Текст книги "Плата за любовь"

Автор книги: Лидия Лукьяненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Эпилог

Оля спала плохо. В последнее время ее мучила бессонница. Вроде бы начинают слипаться глаза, а только приляжет, в голове тысяча мыслей крутятся – и сна как не бывало. Полночи лежит без сна, только задремлет на рассвете – и уже пора вставать. Раньше, когда было много работы – по дому, в фирме мужа, с детьми, засыпала чуть ли не стоя, как боевая лошадь. Проваливалась в сон, словно в черную дыру, но и просыпалась мгновенно – бодрая, отдохнувшая. А теперь и днем, и ночью ходит как сомнамбула. Саша если что-то и замечал, виду не подавал. Не из тех он мужчин, которые потакают женским капризам. Он все делал правильно: и в бизнесе, и в семье. Как говорится – человек с правилами. Он по-прежнему не пил, не курил, занимался спортом, на детей не давил, но держал в строгости, особенно Лизу, которая, несмотря на внешнее сходство с отцом, характером пошла в бабушку Виолетту. Дочь иногда выдавала такое, что Оля прыскала, вспоминая остроты покойной матери. С мамой Лиза общалась точно так же, как некогда ее бабушка, то есть совершенно свободно, на правах подружки.

– Мам, ты что, курила сегодня? – говорила она, заметив пепел на подоконнике. – Погоди, папа тебе задаст. Он у нас этого не любит. Хотя это прямое ущемление твоей свободы. Как ты такое терпишь?

– Но ведь и ты терпишь.

– Я – существо подневольное, поскольку – малолетнее. Вот стану совершеннолетней – захочу, тоже стану курить.

– Я тебе захочу!

– Да не волнуйся ты, мне не понравилось.

– Ты что – курила?

– А ты думала? Мне как-никак уже тринадцать.

Вот такая Лиза. Алекс другой – молчит и улыбается, эдакий маленький мужчина. Читать любит, игры компьютерные, футбол, теннис. В общем, нормальный современный ребенок. С папой они – лучшие друзья.

Саша завел свой распорядок для всех: для детей, для взрослых. Обедать любил дома, и чтобы не полуфабрикаты, а настоящий обед, полностью приготовленный ее руками. Если предстояла встреча с партнерами по бизнесу или презентация – жена должна идти с ним. А вот если она отправляется к своим друзьям или родственникам – это, пожалуйста, без него, у него всегда находились дела. Конечно, ей не трудно было сопровождать его, а иногда даже хотелось выйти с ним в люди, да и к папе она могла съездить сама, но ее возмущала сама постановка вопроса. Да, она прекрасно осознавала, сколько Саша сделал для них. Ведь если бы не он – не было бы нынешней стабильной, обеспеченной жизни ни у нее, ни у детей. И, конечно, она ему благодарна. Если бы не он…

А как, действительно, все сложилось бы, если бы он не вернулся? Что, они умерли бы с голоду? Покатились по наклонной плоскости? Она пошла бы на панель? Да ничего подобного – выжили бы, как многие другие. Ведь работала она и продавцом поначалу, и бухгалтером, так нашла бы и другую работу. Ну не было бы у них магазинов, «мерседеса» и новой квартиры. Но разве в этом счастье?

Ведь если бы они жили без Саши, Игорь вернулся бы к ним и, возможно, они были бы счастливы, иногда думала Ольга.

В последнее время ей снились кошмарные сны: то Маша, то мама, и все словно предупредить хотят. О чем предупредить? Сегодня приснился Игорь – такой молодой и красивый, что сердце сжалось. Проснулась, тупо глядя в потолок. Она любит его. Все эти годы любит. А живет с Сашей. Противно.

Но разве может она что-нибудь сделать? Что-то изменить? И что именно? Второй раз развестись с мужем без видимой причины, из-за призраков прошлого? Снова лишить детей отца? Только потому, что где-то есть Он? Но он живет своей жизнью и, наверное, думать забыл о ней. Но нет, Ольга чувствовала, что не забыл, она знала это!

