не просто испугаться – затрепетать от страха. Издалека, прямо на окно, не накатывала – перла черная громада воды, способная подмять под себя и проглотить весь город. Сердце мое начало останавливаться: ведь все жители Сан-Франциско знают о том, что городу предсказана участь Атлантиды. Я повернулась к Алексу.

Наверно, мой взгляд стал теперь уже диким, Алекс даже замолчал. Глазки его мигали быстро-быстро.

– Бегом, – почему-то шепотом приказала я. – К машине и ходу. Это конец.

Алекс перевел глаза на окно, потом обратно на меня. Взгляд его выражал недоумение.

– Ты что, не видишь?

Теперь я заорала. Все ошивавшиеся в баре китайцы, как по команде, повернули головы к нашему столику.

– С ума сошла?

Я показала рукой в окно, затем машинально посмотрела вслед своей же руке. За окном ничего такого не было. То есть, все, как обычно.

У меня окончательно все похолодело внутри. Значит, свихнулась. Совсем свихнулась. Надо смотреть правде в глаза.

– Мартини, мэм...

Всеми своими бедрами официантка выражала озабоченность, ставя перед нами бокальчики с коктейлем.

Алекс стал рассматривать свой, будто это был не клубничный напиток, а заморская драгоценность. Он медленно, чинно, словно юная пионерка на приеме у тимуровского дедушки, обсасывал соломинку, облизывал, интеллигентно причмокивая, малюсенькую красную пластиковую шпагу с наткнутым на нее кусочком ананаса. Раздражение мое возрастало, пока не доросло до объема той самой страшенной волны.

В окно смотреть было жутко, меня всю еще трясло, а в голове застряло дурацкое слово "Свихнулась", которое я мысленно повторяла себе на все лады. Надо было как-то отвлечься, попытаться поболтать, что ли. Но диалога с этим типом, даже при моих бешеных усилиях, не получалось. О чем бы ни пыталась заговорить я, Алекс все переводил на себя.

Скажем: "Любишь ли ты Стругацких?" Казалось бы, вопрос в лоб, отвечай: да или нет.

Алекс отвечал долго, размеренно, не торопясь: – Видишь ли, я человек очень сложный. Стиль чтения у меня... Понимаешь, человек я очень и очень индивидуальный. При моих запросах... А стиль чтения у меня необычный... Я ко всему подхожу по-своему...

Так я и не поняла, любит он Стругацких или нет. И не хотелось мне о нем уже ничего понимать. За один вечер новый знакомец надоел мне до чертиков, довел, что называется, до белого каления. Все в этом человеке дико действовало мне на нервы: голос, интонация, каждый вздох. И начхать мне было на его отношение ко всей литературе мира.

На обратном пути у меня все еще тряслись руки. Зачем только Алекс потащил меня в этот мерзкий вертеп? Почему мы поехали в моей машине? Не мог этот тип повезти меня в своей? Тем более, что алкоголя не пьет.

Дома, в придачу ко всему прочему, оказалось, что он не вымыл после себя ванну; даже полотенце не развесил, чтобы дать ему просохнуть, так и бросил комом. В результате я еще должна была на сон грядущий отмывать несчастную ванну, загаженную засохшей мыльной пеной вперемешку с волосами. Это при моей брезгливости. То есть, все время сдерживая вместе с дыханием ком отвращения, натужно застрявший в горле.

– Сама виновата, – упрекала я себя. – Нечего всяких в дом впускать.

– Значит, нужно было оставить человека на пляже? – сама же и спорила с собой в ответ.

– Да если бы тебе пришлось спать на пляже, он бы через тебя переступил и не заметил.

– Я не могу переступить через человека.

– Тогда терпи. Тогда еще не то придется терпеть.

– Неужели на милосердие обязательно отвечать хамством?

– А неизвестно, нужно была ему твое милосердие или нет.

– Как же не нужно, неужели на пляже спать приятнее?

– Ты не можешь решать за другого человека, что ему приятней: спать на пляже или быть мишенью для твоего раздражения.

– Но ведь он выбрал последнее.

– Он предпочел пляжу теплый дом. И только.

– Человек не может, не имеет права только брать. Он обязан давать тоже.

