Текст книги "Идеальная для колдуна (СИ)"
Автор книги: Лика Семенова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Амели взяла бумагу, свернула кульком. Мальчонка подхватил сладости и тут же удрал.
Но вслед за ним пришли другие. Смотрели с опаской, но с явным интересом. Женщины кривили рты, поджимали руки, демонстративно выражая презрение, но печево исчезало с лотков с завидной скоростью. Когда появился Нил, на прилавке уже ничего не осталось. Амели сидела на лавке, не решаясь выйти в толпу.
Нил, аж, присвистнул, сел рядом:
– Ого! Уже все? Тетка обычно до вечера стоит.
Амели пожала плечами:
– Как видишь. Где ты был?
Нил повел бровями:
– Рисовал за амбарами. Я каждый раз там сижу.
Амели нервно оправила фартук на коленях:
– Уедем отсюда.
Нил пожал плечами:
– А вечером танцы. Разве не хочешь?
Она покачала головой:
– Нет, конечно. Просто уедем. Поедем куда-нибудь к реке. Если это можно. Туда, где людей нет.
Нил лишь кивнул, собрал лотки и пошел к лошадям.
Амели больше не смотрела в окно. Просто откинулась на спинку сиденья и бесконечно терла пальцы. О побеге она больше не думала – глупость. Скитаться в одиночестве, в вечном страхе, что ее кто-то узнает? Шарахаться от людей? Что это за жизнь? Но слова старухи теперь не шли из головы. Сказала ли она правду? Или зло посмеялась? Если Феррандо помогает людям и не берет за это и медного лура, то почему обрек Нила? Нет, одно с другим никак не складывалось.
Но самым ужасным было принять то, что нет избавления. Она никогда не узнает теплой нежной любви, оставаясь лишь куклой в руках своего мужа. Вспомнив его прикосновения, Амели нервно сглотнула, в горле пересохло. Но между ног предательски заныло, и от этого стало еще невыносимее. Всего лишь желания тела, но душа… останется мертвой. Она сама становилась ожившей статуей, у которой под грудной клеткой лишь пустота и уродливый железный каркас. Может, этим и кончится. Может, этого он и хочет? И однажды сломанное тело багром выловят в Валоре, а ее место займет статуя.
На берегу было так хорошо, неожиданно спокойно. Пахло водой, прибрежным илом. Солнце пронизывало мелководье, на котором кишели юркие стайки крошечных мальков. Амели сидела на валуне и бросала в воду мелкие камешки, наблюдая, как рыбешки мечутся в разные стороны. Подошел Нил, сел прямо на влажную землю и принялся потрошить большой холщовый мешок. Достал запечатанную глиняную бутылку, две оловянные кружки. Сыра, ветчины, хлеба и маленьких пирожков.
Амели удивилась:
– Откуда это?
Нил пожал плечами:
– На мельнице взял. Праздник ведь. Еще скажи, что есть не хочешь.
Только сейчас Амели вспомнила, что от волнения и завтракала кое-как. Она пощипала сыра с хлебом, выпила стакан вина.
– Это правда, что люди говорят?
Нил поднял голову, жуя:
– А что говорят?
– Что мессир людям помогает. И ни лура не берет.
Нил звучно отхлебнул:
– И ты всем людям веришь?
Амели пожала плечами:
– Так одна старуха сказала.
Он отвернулся:
– Я не верю. И ты не верь.
– Тогда зачем она… – Амели повернулась, пристально посмотрела в лицо Нила: – Скажи, что он от тебя потребовал. Мне нужно знать.
Глава 41
Нил швырнул в реку надкусанный пирожок, залпом допил вино в кружке. Наконец, повернулся:
– Тетка разболтала…
Амели покачала головой:
– Не разболтала – поделилась.
Нилу явно было не по себе. Он подбирал мелкие камешки и нервно швырял в воду по одному:
– Что же у вас, у баб, языки такие – что помело?
Амели сделалось так неудобно, будто она подслушивала под запертой дверью или подглядывала в замочную скважину. Лучше бы промолчала…
– Ну? – Нил повернулся. – Говори, что она наплела. Теперь и я знать хочу, эким болваном меня расписали.
Хотелось вскочить и уйти, оборвать этот разговор. Но сейчас это казалось глупым ребячеством. Амели вновь покачала головой:
– И вовсе не болваном. Не говори глупостей. Тетка Соремонда хорошая и добрая. И любит тебя – это сразу видно.
