Текст книги "Ступеньки в небо (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Посмотри, сколько звезд, – прошептала я. – И кажется, что они так близко-близко...

– А бывала ты когда-нибудь в горах ночью? Вот где обычно бывает потрясающее звездное небо. Действительно, близко.

– Я не участвовала в походах.

Он, конечно, не мог не услышать моей злости, моей застарелой обиды, ведь у меня до сих пор ком появляется в горле, когда вспоминаю. Настолько привыкла к своей отчужденности, что уже в институте, если куда-нибудь и звали, и ходила, то не знала, о чем разговаривать со спутниками, попросту не умела общаться... И не умею до сих пор, пожалуй. И пробовать боюсь. Но ведь какие-то знакомые есть у меня, у гадалки...

– Ладно, хватит звезды ловить. Попробуем все-таки подумать, – предложил Серж. – Давай рассуждать логично.

– Давай, – согласилась я с готовностью.

Ничего, кроме реинкарнации, мне в голову все равно не приходило.

– Вот это-то как раз нелогично, – сказал Серж. – Я в науку верю, все остальное – плод воображения.

– Например, подвал, – поддакнула я. – Запах в квартире из фильма по телевизору. Особенно, наши одинаковые сны.

– Между прочим, был какой-то фильм... – вспомнил Серж. – Ученые научились проникать в сновидения спящих с тем, чтобы их контролировать...

– Ну, это уже совсем из области фантастики.

– Да, но научной фантастики...

– А почему ты, собственно, думаешь, что реинкарнация ненаучна?

– Она антинаучна! – торжественно сказал Серж, воздев к небу указательный палец.

– Да почему?

– Ну, хотя бы потому, что нет научных экспериментов, которые могли бы подтвердить то, что человек живет больше, чем один раз...

– Как же нет, когда я сама читала!

– Это все шарлатаны, значит, опять же антинаучно.

– Хорошо, – сказала я. – Почему же получается, что происходящее с нами нельзя объяснить с позиций научных, а именно...

– Уверен, что можно, – перебил меня Серж. – Просто мы еще не додумались. Но додумаемся обязательно. Ты мне веришь?

Я кивнула. Какой смысл спорить, что-то доказывать? Я-то нисколько не сомневалась, что в своих кошмарах видела обрывки из каких-то прошлых, совместных с Сержем жизней.

Глава 12

Не было ничего вообще. И меня не было. Не существовало. Не находилось. Ни в Сан-Франциско, ни в кровати у Сержа, ни в московском метро, где я так любила кататься когда-то, в другой, прошлой, уже почти забытой жизни... Нигде, наяву или во сне... Нигде в этом или том мире... Не знаю, где я обреталась, знаю только, что меня не было. И не было вокруг ничего.

Состояние, надо признаться, весьма отдалённое от ординарного. Состояние, которое не объяснишь забытьем, да и на сон не похоже. Под утро, после "звездной" сцены на балконе, нам уже ничего больше не снилось, не мучили никакие кошмары. Просто ничего не было. А потом неожиданный резкий стук острыми каблуками по паркету – каждый шаг понемножку вводил в действительность.

Когда я поняла свое возвращение настолько, что уже могла испытывать какие-то материальные ощущения, я сразу же сообразила: это не были каблуки по паркету. Это по гладкому асфальту тлетворного влияния Запада печатали шаги тупоносые кованые сапоги. Так вон оно, что. Оказывается, пришли за моим дедом. Меня тогда еще не было на свете, но Муся, которая иногда заходила "хоть с ребенком посидеть", рассказывала, как вся семья по вечерам собиралась за столом. Молча рассаживались и начинали ждать, когда придут ОНИ. Прислушиваясь к каждому шороху, ждали обычно до четырех утра, а потом с облегченными вздохами шли спать. И так в каждой квартире. Каждый вечер. В течение тридцати лет миллионы людей по вечерам садились ждать.

– А почему до четырех? – с замиранием сердца спрашивала я.

