Текст книги "Страшные истории для бессонной ночи (сборник)"

Автор книги: Лилия Белая

Соавторы: Лариса Петровичева,Мария Карапетян,Евгения Левицки,Рона Цоллерн,Лина Славянова,Андрей Вдовин,Александра Фартушная,Дмитрий Морфеев,Сергей Мельников,Мария Роше
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Утром быки потащили повозку дальше. Хаки и Фроди ехали впереди, а Асмундур с братом – сзади.

– Она не мертва, – сказал Асмундур. – Она не в Хельхейме.

– Ты обезумел от горя, Мунди, – ответил Бьярки.

– Нет, – упрямо замотал головой тот. – Я верну Торгунну.

– Но как?

Асмундур задумчиво посмотрел на солнце.

– Еще не знаю, но отпустить ее я не могу.

У подножия ледника Хофсйёкюдль они остановились на ночлег. Споро, в восемь рук, возвели шатер. Бьярки разложил дрова для очага, Асмундур достал котелок, кожаную флягу с водой, крупу и вяленую оленину. Потом он сел, сели и остальные. Фроди достал кресало, но Асмундур остановил его. Они ждали у холодного очага, не глядя друг на друга. Снаружи заскрипел снег. Откинулась шкура, закрывающая вход, в сгустившихся сумерках показалось бледное лицо. Качнулись тяжелые косы цвета мореного дуба, когда Торгунна вошла в шатер. Воины вскочили на ноги. Глядя мимо – в землю под ногами, на дрожащие под порывами ветра стенки, на дрова в незажженном очаге – куда угодно, но не в глаза мужчинам, она подошла к очагу и взяла протянутое кресало. Теперь и Фроди ощутил ледяной холод ее тонких пальцев.

Все повторилось. Она протянула мужу плошку с дымящейся кашей.

– Ты голоден, Асмундур, поешь, – сказала Торгунна, и он принял еду из ее рук, но, как ни пытался заглянуть в глаза, она неизменно отводила взгляд.

Когда мужчины насытились, Торгунна повернулась и, глядя под ноги, пошла к телеге. Издав вопль отчаяния, Асмундур перепрыгнул пылающий костер и бросился за ней. Бьярки выскочил следом. Хаки выхватил горящее полено и с Фроди кинулся за ними. Тень гигантского ледника накрывала шатер, а за ее изломанной гранью, возле распряженной телеги, стоял Асмундур. Он обхватил вырывающуюся Торгунну, как огромный медведь, задирающий свою жертву, только медведи не плачут. Три храбрых воина много раз не задумываясь бросались в самую гущу смертельной битвы, но сейчас стояли вокруг и не знали, что делать. Ледяной ветер трепал жалкий огонек на недогоревшем полене, его рыжие отблески метались по нежному лицу Торгунны, стирая мертвенную бледность. С огромным трудом, будто не слабая женщина сопротивлялась ему, а великан-людоед с далекого скоттского острова, Асмундур развернул жену к себе.

– Посмотри на меня, Торгунна! Я, твой муж, говорю тебе – посмотри!

Она выгнулась так, что косы легли на снег.

– Нельзя! – закричала она.

Он схватил Торгунну за голову, она упала на колени, и он рухнул перед ней. С красным от натуги лицом он тянул ее к себе, а она сопротивлялась, и ему никак не удавалось сломить ее волю. Когда осталось совсем чуть-чуть, Торгунна закричала. Рот распахнулся так широко, как не может открыться у живого человека, от этого крика ослабли руки Асмундура. Хаки уронил в снег факел, и тот, зашипев, погас.

Торгунна встала и сказала:

– Асмундур, не пытайся меня вернуть. Ты погубишь и меня, и нашего сына.

Обезумевший от горя Асмундур пополз за ней, вцепился в подол ее платья, но она не остановилась, только затрещала разрывающаяся ткань. Торгунна легла в телегу, на солому, как лежала раньше, и закрыла глаза. Долго Асмундур стоял на коленях, уткнув лоб в деревянный борт похоронной повозки, а его ближники молча застыли вокруг. Только луна равнодушно смотрела на четыре крошечных фигурки у неуклюжей телеги под отвесной ледяной стеной, а больше вокруг живых не было.

На третий день они вошли в Скаульхольт. Проехали, не заходя, мимо домов под подозрительными взглядами местных жителей. Впереди зеленел высокий холм. Асмундур показал на него:

– Хорошее место для погребального костра.

