Текст книги "Страшные истории для бессонной ночи (сборник)"

Автор книги: Лилия Белая

Соавторы: Лариса Петровичева,Мария Карапетян,Евгения Левицки,Рона Цоллерн,Лина Славянова,Андрей Вдовин,Александра Фартушная,Дмитрий Морфеев,Сергей Мельников,Мария Роше
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Елена Лакруа. Сад опавших листьев

Осень кнутом прошлась по окрестностям Эссекса, прогоняя жизнь с угодий. Земля трескалась, кричала, но подчинялась, в страхе обращая листву в пепел, а разнотравье – в пыль. Каждый, кто не успел сбежать, скрыться от неминуемой участи, должен был погибнуть. Так пастбища превратились в погосты.

Однажды возлюбленная сказала мне: «Если бы я могла выбирать, то предпочла бы умереть осенью, ведь это так естественно. Упокоиться в земле вместе с природой».

Промозглые дожди оплакивали ушедшие огненно-дымчатые пейзажи. Урожай был собран. Вместо удушливо-сладкого благоухания яблок, груш, тыкв и прочих даров матушки-земли в воздухе ощущался запах сырости, гниющей травы и отчаяния. И если бы у холода был собственный аромат (с нотами мяты и сандала), я бы знал, где разбился целый флакон.

Присев на лавочку отдышаться (где моя молодость!), я обвел взглядом окрестности. В Отэм-холле я был впервые. Большой белесый особняк с темно-коричневой крышей, куда меня пригласили, находился в довольно сносном состоянии, пусть местами и обветшал. Фасад здания простой, без изысков, с «проплешинами». Он напоминал голову павшего в бою солдата, что нашел приют на одиноком холме. Или гриб с неказистой шляпкой на грязно-белой пухлой ножке. У нас было что-то общее: мы оба знавали лучшие дни, но все еще не сдавались.

– Ах, вот и вы! – вышел навстречу «юноша» лет сорока. Доживете до моих лет, этот возраст будет и вам казаться юностью. Это был Эрик Уоллес, умолявший наведаться к нему перед отбытием домой.

– Доктор, как же я рад, что вы к нам приехали, бросили все дела! Ваша практика известна на всю Англию. Прошу. – Хозяин рукой указал направление.

Я кивнул, не желая тратить время понапрасну. Только в старости начинаешь так ценить каждую минуту: прожитый впустую день будто целая книга, которая пойдет на растопку в печь, если не успеешь ее прочитать. Или спектакль, который дадут вне зависимости от твоего присутствия.

«Юноша» что-то долго и сбивчиво рассказывал, но с возрастом у докторов вырабатывается привычка отсеивать словесный мусор. По крайней мере, так работало мое восприятие. Хотя это не единственная приобретенная с годами способность. Со временем я стал поэтичнее.

Мы оказались в саду угасших красок. Удручающее зрелище: словно с человека срезали всю плоть и остались одни кости.

У облупившегося неработающего фонтана сидела пожилая женщина в черном закрытом платье, бархатной накидке, в шляпке с траурной вуалью.

– Это моя мать – Флоренсия Уоллес. Она перестала разговаривать. И зрение будто утратила тоже.

– Когда-то я знал одну особу с таким именем, – начал я в надежде разговорить хозяина. – Росли по соседству. Из маленькой озорной, но доброй девчонки получилась настоящая леди! Я был в нее влюблен, конечно.

Старый дурак, пора замолчать! Не вспоминал… так давно… зачем сейчас?

– У вас в семье кто-то умер? – бесцеремонно поинтересовался я у мистера Уоллеса.

– Три года как она потеряла мужа, а я отца.

Начал накрапывать дождь, и мы поспешили укрыться в доме.

Несмотря на потревоженную занозу в груди, при одном упоминании о Флоренс в душе ожил цветок. Я разволновался и, подарив себе минутку, сделал щедрый глоток предложенного вина. Но беспокойство отчего-то продолжало нарастать.

Чтобы не встретиться с хозяином взглядом, я посмотрел в окно. Глаза старика – открытая книга. Бездонная пропасть, жерло былых страстей, падений и передряг. Смотрящий может и не вынести всего, что там сокрыто. Вглядится – утонет ненароком.