– Потому что время вампиров – это ночь, – страшным шепотом объясняла тетка. – С первыми же криками петухов нечисть теряет всю свою силу. Так уж заметили люди: в четыре самый главный вампир ложился спать. И тогда все остальные тоже могли, наконец, лечь, пережив свой страх на эту ночь...

Я точно помню, что именно тут, на этом самом месте, говорившая закрывала глаза, как будто заново переживала те страшные времена. Только после нескольких минут молчания, как бы собравшись с силами, она продолжала: – Это мы потом все узнали, в пятьдесят шестом. А тогда просто ждали. И в конце концов, они, конечно, пришли. И мы поняли: самый ужасный, самый чудовищный страх – это страх ожидания. Потом уж, как придется, а вот когда ждешь... На самом деле, это относится к любому чувству... – размышляла Муся вслух. – Не только страх... Надежда обычно радостнее ликования свершившегося, предвкушение встречи, как правило, радужнее самого свидания, последний, самый растянутый миг перед получением награды, гораздо торжественнее, чем сама награда, – да, фантазия всегда значительно, значительно острее реальности...

– Подожди, тетя, – перебивала я нетерпеливо: философские отступления казались мне тогда скучными: – Что же дальше?

– Ну что дальше? Дальше, уж как положено: сначала взяли отца, потом маму, а потом раскидали всех детей.

– Как, детей в тюрьму?

– Нет, просто по детдомам... Как членов семей врагов народа... И всех по разным местам... Впрочем, об остальных не знаю ничего. Это только мы с твоей мамой встретились... Уже потом, после пятьдесят шестого, нашли друг друга чудом. А вообще-то детей тоже могли отправить в лагерь... Раз не постеснялись выпустить указ, чтоб расстреливать, с двенадцати лет... И все все кушали. Глотали да еще вопили "Спасибо", причем с бурными аплодисментами. – Муся ехидно улыбалась: – Аплодисментов не бурных позволять себе не могли. Ну никак.

– А что это такое – враг народа?

– Ну, милая моя... Ты с мамой своей разговариваешь когда-нибудь? Или ее тогда так шарахнуло, что до смертного одра рта не раскроет...

В действительности, даже на смертном одре моя мама рта так и не раскрыла. Сообщила мне, чтобы я не думала ничего плохого, простила бы этого подонка, моего папашу, как прощает его она сама, и умерла со счастливой улыбкой на лице. В отличие от Муси, которая перед смертью произнесла целую тираду о том, что совдепия загубила ее жизнь и "чтоб они там, в Кремле, все сдохли в таких же, если не удесятеренных, муках и продолжали мучиться на том свете во веки веков, аминь, во главе с первой дохлятиной из мавзолея".

Но тогда, во времена тех разговоров, еще ничего о конце в голову не приходило, ни мне ни маме, ни ее воинственной сестре.

И тетка продолжала: – Вся страна знала, что есть народ, а есть враги этого народа.

– Я понимаю, только не понимаю, что это. Не понимаю, чей это был конкретно враг? Какого именно народа? Сталина?

– А вот двести пятьдесят миллионов людей в течение сорока лет не додумались задать этот вопрос...

– Опять про политику?

Мы даже не замечали, как в комнату, а следовательно, и в разговор врывалась мама. – Я сколько раз тебя просила, не впутывать в эти дела ребенка...

Все. Пришли. Опять стук, только на этот раз, уже не каблуками по паркету, и не сапогами, а чем-то тяжелым, в дверь. Если бы это были ОНИ, под окном стоял бы крытый черный грузовик. Вот только суметь встать, подняться и пойти взглянуть...

– Вы что там, померли от счастья?

Вот теперь я окончательно пришла в себя. Так возопить через дверь мог олько один из моих знакомых. Хрипловатый голос, доносившийся снаружи, принадлежал, безусловно, Алексу.

Он теперь начал стучать редкими, но сильными ударами, совсем уже как-то очень громко, ботинком, что ли... Или вообще молотком. Что же он, топор с собой таскает, что ли?

– Если не отзоветесь, буду ломать! – Алекс так заорал, что Серж начал ворочаться в постели, подавая первые признаки жизни.