Они направили повозку к подножию и разбили лагерь с подветренной стороны, укрывшись от любопытных глаз.

Наступила ночь. Асмундур сам достал кресало и развел костер. Наварил каши с олениной, разложил по плошкам. Бьярки настороженно следил за братом. Он сходил к повозке, убедился, что Торгунна мертва и неподвижна, потом подсел к Асмундуру.

– Что ты задумал, брат? – спросил он.

– Она носит в чреве моего сына, – угрюмо ответил Асмундур.

– Брат, ты оглох? – вспыхнул Бьярки. – Ты не слышал, что сказала Торгунна прошлой ночью?

– Очень хорошо слышал, Медвежонок, и потому не могу с ними расстаться.

Он встал и пошел к телеге.

– Остановись! – крикнул Бьярки.

Асмундур выхватил меч.

– Я сделаю это, даже если мне придется убить тебя! – прорычал он.

Бьярки посмотрел на подрагивающий конец клинка, на полное решимости лицо брата и отвел глаза. Асмундур резко вложил меч в ножны и откинул шкуру, укрывающую тело Торгунны.

– Помоги! – крикнул он, но Бьярки не сдвинулся с места. – Ко мне! – заревел он, как на поле боя, созывая воинов на подмогу.

Хаки бросился к нему, следом запрыгнул на телегу Фроди. Бьярки смотрел на них исподлобья, но не двигался с места. Втроем мужчины аккуратно подняли тело Торгунны и уложили у костра на расстеленную шкуру.

– Я просил Хель отпустить Торгунну, я молил Локи уговорить свою дочь, я заклинал Одина приказать им обоим, но боги глухи и слепы. Я говорил им, что мой сын будет великим воином, но они молчали. Я заставлю их вернуть мне Торгунну! – сказал Асмундур, и Бьярки понял, что эти слова предназначены ему. Со вздохом он встал рядом с братом и положил руку ему на плечо.

– Если ты решил твердо, я помогу, но ты совершаешь ошибку.

Асмундур молча накрыл его руку ладонью. Он стянул с Торгунны платье и нижнюю рубаху. Она лежала у костра на шкуре белого медведя: такая же белая, мертвая и прекрасная. Бьярки залюбовался ее телом, на миг забыв, что оно мертво. Асмундур сунул руку под седло своего коня и вытащил мокрую тряпицу. Он тщательно натер лошадиным потом кожу жены.

– Помнишь хромого Хефина, Бьярки? – спросил он, не отрываясь от работы. – Валлиец[10]10
  Валлиец – житель Уэльса.


[Закрыть] из воинов Аластура. Я часто разговаривал с ним вечерами. У валлийцев есть добрая богиня, ее зовут Рианнон. Она принимает роды у кобыл, охраняет всадников и провожает их в царство мертвых. Она же может вернуть человека в мир живых.

– Зачем ей помогать тебе?

– Я говорил с ней в ту ночь, под ледником. Она гарцевала на белой кобылице вокруг повозки и смеялась. «Какая красивая кобылка! – восклицала она. – И какой славный родится жеребенок!» К седлу был приторочен мешок, она похлопывала по нему и весело смотрела мне в глаза. Ты понимаешь? Она показала, как их спасти!

– Брат, ты безумен! – Бьярки схватил его за плечо и развернул к себе. В синих глазах старшего Асмундура прыгали языки пламени от костра и больше ничего не было.

– Не более, чем ты, Бьярки, – спокойно ответил Асмундур и вернулся к своему занятию. – Принеси мне мешок, в котором мы храним припасы, и клубок ниток. В мешке – проход в мир мертвых. Рианнон может забрать душу или, наоборот, вдохнуть ее в тело.

– Хель не понравится, что ты просишь чужого бога, – сказал Бьярки с сомнением.

– Хель уже отказала мне в помощи.

– Почему мешок?

Асмундур пожал плечами.

– Никто не должен видеть, как душа покидает тело или влетает в него. Когда я завяжу мешок, в нем откроется проход в мир мертвых, но души умерших не смогут вылететь в мир живых. Когда проход закроется, я развяжу мешок, и Торгунна выйдет из него живой.

Он отрезал от мотка несколько длинных нитей и обвязал ими шею, лодыжки и запястья Торгунны.

