Текст книги "Ступеньки в небо (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Наконец, мы подъехали к квартирному комплексу. Серж подвез меня к парковке для гостей... Я выключила мотор и еще немножко посидела, глядя в заднее зеркальце, как он подъезжает к своему гаражу, паркуется...

Серж подошел ко мне и, наклонившись к моему окну, одной рукой отворил дверь, а другой схватил меня за локоть и стал тащить на себя.

– Ты что? – я стала отбиваться. – Что я, сама не вылезу?

Он все же не отпускал меня, пока я не приняла вертикальное положение, а тогда он, оставив мой локоть, стал прижимать меня к себе. Мы поцеловались.

Тут мне пришла в голову мысль, которую я сначала стала немножко развивать, но потом постаралась потерять: собственно, что я знаю о Серже? Почему так привязалась к нему? С самого первого момента... Ведь все, что он бормотал сегодня, было по сути сплошным малоинтересным штампом. Или он это нарочно? Но я любила его, что бы он ни говорил, вот в чем дело. Я точно знала, что любила его. А ведь и он, пожалуй...

И наплевать на черного человека, это просто фантазия, бред, нервы. Главное, Серж пока со мной, а на все остальное плевать. Негативные мысли улетучились, наконец, из головы. Кажется, только теперь я поняла, что вижу его, неужели он рад мне не меньше, чем рада ему я... Неужели он ждал нашей встречи так же сильно, с таким же нетерпением, как ждала её я...

А я... О Господи, ведь я даже не представляла себе, что подобное возможно... Конечно, я любила Сержа. Неправда, заученно твердила я себе, любви не бывает, одна ненависть, уж кому-кому, но мне-то это известно слишком хорошо, на своей шкуре убедилась... Неужели бывает? Неужели я действительно любила его? Человека, которого в сущности почти не знала? Американцы часто бормочут про какую-то там "анкондишинал лав" – любить, не ставя при этом никаких условий. Мало ли, о чем бормочут американцы: тут у них "анкодишинал лав" со слезами сантиментов на глазах, а тут же так тебя нагреют... Ах, не о том речь. Ну и плевать, что он говорил, Серж. Подумаешь, рассказал дурацкий анекдот...

Но разве бывает, чтобы целоваться – вот так? Чтобы чувствовать – вот так? Когда нет больше ни мыслей, ни тела, а все что есть – это сплошные нервы, острия нервов, оголенные, вздернутые... И каждое из них направлено на то, чтобы чувствовать вот так...

Держитесь, сударыня! Не поддавайтесь, ведь это случай. Опомнитесь, оглянитесь вокруг, ничего не изменилось, только на минуту выглянуло солнышко... Оно непременно зайдет и тогда станет еще холоднее, и тогда этот мир, это ваше извечное "ни кара ни гуа" сомнет вас голыми руками... Ведь та девочка удержалась бы на своих ножках, не упала бы, если бы не поддалась раньше коварному объятию подружки...

И нет мне дела до этого мира с его несправедливостями. Мне что, больше всех надо? А у маленькой девочки есть свои родители, что ей я? Ну и что ж, что Серж бросит меня: это будет когда-нибудь потом, не сейчас. Мало ли, какие черти почудились какой-то там выжившей из ума Анжеле?

Вы забываетесь, мадемуазель. Не смейте надеяться! Не расслабляйтесь! Ведь так грохнетесь, что уже никогда будет не подняться...

Я честно боролась. Я сопротивлялась изо всех сил, но потоки надежды уже хлынули на меня с удесятеренной силой. Сметая заслоны, они затопляли мои берега. Я пыталась не поддаваться, но в голове, правда, медленно, неуверенно, а все же образовался вопрос: "Неужели же я, я тоже, возможно ли, чтобы и я, хоть на эти три дня, могла бы быть счастливой?".

Глава 11

Состояние мое все еще было странным, когда мы вошли. Наверно, это начал действовать коктейль из взвинченности с усталостью, обданный холодной струёй цинизма, в которую выплеснулся цветной фонтан непонятно откуда вдруг взявшегося оптимизма. Даже не помню, как поднимались по лестнице на второй этаж. Тем не менее, пока Серж отворял дверь, нам пришлось отлипнуть друг от друга, – это дало мне возможность немножко отдышаться и осмотреться.

