Текст книги "Ступеньки в небо (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Мадам, напоминаю еще раз: вы зарубили себе все это на носу раз и навсегда. Вы не верите ни во что, ни на что не надеетесь и ничего не ждете. На всякий случай я громко повторяю это вслух. Но полузадушенный тоненький голосок все равно продолжает где-то внутри подло вякать про восторги и счастье, и царскую попону на белом коне, и скрипки, и флейты, и опять же яркий шелк алых парусов, и шумную суету карнавала в сказочном городе Гель-Гью... И в белом шелковом воротнике чисто промытую шею господина Печорина с трепетной голубой жилкой.

Стоит мне хоть на минуту поддаться искушению упрямого этого бормотания, я заламываю руки и начинаю плакать. Не плачьте, мадемуазель. Успокойтесь и твердо прикажите себе ни во что не верить, ничего не ждать, ни на что не надеяться.

Я лишний человек. Живу не в своей стране, не в своем романе, не в своем веке. Где она, моя страна? Кто сочинил мой роман? Когда ушел или, может, наоборот, когда наступит мой век? Скажите, пожалуйста, у вас нет другого глобуса?

Вспомнив этот поучительный анекдот, я увидела между деревьями мужскую фигуру, оформленную в лучших эмигрантских традициях. Джинсы-варенки, замшевая куртка, кроссовки на толстенной подошве, итальянская кожаная сумка на ремне через плечо.

Деби говаривала: "Если в жаркий летний день я вижу на лужайке парка Золотых Ворот дорого и броско одетую женщину в туфлях на высоких каблуках, в супермодной стрижке, с запудренным лицом, с которого стекают румяна, а ресницы забиты тушью, я знаю, это эмигрантка из России". Когда случился пресловутый инцидент со Стюартом, разочарованная Деби презрительно произнесла: "Чем же ты отличаешься от остальных эмигранток из России?", бросила трубку и прекратила отвечать на мои звонки.

Какое счастье, когда есть виноватый: черный ли, белый, еврей или эмигрант из России!

Но это с общечеловеческой точки зрения, а с точки зрения эмигранта из России?

По каким отличительным, нам одним известным признакам мы безошибочно и легко узнаем друг друга в любой толпе? На автобусных остановках, фермерских рынках. Даже в общей примерочной магазина "Леманс", когда толчемся там у зеркал, раздетые до лифчиков и колготок.

Ведь и американцы носят джинсы-варенки. И мексиканки одеваются и красятся ярко и безвкусно. Ладно бы по глазам, но ведь и со спины узнаем. Кто-то, я слышала, хвастался: "По кончику юбки узнала свою". Но юбки-то покупаем здешние.

Узнаем, прощупываем друг друга глазами и чаще всего равнодушно, чуть смущенно отворачиваемся. Я научилась улыбаться просто, ни к кому конкретному не адресуясь, но насколько же легче заговорить с кем угодно, хоть с мексиканкой, хоть с негритянкой, хоть с чертом, чем со случайно встретившейся незнакомой соотечественницей.

В том же доме, где я снимаю квартиру, этажом ниже, живет молодая рижанка. Нас познакомил американец, хозяин этого дома, рассчитывал, видимо, что оказывает этим нам большую услугу. Действительно, казалось бы: две одинокие леди, на вид примерно одного возраста, в чужой стране, говорят на одном языке, чего ж еще?

Мы, зеркально отражая друг друга, померились взглядами и в ту же секунду одновременно поняли: не тот круг, не тот стиль, не те интересы. Здороваемся, конечно. Но ведь неписанное правило: дружеские отношения связывают людей, в зависимости от городов, откуда выехали, машин и домов, которые приобрели, разряда магазинов, из которых одеваются... Ну еще, чужаков не принимать... Одиноких женщин не подпускать на пушечный выстрел (как показывает практика, правильно: разве после того, что я сотворила со Стюартом, можно пускать меня в приличный дом?)... Одиноких мужчин, наоборот, жалеть, подкармливать и принимать в качестве друзей домов...

Эти окаянные правила за мою эмигрантскую жизнь успели здорово проехаться по мне всеми колесами.