– Убирайся вон отсюда! – благим матом взревела я.

Серж вроде бы проснулся тоже: хриплым шепотом он поинтересовался: – Это сколько же сейчас времени?

Он потянулся к часам и тоскливо произнес: – Мамочки мои, это же только восемь утра, что вы все тут, с ума посходили, что ли?

– Открывайте! – орал Алекс, продолжая стучать, пока Серж не дотащился-таки до двери.

– У тебя совесть есть? – спросил он гостя, когда тот с торжеством победителя ворвался в комнату.

– Нету, – кокетливо ответствовал Алекс, поглядывая то на меня, то на кухню, правда, без особого выражения.

Он сел и, показывая на меня пальцем, сообщил: – Желаю, чтобы меня всегда так встречали: раскрытая постель, а в ней – красивая женщина.

Тут же он и запел в какой-то своей, ему одному близкой тональности, про жену французского посла.

– А не пошел бы ты... – не скрывая своих чувств, сказала я.

Серж со стоном обхватил голову руками: – Этот вой у нас песней зовется?

– Не нравится? – с угрозой в голосе спросил Алекс. – Городницкий, между прочим. Вы хоть бардов знаете?

– Хоть бы я тебя век не знала! – пожелала я.

Серж поморщился.

– Что так рано?

Кажется, он со своим дурацким, чисто американским сочувствием в голосе, несмотря ни на что, принялся разыгрывать роль хозяина.

– А я рано встаю, – сообщил Алекс. – Может, я долг желаю отдать. И вообще, завтракать пора. Что это такое: баба в доме, солнце взошло, а жрачка не готова?

Я тоскливо села в постели, прикрываясь одеялом. Серж, мотая головой, чтобы получше проснуться, сел рядом.

Алекс принялся по одной, не глядя, выуживать из кармана мятые бумажки и кидать на одеяло, безошибочно вычислив тот его кусок, под которым должны были находиться мои колени. Процедура эта продолжалась довольно долго (потом, когда я подсчитала, сколько этот мерзавец мне набросал, оказалось, что, несмотря на такое автоматическое швыряние, Алекс умудрился расплатиться точно по счету, с перебором не более, чем на два цента.

– Сдачи не надо, – небрежно произнес он, выкинув последний доллар.

Покончив с деньгами, Алекс запустил лапу в свою неизменную сумочку на длинном ремне, с гордостью вытащил оттуда и шумно выставил на стол картонный пакет болгарского кефира. Как пакет этот изначально туда влез, тоже непонятно. Совершив все это, негодяй завозился, поудобнее устраиваясь за столом.

– Ужасно неудобно, – приговаривал он, кряхтя: – Надо все же иметь отдельную спальню.

– Тебя не спросили, – пробурчала я.

Серж молча натягивал джинсы. Движения его были нелепо растянутыми, как в замедленной киносъемке.

– Ну так что? – требовательно спросил Алекс, по обыкновению, не обращая внимания на мои злобные выпады: – Дождется сегодня незваный гость хуже татарина своей любимой овсянки, или как?

– Хорошего кулака в ту самую точку, – пообещала я. – У меня бы ты дождался. По роже по твоей, по поганой. Если б только татарина хуже, еще можно было жить...

– Видишь? – Алекс шумно обрадовался и, обращаясь к Сержу, добавил: – Я тебе говорил, что у нас с ней уже родственные отношения. А овсянку готовит – с ума сойти. Я надеюсь, есть у тебя Геркулес...

– Какой тебе тут Геркулес? – Серж взвился, наконец, чему я тихо порадовалась. – Откуда я тебе здесь Геркулес возьму?

– Ну этот, квакер-шмакер, – невозмутимо поправился Алекс. – Жрать охота – сил нет.

– Тебе вчера колбас из русского магазина привезли? – угрожающе сказала я.

– А ты не встревай, когда джигиты разговаривают, – отмахнулся Алекс. – Шла бы вон на кухню лучше... Ишь ты, сидишь тут, разнежилась, понимаешь, а гости, может быть, жрать хотят. Раз уж ничего другого, кроме еды, нельзя.