Первое впечатление от студии Сержа было странным сочетанием эмоций, приправленным винегретом запахов и доносившихся из окна голосов. Каждый из располагаемых мной органов чувств немедленно оказался задействованным в этой квартире: все пять, а может, и все шесть одновременно, включая почему-то даже вкус. Мне пришлось хорошенько поразмыслить для того, чтобы выделить и распознать отдельные элементы этой смеси.

Во-первых, чувство, о котором на Гаваях говорила Деби: де-жа-ву. Как будто бы, я уже здесь когда-то бывала. Например, я вошла и сразу как-то, независимо от себя, подумала, что окно комнаты смотрит на небольшую лужайку с розовым кустом, а из кухни виден кусок детской площадки. Когда я выглянула в окно, а потом заскочила на кухню, так оно все и оказалось. Я бы считала, что повторилась гавайская история, но мне ни эта комната, ни двор, вообще ничего такого никогда не снилось. Впрочем, чего-то именно в этом духе я ожидала.

Во-вторых, улетучившаяся было тревога заново сдавила мне горло, едва я переступила порог. Вроде бы, чего-то я здесь боялась, но чего?

В-третьих, запах был очень похож на амбре в моей собственной квартире: немножко кофе, немножко сдобы (потом оказалось, Серж испек в духовке замороженные кроссоны), немножко курева и, наконец, поток свежего воздуха из постоянно открытой двери балкона. Но сходство в атмосферах домов – опять же, вот елз из нью.

Я подумала, что где-то неподалеку, непременно у воды, должны резвиться дети. И тотчас же из-за окна зазвенели детские голоса, потом откуда-то издалека донеслись тяжелые всплески: кто-то всем телом бухался в бассейн.

В общем, несмотря на де-жа-ву, а может, именно благодаря ему, я чувствовала себя здесь, как дома. Так что жилье Сержа, даже если учитывать безотчетные страхи, мне все равно понравилось. Был там своеобразный уют, несмотря на очевидную скудность обстановки, как бывает обычно в домах новых эмигрантов, которые первые свои матрацы притаскивают чуть ли не с мусорок.

А главное, моей истерики как не бывало: удивительно хорошо, спокойно я себя чувствовала с Сержем, да и к тому же, мы были, наконец, вместе.

Пока я умывалась, он притащил из машины мои вещи, запихнул в холодильник еду, а потом угостил меня ледяным пивом, разлив его в стаканы из бутылочек с иероглифами.

– Знаешь, что? – предложил Серж. – Давай выпьем на брудершафт.

– Мы же уже пили.

– Ну и что? Кто сказал, что это можно делать только один раз? А если я хочу выпить на брудершафт хоть сто раз подряд, кто мне может помешать?

Серж прилаживался рукой к моей руке, приговаривая: – Отчего лишний раз не выпить на брудершафт с любимой девушкой? Желаю, понимаешь, пить с тобой на брудершафт...

У меня от "любимой девушки" сладкие мурашки побежали по телу. Мы поцеловались. Серж немедленно налил еще и сказал: – Выпьем на брудершафт еще разок: мало того, что пиво вкусное, так ты обалденно целуешься... Французскую школу прошла, что ли?

Ухмыльнувшись, я вернула комплимент: – Зависит от партнера.

Мы пили на брудершафт еще и еще, пока совсем не захмелели.

Потом, когда спала та первая, самая сумасшедшая волна, Серж потащил меня в джакузи, а еще потом мы с удовольствием съели привезенную мной банку черной икры со свежими помидорами и очень вкусное сациви.

– Главное, когда оно холодное, то всё равно тоже вкусное, – радовался Серж. – Я же знал, что как ни разогревай, всё равно, пока до него дойдёт, – двадцать раз остынет.

– Ты что ли сам готовил?

– Зачем я? – удивился Серж. – Маман! Она меня для такого случая даже борщом обеспечила.

– Для борща случай нужен?

– А я борща терпеть не могу, – со смехом признался Серж. Чуть подумавши, он догадался: – Погоди... Ах, дурак я, дурак... Ведь ты его, наверняка, тоже не любишь?

– Не волнуйся, я съем твой борщ, даже если для этого мне придется рукой запихивать его себе в глотку, – успокоила я.

