Текст книги "Ступеньки в небо (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Теперь он стоял прямо передо мной и преданно, точно выполняя мои желания, смотрел в глаза.

– Позвони мне.

Серж молчал. Я стала просить его позвонить. Умоляла на все лады. Он заколебался. Я представила себе: вот он подходит к телефону, вот снимает трубку, вот набирает мой номер. Я ясно видела его пальцы и каждую цифру на телефоне.

Мне пришлось прокрутить эту сцену в уме несколько раз, всякий раз немножко по-другому. То это оказывался телефон-автомат на улице, то телефон в номере гостиницы, то телефон в чьей-то квартире. Оканчивалась же эта сцена всегда одинаково: пальцы Сержа нажимали на кнопки с цифрами моего номера. Я ясно видела: семь, пять, девять, два, девять, семь, три...

Через полчаса, взмокнув от усталости, я встала, бросила последний взор на проклятый телефон и решила выйти подышать. В дверях меня застал прозвучавший слишком громко и, пожалуй, слишком тревожно призывный звонок. Я даже вздрогнула. В мгновение ока я оказалась у телефона. Прикрыв глаза, стала отсчитывать секунды, но долго продержаться не смогла: взяла трубку на счете три и сразу узнала муторный голос Алекса: – Черта с два удастся мне тут устроиться. Но этот тип обещал помочь.

Я глубоко вздохнула, а потом долго выдыхала, прерывистыми ступеньками, с присвистом и грустными мыслями о судьбе: – Какой тип?

– Ну этот... Вася, Гриша, Федя.

– Сам ты Федя.

– Ну Юра, в общем, неважно...

– Ты откуда звонишь?

– От него.

– Так хотя бы имя, блин, запоминай, – на этой сакраментальной фразе я бросила трубку.

Ненавижу ждать. Самое страшное для меня – это ждать. Не выношу ожидания. Хоть телевизор включить, что ли.

То, что я увидела по телевизору, должно было бы заставить любого содрогнуться от ужаса и неожиданности.

На экране тигр жрал оленя, впившись тому в загривок. Картина сменилась крокодилом, который гнусно разевал челюсть, тоже кого-то там поедая, потом другими, черт знает, как называются, зверьками, которые жрали друг друга, наконец, в крупном плане, какими-то насекомыми, которые, – ни за что не догадаться – терзали других насекомых.

Я остолбенела. Через секунду дружное сжирание ближнего разъяснилось: оказалось, рекламировались новые видеокассеты о жизни хищников. Это своим любознательным детишкам мамы-папы покажут серии из жизни животных: кроваво-страстные фильмы, в придачу ко всем трах-бахам, которыми забиты экраны и магазины. Вот той, внучке партайгеноссе из парка...

Переключив, я увидела мерзкую кошачью морду с противно фосфоресцировавшими зелеными глазами. Это уже рекламировалось средство от кошачьего запаха. Будто кошачий запах можно чем-то вывести или хотя бы смягчить.

Пришлось переключать опять: кошек вообще с детства терпеть не могу.

Теперь на экране появилась болезненная рахитичная голова оголодавшего негритянского ребенка с грустными глазами. В крупном плане огромные расшлепанные губы, обметанные серой дрянью.

Комментировала этого несчастного ребенка женщина с лицом, похожим на ту самую кошачью морду, которую я только что отключила. При виде этого лица я перестала искушать судьбу и, матернувшись для острастки, хлопнула на "офф". Интересно, поступает хоть что-то из пожертвований несчастным детям или все идет на красивую жизнь болтунов – радетелей да на рекламу?

"Дети, вы живете в самой лучшей в мире стране, где все для вас..."

Господи, как давно это было: первый день школы, вылившийся дома в монолог: – Мама, почему учительница сказала, у нас в стране самое счастливое детство, а ты всегда говоришь "Денег нет" и вообще? И почему Америка плохая?

До сих пор помню материн дикий взгляд в ответ на мои философские изыскания и её же, не менее дикий вопль: – Ты меня посадить хочешь? В детдоме вырасти хочешь?

Она схватила меня за плечи и стала сильно трясти: – А ну, повторяй! – требовала моя мама: – У меня счастливое детство!

И я, семилетняя, захлебываясь в слезах и соплях, рыдала, повторяя без конца одну и ту же фразу: – У меня счастливое детство! У меня счастливое детство! У меня счастливое детство!