Ничем его не прошибешь, подлеца этого. А Серж тоже хорош. Хоть бы слово сказал. Скрылся молча в ванной – и все тут. Неожиданно моя злость улеглась: видно, вот так люди просто смиряются с судьбой.

– Ты бы отвернулся хотя бы, тоже мне, гость еще нашелся, – уже миролюбиво пробурчала я.

– Ах, отвернуться... – ответствовал Алекс. – Пожалуйста. Можно и отвернуться... Хотя, с другой стороны, мне-то чего, я-то тебя видал...

Я одним махом стащила пришпиленную к спинке кровати лампу с твердым намерением швырнуть ее в голову наглеца.

– Да ладно, ладно, шучу, – усмехнулся Алекс. – Между прочим, нервные клетки не восстанавливаются.

На этом изречении он отвернулся и не без злорадства прибавил: – Во всех ипостасях, между прочим, видал.

– Вот и радуйся.

Путаясь в простынях, я разыскала свою сумку, достала оттуда и кое-как натянула на себя халат, все время что-то роняя, боясь, что Алекс возьмет, да повернется, а в это время войдёт Серж. Но гость сидел смирно, то подавал какие-то реплики насчет сложившегося треугольника, то бурчал что-то неразборчивое, то, по своему обыкновению, взвывал вдруг всеми забытые мелодии из столетней давности советских фильмов.

– Нет никакого треугольника! Есть мы, а есть ты!

Проорав ему свое понимание действительности, я выскочила в ванную, попутно одарив вышедшего оттуда Сержа градом выразительных взглядов.

Тот не дал закрыть за собой дверь: ворвался в ванную следом за мной и стал успокаивать, умоляя меня не обращать на Алекса внимания.

– Он тебе что, родственник? – шипела я.

– Да нет, просто как-то жалко его, недотепу, – оправдывался Серж. – Да он уйдет. Только поест...

– Он никогда не уйдет! – патетически воскликнула шепотом я.

– Я его выставлю, – пообещал Серж. – Сразу же, как покормим.

– Что ж ты его до сих пор не выставил?

– Говорю же тебе, жалко. Одинокий, несчастный, еще голодный вдобавок. А мне-то каково, когда я у него последнюю бабу увел...

– Если ты имеешь в виду меня, то ты тут абсолютно ни при чем: я бы и без тебя от него ушла.

– А тебе жалко, чтоб я думал, что я увел? Может, мне приятно думать именно так?

– Да, – я кивнула, уже с улыбкой. – Понятно.

– Ничего тебе не понятно, – возразил Серж.

Он обеими руками обхватил меня за плечи, крепко прижимая к себе.

– Сам не понимаю. Почему-то чувствую себя перед ним виноватым, что ли... Или должником...

Во взгляде Сержа выразилась мука.

– Да чем ты перед ним виноват?

Я и сама испытывала смешанное ощущение вины и жалости, стоило мне только подумать об Алексе. И чем сильнее были эти эмоции, тем больше я ненавидела человека, их внушавшего.

– Вот что по-твоему мы должны этому гаду? Вот объясни, пожалуйста.

– Не знаю. Знаю только, что совесть почему-то изводит.

– Тебя совесть мучает, а я должна расплачиваться?

Это уже прозвучало так, скорее, для проформы: я больше не сердилась на Сержа: не могла я долго на него сердиться.

Мы поцеловались. Я умылась, напялила на себя домашние штаны с футболкой и, оставив мужчин на попечение друг друга, удалилась на кухню.

Найти там все необходимое оказалось парой пустяков, даже особенно и шарить-то не пришлось. И овсянку, и грецкие орехи, и чернослив, – мне было хорошо известно, где что находилось на этой кухне, как будто сама жила здесь всю жизнь.

Поставив в духовку замороженные кроссоны, я сварила кашу, затем стала накрывать на стол. Серж, уже успевший кое-как прибрать постель, суетился вокруг, все рвался помогать. Алекс время от времени хватался за свой кефир, всякий раз безошибочно ставя пакет именно на то место, где он больше всего мне мешал, одобрительно что-то бурчал, – в общем, все шло, как в чинном нормальном доме, когда приходят гости.