Я наблюдала кружившие между деревьями джинсы-варенки. Те появлялись, исчезали за стволами, появлялись опять, то полностью, то частично, но неуклонно приближались ко мне. Скоро я могла рассмотреть лицо, особо ничем не примечательное. Затем темно-русые усы и голубые глазки, которые часто мигали, отчего казались маленькими и очень удивленными.

– Ит из бьютифул дэй, – мигнули глазки, пытаясь стеснительной улыбкой сгладить ощутимый русский акцент.

– А в Сан-Франциско это случается так редко...

Вдруг не узнал. Оказывается, не всегда все-таки узнаем друг друга. Правда, я, вразрез с традициями, а может, просто из вредности, не люблю носить джинсы. И безоговорочное пристрастие к ним считаю глупостью. И не нахожу никакого удобства. Тут давит, там трет, здесь врезается, там вгрызается, это, по-вашему, удобство?

– Ну да, ну да, естественно, – заторопились глазки. – Я так и понял, что вы – русская. Даже заговаривать расхотелось.

– Что ж заговорили?

– На всякий случай, вдруг ошибся...

– Ненавидите соотечественников, как и все остальные соотечественники?

– Скажем так, просто стараюсь держаться подальше.

– Ну и держитесь подальше, в таком случае.

– Хамить изволите? – голубые глазки смотрели с издевкой, я задохнулась от такого нахальства.

– От хама слышу.

– Вот теперь ясно, что русская.

– Я – еврейка из России, – со времен Печорина сразу же уточняю в таких случаях. И с непонятной в данном случае патетикой добавила: – Пшел вон!

Последнее восклицание вырвалось совершенно неожиданно для меня. Незнакомец взглянул так, что мне немедленно стало стыдно.

– Ну зачем же грубить... Разве нельзя спокойно, мы оба вроде интеллигентные люди...

– Интеллигент, – примирительно пробормотала я. – Пинжак через "Д" пишет.

– Вот это лучше... А то "Пшел вон!" Ведь вы тихая еврейская дамочка, а не генерал в отставке.

– Я, может быть, и тихая, а вы меня спровоцировали...

– А вы не поддавайтесь на провокации.

– Может, достаточно? – вполне интеллигентно спросила я.

Он пробормотал тоже вполне интеллигентно: – Ну да, ну да. Естественно, – и отрекомендовался: – Алекс.

"Создается такое впечатление, – опять-таки из Деби, – что всех русских зовут или Алекс, или Борис" – с ударением на первом слоге, а то как же.

Я усмехнулась и тоже представилась: – Джули.

– Юля, – уточнил новый знакомый.

– Саша, – уточнила я. – Или Алеша?

– Алеша в Болгарии стоит, – почему-то обиделся Алекс. Немного подумав, он пояснил: – Столбом.

Потом, став в горделивую позу, он, все еще с непонятной обидой в голосе, переспросил: – Я что, на Алешу похож?

Он не был похож на Алешу. И на Сашу он похож не был.

– Наверно, Шурик, – нерешительно предположила я.

– Точно, – обрадовался он. – Как вы догадались?

– Профессия такая.

Я усмехнулась. – Судя по разговору, москвич?

– Ну да, ну да, естественно. Интересно, что это за профессия такая, частный детектив, что ли?

Я сказала, чем занимаюсь. Он недоверчиво хмыкнул, но распространяться по этому поводу не стал.

– Вы позволите?

Новый знакомец показал рукой на ствол рядом со мной, как раз, где белел дурацкий автограф таинственных А и Б.

– Ну да, ну да, естественно, – ехидно отвечала я.

Глава 2

Через пять минут я все о нем знала. Скрипач из Москвы, сбежал от семьи, якобы в гости, ищет вариантов, дабы остаться в Штатах, сюда заехал на два-три дня из Лоса, который Анджелос. Прощупать ситуацию.

– Живу пока тут... – Алекс сделал неопределенное движение плечом. – На пляже... В машине своей... – Он пристыжено усмехнулся и быстро ткнул подбородком куда-то в сторону океана, блеснув на меня при этом одним глазом.

Я сразу почувствовала, по выражению Деби, "бабочки в животе". Бездомный. Свой, интеллигентный, и бездомный.