– Маман будет тронута, – не без облегчения улыбнулся Серж. – Я, увы, на такие подвиги не способен.

Потом он приготовил свежий чай, мы выпили его горячим, заедая киевским тортом из знаменитой "Рашн бэйкери", и стали мыть посуду.

– Вдвоем так вдвоем, – сказал Серж. – В четыре руки. Каждую тарелку – в четыре руки, вот так.

Обнимая меня сзади, Серж показал, как мыть стакан в четыре руки.

– А я-то думала, буду мыть, а ты – вытирать, – наивно предположила я.

– Какой же интерес? – удивился Серж. – Уже тогда лучше в машину запихнуть... Смотри, как мыльная пена пузырится на твоей руке. Я ее размазываю, а она пузырится, искрится, искрится, пузырится... Как шампанское... И опять... И опять...

Он пробежался по моей кисти пальцами, прямо по цветным мыльным шарикам.

– Да ты никак хочешь показать мне козу рогатую... – голос у меня дрогнул.

– Ага. Я всю жизнь мечтал показать тебе козу рогатую... Только не козу, а козла. Не торопясь... – Серж перешёл на вкрадчивый шёпот. – Смакуя каждую мелочь... Я тебе козла рогатого покажу... Нет, не желаю рогатого. Не нравятся мне всяческие намеки на рога. Я тебе лучше что-нибудь безрогое покажу. Такое мягкое, такое нежное-нежное, такое... Такого щедрого на губы осла, каким еще ни разу в жизни мне не доводилось быть.

– У меня такое впечатление, что мы эти две тарелки вообще никогда не домоем, – прошептала я. Голос мой при этом заметно дрогнул. – Так что, придется в машину все равно.

– Не перебивай, когда я показываю тебе нежного осла, а то обижусь.

– Нет, нет, ты не обращай внимания, не сердись... Это просто я тоже силилась чего-то изобразить, в результате получилась ослица... Нет, я тоже постараюсь показать что-нибудь, страшно нежное... Пожалуйста, не убирай его... Или какое-нибудь чудище заморское, или лучше... Да кого угодно, я согласна на кого хочешь... – и тут я неожиданно для себя выпалила: – Хоть сорвавшегося с цепи кобеля.

– Блестящая идея. – Серж зарычал рыком дикого зверя мне в волосы, отчего загривку стало особенно жарко. – Именно то, что я в результате, вероятнее всего, и покажу. Собственно, я тебе давно уже показываю сорвавшегося с цепи кобеля, просто никак не удается содрать предыдущую маску, которая по странной прихоти судьбы оказалась маской смиренного Ио. Но только, разве мы торопимся? – резонно заметил он. – Я не хочу торопиться. До вторника масса времени.

– В одном ты прав: я еще никогда в жизни не мыла посуду с таким удовольствием.

– Я тоже, – признался Серж. – И вообще, пора еще раз выпить на брудершафт. Расследованиями снов и древностей, а также знакомством с маман займемся завтра.

– Ты не боишься, что опять приснится?

– Нет, потому что на этот раз я точно знаю, что мне приснится, – отважно сказал Серж. – Мне приснится, как мы с тобой пьем на брудершафт. И во сне надираемся, наконец, до чертиков. А то я не пьянею почему-то. То есть, хмелею, но потом все время опять оказываюсь трезвым...

Я не помню, кому из нас пришла в голову идея включить телевизор.

– О! – заметила я. – Как раз, "Колесо Фортуны".

– Давай, – согласился Серж. – Я тоже люблю...

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Ох, акулы! – сказал Серж, кивая на экран. Ну, и акулы. Вот такие всегда помногу выигрывают. Мне в случаях, когда акул больше одной, всегда интересно, кто кого.

Акулы, под номерами один и два, энергичные девицы, о которых шла речь, стояли с видом победителей и ржали, разинувши столь излюбленные американской рекламой огромные зубастые пасти. Третий был очкарик, из тех, кого с презрением называют "Нердз", "Гикс", а еще "Доркс" и постоянно высмеивают и в фильмах, и в сериях. Бедняга заметно дергался: улыбка его получалась поэтому неопределенно бледной.

– Наш человек, – догадалась я.