А в двадцать семь, без зазрения совести оставила материну могилу и укатила в плохую Америку. Учительницей была моя мама, историю преподавала и гнусную науку с непроизносимым названием "Обществоведение"... А похоронили ее на еврейском кладбище, рядом с местом, где до этого нашла себе последнее пристанище тетя Муся... К чему только вспомнилось... Так старательно забываемое, казалось, надежно забытое...

На этих малоприятных мыслях я обнаружила, что уже несколько минут, а на самом деле, бесконечность стою по стойке смирно, вперившись взглядом в зловредный телефон. Стою и плачу.

Надо было что-то делать, спасаться, мириться с Деби, наконец...

Номер ее не отвечал, видно, по привычке отключилась. Я, как в старинном романсе, накинула черную шаль и выскочила. Вдогонку, будто только ждал, чтобы дверь хлопнула, прозвенел-таки телефон, но я приказала себе не возвращаться.

Если сразу вырулить на бульвар Линкольна, то минут через десять начинается дом, где живет Деби, а потом продолжается ещё минут пять. Парковки, особенно вечером, не найдешь, и сейчас ее не было; пришлось на авось оставить машину у ближайшего гаража. Хорошо, хоть входная дверь в дом оказалась открытой.

Я взлетела на второй этаж, одним махом запрыгнула в правый конец коридора, нажала кнопку звонка и держала, пока не услышала легкое шурование по ту сторону двери. Голос Деби спросил по-английски: – Вы что там, с ума спятили?

– Открой дверь, – попросила я почему-то по-русски.

Дверь приоткрылась, Деби выглянула.

– У тебя все в порядке?

– Не уверена.

Деби кивнула и, наконец, посторонилась, впуская меня внутрь.

Вид у нее был какой-то глупый, голос размягченный, хриплый. И улыбалась она глупо, нерешительно.

– Ты в порядке? – я принюхалась: ни алкоголем, ни марихуаной вроде не пахло.

– Чьто ти нюхиваешь? – еле-еле выговорила по-русски Деби.

– Ну и произношение! – сказала я. – Нам пора опять начинать разговаривать.

– Надеюсь, не сейчас...

Она опять перешла на английский. Тотчас же из спальни раздался мужской голос: – Что ты имеешь в виду?

Деби пожала плечами и одарила меня долгим взглядом в упор. Взгляд этот просил меня исчезнуть.

– Я только хотела узнать, все ли в порядке, – пробормотала я.

– Я тебе завтра позвоню, – пообещала Деби и быстро добавила: – Я больше не сержусь.

Что ж, спасибо на добром слове. Я кивнула и уже было ретировалась, но в этот момент дверь спальни настежь растворилась, выдохнув запах распаренного тела с примесью смягчающего крема. В гостиной показался протиравший глаза Стюарт Хикки, одетый в пляжное махровое полотенце. Мое ни кара ни гуа срабатывало безошибочно во всех случаях жизни... Впрочем, вся эта возня с героем из чужого романа была мне так безразлична.

Стюарт узнал меня, наконец, и торжествующе ухмыльнулся.

– Хочешь выпить? – из вежливости, но с напрягшимся лицом, предложила по-английски Деби; по-русски же она закончила тем, чему я ее сама и научила: – А не пошла бы ты...

Мне оставалось только кивнуть, еще раз извиниться и распрощаться.

Наклюкаться, что ли? Я заглянула было в какой-то бар, но там в прочном пивном духу околачивались подозрительные типы в татуировках; наклюкиваться сразу расхотелось. Деваться было некуда, только явиться домой и – в койку. А телефон по рецепту Деби отключить к чертовой матери.

Но, к счастью, я не успела отключить телефон: звонок раздался за секунду до приведения сего благого намерения в исполнение, и я автоматом, ни о чем хорошем не успев возмечтать, взяла трубку.

Это, наконец, был Серж.

Глава 6

– Как жизнь? – Небрежно спросил Серж. Моя депрессия улетучилась, едва я услыхала его голос. – Уехал твой гость?

– Слава Богу!

– Скучаешь?

– Рада тебя слышать.

– А потом тоже скажешь: "Слава Богу"?

– Ну это уж даже для такой гадалки, как я, непредсказуемо, что я потом скажу...

Я кокетничала напропалую. Даже если отбросить все, что я там себе насочиняла насчет духовной близости, я все равно была без ума от Сержа.

– Может, все-таки предскажешь?

Голос его звучал вкрадчиво, я тем же тоном ответила: – А ты приезжай, позолоти ручку... Может, и предскажу...