Новый знакомый горестно вздохнул: – Да нет, на пляже ничего: воздух свежий... Он озабоченно уставился в сторону океана и жалостно прибавил: – Холодно, правда, особенно по утрам...

Я представила себе это житье на пляже. Утренняя холодина с изморосью и ветром. Несмолкаемый шум волн. Ноги в машине не распрямишь. Да и вообще, что это за сон, когда не разогнуться, не потянуться... Тело затекает, немеет... И без горячего душа... И горячего кофе...

– А туалет там есть?

Голос у меня дрогнул. Московский скрипач сразу понял, что рыбешка клюнула.

– Ну, туалет, это слишком сильно сказано... Правдивее будет, уборная...

Маленько подумав, Алекс добавил: – Вонючая... Закрывается к тому же по ночам... Чтоб бедолаги вроде меня не пользовались слишком усердно...

Ну почему бы мне в тот момент не усомниться, не призадуматься хоть на секунду, что уж чем-чем, а здешним туалетом нового эмигранта не испугаешь. Нет, даже в голову не пришло вспомнить отечественные отхожие места, со зловонностью которых сравнится разве что самое страшное из кэмпинговых, да и то после того, как там денек-другой отдохнула орда соплеменников. Теплые ватер-клозеты Калифорнийских пляжей с мылом, туалетной бумагой и гигиеническими подкладками на унитаз – ах, какой ужас для недавнего выходца из совдепии! Меня просто галопом несло поскорее подставить уши той лапше, которую вдохновенно разматывал Алекс: – А как же вы?

– Приспосабливаемся...

Он бросил на меня сбоку внимательный взгляд, а потом, точно выдержав паузу, прибавил: – Не я один, в конце концов... Здесь, во Фриско таких хоумлесов... – Алекс опять горестно усмехнулся: – Типа меня, – он внушительно посмотрел мне в глаза, понял, что держится крепко, и стал вколачивать последние гвозди, уже скорее для порядка: – Хоть пруд пруди. На том же пляже... В основном, негры, правда...

Уж кто-кто, а я-то никогда не считала себя расисткой, и вообще: мы тоже были рабами в Египте... Тем не менее, именно последний довод почему-то сразил меня окончательно. Я не могла дольше раздумывать.

– Вообще-то вы могли бы у меня пожить...

Я мычала. Я чувствовала себя неудобно. Мне было неловко звать его к себе, но и не звать было неловко тоже. – Если ненадолго, конечно... Два-три дня... Вы же все равно через два дня уезжаете?

– Ну да, ну да, естественно, – он теперь говорил торопливо, боялся, наверно, что передумаю. Потом еще раз, быстро, но внимательно взглянул на меня своими острыми глазками, понял, что не передумаю, и, криво улыбнувшись, заключил: – Благодетельница.

Имя Саша не прижилось. Так уж почему-то получилось: американская интерпретация этого имени подходила моему русоусому знакомому больше.

Алекс ехал за мной до самого дома, то есть, не моего, конечно, а того, где я снимаю квартиру. У гаража потенциальный мой сожитель припарковался на свободном месте. Благо, на последних авеню Сансета, а я живу почти у океана, мест навалом.

Прежде всего, бедолага начал выгружать из багажника драный спальник. Но стоило мне заикнуться насчет того, что "Да есть у меня лишняя постель", он одним движением руки впихнул спальник обратно, а вторым вытащил на свет божий жуткую загаженную кастрюльку с полу-оторванной ручкой. За несчастной кастрюлькой последовали разлагавшиеся останки персиков в промокшем бумажном полотенце.

С этого-то знакомства, надо полагать, и началась история с Сержем. Ведь на самом деле: не поехали бы мы с Алексом назавтра смотреть город, не занесло бы нас на знаменитую Рыбачью Пристань, а там и на катер, я бы и не встретила Сержа. Значит, не протянулась бы та странная необъяснимая цепочка, на одном конце которой болталась я, а на другом ошивался Серж.

Ничего бы вообще не случилось, не предложи я Алексу ночлега в своей квартире.

Или, наоборот, независимо от Алекса, встреча с Сержем все равно ожидала меня? Так или иначе, мы наткнулись бы друг на друга, потому что свидание наше было записано, запрограммировано в его и в моей судьбе? Кем запрограммировано? Каким образом записано? Что это такое – судьба? Не знаю.