– Да уж, – согласился Серж. – Спорим, тут будут сплошные "Банкротства".

– В крайнем случае, "Луз а терн".

Мы оказались правы. Очкарик только беспомощно улыбался всякий раз, когда в самый интересный момент терял ход или накручивал себе знак "Банкротство". Он, скорее всего, и не ждал ничего другого от своей фортуны.

Зато "акулы" набивали по две с половиной и три с половиной тысячи зараз, не могли угадать букву, потом очкарик терял ход, и рулетка возвращалась к ним. В конце концов, те двое набрали свои тысячи, а очкарик за триста долларов угадал какую-то сплошную загадку, которую уже никто ни за какие деньги отгадать не мог, и очень обрадовался.

– Видеть это я не в силах, – я покачала головой. – Лучше фильм какой-нибудь. Не могу я на это равнодушно смотреть.

– Сермяжная правда. – Серж пожал плечами. – Одно слово, интеллигент.

– Да, – сказала я. – Что там, что здесь, – отношение особое.

– А ты заметила, что здесь, что там, хоть в литературе, хоть на экране, интеллигентов всегда высмеивают, а женщины постоянно выбирают задиристых хулиганов, которые обязательно оказываются лучше всех. А преступления, в которых спервоначалу подозреваются заросшие щетиной бандиты в мятых клетчатых рубашках, непременно совершают чисто выбритые джентльмены в галстуках, чаще всего ученые или голливудские звезды. А там это либо отличник, если школа, либо студент, если коммунальная квартира...

– Ещё бы, – с тоской отозвалась я. – Везде одно и то же. И джентльмены предпочитают блондинок.

– Вот с такими ртами, – широко разведя руки в стороны, небрежно закончил Серж. – Ладно, нам-то с тобой что до этого.

– Обидно. У меня рот маленький.

– Да ну их всех к черту. Обожаю твой маленький ротик. Давай, лучше на брудершафт выпьем, что ли...

Мы поцеловались.

– Знаешь, что? – вдруг предложил Серж. – Хочешь плейбоевский канал? Может, наберемся чего-нибудь новенького.

– Ты не перестаешь меня удивлять.

– Между прочим, иногда попадаются хорошие французские фильмы.

– Ну что ж... – кто бы спорил. – Если хороший французский фильм...

Я не знаю, чей он был, этот фильм, только при первых же кадрах я почувствовала, что тревога моя возобновилась и нарастает. Надвигалось нечто страшное, гораздо более жуткое, чем все, что нас пугало до сих пор, самое ужасное из всего того, что я испытала во время знакомства с Сержем.

Действие происходило в средневековом замке, барон которого был очень красивым молодым человеком. Прямые белые волосы скандинава, чуть по-восточному очерченные серые глаза, крупные и язвительные губы делали это лицо явственно похожим на лицо Сержа.

– Одеть его в современную одежду – вылитый ты.

Меня это сходство покоробило сразу: скандинав заведомо, я моментально почувствовала, должен был оказаться героем отрицательным.

– Даже причесывать по-другому не нужно.

– Да, маленько смахиваю, – еще пока беззаботно согласился Серж.

Блондин, расположившись в кресле за добротным письменным столом, записывал что-то гусиным пером в толстой тетради.

И тут откуда-то из недр замка стал раздаваться хор жалобных женских стонов, сначала неотчетливых, слабых, потом сильнее, сильнее...

Еще ничего не зная и не понимая, но уже задрожав всем телом, я прижалась к Сержу. Он с готовностью раскрыл объятья, а меня вовсю била лихорадка.

Тем временем, скандинав на экране, по актерски легко выбравшись из-за стола (било в глаза, что пластика тела очень хорошая), двинулся в ту сторону, откуда, по-видимому, и раздавались стоны: громкость их увеличивалась по мере его перемещений. В сопровождении откуда-то взявшихся слуг, которые освещали дорогу чадившими факелами, хозяин замка спустился по лестнице в подвал. По комнате распространился смешанный запах сырости, мочи, бессильного пота и гнили.

– И это – плейбоевский канал?

– Что-то не то мы с тобой включили, – прошептал Серж. Видно, и до него, наконец, начало доходить. – И вообще, никак не пойму, откуда эта вонь... Неужели, опять начинается?