– А это зачем? – спросил Бьярки.

– Помнишь Бакуна, воина из Гардара?[11]11
  Гардар – древнее скандинавское название Руси.


[Закрыть] – спросил Асмундур.

Бьярки покачал головой.

– В их стране люди живут в тесных деревнях, где много-много домов стоят рядом друг с другом, как будто земли им мало. Их мертвых забирает Моргана[12]12
  Речь о Морене, чье имя в разных произношениях может звучать как Моржана, Морхана, Моргана.


[Закрыть]. Она держит в своих руках нити, на которых подвешены все, кто живет в Гарде. Когда она хочет забрать человека, то просто перерезает его нить. Я дам ей много нитей, и она сможет подвесить еще много русов, а взамен пусть отдаст жизнь моей Торгунны.

– Рианнон не будет рада, что ты призовешь богиню из Годхейма[13]13
  Годхейм – еще одно скандинавское название Руси.


[Закрыть].

– Годхейм далеко, – ответил Асмундур. – Когда еще она доберется до Скаульхольта. Если не выйдет у Рианнон, поможет Моргана.

– Ты безумен, брат, – повторил Бьярки.

– Пусть так, Медвежонок, – ответил он.

Асмундур натянул мешок на Торгунну и завязал горловину, воины встали полукругом. Пальцы у всех нервно поглаживали рукояти мечей. Подул холодный ветер, и огонь костра пригнулся к земле. Его языки почти доставали до мешковины. Взметнулся ворох искр, и они задымились на грубой ткани. Испуганно заржали лошади. Ветер шумел в ушах, шептал ехидным женским голосом:

– Глупец! Ты поднимешь драугра, живого мертвеца, и он родит другого драугра. Мертвое превратит живое в мертвое, никогда не будет наоборот… Никогда.

Бьярки не вынес, он выхватил меч и взрезал ткань мешка, открывая лицо Торгунны. Прежде спокойное, теперь оно было искажено яростью, застывшей в одеревеневших мышцах. Асмундур выхватил меч, но три меча встретили его и выбили из рук. Хаки и Фроди поставили безумца на колени, Бьярки нагнулся, чтобы снять с запястий Торгунны нити, а Асмундур, потерявший силы и разом постаревший, смотрел на свою мертвую жену глазами, полными слез.

Подул холодный ветер с востока, и пламя костра отклонилось в другую сторону. Стужа забралась под одежду воинов, тьма сгустилась, тучи закрыли луну и все звезды, погасли огни в деревне за холмом. Тишина настала мертвая, будто все кругом погибло в один миг, только четыре воина, забывшие от страха, как дышать, остались у тела Торгунны. Бьярки протянул трясущуюся руку, и все посмотрели туда, куда он указывал. На вершине холма появилась бледная тень, она медленно поплыла вниз по склону.

– Глупые чужаки, – шептала она, но в наступившей тишине воины слышали каждое ее слово. – Мне не нужна ваша нить, моей хватит на весь мир. Я могу подвесить вас и смотреть, как вы будете задыхаться в моих нитях, я могу перерезать их, и вы будете вечно падать, мертвые в мертвое. Живой может лишить жизни, живой может подарить жизнь, но не вернуть того, кто уже мертв.

Асмундур взял моток с живота Торгунны и протянул Моргане, но она только рассмеялась слабым, холодным, как кожа мертвеца, смехом. Бьярки, не сводя глаз с наваждения, ножом перепиливал нити, навязанные на теле Торгунны его братом. Когда лопнула последняя нить, Моргана исчезла. Мир наполнился звуками, засияли звезды, и луна залила холмы Скаульхольта светом.

Зарыдал Асмундур, сбросил руки ближников с плеч и ножом на груди любимой вырезал руну Эйваз[14]14
  Руна Эйваз имеет двойное значение: во-первых, постоянство, ожидание, возрождение; во-вторых – земля.


[Закрыть]. Потом лег рядом, как ложился, когда зачал своего неродившегося сына, и прижал к себе.

– Я найду тебя, – шептал он ей в ухо, – когда настанет время. Тебе не придется долго ждать.