Сердце мое с сумасшедшим темпом отстукивало каждую минуту ожидания; к счастью, Серж явился довольно скоро: по-видимому, звонил откуда-то неподалеку.

Большие губы его были сложены несколько язвительно, уж он-то знал себе цену. Эмигрантских комплексов, да и комплексов вообще, в отличие от Алекса, у него не было, это я сразу отметила.

Мы поцеловались тут же, в дверях. Сначала в качестве приветствия, потом еще разок в качестве приветствия, а потом сами не заметили, что приветствия давно закончены и наша лодка уплыла далеко в Париж. Я уже и размякла было, но приоткрыла глаза и обнаружила, что губы Сержа все еще складываются язвительно... Или опять... В общем, я пришла в себя и отстранилась.

Мой гость вошел, плюхнулся на диван и картинно протянул ко мне руки.

– Перебьешься, – сказала я, как могла, небрежно, чем наступала, можно сказать, себе на сердце. – Кофе будешь, чай или как?

– Или как, – ответил Серж.

Он вытащил из внутреннего кармана куртки плоскую бутылку. – Для чего я тогда явился?

– Я не поняла, ты что же, во мне собутыльника ищешь?

– Не только... А ты во мне?

– Погадать я тебе обещала, ты забыл?

– Значит, предлагаешь довериться?

– Разве можно доверяться гадалкам и одиноким женщинам? Так, только что, для острастки.

Бормоча всю эту чушь, я взяла бутылку и залихватски покрутила в руках, затем поднесла к глазам. Предпочитаю шнапс всяким водкам-коньякам. Этот оказался не просто шнапс, а мой любимый, персиковый.

– Что-то меня последнее время на сладкое потянуло, – признался Серж.

– А я водки вообще не пью, – легко согласилась я.

Я действительно не беру в рот водки со времен ранней юности, когда меня подпоили одним жутким вечером до невменяемого состояния. Может, само по себе это не было бы так страшно, но пьянкой тот день не закончился: меня повели в кино. Воспоминаний о том походе в памяти осталось немного. Помню, что дорогой я все время хваталась за всех подряд, боясь упасть. В результате все вокруг почему-то падали, а я дошла. И этим окончательно себя погубила.

Воздуха в кинотеатре совсем не было. Вместо воздуха в зале густо висела жара вперемешку с прокисшей духотой. А малейшее неосторожное движение вносило в это амбре завершенность в перемежавшейся последовательности запахов: то водочного перегара, то капустной отрыжки, то не мытых со времен потопа ног.

Фильма я не помню категорически.

Зато помню, что с головы то и дело куда-то назад сваливался берет. Я оглядывалась и всякий раз сталкивалась взглядом с одной и той же немолодой женщиной, которая мне этот берет подавала. А самое главное, что осталось от того случая, – это ярко сквозившее во взгляде незнакомки отвращение. Я до сих пор содрогаюсь, когда в памяти возникает выражение глаз моей судьи: омерзение ко мне, моему берету, всему моему виду.

После этого похода в кино, я слегла. В буквальном смысле слова, заболела. Мне пришлось промаяться три дня. Все это время я валялась с утра до вечера, до краев заполненная скверной тошнотой, головной болью и настойчивым желанием умереть, а еще после этого уже никто никогда не мог заставить меня не то, что выпить водки, лизнуть или даже нюхнуть.

Мы немного поговорили о спиртных. Оказалось, и Серж водки не пьет: и у него когда-то был в жизни похожий вечер. Да и у кого из нас не было в прошлом хоть одного такого приключения?

– Я и не думал, что ты пьяница, – одобрительно хмыкнул гость.

– Какая же я пьяница?

Мы недолго перебрасывались незначительными фразами: разговоры служили только короткой прелюдией к чему-то другому, тому, ради чего нас неожиданно свела судьба. Я желала этого так сильно, что все тело мое дрожало мелкой дрожью. По-моему, Серж завелся не меньше меня.

Что наша сегодняшняя встреча при любых обстоятельствах закончится в кровати, было всем ясно с самого начала, да это, в итоге, и было то единственное, чего мы оба хотели, к чему оба стремились. Дурацкое язвительное выражение Сержа, правда, отталкивало меня сначала, но ненадолго хватило нас обоих: он расслабил свои губы, я – свои мышцы с нервами заодно.