Не без труда оторвавшись от экрана, я внимательно посмотрела на профиль любимого. Он был бы неотличим от того, в фильме, если бы не суетливость рук в поиске какого-то предмета, нисколько не походившая на уверенные неторопливые движения барона.

– Где же, черт возьми, этот проклятый переключатель! Я же только что держал его в руках.

Голос Сержа вдруг сорвался на крик: – Не смотри, не смотри туда! Не смотри же, я тебе говорю.

Предупреждение его, однако, приковало мои глаза к действу ещё сильнее. Так бывает со мной иногда: если кричать мне что-нибудь в этом роде, мол, не делай того-то или того-то, я, сама того не желая, обязательно буду делать именно что нельзя, спокойно глядя прямо в рот тому, кто кричит. Вот и сейчас, я без Сержа прекрасно знала, что смотреть туда не надо, но все-таки буквально вперилась в чёртовый экран.

С первого взгляда, стало ясно, что да, подвал, конечно же, был подвалом пыточным. Предназначался он, по-видимому, для красавиц, они и стонали хором, теперь уже в полную силу: там находилось не меньше десятка, а то и более, нагих девушек. В самых различных, в самых неудобоваримых позах страдалицы, до того уже основательно истерзанные, были прикованы цепями к каким-то замысловатым окровавленным постаментам.

– С ума они сошли – такие фильмы людям показывать? – бушевал Серж. – А потом удивляются, откуда преступность.

Барон по очереди подходил к девушкам и каждой преподносил какую-нибудь гадость. Когда одной он ткнул горевшим факелом прямо в грудь (при этом, я изо всех сил зажмурилась), раздался щелчок. Я поняла, что телевизор выключился: это Серж навел свой переключатель, наконец.

– Ты видела, как она на него посмотрела?

– Какое там – видела, я глаза закрыла.

– У нее вышел такой взгляд, будто она не играла, а ей на самом деле было очень больно... Не думаю, чтобы хорошие актрисы снимались в таких ролях... Такое впечатление, что ее действительно мучили... Когда-то я уже видел такой взгляд... Но где? Когда?

– Взгляд? А подвал? Я-то подвал видела, просто даже убеждена, что видела. Да и замок этот ужасный мне чем-то знаком...

– Пожалуй, ты права...

Сержа, что называется, передернуло. Невозможно было не заметить, как вздрогнуло все его тело.

– Ты тоже: опять начинается. Я думаю, этот фильм – часть той чертовщины, которая с нами происходит.

– Да уж... Если бы можно было предположить, что Некто для чего-то оказался на телестудии Плейбоя именно сегодня и специально подстроил показ этого фильма, предварительно загипнотизировав нас, чтобы мы включили телевизор именно в это время.

Взгляд у Сержа был невеселый, и хмель, если он вообще был, прошел вместе с веселостью.

– Такое предположение было бы слишком громоздким, – несмело отозвалась я. – Если кому-то надо нас испугать, можно подстроить гораздо проще.

– Вот именно, – он кивнул. – Значит, обыкновенное стечение обстоятельств?

– Ну почему же обыкновенное...

– Мы же уже только что решили, что для необыкновенного получается слишком неправдоподобно. Значит, обыкновенное.

– То есть, ты хочешь сказать...

У меня чуть-чуть улеглась дрожь в коленках. – Ты хочешь сказать, что с нами ничего не происходит?

Он опять кивнул, успев, однако, мужественно выпятить подбородок: – Вот именно. Ну, познакомились. Ну, нашли общее. Полно есть людей на свете, у которых масса общего, и они тоже, между прочим, находят друг друга иногда. Просто, мы оба чокнутые немножко... Вот и все.

Я подумала. Выходило обидно. Выходила какая-то пустота. Я покачала головой: – Не нравится мне. Неинтересно как-то.

– Еще бы. – Серж усмехнулся. – Мы же привыкли считать себя пупом земли. Человек – царь природы! Он опять усмехнулся. – Это ж надо было додуматься – чушь какая! А на самом деле – просто совокупность случайностей.

– Я не согласна.

– То есть, тебе хочется звучать гордо?

– Не без. Кажется, мы цитируем Стругацких.