И поговорить не с кем. С новыми подругами – женами Сашиных друзей, не поймут, со старыми приятелями – скажут: с жиру бесишься. Как объяснить, что ты словно в тюрьме сидишь или в клетке, пусть и золоченой. Из-за таких мыслей образ Игоря преследовал ее. Хотелось хотя бы увидеть его. А когда чего-то очень хочешь, оно обязательно сбывается…

Утром в воскресенье она пошла с Сашей и детьми на стадион ближайшего спорткомплекса. Лиза отправилась в бассейн и тренажерный зал (придумала себе занятие!), муж с сыном – на теннисный корт, и Оля решила пойти с ними – немного побегать. Она сделала первый круг, заметив краем глаза мужчину, который выполнял упражнения на брусьях, пробежала второй и остановилась. Это был он. Оля так часто рисовала себе их встречу, и такой нереальной она казалась, что она сразу, не раздумывая, пошла к нему. Игорь спрыгнул с брусьев и увидел ее.

– Привет.

– Привет.

– Занимаешься?

– Ты, смотрю, тоже.

Ольга обрадовалась, что сегодня она такая хорошенькая: в новом спортивном бело-красном костюме, беленьких кроссовках и футболке, со стильной стрижкой. И фигура у нее до сих пор стройная, как у девочки. Взгляд, которым он окинул ее, подтверждал – да, она действительно прекрасно выглядит.

– Я здесь с семьей. Во-о-он они на корте.

– Знаю. Я их часто тут вижу.

– И как тебе Алекс?

– Хороший мальчишка.

– Твой сын!

– Нет, – покачал головой Игорь, – не мой. Его.

Ей стало обидно, что он так легко отказывается от сына.

– Знаешь, когда ты жил у меня, – почему-то вдруг вспомнила она, – ты приходил и уходил всегда так тихо-тихо. И ничего после себя не оставлял – никаких личных вещей, даже грязных носков.

Игорь усмехнулся, и лицо его приняло насмешливо-нагловатое выражение, которое ее раньше так бесило.

– А ты горела желанием их постирать!

Но теперь ее не задевал подобный тон, она чувствовала себя старой и мудрой и, как ей казалось, понимала истинный смысл его слов.

– Да, – с бесстрашной улыбкой сказала она, подняв голову и глядя ему прямо в глаза. – Можешь смеяться, но я хотела стирать тебе носки. И готовить обед, и рожать тебе.

Он не засмеялся. А если и удивился, то не подал виду.

Еще мгновение, и Ольга обвила бы его шею руками и прижалась бы щекой к его груди. Но она не сделала этого. Просто стояла и смотрела, всматривалась в его такое любимое лицо. Что она видела? Сострадание, печаль, муку, жалость? Все это вместе, может, и есть любовь? Игорь молчал, и она снова заговорила.

– Я люблю тебя. Я никогда не говорила тебе этого. Но любила тебя всегда. И знаю, что ты тоже меня любишь… – Он прижал ладонь к ее губам, заставив умолкнуть.

– Не надо. Забудь, что ты только что сказала.

– Я сказала правду. И не хочу больше врать. Не хочу, чтобы все оставалось так, как сейчас…

– Чего ты не хочешь? Чтобы твоя семья была счастлива? Чтобы твоим детям было хорошо?

– Им будет хорошо.

– Не думаю, – покачал он головой. – Я сам виноват, не нужно было мне тогда, на море подходить к тебе.

– Когда-то ты сам говорил, что наша встреча была предопределена свыше…

– Я не о том. У вас (он подчеркнул это слово) вырос прекрасный сын. Но он вырос без меня, и этого уже не изменить.

– Все можно исправить.

– Все можно испортить. Сказать ему, что его отец вовсе и не отец? И что, он перестанет его любить и полюбит меня?

– Ну… – Ольга замялась, не успев подумать о возможной реакции сына.

– Я не позволю тебе ломать ему жизнь, Оля, – тихо сказал он. – И твою тоже не стану. Поэтому – забудь. Все это – в прошлом, а то, что сейчас – это и есть жизнь, твоя жизнь. Не спеши ее усложнять.