Дождь стих. За окном начал собираться плотный туман. Белая мгла, не иначе. И эта, казалось бы, легкая, невесомая материя приближалась к дому с безжалостностью хищника. Она бесцеремонно поползла вверх по окнам, пытаясь пробраться внутрь дома. По стеклам пробежала мелкая дробь. Я вздрогнул.

Эрик Уоллес не заметил стука.

– Вы правда ее любили?

Ох, не к добру старому сердцу вспоминать все это…

– И Флоренс любила меня. Я просил ее руки…

Туман забирался все выше, закрывая свет, набирал силу, мощь. Казалось, еще чуть-чуть – и разобьет окно вдребезги.

– Флоренс была из богатой семьи. А мой отец сделал пару неудачных вложений и чуть не пустил нас по миру. Я отправился за границу в надежде выучиться на доктора, чтобы прокормить семью. Но едва уехал, как отец Флоренс захворал. Уйти, оставив дочь одну с невнятным будущим, он не мог.

Горло заскребло. Каждое следующее слово не хотело облачаться в звук, словно сам бес застрял в глотке и не давал языку шевелиться.

Осень делает меня меланхоличным. И болтливым, как оказалось. Старый дурак перетряхивает свое барахло.

– Пока меня не было, на горизонте появился богатый джентльмен и предложил себя в качестве потенциального мужа Флоренс.

Треск стекла. Оглушительный взрыв. Следом – град осколков. Они звенели на ветру, кричали. Это был крик мандрагоры! Россыпь хрустальной пыли заклубилась в помещении. Еще мгновение – и перед глазами замаячили стеклянные искры. Даже дышать и шевелиться теперь было опасно. Но никто, никто кроме меня этого не видел.

Глаза заслезились от такой-то пыли, и я опустил веки. Теперь ничего не вижу. Теперь хорошо.

– Помню письмо Флоренс, зачитанное до дыр. Она умоляла приехать и все исправить… А я…

– А вы?

– Ринулся на ближайший корабль, даже не собрав багаж. Едва сойдя на берег, без отдыха, загнал двух лошадей почти до полусмерти. Но не успел…

Оживший на благодатной почве воспоминаний о Флоренс цветок зачах. Его испепелила непроглядная осень в моей душе. Я снова убивал нашу любовь.

– Вы жалеете об этом?

– Много лет терзаюсь мыслью, что все сложилось бы иначе, если бы я тогда остановил венчание.

Я боялся пошевелиться, чтобы случайно не привести в движение стеклянную пыль. Замер, наблюдая, как в разбитые окна вползает туман. Бесшумной змеей преодолевает все препятствия. Плавно захватывает островок за островком подвытертого паркета, словно океан топит материки.

Служанка, которая переодевала миссис Уоллес после прогулки, привела хозяйку в гостиную.

Надо было вернуться в реальность. Я резко поднялся, стряхнув с плеч осколки (надеюсь, никто не заметил этого движения). Хрустальные кристаллы сделали реверанс на прощание, поблескивая на свету. Я подошел к женщине, которая ожидала в кожаном кресле, взял ее за руку в надежде установить контакт, но едва не выругался вслух, увидев на безымянном пальце… вместо кольца… застарелый ожог.

– Миссис Уоллес… – растерянно произнес я и замолчал на минуту. – Я – доктор Вильям Гарднер.

Осторожно, пытаясь не испугать почтенную даму, я приподнял вуаль. Передо мной сидела женщина, казалось, на доброе десятилетие старше меня. Впалые щеки, шершавый рот с небольшими заедами в уголках губ, глаза… глаза!

– Вы видите, мать даже не смотрит на присутствующих. Словно ей дано видеть насквозь!

Через пустующие дыры оконных рам в дом ворвался ветер. Захватив с собой пеструю мозаику осенних листьев, он разнес их по комнате. Одни заняли самые хорошие места, другим пришлось устроиться где попало – от верхних полок картинных рам до ваз и цветочных горшков. Повеяло прохладой.

Надо признать, миссис Уоллес производила жуткое впечатление. Глаза распахнуты сверх меры, будто она чем-то удивлена. Веки приподняты, глазные яблоки слегка выпучены, зрачки расширены. Я бы мог понять причину, если бы она увидела рысь, пересекающую гостиную. Но если она так выглядит всегда… должно быть объяснение! Состояние, в котором пребывала женщина, было сродни трансу.