Мария Карапетян. Да будет воля твоя

Маленькая чаша ржавого подсвечника была полна воска. Стекая по стенкам кособокой свечи, он застывал, принимая уродливые формы, напоминающие мягкие струпья, которые покрывают поверхность гниющих ран. Желтый огонек дрогнул от слабого дуновения ветра, пробравшегося в щели старой оконной рамы, и на секунду крохотная затхлая комнатка утонула в темноте. Мрак, улучив момент, потянул узловатые пальцы к Библии, лежащей на столе, но отпрянул, когда на золоченом тиснении букв вновь заиграли отблески ожившего пламени. С мерным стуком разбивались о стекло холодные капли осеннего дождя. Ритмичные глухие удары нарушали царившую в помещении тишину, но даже они не могли вызволить Уильяма Дэвенпорта из липкой паутины кошмарного сна. Лицо мужчины блестело от пота, седеющие пряди волос прилипли ко лбу, веки, испещренные мелкой сеткой сосудов, трепетали. Тонкие бледные губы размыкались в рваных судорогах, и от этого возле крыльев носа собиралось множество глубоких морщин. Из груди вырвался еле слышный хриплый стон:

– Виктория…

Капелька испарины, угнездившаяся в ложбинке над верхней губой, покатилась вниз. Чистый, светлый образ жены, пробравшийся в сознание, пугал своей отрешенностью. Мраморная кожа отливала синевой, а в голубых глазах сияло холодное безразличие. На щеках не расплывался румянец, из прически не выбивались непослушные кудрявые пряди. Рот растянулся в широкой улыбке, совершенно несвойственной скромной женщине, которую Уильям знал прежде.

– Диплом врача не дает тебе права так уверенно утверждать, что Бога не существует, – произнесла Виктория, чуть склонив голову набок. И с интересом изучила изменившиеся, изъеденные временем черты своего мужа: исхудавшее лицо, ввалившиеся глаза, заострившийся нос и густую длинную бороду, тронутую сединой. – Ты гордо называешь себя атеистом, но я знаю, что это грех затуманил твой взор, поэтому ты не видишь присутствия Создателя.

Уильям тотчас вспомнил этот разговор и спор, последовавший за ним. Беседы о вере, осторожно заводимые набожной супругой, каждый раз заканчивались ссорой, но Виктория Дэвенпорт не желала сдаваться. Она жаждала спасти заблудшую душу Уильяма и в попытках доказать существование Всевышнего приводила множество аргументов, описывающих чудесные повороты судьбы, без которых их встреча не состоялась бы.

– Бедный Уильям, – констатировала она. От звонких нот родного голоса не осталось и следа. Он стал низким, похожим на бас.

Мужчина задержал дыхание и сделал небольшой шаг назад. Не найдя привычной опоры пола, он качнулся, пытаясь ухватиться за воздух, и понял, что вот-вот упадет в разверзшуюся пропасть. Женщина подлетела так стремительно, что по впалым щекам Дэвенпорта скользнул ветерок. Схватила мужа за ворот рубахи и притянула к себе, обдавая зловонным дыханием. В нос ударил удушливый смрад разложения и резкий запах гниющих ран.

– Придет час, Уилл, – заклокотала она, задыхаясь от возбуждения. Лицо ее исказилось в ужасной гримасе презрительной насмешки, и мужчина заметил, как за рядом желтых зубов шевелится серый язык. – И ты узришь истину!

С этими словами женщина гортанно захохотала, оттолкнула мужа, и он полетел в темноту навстречу смерти…

Дэвенпорт вскочил с кровати, и пружины матраса гулко лязгнули. Тело колотило в такт сумасшедшему биению сердца. Очертания обстановки плыли перед глазами, и Уильям попытался очнуться, сделав глубокий вдох. Яркое пламя догорающей свечи стало маяком для ускользающего сознания. Разгребая сгущающуюся тьму руками, он двинулся к небольшому круглому столу, на котором лежала Библия – спасательный плот, дрейфующий в грязном омуте зловещего сновидения. Когда дрожащие пальцы коснулись знакомой шероховатой обложки, мужчина вмиг успокоился. Прикрыл глаза и сбивчиво зашептал слова молитвы, способные лучом пробиться сквозь вязкий чернильный мрак. Закончив, он заправил за уши взмокшие от пота волосы и вытер влажные ладони о рубашку. Почувствовав угловатые формы нательного креста, висящего на груди в тесной духоте одеяния, высвободил его и коснулся теплого распятия губами. Затем отрешенно взглянул в окно, рассматривая унылый ночной пейзаж.