– То есть, за теплоту твоего дома он обязан платить теплотой своей души?

– Тепло любого дома иссякнет, если в этом доме повыбивать окна. И вдобавок сломать печь. Нельзя брать, не возмещая.

– Просто тебе гораздо легче дать, чем взять. Ты не можешь требовать от людей того же.

– Ошибаешься. Могу. Если они люди, конечно.

– Он человек.

– Он ничтожество.

– Просто он тебе противен.

– Почему люди такие? Почему, если ты даешь человеку приют, он непременно должен загадить тебе ванну? Ну почему?

– Может, не все такие?

– А ты когда-нибудь встречала других?

– Ты слишком озлоблена.

– Еще бы...

– Каждый отвечает за себя. Качества других людей – не твоя забота.

– Они живут вокруг. И отравляют жизнь мне.

– Ты слишком озлоблена...

– Да, пожалуй, я слишком озлоблена... Слишком... Слишком...

Глава 3

На следующий день я ненавидела московского музыканта всеми фибрами. Каждое его слово вызывало во мне прилив ненависти. Каждый вздох – волну тошноты. Я не могла спокойно смотреть на довольное торчание его усов, не могла выносить невинное мигание голубеньких глазок.

Ночью, конечно все произошло. Это после всех моих внутренних диалогов с самой собой. Почему? Зачем? Как могла? На что надеялась? Ни одного ответа. Не понимаю. Не знаю ничего. Я мерзкая развратная баба. Может, просто нелегко оказалось отвязаться? Выходит, я, ко всему прочему, еще из тех, кого называют безотказными. О Господи, час от часу не легче...

Во всяком случае, произошло. Что-то окончательно сломалось во мне. Когда Алекс стал, вздыхая, жаловаться, как хреново ему без женского тепла, я сдалась. Опять-таки по доброте по бабской, которая и ему, и мне вылезла боком. Я надолго запомню ту мерзкую, самую скверную в моей жизни ночь.

"В этих делах я профессионал". Он не соврал, он и правда был профессионал: и по тому, как чуял нужные точки, и по тому, как эти точки обрабатывал. Но он и от меня требовал того же. А в моем воспаленном мозгу, едва только моей руке стоило прикоснуться к телу окаянного партнера, немедленно всплывала загаженная ванна, а в горле, соответственно, ком отвращения.

В результате я разрыдалась в самый интересный момент, окончательно возненавидела московского гостя на всю оставшуюся жизнь, затем оставила его в своей кровати, а сама закрылась все в той же ванной, где и проплакала чуть ли не до утра. Опять же, ни кара ни гуа!

Утром мой квартирант был в полном порядке. Он мурлыкал, как довольный кот, поедая овсянку с черносливом и орехами. А после завтрака потребовал, чтобы я ехала показывать ему город. Мигание глаз выражало, что чувствует себя человек, как нельзя лучше. На мои же чувства, зареванную физиономию и мрачное настроение ему было явно и откровенно наплевать.

На Твин-Пикс чаще всего плавают туманы, но Алексу, по его утверждению, со вчерашней встречи со мной везло противоестественно: воздух был прозрачен, в щедром солнечном свете улицы просматривались от залива до залива. Видны были даже автомобили, сновавшие вверх-вниз по Маркету, правда, с высоты они казались величиной с муравьев. Они и двигались очень похоже на муравьиные цепочки: к скрытой для наблюдателя, зато им самим хорошо известной цели.

Вот тут-то, критически глядя на Сан-Франциско с высоты близнецового пика, Алекс ни с того ни с сего небрежно объявил: – Я думаю, нам с тобой вполне есть смысл жениться.

На это я с места в карьер заорала: – Через мой труп я с тобой женюсь.

Мне как будто дали метелкой по голове, чем оглушили, но одновременно и хорошенько завели. На нас опять-таки оглядывались туристы, но меня понесло.

Я мерзко материлась, захлебываясь от злобы и ненависти. Я выкрикивала слова, значения которых представляла себе весьма и весьма смутно, да и то, в основном, по Дебиному словарю нецензурных русско-английских выражений. Я обвиняла бедного Алекса во всех смертных грехах, в частности, в том, что произошло между нами ночью. Речь моя сводилась к тому, чтобы этот тип завтра же убрался, куда подальше.