Я провел тщательный осмотр, благо саквояж с необходимыми инструментами всегда под рукой. Тем временем подоспел чай. Миссис Уоллес не глядя безошибочно взяла кружку с блюдца, поднесла ко рту и отхлебнула.

– Случай необычный, мистер Уоллес. Полагаю, ваша мать физически здорова. Причиной состояния, в котором она находится, мог послужить стресс. Может быть, смерть вашего отца шокировала ее?

– Она не любила его. Или, может быть, я не застал ту пору, когда любила. Да и со мной редко проводила время. Отец пригласил кучу учителей, мать отошла на задний план. И после этого совсем потерялась… Однажды она обронила такую фразу… Что, если бы на то была ее воля, она бы больше не открывала рта. Со смерти отца… мама все больше и больше стала молчать…

Как горько мне было слышать это. Разве заслуживает человек столь печальной участи? И этот траур – по мужу ли миссис Уоллес его носит? Или по себе?

– Я бы хотел помочь вашей матери, Эрик. Могу задержаться на пару дней.

Вздох облегчения, изданный хозяином дома, пронесся эхом по комнате, отскакивая от стен, и умчался ввысь по лестничному лабиринту. Осенние листья взмыли вверх и медленно, словно снег, стали опускаться.

В ту ночь сон никак не шел. Призраки памяти блуждали в голове и бередили душу. Я накинул халат и стал мерить шагами небольшую комнату.

Через четверть часа я рухнул в кресло у окна и стал щелкать пальцами – дурацкая привычка, которая раздражала жену. Как сейчас слышу ее слова: «Вильям, прекрати так делать. Твои суставы хрустят, будто мы старики».

Старик… Теперь я старик.

Когда это произошло?

Закрыл глаза, чтобы успокоиться.

Я снова увидел ее. Спустя десять лет после злополучной свадьбы… На балу. Моя Флоренс! Она совсем не изменилась. Хотя лицо стало чуть строже, потеряв детскую наивность. Годы, разделявшие нас, рухнули неподъемным грузом на плечи. Я находился в полуобмороке. Десять лет назад друзья уверяли: эта детская влюбленность пройдет. Теперь я знал – этому не бывать.

Меня поцеловала удача. Зазвучал вальс, предполагающий смену партнеров. Пара проходов – и мы оказались друг напротив друга. Я подал руку, и Флоренс вынуждена была ее принять. Она казалась растерянной. «Узнала меня!» – ликовал я. Но напрасно – она быстро собралась и отвела взгляд. Я закружил Флоренсию в вальсе… И весь мир закружился со мной.

– Флоренсия, счастлив тебя видеть!

Мой пыл наткнулся на ледяную завесу. Молчание. Флоренсия двигалась механически. Ее руки были напряжены, а лицо безразлично. Каждый поворот – резкий, как пощечина. Видимо, встречи могут быть и такими – словно в фехтовальном зале.

– Фло, – ласково позвал я ее, как в детстве, но вместо ответа – тишина.

Больно.

Век танца недолог. Нужно срочно что-то предпринять, пока мы еще кружимся в этом треклятом вальсе. Притянул Флоренс за талию ближе. Она вскинула брови и уперлась в меня тяжелым, злым взглядом. У моей Фло в арсенале такого не было.

– Знаю. Я подвел тебя. И себя. Если бы можно было исправить…

Что толку теперь сокрушаться? Но я не мог иначе. Нутро жгло крапивой, казалось, либо сгорю вмиг, либо совершу глупость.

Мы оба замолчали. Мир все еще кружился перед глазами. Но эйфория прошла. Меня тошнило.

– Я бесконечно виноват… Но я сделал все, что мог. Если бы сумел плыть быстрее корабля – плыл бы. Бежать быстрее лошади – бежал бы.

– Теперь это бессмысленный разговор. И честное слово, если ты будешь слишком близко, я дам тебе пощечину и уйду посреди танца. Будет скандал!

Откуда эта агрессия? Я заслужил, но… она не знала…

Последняя попытка.

– Ты была прекрасна в подвенечном платье, – сказал я шепотом, но увидел, что она услышала. – Тонкое жемчужное кружево… И нежный венок из флердоранжа…

Эту картину больно вспоминать. Два разбитых сердца в ликующей толпе.

Слова попали в цель. Флоренсия посмотрела на меня снова. Не веря.

– Помнишь, когда вы выходили из церкви, ты уронила платок? И кто-то из толпы протянул свой?