Северные йоркширские ветра сорвали со старых кленов большую часть листвы, и она жухлым ковром устилала стылую землю парка, где находился обветшалый домик приходского священника, в котором теперь жил Дэвенпорт. В углублениях неровной каменной кладки скромного жилища пролегли склизкие дорожки клочковатого мха, крыша покосилась, а деревянные рамы разбухли от сырости. Печная труба давно засорилась, и часто случалось так, что Уильям в попытках прогреть холодные комнаты, кашляя, выбегал на улицу, спасаясь от хлынувшего в помещение дыма. «Меня наказали, отправив сюда, – с грустной улыбкой размышлял преподобный, срезая ножом битую боковину с румяного яблока. – Но они не понимают, насколько я счастлив находиться здесь». Нередко, засидевшись на низкой табуретке, стоявшей возле домика, он оглядывал резные кленовые листья, которые тихо хлопали на ветру, подставлял лицо под лучи заходящего солнца и размышлял о божественной силе этого места. Даже война, прокатившаяся по миру, казалось, не затронула Итсби. В отличие от Лондона, бомбежки обошли глухую деревушку стороной, а местные до сих пор в красках описывали германский дирижабль, паривший в серых небесах столицы, хотя никто из рассказчиков, конечно же, не видел его воочию. Единственным печальным известием стала новость о закрытии текстильной фабрики, находившейся в Эмбси – крохотном городке, расположенном вверх по течению. Многие деревенские остались без работы. Им нужны были вера в завтрашний день, утешение и надежда на благополучный исход. Уильям знал, что может помочь беднягам. Указать дорогу, которая приведет их в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед[15]15
  Исход 3:8.


[Закрыть]. Безгранично счастлив он был оттого, что оказался полезен…

Вдали, проступив из тумана, показалась темная громада церкви Святого Михаила – безопасного пристанища, в котором Дэвенпорт обрел долгожданное умиротворение и должность приходского священника. Он знал и любил каждого прихожанина, но в этот раз пообещал себе не привязываться к людям, понимая, что рано или поздно им все равно предстоит расстаться. И, подобно старику, которому известно о приближении смерти, Уильям наслаждался каждым моментом: пытался со всем тщанием запечатлеть в памяти запахи дерева и ладана, царившие в просторных помещениях церкви, эхо шагов, улетавшее под широкие своды, и жадно вглядывался в грустные лики святых, отмечая печаль, сквозившую в их глазах, так похожих на его собственные. Дэвенпорт страстно желал остаться тут навсегда, но где-то внутри сомнение, подобно воде, упрямо точило нижние кирпичики уверенности в том, что так и будет на самом деле. Правда заключалась в том, что, до того как обрести покой в Итсби, Уильям сменил уже два прихода. И этот был последним, где ему разрешили остаться. Только благодаря Теодору Годвину – помощнику епископа, заступившемуся за Дэвенпорта и поверившему в его ужасающий рассказ, ему удалось избежать лишения сана.

Но теперь старый Годвин был мертв, а история повторялась. Она всегда начиналась с кошмаров.

Последующие дни оказались тяжелыми. Уильяму предстояло совершить таинство крещения, к которому он долгое время готовился. Переживания не оказались напрасными: младенец надрывно плакал и выворачивался из рук. Когда обряд был завершен, преподобный ужаснулся, заметив на маленьких пухлых ручках красные отметины его крепкой хватки. Как только последний прихожанин покинул просторный зал, Уильям принялся читать молитвы и пробыл в церкви до позднего вечера. Вернувшись домой, он обнаружил возле двери мертвого ворона, припорошенного мелкой крошкой разбитого стекла. В окне чернело щербатое отверстие, оставшееся от удара. Пернатые собратья столпились вокруг бездыханной, вымокшей под дождем тушки и застыли, склонив головы, но при виде человека с громким карканьем разлетелись прочь. Дэвенпорт закопал птицу на заднем дворе между узловатых корней старого клена. Немного постоял, задумчиво оглядывая линию горизонта: на отяжелевшем небе чернильными пятнами расплывались тучи миновавшей бури. Он хотел закричать, заплакать, разбить кулаки о массивный ствол дерева, но смиренное отчаяние давно отняло у него силы на сопротивление. Дэвенпорт всадил лопату в сырую землю, обогнул дом и, отворив скрипучую входную дверь, обернулся.

– Да будет воля Твоя, – прошептал он в бледную прохладу сумерек, перешагнул порог и скрылся во мраке холодной комнаты.