– Хорошо, пусть сейчас это сложно, – покорно согласилась она, – но потом, когда он вырастет…

– И потом – тоже. Это ведь жизнь, а не мексиканский сериал. Какая, в сущности, разница, кто его биологический отец? У него есть настоящий, понимаешь.

– Ты его не любишь. – У Ольги в глазах стояли слезы.

– Поезд ушел, Оля. Что толку с криком бежать за ним?

Ольга проглотила ком обиды, тряхнула головой и дерзко улыбнулась ему сквозь слезы.

– Как твоя жена?

– Ждет ребенка. Она осталась совсем одна после смерти Андрея. Сейчас у нее есть только я. И наш будущий ребенок.

– Так бы и говорил. Плетешь что-то про заботу о сыне. А думаешь о ней.

– Конечно, думаю. Это ведь моя семья. Семья – это то, что нужно ценить.

Он окинул ее взглядом, выражение которого она не смогла уловить, потом повернулся и ушел. Это было так неожиданно, обидно до слез, несправедливо и неправильно, что Ольга растерялась.

Игорь шел быстро, боясь обернуться, боясь увидеть ее, такую близкую и родную, несмотря на все эти годы. Он стиснул зубы и сжал кулаки, усилием воли заставляя себя уйти, навсегда убежать из ее жизни. Как это трудно – отпустить любимую и желанную женщину, когда она вот так смотрит в глаза и говорит «люблю». Никогда раньше Игорь не был уверен в ее чувствах. Он знал, что не безразличен ей, но и только. Ему казалось, за прошедшие годы он излечился от этой любви. Но сегодняшнее откровение Ольги смутило, сбило, испугало его. Он не знал, что с ним делать. И просто сбежал.

Что он может предложить ей? Редкие встречи на чужих квартирах? Ворованную любовь? Внести сумятицу и хаос в их семьи, чтобы страдали все – их супруги, дети, да и они сами?

Да, если слушать свое сердце, он должен сделать так, чтобы они были вместе, а их близкие не страдали. Но он пока не знает такого способа любить двух женщин, да так, чтобы всем было хорошо. Знает только одно – больше им нельзя видеться! Они как два реактива, которые, смешиваясь, превращаются во взрывчатку. Стоит еще раз встретиться – и произойдет непредсказуемая и непоправимая реакция.

Она ведь женщина. Слабая влюбленная женщина. И раз при всей своей гордости говорит такое – значит, не может больше вынести разлуки. А он обязан вынести и решить это придется ему за них двоих.

Игорь чуть замедлил шаг, очень хотелось повернуться и еще раз на прощание взглянуть на Ольгу. Но он боялся увидеть ее плачущей, боялся своей жалости и того, что может за этим последовать.

Но она не плакала. Она просто стояла и смотрела, как он навсегда уходил из ее жизни, и старалась запомнить его на прощание. Он прав. Во всем прав. Это просто затмение. Она не может оставить мужа. Несмотря ни на что, она любит их всех – Сашу, Лизу, Алекса. Всех! С Сашей столько связано – вся жизнь!

А с Игорем только эпизод. Эпизод на фоне многосерийного фильма под названием жизнь.

Стая летучих обезьян
повесть

Я всегда знала, что не такая, как все. Знала – и все. Еще в раннем детстве я поняла, что никто из моих сверстников не испытывает столь сильных эмоций и не имеет таких сумасбродных желаний, как я. И это меня не пугало, наоборот, радовало. Это говорило о моей избранности. Еще тогда я понимала, что быть не такой, как все, лучше, чем одной из тысячи. Эту смелую в своей восхитительной наглости мысль я высказала маме, когда мне было лет семь и я уже точно знала, что не ошибаюсь в своих представлениях о себе любимой. Моей маме, учительнице младших классов, явно не понравилось заявление дочери о своей уникальности. (По правде говоря, мне казалось, что мама такая же, и поэтому чувствует так же, как я. Более того, я подозревала, что, возможно, все люди знают о собственной самобытности и так же остро ее ощущают, просто не говорят об этом, как не любят говорить о том, откуда берутся дети.) На мое сбивчивое: «Понимаешь, мама, я знаю, что я, вот такая, как я… Я чувствую, что я совсем не такая, как Саша или Люда. Я знаю, что я такая одна…» – и тому подобное мама холодно посмотрела на меня и прочла лекцию о поведении младших школьников.