Показалось, что Флоренсия потеряла равновесие.

– Я опоздал на полчаса, быть может… Но эти полчаса решили все.

Танец оборвался. У меня закончился воздух. Я проводил Флоренс к пристально наблюдающему за нами мужу и покинул зал.

До конца вечера перехватывал бокал за бокалом, пытаясь очнуться от потрясения. Лишь когда захотел выйти на балкон, услышал, как кто-то всхлипывает в темноте. Как мать, всегда с точностью определяющая плач своего ребенка, я знал, кому он принадлежит.

Звучал тревожный вальс. Я расставил шахматы и проиграл партию, даже не начав ходить.

Я очнулся ото сна в кресле. Или от наваждения? Потный, дрожащий старик. Протер глаза и сделал пару медленных вдохов. Такие переживания мне уже не на пользу. Хотел было встать и перебраться в постель, но взгляд выхватил силуэт в окне. Кто-то в потемках сидел на лавке у фонтана…

Накинув халат, забыв о приличиях и холодной погоде, я едва обулся и выбежал из комнаты, чуть не споткнувшись в мрачном коридоре и не улетев с лестницы. Пролеты превратились в ленту, которая вздыбливалась волной, струилась, текла и пыталась сбросить. Движения стали цирковыми прыжками, а затея – настоящим аттракционом.

Смертельное дыхание осени преследовало меня. По спящему дому раздался набат. С молодецкой прытью я совершил самый длинный прыжок и покинул нерадивую лестницу. Теперь бежать! Бежать так быстро, будто легион чертей гонится за мной.

Лишь приблизившись к заветной цели, я увидел, что желанная скамья абсолютно пуста. Возглас разочарования будто вой волка. Быть не может!

– Где ты? – закричал я, вновь переживая боль опоздания.

Не смея даже сесть на пустую лавку, я обессиленно рухнул на край фонтана, согнувшись пополам, словно пряча голову от упрекающего меня неба. Я не заслужил видеть звезды. А им не стоит видеть меня.

Сильный толчок в плечо чуть не опрокинул в воду, развернув корпус, насколько было возможно. Второй – в спину. Еще один. Я очутился на коленях, лицом над водной поверхностью. Едва успел заметить в отражении звезды и тень от собственной головы, как перед глазами потемнело.

Вниз! Чья-то сильная рука сдавила шею. Окунула в ледяную воду. Я лишь успел задержать дыхание. Холод сжал лицо. Будто тысячи игл впились в кожу.

Зажмурил глаза, изо всех сил пытаясь вырваться, но тщетно. Я слабый старик, которого хотят утопить ночью в фонтане.

Вода! В носу, ушах, во рту. Как же я ненавижу воду! Если это конец, то я отказываюсь принимать его здесь и сейчас!

Едва не задохнувшись, почувствовал, как меня рывком вырвали из ледяного плена. С жадностью глотнул воздух и хотел было оглянуться, но мрачная тень нависла над моим отражением, перекрыв его.

Снова в воду! Кто-то хочет моей смерти… или просто пытает?

Внезапно хватка преступника ослабла. Он отпустил меня.

Я вынырнул из воды и резко обернулся. Вокруг не было ни души.

Трясясь от холода и страха, по пояс мокрый (под осенним-то ветром!), я рысью побежал обратно в дом. Особняк спал.

Оставляя за собой небольшие лужи, пошлепал к себе. Первым делом снял все мокрое и укрылся пледом, висевшим на кресле. Рухнул в него, боясь даже заглянуть в окно. Обстоятельства располагали к молитве, но я с этим не спешил.

На подоконнике меня ждал приготовленный кем-то чай. Я встал, обхватил рукой кружку – горячий. Слегка наклонившись, принюхался – с ромашкой и липой, мой любимый осенний чай.

– Заботливо, – хмыкнул себе под нос и сделал глоток. Наверное, не стоило. Но тому, кто только чуть не отдал богу душу, было все равно.

Во вкусе я не заметил посторонних примесей.

Тепло забродило в теле словно вино. Напившись вдоволь и слегка согревшись, я забрался на кровать и раскинул в стороны руки и ноги. Больше не покину этот священный плот.

Теперь я знал, чувствовал это. Она была здесь.