Разбитое окно Уильям занавесил куском тонкой ветоши. Несколько мгновений колебался, наблюдая, как ветер колышет грязную тряпицу. Затем провернул в замке ржавый ключ, запираясь изнутри, после чего выбросил его на улицу, аккуратно отодвинув полотно. Тяжелый предмет приземлился на утоптанную сырую землю.

Звук короткого глухого удара против воли вернул Дэвенпорта в день похорон Виктории, потому как единственное, что ему запомнилось, – это гулкая дробь земляных комьев, разбивающихся о деревянную крышку гроба. Любимая покинула этот мир, терзаемая дьяволом, и теперь преподобный жалел, что страшное осознание пришло к нему слишком поздно. Обессиленная, отощавшая, убаюканная силой электрических разрядов, Виктория до последнего боролась за чистоту своей души, не подозревая, что является лишь средством достижения главной цели убежденного атеиста, уважаемого доктора медицинских наук, заведующего кафедрой психиатрии Уильяма Дэвенпорта.

– Ты веришь в демонов, Уилл? – с отвратительной улыбкой спросила жена, высовывая пористый серый язык. Она пошевелила руками, усеянными струпьями, пытаясь освободиться от ремней, которыми была пристегнута к больничной койке, и, облизнув искусанные до мяса губы, зарокотала басом: – Нева-а-жно! – голос ее раздвоился и перестал напоминать человеческий. – Потому что мы, мы, мы, – повторяющиеся слова вываливались изо рта вместе с распухшим языком, – мы верим в тебя!

Дэвенпорт распахнул глаза и обнаружил себя идущим в сторону церкви Святого Михаила. Дьявол нашел его. Насмехался над ним. И история повторялась.

Нагое тело священника мазком белело на фоне черных стволов деревьев. Осенняя свежесть лунной ночи ударила в лицо, и он пошатнулся, как от удара. Спикировав с корявой ветки, к ногам приземлился огромных размеров ворон. На его перьях, отливающих синевой, блестела россыпь серебряных капель. Птица быстро отряхнулась от влаги, резко наклонила голову, широко раскрыла клюв и произнесла:

– Уилл? – низкий гортанный клекот разрезал тишину пополам. При тусклом свете луны было видно, как живо ходит вороний зоб. В крохотных масляных глазках птицы сверкнуло узнавание, и она зарокотала: – Уильям! Уильям!

Дэвенпорт бросился бежать. Со лба струился пот, пряди волос лезли в глаза, и мужчина с трудом различал узкую тропинку, ведущую к дому. Несколько раз он падал, скользя по грязной слякоти. Дверь была распахнута настежь и скрипела, покачиваясь на ржавых петлях. В замке с наружной стороны торчал ключ. Преподобный выдернул его, рывком захлопнул дверь, дрожащими пальцами нащупал замочную скважину, кое-как вставил стержень и резко провернул. Молитв он не читал, зная, что они не помогут. Дэвенпорт лишь поблагодарил Всевышнего за то, что в этот раз он очнулся на подступах к святой обители, а не подвешенным на кресте в окружении напуганных прихожан. Ловушка почти захлопнулась: покончить жизнь самоубийством означало добровольно упасть в чудовищные объятия сатаны, а дальнейшее служение в приходе более было невозможно. Уильям боялся того, что мог сотворить.

Он унял панику и зажег огарок свечи. Пламя тускло осветило комнату, не тронув густых теней, роившихся в дальних углах. «Может быть, дело в том, что я так и не попросил у Виктории прощения, – одеваясь, судорожно соображал Уильям. Он выудил из-под подушки потрепанный дневник, перемотанный засаленным жгутом, и присел на краешек кровати, которая мигом провалилась под его весом. – Ведь именно из-за меня она умерла столь мучительной смертью». Дэвенпорт вспомнил тонкие багровые корки, покрывающие тело любимой, и с горьким сомнением задал в пустоту вопрос, так долго мучивший его:

– Может ли Бог доказывать свое существование, обращаясь за помощью к дьяволу? – Он в ярости сорвал с дневника жгут и, не сдерживая горя, плескавшегося внутри, прокричал, запрокинув голову так, что шейные позвонки хрустнули: – И почему я слышу голос разума и сатаны, но не твой, Господи?!