– Почему это ты решила, что лучше других? – строго спрашивала она.

А я не решила, что лучше, может, и хуже, но другая. Я только увидела, что мама меня не понимает, и перестала донимать ее. Моя мама была учительницей до мозга костей, то есть учительницей правильной. Бывает ли что-либо более скучное! Она жила в своем маленьком мире, который состоял из уроков, детских утренников, педсоветов и учительских вечеринок. Мой папа был врач, и его жизнь проходила среди больных и болезней. Я думаю, они по-своему были счастливы, каждый в своем узком кругу. По вечерам, за ужином, они вяло, без лишних эмоций делились новостями. Все эмоции расходовались на работе, так что домой они доносили свои усталые тела и были уже не способны к интересной семейной жизни. Поэтому дома было скучно. Мои родители работали на износ. Мне кажется, они просто очень зависели от общественного мнения, хотели быть хорошими для всех. Не знаю, зачем им это было нужно. Я, например, никогда не стремилась к этому.

В том, что я не такая, как все, я продолжала убеждаться и дальше. Стоило мне откровенно высказать некоторые свои мысли, как все окружающие начинали смотреть на меня во все глаза, хотя, по-моему, ничего особенного я не говорила. Сначала меня это немного пугало (может, я больная?), потом льстило, а потом я просто привыкла. Мои родители относились ко мне с некоторой долей нежности – все-таки я была их единственным ребенком, – но строго, боялись избаловать. Они всегда были заняты, поэтому главное было вести себя прилично, а то, чем я занята, когда одна дома, или что у меня в голове – их мало занимало. Мама, к примеру, могла часами просиживать с отстающими учениками, как будто самое важное – сделать из отпетого двоечника троечника, но ни разу не занималась со мной. Я должна была во всем разобраться сама. Она никогда не читала мне сказок. В раннем детстве читал папа, а потом меня быстро заставили выучить буквы, и уже с четырех лет я умела читать. Но уметь мало, нужно еще и хотеть. А я не хотела. Меня называли лентяйкой и отказывались читать мне. Но когда я читала сама, то не получала удовольствия – картинки о прочитанном не складывались в моей голове. К концу предложения я забывала начало. Наверное, я слишком сосредотачивалась на самом процессе чтения, чтобы получать еще и эстетическое удовольствие. То ли дело, когда читал папа! Я представляла все в малейших деталях. Перед глазами, как в кино, пробегали картинки. Я и теперь, читая книгу, в своем воображении вижу кино о ней. А тогда, в детстве, это был настоящий праздник! Потом приходила мама с работы и говорила:

– Опять ты ее балуешь. Пусть сама читает.

У нас была одна очень красивая книжка с яркими картинками – «Волшебник Изумрудного города». Совсем маленькой мне не разрешали брать ее – боялись, что порву. Я очень любила ее рассматривать. Там были такие красивые картинки! Одна мне нравилась больше всего – на ней были нарисованы летящие обезьяны. Они были как настоящие, только с крыльями. Я представляла себе, как здорово, наверное, иметь такие крылья и летать, куда хочешь. Позже, когда родители сочли, что я уже смогу ее понять, мне читал эту книгу по вечерам папа. Немного, по главе, – но это было волшебно! И даже когда я узнала, что обезьяны, оказывается, плохие и помогают злой колдунье, я не разлюбила их и продолжала частенько любоваться моей стаей летучих обезьян. Для меня эта книга была наградой. Если мне не разрешали ее брать, то только в наказание. Но читать эту книгу сама я еще не могла, хотя, в принципе, читать умела, – там был мелкий шрифт и очень много страниц. Я мечтала, что подрасту и буду читать ее сколько угодно. Но я не успела вырасти. Мама подарила книгу своей приятельнице, на день рождения ее дочери. Не знаю, почему она подарила именно эту книгу. Хотя нет, знаю – это была самая прекрасная книга. А мама, наверное, и не подозревала, как я ее любила. Ей некогда было интересоваться моими маленькими радостями.