Серж заснул мгновенно, я же долго маялась в полусне. Мысли мои незаметно конденсировались в голове из легкого тумана, приправленного шнапсом и сигаретным дымом, но не успев приобрести ни плоти, ни формы, таяли, так же незаметно превращаясь обратно в туман.

Даже не мысли это были, а так, всякая чепуха: например, что приятно целоваться, когда у партнера мягкие губы... Или, что приятно засыпать на его руке... Что рука эта именно, точно по штампам, горячая и надежная. Я прижималась фасадом к горячему боку Сержа, с удовольствием вдыхая запах его кожи... А может, это были духи...

В общем, что и требовалось доказать.

И сама не заметила, как вдруг оказалась опять наедине с трупом в "жуткой жаркой Африке", или где уж там происходили замучившие меня совсем за последние два дня кровавые страсти. На этот раз я тащила труп неведомо куда, а Серж помогал мне. Серж не просто помогал мне: он был моим зеркальным отражением, мной и в то же время, непонятно кем. Он медленно превращался то в меня, то обратно в себя. Труп при каждом очередном превращении неприятно скалился, затем, наконец, почему-то обернулся Соней-диллершой и развязно подмигнул. На этом я проснулась. Чтобы хоть немножко успокоиться, пришлось отправиться в ванную и умыть лицо тепловатой водой. Я походила по комнате, затем, вернувшись, села на кровать и включила ночник.

Серж лежал рядом со мной и, скорее всего, находился во власти кошмара.

Губы его нервно дергались. Он то всхрапывал, то совсем переставал дышать. Руки Сержа напрягались, будто ему приходилось тащить что-то тяжелое. Туловище время от времени делало странные конвульсивные движения, вроде бы он быстро оглядывался.

– Уберите его, – тихо прошептал Серж.

Мне стало окончательно страшно не тогда, когда он ни с того, ни с сего начал вопить благим матом, что не виноват. Самым жутким оказался именно тот момент, когда исступление Сержа вдруг прошло. Меня охватил ужас, потому что Серж быстро, тихо, невнятно, но вполне уверенно забормотал на непонятном языке, не похожем ни на один человеческий. Вот это-то неясное бормотание и оказалось последней, самой ядовитой каплей: я стала трясти спящего изо всех сил. Я трясла Сержа, пока он не проснулся.

А проснувшись, сел в кровати, впился куда-то невидящим взглядом и спросил: – Где он?

– Кто?

Я не люблю подавать вид, что боюсь, но тут меня, что называется, мороз продрал.

Серж окончательно проснулся и с сердцем сказал: – Кошмар какой!

– Иностранные языки знаешь? – деловито осведомилась я.

– Это все, что тебя в данный момент интересует?

– Я не шучу! – заорала я. – Отвечай! Знаешь иностранные языки?

– Кроме Инглиша, ни...

Я начала рассказывать о неясных бормотаниях. Тело Сержа содрогнулось, сперва незаметно, потом сильнее и, наконец, довольно внушительно.

– Слушай, не пугай ты меня, – попросила я. – Расскажи, что тебе снилось?

– Черт знает, что, – с места в карьер, горячо и убедительно зачастил он. – Древняя Аравия, что ли, а, может, вообще Египет...

– В языке этом сплошные "х", – вспомнила я.

– Ты ж говоришь, я не по-русски, – ухмыльнулся было Серж, но тут же вспомнил, что не до шуток и опять содрогнулся всем телом.

– Вроде убил я кого-то... Бичом забил, насмерть, представляешь? Я вообще не кровожадный. Поверишь? – мухи не прибью, а тут... – с непонятной страстью бубнил этот ненормальный.

Цинизм его, все, что он там на себя напускал, при этом, как рукой...

– Между прочим, ты там тоже была, и я...

Он доверительно поглядел на меня, чуть улыбнувшись, а потом облизнул губы и закончил свой странный рассказ с блуждавшей улыбкой на лице, принявшем выражение полной бессмысленности: – Самое интересное, я все время превращался в тебя, а ты в меня. Мы с тобой старались спрятать труп...

На последних словах, я почувствовала, что буквально каменею от ужаса.

– Мужик еще этот в юбке... – сказал Серж, вроде бы что-то обдумывая, и прибавил: – Трапецией... Знаешь, как на картинках... Видно, все-таки Египет... Жара дикая... Как ты думаешь, в Египте только пирамиды строили? Или башни, например, ступенчатые тоже, для разнообразия?

Не испытывала я что-то никакой жары, наоборот...