Нил опустил голову, вновь нервно расшвыривал камни, пытаясь скрыть замешательство. Наконец, прошипел, по-прежнему смотря в сторону реки:
– Она мне заместо матери была.
Амели взяла кусок хлеба и от неловкости крошила в передник, чтобы потом скормить рыбам:
– Я слыхала. Повезло тебе с ней.
Нил лишь кивнул. Вновь сидел молча, швыряя камни. Потом поднялся и пошел к деревьям. Амели недоуменно смотрела ему в спину:
– Ты куда?
Он обернулся:
– Лошадей проверю. Сейчас вернусь.
Амели швыряла в воду крошки, наблюдая, как тощие юркие и пугливые мальки превращаются в стаю бешеных чудовищ, остервенело поглощая неожиданное угощение. Даже усмехнулась: совсем как те люди у мельницы, когда разбирали ее печево.
Амели подставила щеки ласковому предзакатному солнцу, зажмурилась. Уже, пожалуй, час прошел. Насколько можно еще задержаться? Хотелось просидеть на берегу до самого вечера. Запалить костер. Слушать, как в сумерках разойдутся нестройным хором лягушки. Не смущали даже возможные комары и ночная мошкара. Все это казалось таким обыкновенным, обыденным. Когда-то прежде… Теперь же такая свобода могла лишь сниться.
Вскоре вернулся Нил, сжимая в руке еще одну бутылку. Уселся на прежнее место, отбил глиняное горлышко камнем, разлил в кружки вино. Амели тут же отхлебнула, чувствуя, что надо бы что-то сказать:
– Хорошее вино. Не хмельное.
Нил сидел, уставившись на реку:
– Про эту… – он помолчал, – тетка, небось, тоже наболтала?
– Про графиню? – Амели говорила так тихо, что саму себя едва слышала.
Нил усмехнулся:
– Значит, наболтала…
Амели опустила голову:
– Не бойся, я все равно никому не скажу. Мне и некому.
– Да разве в этом дело? – он вновь со злостью бросил в реку камень. – Кто я теперь в твоих глазах? После всего?
– Ты ни в чем не виноват. Она тебя задурила.
Амели вдруг осеклась и поспешно припала губами к краю кружки, чтобы не говорить. Неужто ему не все равно, что она думает? Ведь если не все равно… Было страшно продолжить мысль.
Нил повернулся:
– Разве есть разница: виноват, не виноват? Разве это меняет суть?
– Суть?
– Вашу женскую суть.
Амели помрачнела:
– Ты говоришь, как мой муж. Это заразно, что ли? – Внутри заклокотала живая зудящая обида. – Может, и нет ее, никакой общей сути. Есть лишь люди. Разные люди. Нельзя всех под одну гребенку чесать.
В груди будто вертелось водяное колесо. Шумело, нагнетало. Амели порывисто поймала его руку и сжала:
– Я бы никогда так не поступила. Слышишь? Никогда. Потому что это подло. Ты пожалей ее и прости. Как убогую.
Нил весь вытянулся, широко раскрыл глаза и смотрел не мигая. Будто боялся спугнуть.
– А ты хороший, добрый и очень талантливый. – Амели поглаживала его руку, как котенка. И всей душой верила в то, что говорит. – Тебе просто не повезло. Обязательно найдется девушка, которая оценит это, которая полюбит. Несмотря ни на что. И ты полюбишь.
Едва Амели успела договорить, Нил подался вперед, и она почувствовала на губах его губы. Она замерла от неожиданности, но вино и эта внезапная ласка опьянили настолько, что не было сил противиться и возражать. Хотела целовать мягкие податливые губы, чувствовать, как его рука неожиданно уверенно придерживает за талию. Она обхватила его за шею и льнула сама, ощущая, что сознание покидает ее. Создатель, как же было хорошо… Спокойно, пленительно, будто Амели покачивалась на теплых волнах. Без страха, возражения, без внутреннего протеста. Так вот оно как бывает… Совсем иначе.
Нил оставил ее губы и прижал Амели к себе. Так сильно, что было трудно дышать. Будто боялся, что она выскользнет из рук и кинется прочь.
– Я люблю тебя. Полюбил с той самой минуты, когда увидел. И влюблялся снова и снова, когда рисовал твой портрет, когда ваял твою статую. Нарочно караулил тебя в саду, чтобы ты хотя бы прошла мимо.