Если я болела, меня тоже лечили как-то между прочим, на бегу. Папа давал мне таблетку, микстуру и бежал к своим больным. Вот так, по принципу «сапожник без сапог», меня и растили. Я уже сказала, что с детства мою голову посещали странные мысли, настолько странные, что, если бы я все их высказывала, меня сочли бы сумасшедшей.

У нас в школе была завуч, мегера жуткая, я боялась ее до полусмерти, несмотря на то что она была в очень хороших отношениях с моей мамой и, естественно, мне ничего не угрожало. Даже не могу объяснить, почему я так ее боялась. Ее боялись все, и, по-моему, она получала от этого кайф. Потом, когда я уже выросла, я прочитала, что так ведут себя люди ущербные, с комплексом собственной неполноценности. Но тогда я этого не знала и боялась – до столбняка. Но вот что странно: на ее уроке, где все сидели, как мыши, стараясь не шелохнуться, мне до ужаса хотелось сделать что-нибудь эдакое: залезть с ногами на стол, или заорать какое-нибудь «у-гу-гу», или назвать ее дурой – громко, на весь класс. Я ничего не понимала на ее уроках, потому что во мне шла внутренняя борьба, мне страшно хотелось вскочить и заорать, но я сдерживала себя. И сдерживала отнюдь не от страха, а руководствуясь тем, что называется у всех здравым смыслом. Ведь сделай я так – я, дочь учительницы, которая не может быть злобной хулиганкой, – значит, я с придурью. А слыть идиоткой мне не хотелось, в общем, выходило, что и я тоже уже зависела от общественного мнения.

Но это так, мелочи, были у меня мысли и более крамольные – об окружающей жизни, о правительстве, которое с утра до вечера показывали по центральному телевидению, о нашей пионервожатой, которая изъяснялась матом, когда думала, что мы не слышим, а потом распекала Сашку, за то что он назвал Людку Людкой, а не Людой. Мои родители дома говорили одно, а при посторонних другое. И я рано научилась врать. Я тоже стала делать одно, а говорить другое. Поначалу у меня не получалось – я ведь буквально поняла наставления мамы и учителей о том, что ребенок должен всегда говорить правду. А потом получалось, что своей правдой я ставила родителей в неудобное положение, да и себе наживала врагов. По гороскопу я обезьяна, и, естественно, в моем классе почти все были обезьяны. Класс и вправду был как на подбор – шумный и неугомонный. Наш противный физик называл нас Бандар-Логами, а мне Бандар-Логи из «Маугли» не нравились, и наш класс представлялся мне стаей летучих обезьян из моей любимой книжки. Оттого что я задавала много неприятных вопросов, мама утверждала, что я несносная, а из моего упрямства делала вывод, что у меня отвратительный характер. Так и говорила: от-вра-ти-те-льный. Что это значит, я до сих пор не понимаю, характер или есть, или его нет, но когда нет – это хуже. Однако она все время твердила об этом, так что плотно въевшиеся в меня комплексы по поводу моего характера доставили мне немало неприятных минут, особенно в отрочестве. Я вообще склонна к самоедству и не так давно освободилась от этого чувства, просто изжила его. Почитала книги типа «Полюби себя» – и полюбила. Я вообще много чему научилась.