О ночном происшествии никто не догадывался. На осмотр спустилась мать Эрика. Когда я поднес стетоскоп, то, прежде чем услышать сердцебиение пациентки, уловил странное дыхание. Точнее, выдох… Он был необычным. Длительным. И набирающим силу ближе к завершению. Словно кто-то стравливал воздух намеренно, с усилием.

Рядом с пациенткой на столике я заметил несколько семейных дагеротипов. На одном из них (самом старом, полагаю) Эрику было лет десять.

– Вы здесь так молоды, – улыбнулся я, стараясь сделать вид, что рассматриваю мальчика.

– У вас есть дети? – полюбопытствовал Эрик.

– Нам с женой Бог детей не дал, к сожалению…

– Извините, я слишком любопытный. Может быть, послать весточку вашей жене, чтобы она вас не потеряла?

Я нервно сглотнул.

– Боюсь, ее давно нет в живых.

– Сочувствую.

Я опустил взгляд. Пол почернел. И вместо паркета цвета застарелой ржавчины проступила земля. Рыхлая, влажная. Сковырнул ее туфлей. Как настоящая. Моргнул.

Поспешил сменить тему и как бы невзначай добавил, скосив глаза на изображение:

– Ваш отец?

Мистер Уоллес кивнул.

Я прихлебнул приготовленного мне чая и закашлялся… Опять чертова вода во рту. От нее одни беды. Слишком хорошо я помнил, как…

Когда очнулся, то не сразу сообразил, где нахожусь. Голова трещала и гудела, словно после изрядной попойки. Затылок невыносимо ныл. Мои руки были связаны за спиной тугой веревкой. Что за мракобесие? Как ни пытался высвободиться, мне это не удавалось.

Буквально в следующее мгновение кто-то придвинул меня к бочке с водой. Миг – и голова попыталась достать до дна. Я мог бы кричать, но вода заливалась в рот. Меня выдернули за волосы и снова макнули головой. Я едва мог понять, что происходит.

– Теперь ты готов услышать, Вильям Гарднер? – этот голос ни с чьим не спутать. – Если еще раз увижу тебя где угодно – дома, на балу, в гостях, случайно туда зайдешь или нет – плевать. Клянусь, ей несдобровать! Поверь, достану вас из-под земли. И разверзнется ад. Убью ее, если ты хоть раз появишься на горизонте. Ясно выражаюсь?..

Мрак перед глазами расступился.

– Мистер Гарднер? – Эрик позвал меня.

– Вы говорили, что мать не была счастлива с отцом, – откликнулся я. – Однако ухудшение самочувствия произошло после его кончины. Раз это не было тоской по усопшему… думаю, ваша мать этого хотела.

Эрик промолчал, ошарашенный моим умозаключением.

– Не было ли в вашей семье другого волнительного события?

– У нас хватало неприятностей. Семья раньше жила в Англии, но я был еще ребенком, когда предприятие отца прогорело и мы в спешке переехали во Францию. И не возвращались сюда. Лишь несколько лет назад мы купили дом в Эссексе.

Я оглянулся по сторонам. Стены дома начали трескаться по углам, будто плохо склеенная бумага. А затем и вовсе расходиться по шву. Хватило нескольких минут, чтобы каменные конструкции образовали просвет в пару дюймов.

Эрик потер лоб и о чем-то задумался.

– Скажите, доктор, мать же не отправят в специальную лечебницу? Новая обстановка – необходима ли? Ей ведь седьмой десяток…

Я думал, миссис Уоллес старше. Видимо, нелегкая судьба наложила отпечаток. Волосы – серебряные нити, лицо безжизненное, желтое, как свеча. Морщин вдвое больше, чем у меня.

– Думаю, с нее хватит пережитого. Будьте рядом, поддерживайте ее.

В щели, образовавшиеся в расколотых, как орех, стенах, незаметно просочились паутины плюща. Ползучий кустарник пробирался в гостиную, цепляясь корнями. Набрасывая сети на все, что попадалось по пути. Темно-изумрудные и облезло-красные листья отвоевывали пространство с поразительной скоростью. Стебли обхватывали фарфоровые статуэтки, накидывали на них петли и душили, ломая хрупкие шеи.

Я постарался сосредоточиться на пациентке. И оставшееся время перед обедом разговаривал с миссис Уоллес. Но она оставалась безучастна. Мои воспоминания не тронули ее окоченевшего сердца. Помню, жена говорила: чем больше мы вспоминаем прошлое, тем больше воруем у настоящего. Но что остается нам, старикам? Наступит день, когда прошлое полностью затмит происходящее вокруг. И вот тогда мы умрем.