Наконец, мы сели за стол. Вонзив ложку в кашу, Алекс стал зачем-то мешать содержимое своей тарелки, зажав ложку всем кулаком вертикально вверх. Как в старых советских фильмах мешают бетон.

– Здорово! – подал голос Серж. – Да ты же просто мастер по кашам! Я и не знал.

– Я тебе говорил! – торжествовал Алекс.

Я посмотрела на него и тут же отвернулась. Он уже успел вымазать себе белым всю физиономию. Белые куски, свисавшие с усов, можно было бы принять за сосульки, если б только они не казались такими странными на вид: чересчур жидкие, чересчур теплые и чересчур мягкие.

– Между прочим, этим хорошо маску на лицо ставить, – уверенно произнес Алекс. – Очищает и сжимает поры.

– Надеюсь, ты не собираешься этим сейчас заниматься?

– Что ж мне, потом опять варить?

– Я тебе с собой дам, – еле сдерживаясь, прошипела я.

– Доги бэг, – пояснил Серж.

– Это еще что? – подозрительно поглядывая то на меня, то на Сержа, спросил Алекс.

– Ты что, не знаешь еще? – Серж стал терпеливо объяснять: – Здесь же в ресторанах с собой дают, что не доел, вроде бы для собаки. Так и называют: "Доги бэг", то есть, "Собачий мешок".

– Как будто у меня бабки на рестораны есть, – проворчал Алекс и взялся за кефир. – На шведский стол в нашем "Цирке" заходил раз, только там с собой ничего не дали.

– Это же "сколько можешь съесть", – вставила я.

Вечно мне больше всех надо. Но Алекс все равно меня не услышал. Даже, по-моему, вообще не заметил, что я что-то там вякнула.

– Ишь ты, с собой, значит, остатки дают, сволочи, – продолжал он.

Выпятивши от напряжения нижнюю губу, Алекс стал раздирать пакет. Тот не подавался.

– А еще Америка.

Причем тут Америка, тоже непонятно. Даже пакет открыть ему не удавалось: недотепа и все тут.

– Это ж надо так запечатать.

– Ты же не с той стороны рвешь, – опять вызвался Серж со своими объяснениями. – Надо вот здесь, где написано: "Оупен".

– Можно и здесь, – согласился Алекс.

Он нервно схватил пакет, прикладывая силу уже, где придется. В конце концов, совсем развоевавшись, бедолага разорвал злосчастный пакет чуть ли не пополам, кефир, конечно, тут же хлынул в кашу, залив попутно и стол вокруг тарелки. Серж вскочил за тряпкой. Это Алекса как будто удовлетворило, он взялся за ложку и опять стал бурно мешать.

Я мысленно дала себе слово в сторону Алекса не смотреть, даже если очень захочется.

– Ну вот, – без тени смущения заявил тот. – Теперь другое дело.

Он довольно урчал, всем своим видом выражая блаженство.

– Слушай, – вдруг спросил Серж. – Знаешь ты что-нибудь о маркизе Де Саде?

Алекс уставился на него и с новой, усиленной подозрительностью в голосе поинтересовался: – На что это ты намекаешь?

– Да ни на что не намекаю, – стал оправдываться Серж. – Просто спрашиваю. Интересует меня этот маркиз... С некоторых пор.

– Ничего себе, интересы у тебя. – Алекс с видом вполне увлеченного своим занятием человека облизал ложку, потом понимающе кивнул в мою сторону: – Ее пытать, что ли?

Если не ошибаюсь, его передернуло, хоть он и пытался это скрыть. Не понравилось, однако, что меня кто-то собирается обидеть. Впрочем, скорее всего, гостя довел, наконец, до содрогания вкус кефира, смешанного с овсяной кашей. Алекс схватил кроссон, макнул его было себе в тарелку, но передумал, просто намазал джемом и откусил сразу половину. Тарелку он с сытым вздохом отодвинул. И до содержимого уже больше не дотронулся.