Амели не верила ушам. Слушала, замерев, чувствовала, как неистово колотится сердце. Наконец, с трудом отстранилась, чтобы заглянуть в серые глаза:
– Постой. Замолчи, прошу тебя!
– Почему?
Она покачала головой и закрыла горящее лицо ладонями:
– Ты знаешь не хуже меня, что не должен говорить все это. Я чужая жена – и этого не изменить.
– Ты любишь его? Своего мужа?
Амели лишь покачала головой и всхлипнула, пытаясь задавить подступившие слезы:
– Нельзя. Я даже представить боюсь, что будет, если он узнает. А он узнает. – Она отняла руки от лица и подняла на Нила полные слез глаза: – Что будет с тобой? С теткой Соремондой?
Он вдруг закаменел лицом, отстранился:
– Знаешь, мне все равно, что будет.
Амели подняла голову, прикрыла рот ладонью:
– Не говори так. Мне не все равно. Не прощу себе, если ты пострадаешь из-за меня.
Она подскочила на ноги, утерла пальцами лицо:
– Поехали. Немедленно.
Нил не спешил. Выглядел, скорее, растерянным:
– Останься здесь, со мной. Хотя бы на час… А потом все будет как прежде.
Амели пятилась, качала головой, как заведенная, а по щекам опять катились слезы:
– Опомнись, прошу тебя. Это просто вино и… сиюминутный порыв. Ты пожалеешь после.
Он опустил голову:
– Скорее, ты пожалеешь.
Амели грустно улыбнулась, даже слезы высохли:
– Я бы не пожалела, – она снова покачала головой. – Если бы мне дали выбор, я бы выбрала тебя. Но теперь слишком поздно. Слишком поздно.
Амели была рада, что, сидя в салоне экипажа, не видела Нила. Теперь это было невыносимо. Губы до сих пор жег поцелуй, а сердце замирало. Это было совсем иначе. Естественно, нежно, желанно. Так, что мозг мгновенно заволокло маревом, а в груди запели свирели. Она до сих пор чувствовала на талии неожиданно сильную руку и не хотела отпускать это ощущение. Она хотела большего. Дойти до конца хотя бы раз. Узнать, каково это, когда тело звенит, а в крови бурлит искреннее желание. Но это невозможно.
Ничего не исправить.
Теперь до конца своей жизни она обречена умирать в руках своего странного мужа. Каменеть, чтобы иметь силы вынести это. А потом она просто навсегда зачерствеет, как старая хлебная корка.
Когда остановились во дворе замка, на город уже опустилась ночь. Амели не торопилась выходить. Просто сидела, прижавшись щекой к обивке, и ждала, когда Нил откроет дверцу. Но когда дверца открылась, в салон просунулась носатая голова горбуна:
– Заснула, что ли?
Амели не ответила. Вышла из экипажа, опираясь на предложенную руку. Глубоко вздохнула прохладный воздух, стараясь успокоиться. Слушала, как шуршит под башмаками влажный песок дорожки. Она мечтала только об одном – забраться под одеяло и реветь, пока не опухнут глаза.
Гасту вытащил из кареты пустые лотки и потащил в дом. Поравнявшись с Амели, поднял голову:
– Нашла время расхаживать. Переоденься и причешись. Мессир ждет тебя к ужину.
Глава 42
Амели чувствовала себя деревянной. Не видела, не слышала, не ощущала. Сидела на табурете, до ломоты сцепив пальцы, пока Мари возилась с волосами, собирая в простую прическу. Феррандо все знает. Это очевидно. Оттого и такая поспешность. Амели не понимала, как взглянет ему в глаза. Что скажет.
Да что тут скажешь…
Сердце едва не выпрыгивало, когда она пересекала анфиладу, руки закоченели. Он мог обойтись без всего этого. Просто прийти и сделать то, что считает нужным. Но он хотел мучить еще больше.
Когда Амели вошла в малый салон, где сегодня было накрыто к ужину, ее муж сидел в кресле и что-то читал в ровном пламени свечей. Феррандо захлопнул книгу и поднялся:
– Наконец-то, сударыня. Я уже полагал, что сегодня решительно останусь без ужина.
Амели сглотнула:
– Добрый вечер, мессир.