Но часто думаю: что заставляет встречаться и сходиться или, наоборот, отталкивает друг от друга людей? Случай? Божья воля? В чем причина того, что две кривые, по которым два разных человеческих поля движутся по жизни, вдруг пересекаются в одной точке? И ведь хаотически, вроде бы, движутся, независимо от других... Что определяет место, время, длительность этого пересечения? В чем она, наша свобода и наша несвобода?

Какая нелегкая привела бездомного Алекса к этому озерцу именно в тот час, когда я сидела там? А какая нелегкая толкнула на один вечер меня и "Печорина" в объятья друг другу? И зачем чуть ли не немедленно растащила в разные стороны? Случай? Судьба? Он был по какой-то причине, тот минутный порыв? Или просто так, ни для чего и совершенно без "почему"?

Нет, Булгаковский Воланд должен быть прав: кирпичи ни с того ни с сего никому на голову не валятся. Я чувствую это всем своим существом "гадалки и советчицы": всякому событию должен предшествовать свой мотив. Вовсе не так уж и хаотичны наши передвижения по жизни, если пристально приглядеться. Все, что происходит в этом мире, происходит по какому-то основанию, то есть, по определенному, четкому, заранее обусловленному и установленному резону. Или не все?

В общем, отмылся в моей ванной московский скрипач. Подкормился горячим супом, который сам же и сочинил, пока я успокаивала очередных страждущих.

Сначала, в пять, прибежала запыхавшаяся Гленда, замученная вечной диетой блондинка с проступавшим сквозь кожу легким румянцем на скулах. Ее лицо очень похоже на яблоко Джонатан. Это моя постоянная посетительница. Она тут работает в небольшом продуктовом магазинчике напротив и приходит ко мне в свой перерыв раз в две недели.

Гленда ужасно дергается по всякому поводу и без. Яблоко Джонатан статично заморщено в непонятную гримасу: то кажется, лицо это чересчур усиленно улыбается, то вдруг возникает подозрение, что на самом деле не улыбается, а плачет.

А иногда моя постоянная посетительница застывает, все с той же гримасой на лице, уходит глубоко в себя, в этих случаях ее оттуда не вдруг вытащишь. С Глендой, я знаю это по шестимесячному опыту общения с ней, надо обращаться очень и очень осторожно, простите за штамп, как с хрупкой вазой: не дай Бог, заденешь ненароком, и – привет.

Хрупкая ваза, осторожно вдвинувшись боком, села через стол, а я еще раз мысленно поразилась тому, что американка может быть настолько зажатой.

– Тебе предстоит разговор с мужчиной в доме, где ты не живешь.

Это я так перевожу на английский "казенный дом".

– Значит, на работе?

– Где у тебя соль? – заорал в это время из кухни Алекс.

Гленда от неожиданности шарахнулась резко, громко, всем телом.

– Возможно, на работе.

Я успокоила ее легким взмахом руки, попытавшись не обращать внимания на временные помехи в виде Алекса. – Очень возможно, что на работе.

– Пат, – обреченно выдохнула Гленда знакомое уже мне имя хозяина магазина.

По картам, а особенно по рассказам ее выходило, что Пат этот – настоящее исчадие ада. Самое страшное в его действиях было, по-видимому, то, что американцы называют "сексуальным оскорблением".

– Где у тебя соль? – опять проорал из кухни проигнорированный Алекс. Интеллигент, называется.

Я извинилась перед клиенткой, выскочила на кухню и послала его подальше.

– А соль-то, соль ты мне дашь?

Вот же приспичило. Я ехидно послала его еще раз, а соли так и не дала, только кивнула подбородком в неопределенном направлении, дескать, сам ищи.

– Злыдня, – удивленно кинул мне вдогонку Алекс.

– А не перебивай, – огрызнулась я.

По картам выходило, что разговор неприятный, Гленде ни к чему.

– Я знаю, что это за разговор. – Она покивала головой, затем втянула голову в плечи и надолго ушла в себя.

Я в свою очередь, чтобы выразить сочувствие и солидарность, замолчала тоже, слегка приклонив голову к плечу.