Сначала научилась помалкивать, потом притворяться, а когда надо, то и лгать. И жить стало легче. Все люди предсказуемы. И учителя в школе, и мама с папой. Если знаешь возможную реакцию, зачем же нарываться – идти буром? Есть же и окольные пути. В школе меня считали умной и способной, но я никогда не учила уроков. Одному учителю хватало текста из учебника, а сколько надо времени, чтобы прочитать страницу из учебника истории? Тех двух минут, когда учитель входит в класс, мне всегда хватало. Другой даме нужно было сделать умное лицо во время прослушивания английского текста в лингафонном кабинете, и она млела от моего мнимого интеллекта. Математику, правда, иногда учить приходилось, а литературу я просто читала в опережающем темпе. В общем, при таком подходе к учебе к окончанию школы мои познания были довольно хаотичными и бессистемными. Меня это почти не волновало. Почти – потому что мои родители всерьез решили обременить меня высшим образованием, и не каким-то там, а таким, какое выберут они. Этого уже я не могла выдержать. Мне дали выбрать – «мед» или «пед», то есть пойти по стопам матери или по стопам отца. «Удивительно, – думала я, – как рабы дорожат своими цепями!» Мы всегда жили очень скромно, в маленькой двухкомнатной квартире, без всякой перспективы. Их жизнь – это вечный каторжный труд, они и вместе-то почти никогда не отдыхали, а тут на тебе – иди, доченька, и будешь всю жизнь, как мы.

Быть как они я как раз и не хотела, но под таким напором затаилась и схитрила. Я выбрала «мед», то есть медицинский институт. Понятно почему? Туда же срезаться – раз плюнуть. Я мирно просидела в своей комнате две недели якобы за учебниками и пошла на первый экзамен. На сочинении я оторвалась по полной. Большей чуши, думаю, преподаватели в жизни не читали. Надо сказать, сочинения – единственное, что мне всегда удавалось. Я много читала, и у меня – врожденная грамотность. Правда, мама говорит, что так не бывает, но я точно знаю, что этому не научишь. Представьте, какого труда стоило мне написать его плохо. Я писала что попало, на свободную тему, без плана. Прочитала, а получается-то хорошо. Вот и налепила побольше грамматических ошибок и, естественно, провалилась.

Это был самый радостный день в моей жизни. Наконец-то я была свободна. Без школы, без ненавистного института и совершеннолетняя. Но мне это так только казалось. Мама была полна решимости привить мне навыки учителя и прочила меня на место старой пионервожатой, той самой, которая материлась, а теперь, закончив заочно институт, стала учителем. Надо сказать, к тому времени ни пионерской, ни комсомольской организации в школе уже не было – шли годы перестройки. Но должность была – что-то вроде массовика-организатора. Тут уж я встала на дыбы и высказала все, что так долго думала об учителях вообще и о нашей жизни в частности. Не хотела я, ох, не хотела себе такой судьбы.

Родители попытались меня убедить, но я была непреклонна. Мама поджала губы, и первый раз в жизни мне разрешили принять решение самостоятельно.

Я работала сначала курьером, потом рекламным агентом, потом оператором. Сменила много мест работы, пока стала работать в нашей фирме. Я говорю «нашей», потому что имею на это право, я здесь с момента ее основания. Более того, именно я подала идею нашему директору Геннадию основать собственное дело. Мы начинали втроем – я, он и его жена Наташа. Мы и сейчас работаем все вместе, но в нашем штате уже более двадцати человек. Наташа – главбух, а я выполняю обязанности замдиректора, так сказать, по общим вопросам (все, кроме финансов).

Сначала я зарабатывала мало – копейки. Сколько платят курьеру? А рекламным агентам вообще платили только проценты. Почти все деньги я отдавала маме, оставляла только на проезд, но все равно была счастлива. Мне очень нравилось работать в свободном режиме, встречаться с разными людьми, не иметь плотного графика и давления сверху. Вообще после школы я поняла: возможность жить радостно и интересно доступна всем без исключения, просто люди это не всегда понимают и потому не используют своих возможностей. Маму не радовали мои заработки. Мне кажется, она втайне желала, чтобы у меня ничего не получилось и я бы сказала: «Ты была права, без образования – никуда. Буду поступать в институт». А я не говорила и делала карьеру. Когда у меня появились нормальные заработки, маму это даже обидело. Как же, тут с высшим образованием, работаешь много лет с утра до вечера и получаешь гроши, а эта пигалица – на работу к десяти, что-то там делает играючи, а приносит в пять раз больше. Я действительно все делала с удовольствием и уверенностью, и все получалось. Правда, порой это отнимало массу сил и энергии, но я была юной оптимисткой и очень хотела жить радостно каждый день, каждую минуту.