Феррандо приблизился к накрытому столу, собственноручно отодвинул стул:
– Прошу.
Амели опустилась, спрятала руки на коленях, чувствуя, как его пальцы, будто невзначай, касаются спины. Эти прикосновения словно прожигали, как угли. Амели смотрела в никуда сквозь приборы, краем глаза замечая, что муж уселся напротив. Напряженная, закаменевшая. Она боялась даже шевельнуться. Вздрогнула, когда стоящий рядом фужер сам собой начал наполняться вином цвета крови.
– Что с вами, сударыня? Вы недовольны поездкой? Мне представлялось, что это развлечет вас.
Губы не слушались. Амели вдруг лихорадочно подумала, что совершенно позабыла о кухарке. Если не она, то кто приготовил этот стол?
– Что с теткой Соремондой, мессир? Ее нога…
Феррандо лишь хмыкнул:
– С ней все прекрасно. Старая симулянтка скачет резвее горной козы.
Амели порывисто подняла голову от неожиданности:
– Что значит «симулянтка»?
Он сцепил пальцы замком и подался вперед, будто хотел, чтобы смысл сказанного лучше достиг цели:
– Симуляция, сударыня, это создание видимости болезни и ее симптомов в то время, как оное не имеет под собой реальных физических обоснований. Иными словами, ложь.
Амели вновь опустила голову, не понимая, как расценивать эти слова. Ложь? Тетка все изобразила, чтобы не ехать на мельницу? Но зачем?
Феррандо потянулся к блюду, собственноручно накладывая облитый коричневым соусом кусок угря:
– Дивная придумка, сударыня. Для того, чтобы остаться наедине с лакеем. Не понимаю одного: как вам удалось договориться с Соремондой?
– Я… не… – Амели откинулась на спинку стула и в ужасе поднесла пальцы к губам. – Я этого не делала, мессир. Клянусь. Ни делом, ни мыслями! Я не договаривалась! Не просила!
Она беспрестанно качала головой, не понимая, что нужно сделать, чтобы он поверил. Феррандо лишь повел бровями и облизал губы:
– Довольно. Кажется, вы намеревались ужинать.
Амели сглотнула:
– Я не намеревалась.
Феррандо какое-то время лениво жевал, запил вином. Наконец, отвлекся от тарелки:
– Вот как? Значит, вы сыты?
Амели опустила голову:
– По горло, мессир.
– Может, и хмельны? Вино – лучший спутник романтических встреч.
Это было невыносимо. Самое невыносимое – что ее муж был в своем праве. Уличить неверную жену. Но, Создатель, уличить в чем? В детской неосторожности?
Все было предельно ясно. Амели поднялась, с нажимом упираясь пальцами в край столешницы:
– Позвольте мне уйти к себе, мессир.
– Не позволю.
Амели почувствовала знакомую тяжесть на плечах, вынуждающую опуститься на стул. Она не сможет уйти до тех пор, пока муж не отпустит.
– Ешьте, сударыня. – Феррандо скривился: – Угорь не слишком удался, а вот рагу вполне сносное.
Амели лишь потянулась к фужеру, хлебнула вина, в надежде, что оно придаст храбрости. Все казалось таким беспросветным, что хотелось рыдать. Слушая чарующий голос Феррандо, она вновь и вновь вспоминала тот нечаянный поцелуй, хриплый шепот Нила, свой трепет, смешанный с мимолетным стыдом. Все казалось таким естественным, таким настоящим. В то время, как этот салон будто таил в себе разряды молний. Напряжение трещало в воздухе вместе со свечными фитилями.
Что она здесь делала? Зачем? Не было ответа. Амели сглотнула, подняла голову, ища синий взгляд:
– Мессир, отпустите меня.
Феррандо привычно вскинул бровь:
– Что?
– Отпустите меня к матери. Ведь я не нужна вам. Что я для вас?
– Ты забыла, что ты жена?
Она покачала головой:
– Нет, мессир. Я не забывала.
– Брак нерасторжим. Ты знаешь это не хуже меня.
Амели опустила голову:
– Замените меня одной из ваших статуй. Только умоляю, не мучьте больше.
– Тебе понравилось?
– Что? – Амели вскинула подбородок, не понимая вопроса.
– Твоя статуя.
Было глупо надеяться, что ему не известно хоть что-то. Феррандо не выказал ни тени удивления. Он знал, что она была в колодце, что все видела.