Когда я вернулся к себе вечером, то обнаружил, что обстановка в комнате изменилась. Мебель осталась на прежних местах, как сохранилась и форма помещения. Но в углах ютился как ни в чем не бывало щедрый ворох увядшей листвы. Целые сугробы! Вдоль стен высились стволы дуба и ясеня, упираясь поредевшими кронами в потолок. Словно могучие атланты держали его над головой, предупреждая скорый обвал. Ветки переплетались, будто косы юных дев. Подобно паукам, они набросили на комнату крепкие силки. И единственный, кто в них мог попасться, – я.

Добрая пригоршня листьев лежала на кровати. Я осторожно сел на краешек, едва не споткнувшись о корень под ногами, и сгреб их рукой. Они захрустели, словно сахар на зубах. Диво!

В комнате стоял запах леса: влажного мха с болот, прелой листвы и коры деревьев. Я встал и приоткрыл окно, чтобы впустить немного реальности в этот странный приют. Мой осенний кокон. Мой саркофаг.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.

– Вильям, что ты здесь делаешь? Преследуешь? – прошипела Флоренсия, не изменившись в лице, едва застала меня в одиночестве в библиотеке.

Я стоял у окна и допивал бокал отменного красного вина, поигрывая хрустальной ножкой.

Все мужчины уехали на охоту. Их жены остались внизу, играя в карты, делились последними новостями и поочередно музицировали. Мне повезло быть приглашенным на это мероприятие единственно потому, что неплохо иметь рядом врача, когда стая разгоряченных охотников отправляется пострелять дичь.

– Я вижу твой взгляд. И другие видят. Не хватало еще, чтобы Говард заметил! Ты ведь знаешь – для меня очень важна репутация. Прошу тебя. Оставь, что бы ты там ни затеял.

– Такое положение устраивает тебя? Жизнь, супруг? Стоит тебе отвернуться, он строит другим дамам глазки, не боится, что подумает общество.

– Мужчин не судят, ты же знаешь.

Я подошел к ней ближе, чем было разрешено. Флоренсия попыталась оттолкнуть меня, и я, чуть пошатнувшись, не удержал бокал в равновесии, пролив остатки вина на платье. Она стянула одну перчатку и стала промакивать хлопковое полотно. В этот момент я увидел багрово-фиолетовый синяк на ее запястье.

– Что это, что?! – закричал я, ухватив руку, которую она хотела спрятать за спиной. – Это он сделал?

– Пусти, – вырывалась она, а щеки полыхнули румянцем.

Внезапно в комнату ворвался какой-то мальчишка лет двух, а за ним забежала служанка приблизительно одного возраста с Флоренсией. Ей эта сцена могла показаться более чем странной.

– Простите, что помешали.

– Ох, мы тут разыгрываем сцену из пьесы, чересчур увлеклись. – Флоренс разом подменили, и она заискрилась теплой улыбкой, какой я не видел ни разу за то время, как она вернулась в мою жизнь.

Как хорошо она научилась лгать. Моя Фло… уже не моя. Я гоняюсь за тенями из прошлого. А эту женщину, чью-то супругу, совсем не знаю.

Мальчуган подбежал к Флоренсии и крепко вцепился в юбку, пытаясь обнять.

– Родной мой, – наклонилась Флоренсия к малышу. – Ты потерял меня? Мама здесь, с тобой. Все хорошо.

«Мама»… Боже! Флоренсия – мать? Почему я об этом не знал…

Теперь брак Флоренсии обретал новую реальность. Стало ясно, отчего она терпит выходки мужа.

– Эдна, пожалуйста, это может остаться между нами? – тихо обратилась Флоренсия к служанке.

Ей стыдно. Стыдно за меня. За эту нелепую сцену. Теперь она должна оправдываться… перед прислугой.

Служанка кивнула.

Никогда не чувствовал себя таким нелепым. Отчаяние захлестнуло волной, сбило с ног и потащило на дно.

Я собирался было уйти, но тут услышал, как Флоренсия заговорщицки обратилась к сыну:

– Вильям, давай спустимся и поищем пирожные. Ты согласен?

Треск тлеющих углей в камине не давал заснуть. Несколько раз я подходил к нему, чтобы согреться. Сегодня выдался холодный вечер, а ночь и вовсе обещала заставить дрожать. Одеяло совсем не грело – будто газовая вуаль.