Через энное число минут Гленда встрепенулась. Покивав в такт, как бы посоветовавшись и согласившись сама с собой, она прибавила: – Он опять собирается меня оскорбить.

– Да нет, – оптимистично возражала я. – Карты говорят, ты ему просто нравишься. Ну-ка, сними еще...

Гленда неверным движением сняла несколько карт. Рука у нее была сухая, кожа на тыльной стороне просто шелушилась от сухости. Зрелище не из особо приятных, надо признаться. К тому же рука ее тряслась, как мой книжный шкаф во время землетрясения восемьдесят девятого года.

– Может быть, тебе стоит об этом подумать...

– Ни за что!

Вот этот гордый рывок головой стоил того, чтобы быть запечатленным на картине века. Если бы только понять, чем это она так сильно гордится. Ах, вот, оказывается, чем... – Несмотря на то, что я женщина, я человек совершенно не хуже и не ниже его.

– Нет, нет, конечно, не хуже...

– Это оскорбление на основе пола. Тебе бы понравилось, если бы твой босс намекнул бы тебе на то, что хотел бы иметь с тобой... – Гленда, зардевшись, помялась, видно постеснялась почему-то произнести слово "секс" и заменила это слово на "релэйшншип" – отношения.

Я с легкостью засмеялась: – Конечно: ведь всегда приятно знать, что с тобой хотят иметь секс...

Мне-то это слово произнести – раз плюнуть, да и любое другое тоже. Было бы к месту.

Гленде мой ответ не понравился. Заметив, что ее лицо приняло выражение обиженной добродетели, я быстро прибавила: – Для меня это лишнее доказательство моей привлекательности, ничего более... Но если ты считаешь это оскорблением, имеешь право.

– Я не игрушка, и я ему это докажу!

– Только не пытайся в ближайшие две недели.

В подобных случаях гну свое, надо же отработать двадцатник, притом сохранить доверие. Наконец, мало ли что может случиться за две недели... Может, она еще в него влюбится... Хотя я, откровенно говоря, немножко подозреваю, что на самом-то деле она в него влюблена уже давным-давно, а он не обращает внимания... Или даже не замечает... Или не хочет замечать... – Твои разговоры сейчас перекрыты плохими вибрациями... Хотя бы две недели подожди...

– И тогда?

– Надо будет посмотреть опять.

Гленда на прощание покивала со значением и ушла, вся в растрепанных чувствах. На ее облике громадными красными буквами было написано, как достает ее любвеобильный Пат.

– Что это за Бонифаций? – кивнул ей вслед Алекс. – Я бы на такую не позарился... Даже за плату не... – он сделал гримасу, выражавшую отвращение.

Но тут раздался ритмичный "та, та, та-та-та, та-та-та-та, та-та" стук в дверь: явилась Соня-диллерша. Из тех хитроумных "наших", которые шлепают доллары пачками, а плюс к тому сидят на велфере, чтобы иметь бесплатную медицину и вообще, на всякий пожарный. Технология ее долларокачательства для моей бесхитростной души абсолютно непостижима, знаю только, диллерша что-то кому-то оформляет за огромные комиссионные, при этом нагло врет, при этом банки рискуют капиталами, а клиенты – попасть за решетку. Соня смеется над всем миром: "Если они идиоты, я не виновата", – и своими тонкими пальчиками делает деньги.

Еще Соня-диллерша покупает на машинном аукционе побывавшие в употреблении авто, перегоняет их на Сансет и там перепродает китайцам. В машинах она, чтобы не упустить клиента, проводит все свое время: ест, спит, занимается любовью. Последнее занятие в машине чревато, но Соне именно эта чреватость почему-то нравится: диллерша потом со смаком преподносит мне картины событий, в общем и со всеми деталями.

Навар диллерша делит со своим хозяином по автомобильным делам, которого, в полную противоположность Гленде, откровенно мечтает на себе женить. Вообще-то, я так понимаю, она хоть кого мечтает на себе женить, лишь бы у него бабки были.

– Хау ар ю, Соня?

– Хау-шмау... Не жизнь, а сплошная езда на мазде в Пизу.