Феррандо осушил бокал, поднялся из-за стола и направился в ее сторону. С каждым шагом сердце обрывалось. Он встал за спиной, положил ладони на плечи. Амели едва дышала, не зная, чего ожидать. Казалось, он способен свернуть шею. Больше того – намерен. Совсем так же, как некогда горбун несчастной Мари. Той, другой Мари. И назавтра ее сломанное тело выловят в реке.
– Так тебе понравилась статуя?
В горле пересохло:
– Нет, мессир.
– Это ложь. Статуя великолепна. – Его пальцы коснулись шеи, скользнули в волосы за ушами. Снова опустились к декольте и коснулись ключиц. – Нет ничего удивительного в том, что его покорила твоя красота.
Амели молчала, боясь даже моргнуть. Не было смысла возражать. Ее слова ничего не исправят.
Ладонь Феррандо заскользила по руке, пальцы жгли через бархат рукава, голос обволакивал:
– Нужно быть совершенным куском льда, чтобы изо дня в день, полируя мраморные руки, шею, лицо, грудь, не воспылать желанием к оригиналу. Между творцом и творение всегда есть некая мистическая связь. Нечто сродни истинной любви в самом сакральном ее значении. Это извиняет его в полной мере. Но не снимает вины.
Амели повернула голову, в желании поймать взгляд своего мужа, но видела лишь черный шелк локонов:
– Он не виноват, мессир. Ни в чем не виноват. Как и я.
– Это не тебе решать.
– Что с ним будет? Что вы с ним сделаете?
– Переживаешь за любовника?
– За человека. Он мне не любовник. Вы все знаете, мессир. Наверняка, знаете и это. Я знала лишь одного мужчину – своего мужа.
– Измена, моя дорогая, это не только зов плоти. И порой помыслы имеют большее значение. Поэтому едва ли есть существенная разница, что составляет суть измены. Эти губы, – ладонь скользнула выше, пальцы накрыли рот, сминая, но соскользнула и нырнула в декольте, протискиваясь под тугой корсет, – или то, что бьется в этой груди. Ко мне вы не испытываете истинного чувства – это известно достоверно.
– К нему тоже, уверяю вас.
Феррандо, наконец, отстранился, вернулся за стол:
– А это мы вскоре узнаем. Если ваш милый друг окажется достаточно крепким.
Амели привстала, подалась вперед:
– Пощадите его, молю. Прогоните, но пощадите.
Он желчно усмехнулся:
– Может, не погнушаетесь и на коленях?
Амели решительно выпрямилась:
– Не погнушаюсь, если это спасет невиновного.
Феррандо рассмеялся, кивком указал на паркет у своих ног:
– Прошу, сударыня.
Амели не раздумывала. Подошла и без колебаний опустилась на колени:
– Пощадите его.
Феррандо искренне наслаждался зрелищем. Молчал, буравя взглядом. Наконец, склонился, поддел пальцами ее подбородок, заставляя смотреть в лицо:
– В этом есть нечто пленительное: жена, просящая за любовника. Лишь один вопрос, сударыня: отчего вы не просите за себя?
– Потому что не вынесу, если из-за меня пострадает другой человек.
– А сами, значит, готовы страдать?
Она опустила голову и ничего не ответила. На этот вопрос не было ответа.
– Поднимитесь, довольно.
Амели встала, оправила юбку, все еще с надеждой ожидая ответ, но Феррандо, кажется, не хотел на нее даже смотреть.
– Завтра утром я уезжаю. Вернусь через несколько дней. По возвращении решу вашу судьбу. И вашу, и его. Полагаю, вы все еще помните, что бежать отсюда невозможно. – Он все же посмотрел: – Подите вон, сударыня. Я не хочу более видеть вас.
Глава 43
Амели стояла у окна, комкая в руках платок. Смотрела, как экипаж ее мужа проехал по главной аллее и скрылся за воротами.
Он уехал. Вместе с отвратительным горбуном.
Ночь прошла в мучениях. Мозг лихорадило, перед глазами вновь и вновь всплывали кошмарные картины. Она снова и снова будто слышала хруст собственных позвонков, тяжелый всплеск воды, и тело погружалось, пока не достигало скользкого илистого дна. Амели будто открывала глаза и сквозь мутную воду видела разбитые черепки, бывшие когда-то статуями. Все время воображалось одно и то же.