Алекс выслушал мою брань, слегка втянув голову в плечи, отчего сделался похожим на гадкого утенка, обещавшего превратиться в большущую гадкую утку, но никак не в лебедя. На мои тирады он только помигал в ответ. После этого, будто ничего вообще мною не было сказано, спокойно заявил, заключая и перечеркивая своей репликой всю мою гневную речь: – Ну. поехали дальше... Что там у нас по плану?

Я задохнулась. Самое противное в подобных случаях, когда теряешься, не находя ни нужных слов, ни достойных действий. И остаешься стоять с раскрытым на недосказанном слоге ртом. В подобных случаях я предпочла бы получить пощечину. Простояв с раскрытым ртом несколько секунд, я съежилась и, ненавидя себя, покорно полезла обратно в машину. Продолжать экскурсию.

Я вела машину, сцепив зубы. И чем меньше старалась реагировать на присутствие уже ненавистного мне человека, тем больше реагировала. Просто задыхалась от злости. На себя, на "этого типа", на китайцев, которые слишком медленно тащились через улицу, заставляя меня подолгу торчать посреди перекрестков в китайском городе, на весь мир.

Зато Алекс был абсолютно спокоен и вполне счастлив. На улице Полк радостно считал разноцветные флаги, которыми гомосексуалисты обозначают свои жилища. В китайском городе умилялся безделушкам, любую мелочь называя почему-то громким словом "дракон". На Русской Горке восторженно поднялся на три ступеньки, и на каждой из них торжественно сфотографировался. То есть, заставил меня сфотографировать его.

На Бродвее подолгу останавливался, не пропустив ни одной витрины с высвеченными голыми девочками. Со смаком, хоть и хромая на каждой букве, читал полные обещаний призывы: "Абсолютно обнаженные девушки на сцене", "Без верхней одежды, без нижней одежды", "Секс и эротика", "Лесбийский акт". Самой заманчивой ему показалась витрина, сулившая "Натуральный акт между мужчиной и женщиной".

Под стендом, на котором светилась эта надпись, стояла симпатичная девушка, одетая в обычное пестрое платье. На ногах ее не было ни чулок, ни, похоже, даже носков, но зато красовались высокие шнурованные ботинки на небольшом каблучке. Девушка протягивала прохожим печатные рекламки своего заведения и держалась молодцом: улыбалась без ханжеского стеснения, никого ни за что не дергала, открыто смотрела в глаза.

Больше всего меня поразило отсутствие косметики на ее светлом, даже не припудренном лице. Что там пудра, губы ее, и те были не подкрашены.

– Сейчас я ее, – процедил мне по-русски Алекс. – Такую разэтакую...

Девушка протянула ему рекламку. Я немедленно полезла в сумку и протянула ей свою, благо у меня всегда наготове. Она, внимательно рассмотрев рекламку, сказала: "О!", будто поджидала меня здесь всю жизнь.

– Первый сеанс за полцены, – пообещала я.

– О! – повторила девушка. – Звучит интересно.

Судя по выражению и тону, я ее и в самом деле заинтересовала. Еще бы, тут все, как на ладони: наш клиент.

– Вы смотрите только карты?

– Нет-нет, это просто рисунок на рекламке. Я гадаю по руке, по кофейной гуще, по обычным картам и картам Тарот, по ирландским и шведским рунам, по фотографиям и по лицу. Ну и немножко по почерку.

– Гороскоп? – подсказала девушка.

– Само собой.

– О! – опять обрадовалась она и переспросила: – Что ж насчет моего лица?

– Света божьего не видит, – подумала я, но сказать ничего не успела.

– В полном порядке. – Алекс перехватил инициативу. Что разговор веду я, а не он, ему явно не нравилось.

Девушка повернула голову к нему. Улыбки у американцев всегда наготове, как мои рекламки у меня.

– Когда открывается ваше... – голубенькие глазки замигали на плотно закрытую дверь под витриной.

– Мы и сейчас открыты. Хотите войти?

Девушка сделала приглашающий жест рукой. – Шесть с половиной долларов за вход.

– И что у вас там?