Всегдашняя Сонина присказка, непонятно, как попавшая на малокультурные уста диллерши, но застрявшая там почему-то намертво.

– А есть еще такое слово "Мзда", – высунулся из кухни Алекс.

Диллерша ненадолго остолбенела. быстро пришла в себя, возбудилась и стала часто-часто поглядывать на кухню. На всякий случай: вдруг удастся снять незапланированного жениха.

Простодушный Алекс, однако, недолго думая, высунулся во весь рост. Это помогло ей мгновенно определить, что не жених. Да еще, вдобавок, он ринулся выкладывать Соне про свое мыканье по Штатам с житьем на пляжах, чем, конечно же, сразу отшиб последнюю охоту. Соня, раскусив интеллигента, разочаровалась. Теперь ей уже ничего другого не оставалось, кроме как вернуться на землю. Это она и сделала, успев, правда, предварительно одним, но выразительным взмахом бровей отшвырнуть беднягу обратно ко мне.

– Представляешь, продала сдуру машину русскому, теперь жить не дает, – громко возмущалась Соня. – То ему скрипит, то ему тормоз. Расходы на починку... А начхать мне на его расходы. Купил – все. Нет, звонит, блин, трезвонит... А когда покупал, куда ты, блин, смотрел? Чтоб я еще когда-нибудь с русскими дело имела, ёкалэмэнэ!

– А еще можно, опэрэсэтэ, – ввернул Алекс.

Соня удивленно приподняла брови, как, примерно, если бы в светскую беседу ввязался вдруг приблудный шимпанзе, и после этого на Алекса уже больше не реагировала. Чего там, в самом деле, душевные силы тратить на обитателя пляжей...

Я приняла намек. Я нагадала ей предложение от хозяина в ближайшем будущем, но не сказала, когда именно, а посоветовала прийти поглядеть поточнее через пару недель.

– Нет, что-то там не то, – засомневалась вдруг Соня. – Ирландка, блин, встревает... Вот я тебя спрашиваю, что ему с этой падлы, когда я пять штук в месяц клепаю, как минимум...

– Мало ли, – промямлила я.

– Надоела она мне, – решительно отрезала диллерша. – Сучка белобрысая. – Соня сделала задумчивый вид и вдруг заключила: – Ты должна навести на нее порчу.

От неожиданности я обомлела и начала заикаться, переспросив для верности: – Я должна навести на нее порчу?

– Да, – жестко подтвердила Соня. – Именно порчу. Чтоб она эйдз схватила, проклятая ирландка...

Тут диллерша спохватилась: – Нет, эйдз не надо: еще мне передаст, не дай бог... Тогда пусть лучше ослепнет, или еще что в этом роде. Сама придумай, что хочешь.

– Ты шутишь?

Я даже немножко засмеялась, но тут же поперхнулась. потому что поняла: Соня-диллерша была серьезна.

– За мои бабки мне любая гадалка, кого прикажу, сглазит и вообще со свету сживет.

Да, диллерша была серьезна, даже более чем.

– Что ты, – я не знала, как урезонить зарвавшуюся Соню. – Ни одна гадалка не имеет права... Бог, знаешь, как, за это наказывает...

– Ой, не смеши меня. Причем тут Бог?

Я стала бормотать что-то насчет того, что Бог всегда причем, но клиентка свое дело знала. Она быстро перебила мои бледные возражения.

– За свои кровные имею право, – отрезала взбешенная Соня. – Подумаешь, Бог. А не желаешь, найду другую...

Я заметила, что уже некоторое время выскочивший из кухни Алекс делает мне страшные глаза. Поскольку я не реагировала, он подскочил ко мне, схватил за руку и потащил на кухню.

– На минуточку, – объяснил он клиентке.

Та, не удостоив нищего интеллигента ни единым взглядом, бросила мне вдогонку: – Имей в виду: время мое.

– Ты перед кем выдрючиваешься, – шепотом зашипел Алекс мне в ухо. – Пообещай ей, а там что-нибудь придумаешь.

Я взглянула на дверь. Соня уже стояла рядом с нами в дверном проходе и подозрительно глядела прямо ему в рот. Перехватив мой взгляд, она обиженно произнесла: – Вот вы тут свои шуры-муры, а люди в это время бабки делают.