Маленький осенний приют покинул меня, вернув комнате первоначальный облик. Не знаю, радовался я или страшился того, что грядет. Спина будто приросла к кровати, так трудно было шевелиться, и я с усилием перевернулся на бок. В старости нет легкости, это истина.

Шел уже первый час ночи – карманные часы не врут. Каждые пятнадцать минут я глядел на циферблат в надежде, что наступило утро и мне удалось отдохнуть. Я ждал. Но она не спешила ко мне.

Из коридора донеслись шаркающие шаги. Словно кто-то с трудом передвигал тяжеленные бревна. Звук стал громче, и мне послышался скрип половицы рядом с моей дверью. Странствующий в ночи замер. Как замер и я. Войдет ли ночной гость?

Бояться за свою жизнь поздно. На седьмом десятке ты с благодарностью и легким удивлением встречаешь новый день. Практически заказаны гроб и отпевание. И, кроме жизни, терять особо нечего.

Тихонечко встаю, но колени предательски хрустят. В ночной тишине кажется, что этот звук и хозяина разбудит.

На цыпочках крадусь к двери и замираю. Тихо.

Решившись, резко открываю дверь – меня встречает пустота… Однако я все еще слышу, как шаги кружат поблизости. Раз-два-три, раз-два-три… Облокачиваюсь рукой о стену, шаря в беспомощности по обоям. Вместо бумажной текстуры проявляется… земля? Обои трескаются, будто пленка, брошенная в огонь. Соскальзывая со стен, закручиваясь в круассан. Еще мгновение – и они сгорают, обнажая земляной тоннель. Я, словно крот, ищу в норе источник света. Всматриваюсь вглубь коридора, и начинает казаться, что это аллея. По обе стороны вместо стен – витиеватые деревья, которые насмерть переплетены над головой. Тонкие цепкие прутики, украшенные гирляндой оставшихся листьев, словно проволока, обвивают друг друга. В тоннеле начинает угрожающе стонать ветер.

Делаю шаг назад, и обнаженные ноги вязнут в какой-то жиже. Повсюду на полу вместо привычных половиц заросшие кочки. Я на болоте!

Пытаясь отгородиться дверью-щитом, бросаюсь в комнату. Потолок исчез вовсе, и вместо крыши зияет небесная бездна. Беззвездная, беззубая. В этих стенах я будто щенок, брошенный в картонную коробку. Одинокий, забытый, неугодный. Ложусь в кровать, набрасывая впопыхах одеяло и накрывая подушкой голову. Тканое полотно обнимает меня, и теперь я под его защитой.

Чувствую, как кто-то опускается на постель рядом со мной. Сглатываю, зажмурившись. Некто подтягивает одеяло. Заботливо, словно мать пришла навестить свое чадо перед сном. Устраивается рядом – кровать характерно проседает. Она здесь. Она пришла.

Приоткрываю глаза, оставляя крохотные щелочки между сомкнутыми веками, подглядываю. С потолка начинают медленно падать листья: багряные, золотые, янтарно-рыжие. Переворачиваются в воздухе, покачиваются, убаюкивая меня, вводя в транс. Маленькие лодочки плывут – в неизвестном направлении, дружно, не мешая друг другу, будто участвуют в регате. Осенний дождь. Ноктюрн.

Огонь в камине разгорается вновь. Из слабой лучины – в настоящий костер. Невыносимо душно и жарко. Камин начинает чадить, и я закашливаюсь. Наблюдаю, как занимается сухая листва. Танцуя, сгорает. И на лету превращается в пепел. Еще немного – и мы все угорим, сгинем в пожаре. Мы все пойдем на костер.

– Сегодня я покидаю эти края, – сказал я прежде, чем Флоренсия начала ругаться.

Вконец осмелел или обезумел, раз пришел к ним в дом. Говарда еще не было, и некому задать мне взбучку.

Я мог бы извиниться тысячу раз, надеясь, что это лекарство подействует на ее сердце. Я бы признался, как мне жаль, что оказался на том балу. Мог просить, умолять, но это лишь расстроит и заставит чувствовать неловкость. Навязчивый кавалер, запоздалые извинения, ненужные оправдания.

– Ты счастлива? – лишь спросил я, едва подняв на нее взгляд.