А потом видела Нила. Избитого, залитого кровью, немого.
Амели едва дождалась, когда муж уедет. Первое, что она собиралась сделать – пойти в кухню и вытрясти всю правду из тетки Соремонды. Зачем? Зачем она это сделала?
Несмотря на ранний час, Соремонда уже была на ногах. Как сказал Феррандо, скакала, как горная коза. Амели замерла в дверях, только нервно сжимала и разжимала кулаки. Кухарка заметила ее, разулыбалась:
– Доброе утро, госпожа. Ни свет, ни заря, а ты уж на ногах!
– И вы… на ногах, дорогая тетушка.
Соремонда не заметила иронии:
– Ну, чего дать? Молочка?
Амели решительно поджала губы и уселась за стол, на табурет. Соремонда засуетилась, принялась опустошать свои закрома, выставляя на стол все подряд. Амели отхлебнула молока, кивнула тетке на лавку рядом:
– Присядьте, тетушка. Поговорить хочу.
Та привычно обтерла чистые руки белоснежным фартуком, охотно уселась. С ее краснощекого лица не сходила улыбка. Амели вновь хлебнула молока и уставилась на толстуху:
– И что вы мне скажете?
Соремонда повела тонкими бровями, расплылась еще шире:
– Все слышала. Печево твое вмиг разлетелось. Золотые руки, госпожа! Создатель не даст соврать – истинно золотые!
Амели лишь кивала:
– Создатель с ними, с руками. А вот что с ногами, тетушка?
– Что с ногами? – она выкатила глаза, выставила ногу, звонко припечатав пяткой, будто плясать собралась. – Славно все. Как новенькие!
Амели снова кивнула:
– И зачем вы это сделали?
– Что я сделала, госпожа?
Улыбка все еще растягивала лицо, но глаза вмиг погасли, стали тусклыми, забегали. Она все поняла.
– Вы ведь не падали с лестницы, тетушка.
Соремонда поджала ногу и опустила голову.
– И нога ваша ничуть не болела.
Тетка нарочито отмахнулась:
– Подумаешь, нога! Глупости это все. Мало ли что старухе в голову придет.
Амели пристально смотрела ей в лицо:
– Зачем вы это сделали?
Толстуха молчала. Нервно разглаживала на коленях фартук, будто утюжила ткань с неприятным сухим ширканьем:
– Просил уж больно.
– Кто просил?
– Знамо кто – племянник. Ты, говорит, за нами не увязывайся. Дай, говорит, подышать свободно.
Амели уткнулась лицом в ладони, шумно выдохнула:
– Создатель! Тетушка, что же вы наделали? Разве же можно было?
Соремонда подалась вперед, ухватила Амели за руку теплой мягкой ладонью:
– Да что же в том дурного? Что вам, молодым, на гриба старого смотреть. Уж здесь нагляделись.
По простоте своей тетка ничего не понимала, перед самым носом не видела. Амели заглянула в ее лицо:
– Вы видели его сегодня?
Та покачала головой.
Амели подскочила:
– Ах, тетушка! Как бы беды уж не случилось! Где искать его?
Соремонда пожала покатыми плечами:
– Да откуда же мне знать. Сидит где-нибудь в кустах, картинки свои рисует. Что сделается-то?
Амели не хотела больше ничего слушать. Подскочила и вышла из кухни. Первым делом поднялась на чердак, но там встретили лишь встревоженные голуби. Запах птичника едва не сваливал с ног. Амели прошлась до оконца, тронула кончиками пальцев миску с углем, несколько брошенных листов. Был ли он здесь сегодня?
В груди разлилась тревога, и с каждым шагом лишь бесконтрольно усиливалась. Амели все равно чувствовала себя виноватой. Потому что поступила дурно. Потому что не должна была позволять, давать повод. Не должна была поддаваться. Но, в сущности, всего лишь поцелуй. Глупый, ребяческий. Ничего больше.
Ничего больше. Но… она даже остановилась и прикрыла рот ладонью, вспомнив, сколько значения ее муж предает искреннему поцелую. В таком случае в его глазах это настоящее преступление.
Амели спустилась с чердака, вышла на улицу. Огляделась, втягивая свежий утренний воздух. Соремонда предположила, что Нил рисует где-то в парке… Амели подобрала юбки и пошла знакомой дорожкой, огибая замок. Осмотрела весь парк, но отвечали ей лишь птицы в густой листве и вездесущие стрижи, которые неизменно проносились над головой с пронзительным писком. Отец говорил, что этот звук похож на корабельный свисток.