Вот когда у меня в голове завертелись сцены из спектакля, который я могла бы устроить этой ненасытной сварливой дуре; я даже задрожала от удовольствия.

– Ладно, – со смаком согласилась я. – Я тебе такую порчу наведу...

– Не мне, ирландке белобрысой.

– Ирландке, так ирландке.

Мое обещание устроило диллершу.

– Только без обмана, – пригрозила она и исчезла.

– А может она вообще, того? – подвел резюме Алекс.

Последними пришли две девицы в коротких стрижках. Обе в занюханных джинсах, неопределенного цвета футболках, обе в уродливых мужских туфлях. Гадать они хотели только вместе и не сводили друг с друга влюбленных глаз. Тут все было ясно: в этом дружном дуэте никто посторонний никого не интересовал. Обычные карты, где сплошные короли, я даже не выкладывала. Только немного почитала им по гороскопу на совместимость, потом погадала на ирландских рунах.

Девицы сунули мне бумажку в пятьдесят долларов на двоих. Чтобы отработать, я разложила еще им пасьянс на желание. Пасьянс сошелся на редкость удачно, причем с первого раза открылись все карты. Меня даже передернуло: ведь нормальному человеку никогда не сойдется, а этим...

Засиявшие от счастья "эти" на радостях подскочили на стульях. Намертво прильнув друг к другу, стали обниматься.

– Если они сейчас еще начнут целоваться, – подумала я: – Выкину из дому, вместе с их грязным полтинником.

Но девицы целоваться, к счастью, не стали, посчитали, наверно, что ни к чему. По кусочкам отлипнув друг от друга, они, наконец, со счастливыми лицами сели снова. Та, которая была в очках, сказала, с облегчением улыбаясь: – Вы даже не представляете себе, насколько это важно для нас... Мы все не отчаивались решиться на этот шаг, но теперь...

Они окинули друг друга влюбленным взглядом. Я сидела, как на горячих углях. Хотя, с другой стороны, мне-то собственно что... Нам татарам... И вообще, как говорится, меньше народу...

– Мы не так давно поженились, – объявила вторая, поигрывая кокетливой улыбкой.

– На что тоже решиться нелегко, – улыбнулась первая. Из-за очков выглянуло ранимое и незащищенное эго.

Мне немедленно стало стыдно за недавние, хоть и внутренние, высказывания об этих двоих. Вот как нельзя себе позволять судить о людях, зная только об их сексуальной ориентации.

Женщина как будто почувствовала во мне какой-то сдвиг и опять улыбнулась: – Все-таки, обязательства...

– Я надеюсь, об этом никто не пожалел, – вставила кокетка.

– Поженились?

Вид у меня был, я полагаю, обалдевший, несмотря на мои последние умозаключения: все-таки привыкнуть к таким вещам сложновато... День какой-то складывался ненормальный.

– Хорошо, нас меньшинство, но мы хотим жить, как все остальные, – сказала незащищенная. – Это замечательно, что мы тоже имеем теперь право вступать в брак, венчаться...

– Человеку нужно иметь ответственность, обязательства... – с непонятным апломбом сообщила кокетка.

– А теперь мы хотим ребенка.

– Вам помочь? – ввязался из кухни Алекс, вероятно решивший, что молчать больше нельзя. Он, правда, во все время разговора с девицами не подавал признаков жизни, хотя, судя по последней реплике, не упустил ни одной детали.

– Спасибо, мы справляемся, – серьезно ответили они обе одновременно. Потом взглянули друг на друга, и незащищенная заявила: – Вы говорите, наше желание сбудется... Мы загадали, делать искусственное осеменение или нет.

– Обе? – я сидела, как сиживала когда-то Нюська Каргова, с разинутым ртом, только что слюна не вытекала.

– Нет, лишь она, – незащищенная кивнула на подругу. – Она будет рожать, а я – работать, ну и вообще помогать...

– Папашкой, то есть, – подумала я. – Ну что ж, меньше народу...

Кокетка улыбнулась и мечтательно сообщила: – Я всегда мечтала о ребенке.

– У нас, конечно, будет девочка, – серьезно сказала незащищенная. – Я думаю, мы сможем воспитать достойную леди.