– Ты-то чего трясешься? – усмехнулся Серж. – Приснилось-то мне.

– Он худой, прямо доходяга... Грязная белая юбка трапецией, вороны на трупе, обожженные плечи. Строительство...

Я внушительно посмотрела ему в глаза: – Не пирамида, именно квадратная башня...

Лицо Сержа с каждым моим словом, постепенно менялось в цветах, сначала желтея, потом белея. В конце, оно приобрело голубой оттенок.

– Со ступеньками, – вещала я: – в фиолетовое небо... Бич в руке, как живой... И этот, в юбке, забитый... Замученный, поджаренный какой-то...

– Это я все во сне разболтал?

Во взгляде Сержа, кроме бессмысленности, стала обнаруживаться недоверчивость.

– Это мне снилось.

Моя речь была, на удивление мне самой, тихой, раздельной, каждый звук выговаривался старательно, на редкость, отчетливо: – Нам приснился один и тот же сон.

Мы немного посидели в кровати, молча пытаясь осмыслить.

– Слушай, – когда лицо его стало жарким и красным, как спелый помидор, сказал, наконец, Серж. – Сделай кофе, спать же все равно не удастся.

– В постель? – автоматически спросила я.

– Нет, в чашку, пожалуйста, – ехидно ответил он, но опять спохватился и посерьезнел. – Кофеварка в этом доме водится? Или по-американски, на растворимый перешла?

По лености своей я действительно перешла на растворимый, но медную кофеварку, их, у нас турками называли, похожую на недоокругленную колбу... Я не уверена, кажется, правильно, она называется жезвье... Или, жазвер... В общем, специальной формы кастрюльку для особых случаев я нашла как-то в армянской лавке, там же продавался настоящий, по-турецки смолотый кофе. Самое удивительное, на кухне сразу все нашлось, я всыпала кофе шапкой в холодную воду и поставила на огонь, мысленно отметив, что руки делали нужные движения механически.

Серж подошел незаметно, обнял меня сзади и серьезно сказал: – Ничего в голову не приходит.

Когда я сняла с огня бурлившую коричневую жидкость, он автоматическим движением мазнул мизинцем по приготовленной для него чашке, как будто хотел удостовериться в ее чистоте. Я взяла свою, выразительно взглянула на него и повторила его действие: мне легко было это сделать, потому что Серж в точности воспроизводил руками каждый мой пасс.

– Дразнишься?

– Похоже на то?

– Мне без ничего, – предупредил Серж.

Он чуть-чуть подумал. Вероятно уже тоже начал замечать. Потом, усмехнувшись, спросил: – Или ты пьешь, как я?

– Можешь не сомневаться: я много чего делаю, как ты.

Мы одинаково молчали, одинаково держали чашки и одинаково сопели, одинаково вытягивая губы; теперь похожесть манер и жестов бросалась в глаза нам обоим.

– Понял, – вдруг обрадовался Серж. – Мы брат и сестра, близнецы, нас разлучили при рождении, а теперь мы соединились.

Он помрачнел: – А называется это кровосмесительством.

– Родители живы? – без особой радости спросила я. Только кровосмесительства мне еще не хватало.

– Мама жива, отца не стало два года тому, а твои?

– Мать умерла... От рака... Отца не помню: он с нами не жил никогда.

– Ну вот, – сказал Серж.

– Что – "ну вот"? – немедленно огрызнулась я. – Что, собственно, "ну вот"? Ты на кого похож?

– На мать.

– Отец был брюнет, блондин?

– Блонда, это у меня от него.

– Мой, я точно знаю, был жгучий брюнет. Я в него.

– Ты же рыжая... – удивился Серж...

– Здрасьте.

– А, ну да.

Мы опять помолчали.

– Слушай, – предложил Серж – А давай, все же посмотримся в зеркало. Удвоём.

– Утроём, с кофе, – отвечала я.– Опять ты со своими дурацкими идеями. – Я сказала это на всякий случай, а может, по инерции. Я вовсе не возражала вместе посмотреться в зеркало.

Но только не было у меня уверенности в чем бы то ни было.

Мы молча стояли перед зеркалом битый час, как маленькие дети, взявшись за руки, изучали друг друга. Наконец, Серж объявил: – Ничего общего.

– О, Господи!

Мне пришла в голову мысль, с которой, возможно, надо было начинать выяснения: – Вот же дураки! Когда у тебя день рожденья?

– Не просто дураки, кретины! – воскликнул он. – С Пушкиным, шестого июня, год дракона.