Серж, ожидая ответа, с выражением вопроса следил за Алексом, пока тот, набивши полный рот, методично жевал передними зубами, с урчанием покачивая головой.

– Так тебе и надо, – злорадно подумала я. – Нашел, кого расспрашивать о маркизах.

– Вообще-то я начинал его книжку читать, – как бы нехотя, произнес вдруг Алекс, когда никто уже и не надеялся что-либо путное от него услышать. – Не к столу будь сказано. Как же ее...

Он опять откусил и опять стал молча пережевывать с видом человека, рассказавшего все, что от него требовалось.

– Ну? – спросил Серж.

– Что – ну? – недоуменно откликнулся Алекс.

– Ты о книжке маркиза Де Сада говорил, – терпеливо напомнил Серж.

– А чего там говорить? – Алекс пожал плечами. – После нескольких страниц захотелось блевануть и уже никогда к этому "шедевру" не возвращаться. Этот, Де Сад, он вообще, наверное, был больной на всю голову, но какой идиот мог сохранить его рукопись?

– Пытки во всех подробностях, да? – почему-то шепотом спросил Серж.

– Не просто пытки. – Алекса тут передернуло еще похлеще, чем от каши с кефиром. – Гнусности и мерзости. Самое главное, – унижение жертвы. Надо быть дегенератом, чтобы дочитать всю эту дрянь до конца...

– Жертвы и палачи, – опять шепотом произнес Серж.

– Лучше быть жертвой, чем палачом, – немедленно ответствовал Алекс. Он подумал и схватил очередной кроссон, в который раз протягивая к джему измазанные пищей лапы. – С чего это у тебя вдруг такие интересы? Нормальный секс не устраивает? Я же предлагал, на троих.

– Пошел к черту, – одновременно реагировали мы с Сержем.

– Вас не поймешь. – Алекс пожал плечами. – Втроем все же, надо полагать, лучше, чем кровь лить.

– Да кто тебе сказал, что мы тут собираемся лить кровь? – не выдержав, вскричал Серж. – Я просто спросил.

– Просто так муха на тебя не сядет, – поучительным тоном заявил Алекс. – Приснилось опять?

Серж посмотрел на меня. Я пожала плечами, тогда Серж кивнул.

– Ну расскажи тогда.

Пока Серж рассказывал все сначала, я несколько раз вскакивала, чтобы выбежать на кухню, якобы за чем-нибудь, а, если честно, то слушать наново всю эту историю было выше моих сил.

– А ты уверен, что тебе ничего не кажется? – спросил, наконец, Алекс.

– Так мне бы одному и казалось, – неуверенно, ох, как неуверенно протянул в ответ Серж.

– А вдруг она тебе подыгрывает?

– Я тебе что? Шут гороховый? – немедленно вызверилась я.

– Ладно-ладно, верю, – отмахнулся Алекс.

Закурив, он надолго задумался. Мы с Сержем сперва, как два дурака, смотрели ему в рот, потом поняли, что ждать от него нечего, и тоже закурили.

– Интересно, почему именно садизм? – Алексу, кажется, пришла в голову какая-то идея. – Может, вы в душе – скрытые садисты?

– Да! – отозвался Серж. – Сейчас поволочем тебя.

Я неожиданно представила себе мерзавца в том подвале, прикрученного цепямик столбу, обнаженного, окровавленного...

– Куда?

Алекс поглядел на меня с плохо скрытой опаской, как будто понял, о чем я думаю. Или это взгляд мой нехорошо остановился?

У меня при этом создалось сильное впечатление, что Алекс испугался. Причем, не на шутку испугался. Проняло всё-таки.

– Выжигать ногти каленым железом, – объяснил Серж.

– Дурак, – отмахнулась я. – Ногти – это чтобы загонять иголки.

– Не надо... – Алекс замахал руками. – Я и так все скажу.