Амели даже спустилась в колодец. Уже без малейшего страха. Но и там было пусто: лишь ряды глиняных болванов – один уродливее другого, и ее статуя, накрытая холстиной. Но на все это сейчас было плевать. Амели даже попыталась выглянуть в фальшивое наколдованное окно, полагая, что Нил мог туда выйти, но на месте проема пальцы чувствовали лишь каменную кладку. Глухая стена – и она-то была самой настоящей.
Внутри скребло гадостное ощущение. Что с ним могли сделать? Он же не преступник, в конце концов!
Преступник… преступников обычно бросают в тюрьму. Амели внимательнее окинула взглядом цоколь, прорезанный почти у самой земли чередой крошечных окон, забранных решеткой. В этом замке наверняка есть тюрьма. Не бывает замка без тюрьмы.
Амели уже знакомым путем спустилась в подвал, прошла мимо лаборатории своего мужа. Шмыгнула, как мышка, на носочках, затаив дыхание, и пошла вглубь широкого коридора, в котором от щелчка пальцами разгорелись факелы. По обеим сторонам виднелась череда низких одинаковых дверей с засовами. Погружаясь в какой-то азарт, Амели дергала каждую, мечась от стены к стене. Чуланы, склады какого-то мусора, винные погреба, кладовые, забитые до отказа. Здесь было столько барахла, что, казалось, замок можно было осаждать несколько лет. Из некоторых комнатушек веяло сухим теплом, из некоторых сквозило, как из открытого зимой окна, и даже на дверных косяках накапливалась наледь. Там в холоде висели на огромных крюках освежеванные туши. Как в сарае мясника зимой.
Уже виднелась лестница с противоположной стороны, и Амели начинала терять надежду. Это могло значить, что ее муж не сдержал обещание, и уже расправился с Нилом. А тетка Соремонда… просто в блаженном неведении. С каждой новой бесполезной дверью это опасение лишь усиливалось, и в груди завязывалось узлом. Крутило, будто вытягивало жилы. Лишить жизни из-за такой малости? Это казалось слишком даже для самого отъявленного ревнивца.
За предпоследней дверью оказалось почти пусто. Лишь скупой луч света отбрасывал на каменный пол размазанный светлый квадрат. Приглядевшись, Амели, наконец, поняла, что Нил сидел на каком-то подобие кровати в самом темном углу, обхватив колени и прислонившись спиной к стене.
– Нил! – Амели бросилась внутрь, села рядом и коснулась его щеки. Но тут же отпрянула: – Создатель, что это?
Нил лишь едва заметно усмехнулся и прошелестел:
– Не надо, не смотри.
Но Амели делала все наоборот: смотрела пристально, не в силах оторваться, и холодела:
– Они тебя били?
Он снова усмехнулся:
– А разве не видно?
– Создатель! Кто? Неужели, сам?
Здесь было плохо видно, но на лице отчетливо различался кровоподтек и длинная багровая ссадина через всю щеку, покрывшаяся коркой.
Нил лишь отвернулся:
– Зачем ты пришла?
– Переживала за тебя. Он сказал… что решит нашу участь, как вернется.
Нил рассмеялся. Разжал, наконец, пальцы, опустил ноги:
– Не обольщайся, он уже все решил. Дело лишь во времени.
– И что он решил?
Нил не ответил. Лишь посмотрел так пристально, изменившись лицом, что пробрало все внутри, перетряхнуло. Не может быть. Слишком ничтожная вина.
– Не может быть! Ты не можешь знать наверняка! Не может быть! – Амели сама удивилась своему напору, но смотрела в его лицо, и голос слабел. – Не может быть. Он не может быть настолько жесток.
Нил опустил голову:
– Ты его не знаешь. Мне одна дорога – в Валору. И уже ничто это не изменит. Кажется, ты сделала что-то, что все только испортило. Он был вне себя.
Амели отстранилась, зажала рот ладонью. Хотелось замотать головой, чтобы вытрясти вон последние слова, не слышать их вовсе. Она сглотнула:
– Я просила его пощадить тебя. На коленях просила.
Нил лишь фыркнул:
– Зачем?
– Потому что мне не все равно. Но… ведь ты знал все лучше меня. Зачем ты это сделал? Зачем так рисковал ради глупости?