Флоренсия была растеряна. Мой визит. Вопрос. Опять ставлю в тупик.

– Недавно я слышала, как переговариваются слуги. Эдна – та, которая присматривает за ребенком, – сказала камеристке, что барышня избалована. Живет на всем готовом и вечно крутит носом. На моем месте любая должна быть счастлива. Мое окружение тоже разделяет это мнение. Все кругом так считают. Так что да, видимо, я счастлива.

Как трудно подобрать последние слова! А еще труднее их сказать. Ты будешь помнить меня по ним. И судить.

– Береги себя и ребенка, – только и смог выдавить я.

И вручил письмо, что жалило пчелой внутренний карман сюртука. Трясущейся рукой (надеюсь, Флоренс не заметила).

Я ощутил касание тонких пальцев. Почти случайное, невесомое, но настоящее. На мгновение ее рука задержалась в моей. Флоренсия посмотрела в глаза – на этот раз смелее. Как много она хотела сказать! Но не всем словам дана привилегия быть высказанными. Ускользающее, почти призрачное касание было единственным, что она разрешила себе. Это и так сродни вызову.

Поспешно отвернулся. Долгие прощания – как затянувшийся спектакль.

«Дорогая Флоренсия!

Я бы мог открыть, что у меня на душе. Я потерян и сломлен. Почти сошел с ума, пытаясь понять, как все исправить и научиться с этим жить.

Ты так изменилась. Молчалива, непреклонна, недосягаема. Носишь маску, и, боюсь, ее уже не снять, она словно стала второй кожей. А твой муж этого не боится. Теперь ты – скала и одновременно та, кто с нее спрыгивает каждый день. Я так страшусь, что ты безвозвратно утеряна.

Он уничтожил тебя. Говард совершенно не замечает, что причиняет тебе боль. Нагло шарит глазами по сторонам в поисках очередной жертвы. Грубо шутит, когда перебирает с крепкими напитками. Надменно смотрит на всех, кто ниже классом.

Не думай, что во мне не нашлось смелости сказать это лично. Нет, я довольно безрассуден, ты же знаешь. Хотел, чтобы у тебя было время поразмыслить хорошенько над моим предложением.

Ты можешь жить до конца дней в богатом доме и ждать, когда закаменеет сердце. Когда ты окажешься настолько несчастной, что перестанешь замечать происходящее вокруг. Как станет потерянным твой сын, воспитанный в атмосфере лжи, насилия и показного благополучия. Он не нужен своему отцу, это видно. И когда сын поймет – это разобьет твое сердце.

Я бы ушел молча, если бы не услышал, как ты назвала сына моим именем. Это не случайность, верно? Ты хотела сохранить частичку меня?

Если предположение ошибочно, спиши все на мое сумасшествие. Я сумасшедший, который любил тебя всю жизнь.

Но если хочешь все изменить – мы уедем вместе. Ты, я и твой сын. Покинем Англию и заживем счастливой семьей. Обещаю, что позабочусь о вас и смогу окружить любовью.

Я буду ждать в отеле “Лодж” сегодня в шесть после полудня.

Твой Вильям».

Я покинул дом Хардманов в надежде, что Флоренсия прочтет письмо. Солнце золотило улицу, ликовали птицы, дорога кипела и бурлила. Мир торжествовал вместе со мной. Я беспечно не смотрел по сторонам, собирался переходить дорогу, когда кто-то подкрался сзади и ударил по затылку. Свет исчез.

Сознание вернулось в каком-то подвале, когда Говард стал пытать меня.

О том, что произошло с Флоренсией дальше, я узнал лишь год спустя. Она дежурила у окна гостиной в дорожном костюме, с небольшим чемоданом, поглядывая на вход в отель, куда я обещал прийти вечером. Няня должна была вот-вот вывести ребенка на прогулку. Но шел седьмой час, половина седьмого… А я так и не появился.

– Не доктора ли Гарднера высматриваешь? – В дверях появился супруг, размахивая найденным письмом.

Флоренс застыла в ужасе и немом крике.

– Бросил? – самодовольно улыбнулся Говард. – Ты никому больше не нужна, милая.

Флоренс развернулась, чтобы уйти, но муж перехватил ее и с силой толкнул вглубь комнаты. Он взял кочергу у камина, как следует накалил ее и подошел к Флоренс. Та сделала несколько шагов назад, закричав на весь дом.