Когда он по цифрам назвал год, я облегченно вздохнула: – Год тот же, июнь тот же, но только тринадцатое.

– Вот это да! – обрадовался Серж. – Ведь я-то тоже должен был родиться тринадцатого июня, но решил не дожидаться, вылез на неделю раньше времени... Погоди, что же это получается?

Он вздохнул, крякнул и почесал себе нос.

Мы опять помолчали.

– Хорошо, – бодро начал Серж. – Не будем сейчас размышлять о предполагавшемся общем дне рождения. Главное, мы не близнецы, вовсе не родные, может, даже не двоюродные...

– Что само по себе очень хорошо, – поддержала я. – Имеем полное право.

– Да, – нетерпеливо сказал он. – Но вот, например, у Джека Лондона, дальние родственники, а все же двойники. "Сердца трех", читала?

– Внешне, – возразила я. – Они там двойники только внешне. У нас другое.

– Я все же покажу тебя матери, интересно, похожа ты на кого-нибудь из наших?

– Глупости, – отмахнулась я. – То есть, конечно, все может быть, но тут другое.

– Остается одно, – кивнул Серж. – Ты не просто гадалка, ты ведьма. Околдовала, охмурила, навела порчу на бедного циркового клоуна...

– Еще неизвестно, кто из нас кого охмурил...

Только сейчас я сообразила, что мы все еще держимся за руки перед зеркалом. Я выдернула руку и боком отодвинулась. Серж тоже чуть смутился, но тут же засмеялся, чтобы скрыть неловкость: – Значит, в костер нас обоих! Или, как ты говоришь, всех троих с чашкой кофе.

Он ещё пытался шутил, но мы наново одинаково содрогнулись.

И было, отчего. Зеркало перестало вдруг отражать реальность; картина в нем разворачивалась, мало похожая на ту, что происходила в комнате.

Я, одетая в длинную серую робу, была намертво привязана к столбу. Ноги мои, вернее, моего отражения, были босые, натруженные, измученные. Им, донельзя горячим, становилось все жарче и все больнее, потому что откуда-то снизу поднимались вверх струйки дыма. Быстро увеличиваясь, крепчая, разрастаясь в сильный огонь.

Рядом, привязанный к такому же столбу, одетый в такую же робу, заживо горел Серж.

А где-то внизу и поодаль, перед кострами ликовала толпа, еще чуть дальше громоздились за дымом крепкие серые башни, узкие балконы и остроконечные крыши средневекового города.

Понадобилось приложить все свое усердие, вложить все свои, еще остававшиеся силы, чтобы оторваться от жуткого зеркала и повернуться к Сержу. Тот все еще смотрел туда, на лбу его образовывались и тяжело скатывались вниз крупные капли, губы шептали: – Что ж это? То – то, теперь это, что ж это такое? А монах-то, монах, гляди, ведь это же он!

Я быстро взглянула на зеркало и сразу отвела взгляд обратно на Сержа. За .тот короткий миг я успела однако рассмотреть монаха, стоймя державшего в руках факел. Лицо монаха, ярко выхваченное из-под капюшона светом костра, было лицом того самого мужчины из наших с Сержем общих ночных кошмаров.

Мы одновременно шагнули друг к другу. Серж обнял меня и с силой придавил к себе. Мы опять повернули головы к зеркалу, тесно прижимаясь щеками, голова к голове.

– Все, – выдохнул Серж.

В зеркале отражалась спокойная ночная комната, угол кровати, окно, задрапированное узкими вертикальными полосками штор и наши перепуганные бледные лица.

Мы снова уткнулись друг в друга. Я чувствовала подбородком острую ключицу, в затылок мне лилось теплое тяжелое дыхание.

– Не знаю, что это: любовь, судьба или просто непонятная чертовщина, – зашептал Серж прямо мне в волосы. – Но в одном клянусь тебе, и уж это-то я знаю абсолютно точно. Я, цирковой клоун, еще вчера закоренелый циник, бабник и холостяк, клянусь тебе и самому себе, дойти во всем этом вместе с тобой до конца. Клянусь, что бы ни случилось с нами, поддерживать тебя до конца.

– Ладно-ладно...

Я еще старалась подтрунивать в ответ. – Ты хоть сам себя поддержи.

А сама прижималась к нему изо всех сил, вдавливалась в Сержа, с надеждой и почему-то с благодарностью. Может, это и правда была любовь? Или судьба?