Она сделала губки бантиком: – Коктейли, пиво, женский стриптиз...

– А вот тут написано...

– Что вы имеете в виду?

– Натуральный акт...

Я с отсутствующим видом вертела головой по сторонам, молчала и не без злорадства наблюдала стесненное сопение Алекса.

– В Калифорнии это запрещено законом.

– А почему тогда написано?

– Женский стриптиз – пожалуйста.

По мимолетному движению слегка поджавшихся губ нетрудно было понять, что девушка почему-то обиделась.

– И ты тоже показываешь стриптиз?

– Да, – спокойно сказала девушка. – Я участвую в шоу.

– Чего тогда тут стоишь?

– А мы по очереди. Нас всего тут шестеро на смену. Одна танцует, четверо обслуживают, одна на входе... Время от времени меняемся...

– Обслуживают? – Алекс явно услышал нечто, для себя интересное. Глазки его от частого мигания сделались совсем крохотными. – И что именно входит в ваше обслуживание?

– Коктейли, пиво, кока-кола.

На минуту в голосе девушки мелькнуло издевательское торжество: вид у собеседника был совершенно обалдевший, в округлившихся глазах крутились подсчеты.

– Ну так что, собираетесь войти?

– А то я стриптиза не видел.

Он произнес это только для меня по-русски а после этого, повернувшись к ней, что называется, в упор, без обиняков, добавил по-английски: – Когда ты будешь раздеваться?

Девушка посмотрела на часы, будто отвечая на будничный вопрос: – Минут через сорок.

– Вот тогда я и приду.

На это она опять же буднично сказала "Окей". Мы пошли дальше по улице.

Чувствовалось однако, что Алекса не так-то просто будет оттуда увести. Счастье еще, что злачных мест там всего квартал, не говоря уже о дороговизне стоянок, не то мы бы торчали на Бродвее до сих пор.

В магазине эротики он по-хозяйски брал в руки и медленно, со вкусом рассматривал каждый предмет. Мне, конечно тоже было интересно, только очень не по себе, просто не знала, куда глаза девать. Кроме нас, там еще крутились здоровенный молодой, похоже, ужасно озабоченный мулат, сопливый морячок с голодным глазом, наконец, жуткого вида очкарик с внешними признаками садиста. Я случайно столкнулась с ним взглядом и прямо-таки похолодела: в глазах за отсверкивавшими очками болтались цепи, вякали наручники, свистел бич, надрывно визжали жертвы. Тонкие губы субъекта шевелились, жаждая... нет, – алкая крови.

– Нравится? – Почему я услышала в этом невинном вопросе ноту угрозы? Алекс наклонился ко мне с упаковкой в руках. Я взглянула и вздрогнула: все-таки не сильно подготовлена к промтоварам этого рода. С одной стороны из-под прозрачной упаковки бесстыдно проглядывалось нечто, очень знакомое по форме, но чересчур розовое и чересчур огромное – у страха глаза велики? – с другой открыто болтался электрический шнур.

Я быстро посмотрела еще раз с прозрачной стороны. Я затравленно оглянулась вокруг. Никто не обращал на нас внимания. Каждый посетитель магазина был занят своими интересами. Мулат разглядывал обложки порнушек. Курносый, вспотевший от напряжения нос возбужденно блестел. Морячок, облизывая губы, вертел в руках резиновую пышку с головой Мерилин Монро. Кассир озабоченно смотрел в сторону очкарика: тот исчез в коридоре за пыльной портьерой.

– В кабинку пошел, – с завистью прокомментировал Алекс, вслед за кассиром провожая садиста взглядом. Потом счел нужным пояснить: – Я уже бывал в таких: там коридор, с обеих сторон кабинки для одного человека или пары: хочешь – порно-фильм смотри, хочешь...

Глаза его округлились, как бывает, когда человека неожиданно озаряет блестящая идея. Алекс многозначительно кивнул в сторону очкарика и начал чуть севшим голосом: – А может...

Я глубоко вздохнула и сдавленно, но решительно перебила: – Ровно через пять минут, с тобой или без, я выхожу.

Он испытующе взглянул на меня, понял, что шутки кончились, и с упаковкой в руках побежал платить. В заключение, выйдя, наконец, из проклятого магазина, подвел итог: – Сегодня же ночью опробуем.