Кажется, перспектива загона иголок понравилась нашему гостю гораздо больше, чем каленое железо. Что касается меня, то я вдруг сообразила, что видение Алекса в муках мне большого огорчения не принесло, даже, пожалуй, наоборот. Я поймала себя на том, что смотрю на Алекса как-то нехорошо, как-то оценивающе. Хорошо, что он не уловил этого момента... Или уловил, просто виду не подал? Что же это? Выходит, теперь, я – садистка? Тут меня уже буквально затошнило.

– Взявший меч от меча и погибнет, – ни с того ни с сего, взвыл Алекс.

– Тю на тебя, – сказал Серж, вздрогнув.

– Ладно, давайте сначала, – проворчал Алекс. – Значит, первой ласточкой был общий сон об убийстве на строительстве Вавилонской башни?

– Ну, никто не уверен, что именно той самой башни... – сказал Серж.

Он встал, направив свои стопы на кухню. Мы с Алексом следили за ним молча. Вернувшись, Серж выложил на стол книгу. Нужная страница была предусмотрительно загнута на рисунке тех самых ступенек.

– Это есть зиггурат, – пояснил Серж. – Такие строились в Вавилоне, но не в единственном числе.

– Да, – сказала я. – Похоже. Только это не те ступеньки.

– Откуда ты знаешь, что не те? – спросили мужчины одновременно.

– А не екает ничего, – ответила я. – Если бы те, я почувствовала бы.

– И у меня не екает, – признался Серж. – Но похоже.

Я кивнула.

– Екает, не екает... – раздраженно повторил Алекс. – Заморочили вам головы, а вы дали себя оболванить...

– Только не забивай мне опять баки гипнозом, – отмахнулся Серж.

– Отчего же? – возразил Алекс. – Конечно, гипноз. У тебя что, есть какие-нибудь другие гипотезы? Между прочим, там, на нашей родине, всегда верховодили нездоровые интересы.

– Открыл Америку... – проворчала я.

– Да кому мы там нужны, на нашей родине? – не без сожаления молвил Серж.

– Ну не скажи... Как личности, не нужны, конечно, но в качестве единиц...

Алекс замолчал, раздумывая.

– Наследственная память? – предположил Серж. – Похоже на то, что это единственное объяснение, болеe или менее научное. Гипноз – это вообще-то неплохо, только слишком уж сложно. А вот генетическая память...

– То есть?

– Допустим, наши предки строили вместе зиггурат... Произошло там нечто такое, что записалось в генетику. Мы встретились, и наши гены одновременно преподнесли нам старую запись.

– А в средние века наши предки были сожжены на костре, тоже вместе? И тоже записалось в генах?

– Ну да, ну да, естественно, – ввернул Алекс. – И гены ваши теперь только этим и занимаются... Делать им больше нечего, только воспроизводить старые записи. Неужто для потомства?

– Мы же не знаем, как такое работает, – сказал Серж. – Есть же еще какая-то телепатия...

– Гипноз. – Алекс покачал головой. – Массовый гипноз.

– По-твоему, получается, что мы нашли друг друга, потому что нас загипнотизировали?

В голосе Сержа послышалось раздражение. – И с тех пор нас кто-то продолжает гипнотизировать? Для чего?

– Мы же не знаем, как такое работает, – съехидничал Алекс. – Но я чувствую... Вот екает у меня, что тут без гипноза не обошлось.

– Ах, екает... – протянул Серж.

Алекс не стал больше ни спорить, ни что-либо выяснять. Сыто вздохнув, он сообщил, что как ни хорошо ему с нами, а работать все-таки надо. После этого встал и направился к двери. На прощание он пообещал, что заскочит завтра, а "сегодня уже не получится, дела замучили".

– Завтра с утра мы уезжаем, – твердо сказал Серж. – На два дня.

– Куда это вы?

– На Тахо.

– Так туда же час езды всего!

От возмущения Алекс так и выкатил на нас свои голубенькие глазки. Правда, долго не выдержал, замигал. – Какого там два дня ошиваться?

– Ну и что? Может, мы хотим подышать озерным воздухом?

– Ах, жаль, – сокрушался Алекс. – Я эти дни работаю, не могу с вами.

– Переживем, – сказала я с облегчением.

– Как-нибудь, в другой раз, – вежливо произнёс Серж.