– Вполне возможно. Такое впечатление, что все наши проблемы тоже из Стругацких. В любом случае, пока что ты звучишь кокетливо...

– Ты б себя послушал. Но, возвращаясь к серьезному тону, я все-таки не верю, что мы с тобой – работа случайностей.

– Кстати. Возвращаясь к серьезному тону: куда только делся весь твой цинизм наших первых встреч? – вдруг вспомнил Серж.

– Я тебе цинично заявляю, что в случайности не верю.

Я улыбнулась, но на душе у меня, что называется, кошки скребли.

– Ты меня любишь? – неожиданно спросил он. – Заяви цинично.

– Я от тебя без ума, – какой-то нехорошей получилась моя усмешка.

– Нет... – заупрямился он: – Так уж что-то слишком цинично. Вот я, например, просто тебя люблю. И это безусловно случайность. Встретил и полюбил. Никакой подготовки, никакого предназначения, никакой судьбы... Что ж ты думаешь, я не сумею любить так, будто все это было? И вообще, мы давно не целовались на брудершафт...

Серж наклонился было к моему лицу, но я отстранилась: – Врешь ты все. И знакомы-то мы с тобой всего-навсего... Без году неделя.

– В таком случае, ты сама себе противоречишь. Если все это не случайное стечение обстоятельств, а, как ты утверждаешь, судьба, значит, моя любовь, по твоей же теории, закономерна, значит, хотя бы в чем-то одном я не вру.

– А я в любовь тоже не верю, – с тоской сказала я. Ах, как мне хотелось, чтобы он действительно меня любил! В себе-то я не сомневалась, только трудно мне такие вещи вслух...

Серж погладил меня по плечу и прошептал: – Бедная ты моя!

В горле у меня образовался спазм. Чтобы не разреветься, я презрительно улыбнулась: – Вот-вот, еще пожалей меня.

– Ну, и что же плохого в том, чтобы пожалеть?

– Наверно, ничего плохого, – сказала я. – Воспитание наше советское... Железные, блин, старосты...

– Вот именно, – согласился он. – А мне вот хочется тебя жалеть... И хочется тебя любить... И никакого унижения ни для тебя, ни для себя в этом не вижу.

Он снова наклонился ко мне. На этот раз я не стала отстраняться. Мы поцеловались.

– Погоди, – всё же вспомнила я через несколько минут. – Мы опять уходим от разговора.

– Я думал, мы уже договорились... – Серж, казалось, огорчился. – Вот Алекс, например, считает, что все, что с нами происходит – это происки мирового социализма. На нас испытывают новейшие орудия гипноза.

– Ты что?

Я вскочила, будто меня подбросили. – Ты все о нас рассказал Алексу? Это вот так ты меня любишь?

– Да, – беспечно улыбнувшись, кивнул Серж. – Конечно, люблю. Во-первых, я не все рассказал Алексу, а только некоторые моменты. Во-вторых, надо же с кем-то поговорить, поделиться...

– Так ты Алекса нашел?

– Ну и что? Ну, Алекс. Что такого? Нормальный мужик, я даже не понимаю, чего ты на него так взъелась. Мужик, как мужик, не ярись.

– Я тебе этого никогда не прощу! – торжественно объявила я. Мне самой стало страшно, как зашипел мой голос.

– А ты бы научилась прощать, – посоветовал Серж. – Не для Алекса, не для меня. – для себя же самой... Ну не глупи. Хочешь выпить на брудершафт? Может, моя мужская сила восстановится ещё разок... Ты же будишь во мне зверя...

Я пихнула его локтём: – Можешь его успокоить. Так не мирятся.

– Меньше всего мне хочется с тобой ссориться. Да ну его к черту, Алекса, жалко, что ты сама себя так съедаешь.

– Как ты мог это сделать? – мне всегда трудно остановиться, когда заведусь.

– Я не знал, что он тебе до такой степени ненавистен... Выпили, разговорились... Он считает, что если бы нас не загипнотизировали, то с какой стати ты бы предпочла его мне.

– Да не его тебе, а тебя ему... Или нет? Вечно я в этом путаюсь...

– Между прочим, я тоже... Впрочем, неважно, мы же все поняли, в чем суть... Так вот, "чем ты лучше меня", говорит... Ну, научись прощать. Чтобы не произошло непоправимого, попробуй. Начнем прямо сейчас, ладно?