Алшкс посмотрел на меня с заговорщицким видом.

Я содрогнулась и твердо объявила: – Через мой труп ты со мной это опробуешь.

С Бродвея я мчалась, будто за мной гнался тонкогубый садист с бичом и наручниками. До самой пристани. Там на удивление легко нашла стоянку. Мы вошли в квадратный скверик Ферри со странным куцым памятником посредине.

Алекс бросил небрежный взгляд на этот засиженный, основательно обгаженный голубями несчастный памятник. После этого лицо его немедленно приняло выращение озабоченности, а сам молча рванул к кассе. Не успела я еще, как следует, разобрать, что это за кассы, Алекс уже стоял около меня, размахивая билетами на катер в Сау-Сэлито, с объяснением: – Дурацкая привычка россиянина: где только мелькнет билетная касса, тут же бегу покупать. Все боюсь, вдруг последний билетик уведут перед самым носом...

Катер находился здесь же, в нескольких шагах. К нему уже подтягивались группки пассажиров. На вертушке стоял высоченный африканец: проверял входные билеты. Розовые ладони, длиннющие, розовые же пальцы со стороны ладоней на черном фоне его рук казались странно оголенными.

– Интересно, – вдруг спросил Алекс: – А задница у него тоже черная? Или, как пальцы?

Алекс посмотрел на меня и глазки его опять округлились, как тогда, в магазине, будто ему в голову пришла исключительная идея. Непонятно по какой причине вдруг перейдя на шепот, он стал размышлять вслух: – Ладно, задница... А вот...

– Ты меня спрашиваешь? – злобно перебила я.

– Кого ж еще?

– Я не анатом, не фотограф и не художник обнаженной натуры.

– Неужели до сих пор не знаешь?

Этот, казалось бы без насмешки, вполне серьезный вопрос заставил меня – в который раз! – бессильно задохнуться от ярости.

Африканец оторвал половинки наших билетов и бросил в синюю коробочку, приделанную к вертушке. Оставшуюся часть билетов он вернул не Алексу, но почему-то мне.

– И куда это я тебя везу? – гордо поинтересовался Алекс.

– Сау-Сэлито.

Я отвечала неохотно. Мало того, что второй день я безотлучно находилась при нем, мало того, что я терпела его пренебрежительное хамство, так он еще не просто в туристский городок взял билеты – он попал в самую мою больную точку. Наугад ткнул и выбрал Сау-Сэлито, где романтика, как ни дави её, со всех сторон выпирает наружу.

Рассматриваешь загогулины искривленных узких улиц, убегающих вверх по склонам, разноцветные домики, о которых всегда кажется, что их приклеили на зеленые холмы, вырезав из сказочных картинок, посмотришь, посмотришь, и – привет: ты уже в Зурбагане. А в Зурбагане всегда мучает одна и та же проблема: из Зурбагана приходится возвращаться обратно.

– И что это за зверь, Сау-Сэлито?

Это не ирония судьбы, даже не саркастическая насмешка. Это плевок в душу, если хотите, публичная пощечина: плыть на катере в Сау-Сэлито – с Алексом. Ну почему, почему жизнь подсунула мне этого типа? Ко всему прочему, он еще каждую минуту порывался меня обнять, в упор не желая замечать моего злобного отвращения.

Очередной раз отпихнувшись локтем от противных приставаний, я заметила Сержа. Алексу обязательно нужно было вылезти и вытащить меня на самую верхнюю палубу, вот он и поплатился: я заметила Сержа. А если уж я кого замечу...

Серж, то есть, я тогда еще не знала его имени... Ну, скажем, блондин приятной наружности... Он стоял на средней палубе, почти под нами, слегка наискосок. Он был один, это бросалось в глаза немедленно. Причем он был не просто один, он был одинок. Он скучал. Ожидая отплытия, лениво всматривался куда-то в сторону Алкатраса.

Алекс все время что-то бормотал, поминутно хватая меня то за плечи, то за бедра, но меня это уже не раздражало: мои мысли прочно увлеклись незнакомцем на средней палубе. Я смотрела на него, отталкивая Алекса уже не яростно, а лениво, скорее по инерции. В моих повернутых мозгах всплывали откуда-то снизу всякие картинки. Сюжет этих картинок постепенно становился все более и более острым, все менее и менее приличным: посещение Бродвея еще никому не прошло бесследно.