Трясущейся рукой мужчина вытер слезы, катящиеся по впалым щекам, затем раскрыл записную книжку на странице, заложенной огрызком карандаша, и, с шелестом перевернув желтый лист, по привычке написал дату: Суббота, 25 сентября 1925 года. Линии были жирными, грифель царапал бумагу. Преподобный не знал, сколько просидел вот так, крепко сжимая искусанный обломок карандаша и глядя на бесстыжий строй неровных букв, но, когда заледеневших пальцев ног коснулся тонкий солнечный луч, поднял голову. Обрывок ветоши, которым он занавесил отверстие в окне, вяло покачивался от дуновения ветра, а по доскам деревянного пола стелилась едва видимая молочная дымка тумана, просачивающаяся в щель у порога. Под покровом ночи дьявол не дал ему перенести на бумагу покаяние, но теперь, сидя в золотистом мерцании нового дня, он мог наконец сознаться. Грифель мягко заскользил по странице, и через мгновение там появилась короткая запись: Дорогая Виктория, прости меня за то, что сомнением искусил лукавого, пробудил охотничий азарт его и подверг тебя мучительной смерти. Каюсь и отдаюсь на суд Божий, ибо грешен я. И, завершая исповедь, приписал: По вере вашей да будет вам[16]16
  Евангелие от Матфея 9:29.


[Закрыть].

Как только Дэвенпорт поставил точку, за окном послышался топот быстрых шагов, и в следующее мгновение комнату наполнили ритмичные звуки уверенного стука. Преподобный напрягся: лоб прорезали волны глубоких морщин, плечи поднялись, дыхание порывисто вылетело из груди. Он приготовился к худшему, осознавая, что кто-нибудь из местных жителей наверняка мог увидеть его ночью, полностью голого, разгуливающего среди деревьев, и разнести по всей округе весть о сумасшедшем священнике. Осенние ветра любят подхватывать ядовитые слова, соскользнувшие с острых языков, и доносить их до ушей вершителей мирских судеб.

Уильям медленно повернул ключ. Лязг его походил на скрежет опускающейся гильотины. Дверь, открываясь, скрипнула. На пороге стоял тучный человек в черном костюме при галстуке. Лучи рассветного солнца били незваному гостю в спину, превращая его силуэт в темное пятно.

– Уильям Джеймс Дэвенпорт? – Незнакомец снял шляпу, на секунду загородив яркое сияние, и священник смог разглядеть черные глаза, пристально изучающие его. – Меня зовут Росарио Моретти, – поспешил представиться посетитель. И, протянув широкую ладонь для рукопожатия, известил: – Я юрист семьи Корбетт и приехал по просьбе своего нанимателя – сэра Ричарда Корбетта. Он уверен, что только вы сможете ему помочь.

– Признаюсь, найти вас было нелегко, – сообщил Моретти, оглядывая бедную обстановку маленькой лачуги в поисках мебели, на которой можно было бы удобно расположиться после изнурительного путешествия. Перед его глазами до сих пор мелькало однообразие цветущих вересковых полей, сменяющееся прогалинами дурнопахнущих болот. Хотелось выкурить сигару и выпить виски. Росарио облизнул губы и, прищурившись, выпалил: – Если бы дочь моего нанимателя не назвала точного адреса, я бы точно заблудился. Кажется, даже сам дьявол не смог бы отыскать это Богом забытое место!

Уильям ощутил, как по спине к затылку пробежали мелкие крупицы ужаса, а волосы на голове зашевелились. Он точно знал, что старый Годвин позаботился о том, чтобы после скандальных происшествий о его местоположении знали лишь несколько высокопоставленных служителей и один близкий друг, обучавшийся с ним в университете. Тучный человек тем временем прикусил язык, сообразив, что перед ним представитель духовенства. Криво улыбнулся, изучая грязные босые ступни собеседника, и попытался оправдаться:

– Извините, мистер Дэвенпорт. Я представлял вас иначе.

Уильям не двинулся с места и не проронил ни слова, с настороженностью разглядывая незваного гостя. Его черные подвижные глазки напоминали птичьи. Юрист смахнул с круглого столика невидимую пыль и положил на него свою шляпу.