Серж встал с дивана, игриво плюхнулся на колени и стал обнимать мои бедра, шутливо испрашивая прощение.

Чтобы не произошло непоправимого, – сказал он. – Чтобы не произошло непоправимого.

– Да, – сказала я вслух. – Наверно, самое страшное – это когда нельзя поправить. Понимаешь...

Я колебалась: боязно мне было выкладывать ему всю эту историю с ненавистью ко мне других детей, Зинаидой, ее злополучными родами, а особенно – про свое знакомство с сатаной.

– Говори, говори, я тебя слушаю... – ободряюще произнес Серж.

– Понимаешь, у меня, кажется, с мозгами что-то не в порядке, – осторожно сказала я и поняла, что это была последняя надежда. – В моей голове произошло что-то непоправимое. Ненормальная я какая-то.

На эту мою тираду он с облегчением расхохотался.

– Где ты встречала нормальных? Все мы ненормальные, каждый из нас по-своему ненормален. Рилэкс! – добавил он по-английски и тут же дал точный перевод. – Расслабься! Ты что думаешь, мне все нравятся? Просто не считаю нужным биться головой о стенку.

Я кивнула и рассказывать ему ничего не стала. Да и не хотел он никаких разговоров, явно не хотел.

Предсказания Сержа относительно сновидений не сбылись. Еще не успела я глаз по-настоящему сомкнуть, как мы уже оказались в том самом подвале. Я отчаянно сопротивлялась, изо всех сил стараясь проснуться с тем, чтобы больше не засыпать, но сон властно затягивал меня в туманную и сырую мглу кошмара.

Я была одной из тех несчастных девушек, а мой любимый, Серж в средневековом костюме барона, меня мучил. Больше всего убивали не страдания, которые он причинял телу, а глаза истязателя. Холодный, деловитый взгляд, будто инквизитор занимался чем-то очень нужным, а мои стенания его отвлекали.

Я проснулась от ужаса и боли. Выяснилось, левая рука затекла от тяжести. Серж давил на нее одновременно обоими плечами. Когда я, как могла осторожно, стала освобождать эту руку, он подал голос.

– Ладно, не мешай, – во сне пробормотал Серж.

Наверняка, ему опять снилось то же, что и мне.

Я не стала будить его, просто прогулялась в туалет, к балкону, а потом опять легла и опять стала бороться со сном. Я боялась заснуть, но все-таки как-то очень быстро потеряла себя.

Это было очень важно для нас: отыскать жертву, затем связать, заткнуть глотку, чтоб не вопила, и запихнуть в яму, откуда легко можно было перетащить ее в подвал по подземному ходу. Но окрестные крестьяне уже видимо что-то пронюхали: они прятались по домам, едва только стоило нам выйти на охоту.

– Надо приказать им посылать в замок одну девушку от деревни в год, – нашёлся мой спутник. – Тогда материал будет постоянно.

– А охота?

– Да, я знаю, для тебя самое интересное – охота, – сказал он. – Но нам скоро будет не на кого охотиться.

– Надо их перехитрить...

И вот мы идем вдвоем, в костюмах горожан. То ли раннее утро, то ли сумерки... Впереди, то вприпрыжку, то пританцовывая, гуляет молоденькая служанка пастора. Сначала она идет беззаботно, просто наслаждается прогулкой. Потом оглядывается. В глазах ее появляется страх: похоже, она нас узнала. Никаких больше припрыжек, никаких припевов. Фигура служанки подтягивается, теперь она – сама собранность. Шаг становится все более торопливым. Наконец, она бежит. Мы за ней.

– Ну вот, – смеется мой спутник. – Ну вот, и начинается охота. Тебе повезло.

Но только теперь я уже и есть служанка, за которой гонятся хозяева замка. Я знаю, они хотят поймать меня для того, чтобы затащить в жуткий подвал, где будут терзать, пока не замучат до смерти. О Боже, пошли мне избавление!

В каждом следующем кадре я попеременно, то один из "охотников", то настигаемая жертва.

– Скорей! Скорей, а то сбежит, а в подвале уже почти никого не осталось: только две-три сельчанки, да и те на последнем издыхании.