Уж не знаю, уловил ли что-нибудь Алекс, но незнакомец ощутил мои флюиды мгновенно. Он посмотрел на меня, я быстро отвела глаза, потом опять уставилась на него. Щеки мои горели, губы проделывали бог знает, что, в глазах плясали розовые черти. В общем, все, как полагается.

Со средней палубы на верхнюю полетели недвусмысленные улыбки, с верхней понеслись обратно по возможности стыдливые, загадочные, осторожные. Со смущением на лице. Которая из нас не станет натягивать в нужный момент маску мадемуазели из пансиона для благородных девиц на свою возбужденную морду приготовившейся к прыжку львицы, пусть плюнет мне в глаза.

– Смотри, как красиво, – не сдавался или просто еще не понял Алекс.

Тут он был прав. За катером вел мощный белый след, от него в обе стороны уходила ровная волна, сверху тосковали чайки. Слева, над Оклендом веселилось солнце, справа, над Сан-Франциско, зловеще низко-низко стелились сплошные черные тучи. Вот это символика!

– Странно, ведь там же только что было солнце... – удивился Алекс.

Отвечать мне было лень, да и никто от меня ответов не ждал.

– Тот самый Алкатрас! – восхищался Алекс. – И там до сих пор сидят?

Вопросы его воспринимались как риторические, вернее, просто фон, на котором по иронии режиссёра этого спектакля разыгрывался акт с Сержем.

Чайки носились над нами, похоже, хотели жрать. Вдруг на какую-то секунду мне показалось, что это вороны, а не чайки. Хорошенько тряхнув головой для острастки, я опять посмотрела на среднюю палубу. Незнакомец обосновался там довольно надежно. По глазам сразу стало ясно, в тот момент он уже пытался определить мои отношения с Алексом.

Я чуть-чуть высунула кончик языка, поддернула бровью, с улыбочкой сделала головой легкое отрицание и поняла: незнакомец созрел. Вытащив из сумки свою визитную карточку, я вертела ее в руках, прикидывая в уме варианты предстоявшего знакомства.

Мы столкнулись почти на выходе, у бара: мой Предмет, конечно, поджидал меня. Поспешно рванув подальше от Алекса, я налетела на Сержа. Взглянув на него вблизи, я сунула ему в руку карточку и кончиками губ сказала по-английски: – Позвони мне. Первый раз гадаю бесплатно.

Незнакомец усмехнулся, как будто, с легким сарказмом, но карточку взял. Поднес к глазам, посмотрел на меня испытующе, вроде хотел убедиться, что это не шутка. Ответил он по-русски: – Я Серж.

– Юля. А я тебя не вычислила.

– Зато я вас обоих сразу. Какая же ты гадалка? Своего не узнала.

– И на старуху бывает проруха...

– Во-во. Это кто с тобой?

– Так, ерунда.

– Я позвоню.

– Только не сегодня, завтра, ладно?

– Окей. Это что за тип с тобой?

– Ты ужасно милый.

– Ты тоже, я тебя еще на пристани заметил. Так что это за фрукт?

– Неважно.

– Не хочешь отвечать, дело твое.

Мне уже показалось, лицо Сержа приняло обиженный вид.

– Да нечего тут отвечать. Чужой человек. Никто. Ноль.

– Ладно, не нервничай. Ноль так ноль. Ты-то сама кто? Москвичка?

Я смешалась. Терпеть не могу, когда пристают с вопросами, откуда. Ну, не москвичка, и не ленинградка, и не рижанка... Хвастаться в этом смысле нечем, что ж теперь, убиться и не жить? Впрочем, и не одесситка тоже.

Не люблю, когда в отношениях между людьми происхождение играет какую-то роль. Не люблю эмигрантские правила, но об этом я уже распространялась, и довольно.

– Я из города, которого нет на карте, – пробормотала то, что всегда заученно бормочу в этих случаях.

– Ни на одной? – Серж не то удивился, не то даже ужаснулся.