– Вот это да! – кинул им вдогонку Алекс. Он высунулся из кухни, едва за клиентками закрылась дверь. – Слушай, дай мне соль, наконец, а то еще новые гомики набегут, рассадники заразы.

Пока я доставала соль, он, не переставая, выдавал эмоции по поводу гомосексуализма вообще и ушедших клиенток в частности: – Я их воспринимаю, как личное оскорбление! – орал Алекс. – Вот сижу я тут, голодный мужик, только дай, а эти друг друга... – Алекс смешно сощурился и горестно возопил: – Трам-та-рарам!

– Я это так себе представляю: просыпаются утром в постели два усатых мужика, – смеялась когда-то Деби. – И целуются: с добрым утром.

– А женщин представляешь?

– Итс окей, – хладнокровно отвечала она. – Моя сестра живет только с женщинами. Кому что нравится.

– Я иногда думаю, может, и мне стоит переключиться на баб...

Это, разумеется, было простым кокетством с моей стороны, но Алекс отреагировал. Он смешно замахал руками и стал сильно возражать: – Нет, нет, не надо, ни в коем случае, только не это... Переключись лучше на меня.

На том пока и порешили.

Уже поздно вечером явились мы "на дринк" в знаменитый Клиф-хауз, Дом на скале, то есть. Бар там закуренный, только топоры вешай, но с местом повезло: свободный столик случился у большого окна, откуда просматривался Тихий океан. Неприятности поджидали меня совсем с другой стороны.

Едва мы устроились, мне стало ясно: все бы ничего, если бы со мной сидел кто угодно другой, но только не Алекс. Одной и то было бы лучше, по крайней мере, не мешал бы никто молчать и смотреть на волны.

А раздражение началось тоже почти сразу, когда разбушевавшийся нахал тупо взглянул на расцвеченное яркими иллюстрациями дринков меню и немедленно его отложил.

– Что ты пьешь? – просто так, чтобы завязать разговор, поинтересовалась я.

– Закажи что-нибудь на твой вкус, – небрежно ответил Алекс. – Главное, без алкоголя.

Я раскрыла рот, потом закрыла, потом опять раскрыла: – Интересно, кто из нас мужчина?

– Это нам предстоит узнать, но позже, дома, – пообещал Алекс с загадочной улыбкой. – Самое главное, чтоб не появились новые кандидаты на искусственное осеменение.

Он, наверно считая, что удачно пошутил, сам же закудахтал, как довольная курица. Несмотря на то, что я даже не улыбнулась.

Подошла официантка в сведенной на нет мини-юбочке и заиграла бедрами где-то на уровне моих глаз.

Алекс кивнул ей на меня. Официантка вильнула бедром в мою сторону. Мне на минуту показалось, что Алекс вот-вот клюнет носом прямо в ее аккуратную задницу, но он, не без труда отстранив голову, только замигал своими голубенькими глазками.

Я беспрекословно заказала ему девственный клубничный дайкири, а себе сухой мартини на джине со льдом. Не могу сказать, что я в восторге от мартини: горькое, кислое, да еще с маслиной в придачу, а я маслин вообще не люблю. И зачем я себе это заказала, тоже не понятно.

– Мартини? – переспросил Алекс. – Это у Хэма все мартини пьют?

Он уже раздражал меня очень.

– Ты Хемингуэя имеешь в виду?

Не стоил московский скрипач того, чтобы пить перед ним противный мартини. Вообще, с какой стати я должна ломать себе голову, выбирая для кого бы то ни было что бы то ни было?

– Прочитал Хемингуя, – Алекс видно решил добить меня своими остротами. – И не понял ни...

Крайне смешно. Стараясь не слушать его ворчание и всем давно известный похабный каламбур, я напряженно смотрела в окно.

Откуда-то из темноты одна за другой с точностью маятника накатывали волны. Каждая волна вздымалась неожиданно, громадным и целостным, будто живым, существом, а потом в ней что-то ломалось. Тогда волна разбивалась вдребезги на мелкие пенистые брызги, которые по инерции еще устремлялись к берегу, но постепенно сникали, мельчали, в результате сосредоточенно укатывая обратно, будто их оттаскивал некто или нечто за невидимые нити...