Он покачал головой:
– Это не глупость, – голос шелестел заклинанием. – И я ни о чем не жалею. Разве что о том… что это был всего лишь поцелуй. Жаль, ты не осталась тогда со мной.
– Нил, перестань! Ты не можешь так говорить. Слышишь? Ты не должен!
Он кивнул и замолчал, глядя куда-то в угол, потом вскинул голову:
– Мне уже все можно. Как смертнику.
Хотелось заткнуть уши, не слушать. Все еще с трудом верилось в происходящее.
Амели решительно вздохнула:
– Ты должен бежать. Немедленно. И ты, и тетка Соремонда. Можно попросить защиты в Конклаве.
Он покачал головой:
– Я навеки привязан к этому дому. И куда бы не ушел – всегда должен вернуться. Иначе меня ждет страшная смерть. Вот та плата, о которой ты спрашивала тогда.
– Но здесь тоже смерть!
Нил взял Амели за руку, сжал:
– Здесь ты. Значит, и умирать здесь гораздо приятнее.
Это было слишком. Амели выдернула руку и просто разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони и сотрясаясь всем телом. Теперь уже Нил гладил ее по спине, успокаивая. Притянул к себе и шумно дышал в макушку:
– Я не хочу умирать лишь из-за одного поцелуя, – его губы обожгли висок, спустились на скулу. – Последнее желание приговоренного к смерти священно. Даже суд признает это. Ты – мое последнее желание. Только ты. И ничего больше.
Хриплый шепот заползал в уши, будто околдовывал, и Амели уже сама тянулась к губам, боясь разрушить эту хрупкую магию взаимного притяжения. Когда внутри все замирало томительным отголоском падения и тут же трепетало, будто стайка мотыльков била нежными крылышками. Больше не существовало страха, не существовало разума. Не существовало ничего, кроме этого единственного человека. Хотелось целовать его губы, касаться покалеченного лица, ловить его дыхание.
Амели даже не поняла, когда он успел ловко расшнуровать корсаж и тугой корсет, но это больше не имело значения. Она лежала на жесткой тюремной кровати, с наслаждением ощущая на себе вес чужого тела, чувствуя, как крепкие теплые ладони шарят под тонким муслином. Она стащила с плеч Нила кафтан, выпростала сорочку и тоже запустила руки, с жадностью касаясь, подаваясь навстречу. Чувствуя, будто в ладонях образуются разряды, точно крошечные колкие молнии. Ощущения обострились, усилились стократно. Даже легкое прикосновение к ее коже отзывалось в теле фантастическими вибрациями. Оно пело, заливалось птичьими трелями, гудело музыкой ветра. И все это казалось таким естественным, таким настоящим. Будто именно так все и должно быть. Только так. Когда не оставалось ничего недозволенного или неуместного.
Нил стащил сорочку, швырнул прямо на пол. Его губы сомкнулись на самом кончике груди, заставляя Амели выгнуться на судорожном вдохе. Еще и еще. Она чувствовала себя мягким воском, податливой глиной, из которой талантливый скульптор создавал идеальную женщину. Настоящую. Естественную. Свободную. Хотя бы в эти мгновения, принадлежащие только им. Перед глазами плыло, расходилось золотистым маревом, будто в свете свечей. Когда он вошел в нее, перехватило дыхание. Внутри томительно ныло, малейшее движение расходилось по телу волнами, будто прибой накатывал на берег, принося небывалое, невиданное наслаждение. Амели изо всех сил притягивала Нила к себе, выбивалась из сил, чувствовала его напряженную взмокшую спину. Обхватывала ногами, стараясь быть как можно ближе, получить всего, без остатка. Когда наслаждение стало невыносимым, безудержным, полилось через край, Амели закрыла глаза и уже не сдерживала протяжных стонов, которые смешивались с шумным дыханием Нила, его шипением сквозь стиснутые зубы.
Наконец, все кончилось, и лишь гудело отголосками ощущений в уставшем мокром теле. Амели недвижимо лежала с закрытыми глазами, не в силах разжать объятия, слушая, как бешено колотится чужое сердце. Нашарила губы и лениво целовала, наслаждаясь их податливостью, нежным ответом. Запустила руки в длинные волосы, ощущая, как они струятся между пальцев. Как гладкий дорогой шелк.