Скорей! Скорей, еще чуть-чуть – там, за углом церковь, только бы добежать до угла – и спасение. Но они почему-то оказались в дверях. Вот они, прямо передо мной. О Боже, чем я так прогневила тебя, Господь милосердный! Спаси меня от мук, убей лучше сразу. если уж мне суждено умереть...

– Вот потеха! Она еще надеется на чудо! Как будто бы чудеса происходят...

Все. Ноги не идут больше. За что ты оставил меня, Господь мой! Зачем отдаешь на заклание этим чудовищам! Спаси! Пощади, умоляю.

– Все. Теперь в подземный ход... Позвать Крокодила! Пусть прикрутит ее покрепче, сколько хлопот доставила...

Пощади, Боже праведный... Убей прямо сейчас: умирают же люди от разрыва сердца... Как страшно, как сыро в этом подвале... Помоги... Освободи... Но что это? Я свободна? Значит, теперь моя очередь? О, какое счастье! Вот он, мой мучитель, в моих руках, уж я-то отплачу ему за все. Сейчас он узнает, как всё это приятно, что бы такое сделать для начала, где факел. факел где? Потом кинжал... Нет, вот это короткое копье, тяжелое...

Мне удалось открыть глаза. Серж лежал на спине. В тяжелом забытье, он то всхрапывал, то переставал дышать вообще. Я слегка дотронулась до него рукой, и все его тело забилось в конвульсиях.

– Не смей меня трогать! – завопил Серж. – Ах ты, быдло, на хозяина лапы распустить? Крокодила ко мне! Крокодил, мой преданный пес, где ты! Цепями их! Дави проклятую чернь.

Я стала трясти спящего изо всех сил. Он никак не хотел просыпаться, все звал какого-то Крокодила, чтоб тот его выручил. Тогда я стала хлестать Сержа по щекам. Голова под моими пощечинами стала мотаться из стороны в сторону, но глаза, наконец, открылись. Правда, взгляд еще некоторое время оставался мутным, бессмысленным, но в конце концов, в результате моего натиска, Серж пришел в себя и сел в кровати. Прежде всего, он оттер лоб концом простыни. Потом, с изумлением, воззрился на меня.

Несколько минут мы молчали, изучая друг друга.

– Что же это? – голос Сержа сделался хриплым. – Что же мы, враги друг другу? Так получается?

Невеселой получилась моя усмешка.

Еще немного подумав, Серж деловито спросил: – Снилось тебе что-нибудь?

– Можешь не сомневаться.

– Я заметил, что ты всегда просыпаешься первая.

. Да.

– Ты уверена, что опять то же, что и мне?

– Погоня, подвал пыток...

– Может, это просто фильм нагнал?

– А палач по имени Крокодил?

– Верно, – вздохнул Серж. – Палач по имени Крокодил. Ты его видела?

– Нет... Но могу себе представить вид человека, кличка которого – Крокодил.

– У нас в классе одного так называли... Мне его всегда жалко было.

– У нас тоже, только нашего звали Бегемотом.

– Без разницы, – усмехнулся Серж. – Что Крокодил, что Бегемот.

Я вспомнила одноклассников.

– Мне его не было жалко. Никого из них мне не жалко, – жестко сказала я.

– Да, ненавидеть ты умеешь, – кивнул Серж. – Это я уже понял.

– Они не оставили мне другого выхода. Кроме как ненавидеть.

– Дело не в них. Дело в тебе.

– Чересчур уж ты какой-то правильный, – заметила я. – Всю жизнь таких терпеть не могу. Знала бы там, на катере, ни за что б не посмотрела в твою сторону...

– Я бы тоже, – опять кивнул Серж. – Если бы знал, чем чревато с тобой спать...

– Значит, разбежимся? – Спросила я. Я знала, что тут же и умру, если мы разбежимся. Или умом тронусь... Если еще не свихнулась окончательно.

– Еще чего! – сказал Серж. – Лучше я вообще никогда спать не буду.

Мы обнялись.

– Теперь назло им с тобой не расстанусь, – пообещал он.

– Кому это, им?

– Да всем чертям назло, – беспечно сказал Серж.

Мы кое-как оделись, вышли на балкон и сели, прижимаясь друг к другу. Ночь была звездная, воздух прохладен и свеж.