– Насколько мне известно, вы заведовали кафедрой психиатрии в Лондоне и достигли определенных успехов в лечении душевных недугов у своих пациентов. Но после кончины супруги внезапно исчезли, уничтожив все свои исследования, оставив лишь докторские диссертации в научных журналах. – Росарио замолчал, подметив, что Дэвенпорт пристально смотрит на него. Во взгляде священника читался ужас, смешанный с непониманием, но юрист истолковал его реакцию по-своему. – Понимаю, после войны мало кто согласился бы выслушать человека с фамилией Моретти, но могу заверить: я не оправдываю зверств, учиненных Тройственным союзом. К тому же я уже очень давно живу в Англии и служу семье Корбетт. Альберт, сын хозяина, погиб в начале ноября 1918-го, когда до окончания боевых действий оставалось совсем чуть-чуть. – На лице человека в костюме отразилась искренняя печаль. – Это стало ударом для всех нас, – продолжил он. – Но дочь сэра Корбетта Элизабет так и не смогла оправиться после смерти брата. Понимаете ли, многие верят, что между близнецами существует необъяснимая связь. И все мы были тому свидетелями. В детстве Элизабет поутру не могла заниматься ничем до тех пор, пока Альберт не проснется. А он всякий раз задерживал дыхание, видя, как сестра ныряет, купаясь в озере. Когда Альберта не стало, все мы заметили, что частичка девичьей души упорхнула вслед за ним. Туда, откуда не возвращаются…

– Что вам нужно? – разлепив пересохшие губы, спросил Уильям, прерывая рассказ.

– Вот мы и подошли к сути, мистер Дэвенпорт, – ответил Моретти, неверно истолковав нетерпение собеседника. – Дело в том, что сэр Ричард Корбетт уже очень давно пытается разыскать вас, потому как Элизабет отказывается лечиться у других врачей и по причине, понятной лишь ей одной, требует именно вас, доктор. Ее безумие сменяется лихорадкой, и с каждым днем она становится слабее.

– Я больше не врач, – сухо отрезал преподобный.

Моретти кивнул.

– Она знала, что вы так скажете. – Юрист не спеша, чтобы не напугать его, вынул из внутреннего кармана пиджака конверт с сургучной печатью и протянул Дэвенпорту. – И просила передать вот это.

Уильям аккуратно вскрыл конверт, пытаясь унять дрожь в руках.

– Не знаю, о чем говорится в послании, и не могу предугадать исход, но, несмотря ни на что, не хочу, чтобы вы рубили с плеча, отказываясь ехать. Я остановился в гостинице «Дин Корт» в Эмбси и пробуду там несколько дней, надеясь, что вы примете правильное решение, – Росарио говорил быстро, наблюдая, как священник вынимает и раскрывает лист, на котором было написано таинственное сообщение. Теперь в его голосе слышались умоляющие интонации. – Несколько дней назад Элизабет стало хуже: она совсем не спит, день и ночь повторяет ваше имя и требует доставить вас в Корбетт-холл. Рычит, подобно животному. Нам пришлось привязать ее к кровати. На ее руках образовалось множество незаживающих ран. Они гниют, мистер Дэвенпорт! – Моретти предпринял попытку воззвать к совести врача и почти сорвался на крик: – Вы же давали клятву, которая обязует оказывать помощь больному и бороться с несправедливостью жизни! Сэр Роберт щедро заплатит! Вы – наша последняя надежда!

Прочитав написанное, Уильям, кажется, перестал дышать. Голос посетителя превратился в совиное уханье и звучал где-то далеко-далеко. Врач стоял неподвижно, не отрывая глаз от пары написанных строк. Всего несколько предложений. Заученные слова молитв мигом вылетели из головы. В пылающем сознании остались только буквы, выведенные на бумаге: Ты веришь в демонов, Уилл? Надпись была ровной, аккуратной, правильной. Неважно, потому что МЫ верим в тебя.

Дэвенпорт давно понял: то, что убило Викторию, будет вечно преследовать его, охотиться, подобно хищнику. Где бы он ни укрылся, станет выискивать, выслеживать, утоляя жажду азарта. Но теперь, очевидно, дьяволу надоело забавляться с добычей и он перешел к сути. Шантажировал священника чужой жизнью. Выманивал из убежища. Уильям должен был поступить правильно: помочь невинной девушке, втянутой в отвратительную игру. Встретиться со злом лицом к лицу и перестать трусливо прятаться под сводами храмов, подвергая других ужасной опасности. Покориться воле Божьей, принять уготованный путь. Ради светлой памяти Виктории.