Но все мы когда-нибудь вырастаем из пеленок. Мне исполнилось двадцать лет. Я стала приходить поздно, а иногда не приходить совсем. У меня появились новые друзья и поклонники. И возникли проблемы. Папа с мамой хотели, чтобы я по-прежнему прислушивалась к их мнению: что мне носить, с кем дружить, куда ходить. Если я собиралась на пару недель на море, мне с укоризной говорили, что вот папе нужно новое пальто, в ванную – кафель, а я эгоистка, думающая только о себе. Меня всю жизнь растили-кормили-поили, и вот – никакой благодарности. Собственно, мои родители – хорошие люди и делали это не из жадности, просто боялись отпустить меня с короткого поводка, поэтому искали разные причины. Мои ночные отсутствия доводили маму до предынфарктного состояния, и папа смотрел на меня с немым укором. Сколько бы я ни объясняла, что там, где я ночевала, к примеру у Ленки, мне ничего не угрожает, – все было бесполезно.

– Пойми, доченька, мы за тебя в ответе. Если с тобой что-то случится, я не переживу, – причитала мама.

– Пока ты не вышла замуж, мы не можем спать спокойно, если тебя поздно нет, – вторил ей папа.

Выход оставался один – выйти замуж, что я и сделала.

Андрей был другом Ленкиного парня – Лешки. С моей Ленкой мы дружим много лет, еще со школы. Семья ее всегда была обеспеченной – с машиной, дачей. Ленка училась в университете, там же и познакомилась с Лешкой. И мы частенько зависали на даче с их институтской компанией, где меня все знали.

Вообще у меня много друзей. Осталась целая куча знакомых в старых местах работы. Как наступает Новый год, просто не знаешь, куда идти – и те тянут, и другие. Бывает, сядешь в одиннадцать за стол с родителями, в двенадцать – ты у соседки Людки, тоже одноклассницы. Потом отправляешься на дачу к Ленке, а утро встречаешь уже черт знает где, в новой компании. День рождения – это вообще мрак, они у меня проходят сумбурно, по-сумасшедшему. Так, в случайной компании, мы и познакомились с Андреем. Он сразу на меня запал. Я, конечно, на внешность не жалуюсь, но Ленка, по-моему, в сто раз привлекательнее. Не красивее, а именно привлекательнее. У меня что есть? Ну, стройная фигура, длинные ноги, выразительные глаза, хорошие зубы и средний нос, совсем не идеальный, чуть толстоватый, но пристойный. А у Ленки при небольшом росте, фигуре подростка, остром носике и небольших раскосых глазах – такое море обаяния и остроумия, что не заметить ее просто нельзя. Лешка два года глаз с нее не сводил, а ведь он парень красивый, бывший спортсмен, подрабатывает моделью и красивых девчонок видел – хоть отбавляй, а поди ты, никого, кроме Ленки, и знать не хочет. Андрей, конечно, не спортсмен, но за собой следит – по утрам бегает, и еще он жутко целеустремленный, я была уверена, что у него блестящее будущее, и не ошиблась. Он во всем стремился быть лучшим, всего достичь своим трудом. Андрей всегда знал, чего хочет, и, когда он сделал мне предложение, я не раздумывая согласилась. Не знаю, любила ли я его. Но мне было уже двадцать два, да и пора было освобождаться от родительской опеки.

Семейная жизнь мне понравилась. Я, наверное, совсем дурочка, но жизнь меня постоянно радует и все происходящие со мной события неизменно доставляют удовольствие. А может, я просто так отношусь к жизни – по-доброму, не жду от нее гадостей, вот они мне и не встречаются. На работе, конечно, бывают неприятности, но я на них не зацикливаюсь. Даже ненавистные проверяющие из налоговой мне кажутся симпатичными. Наташа говорит, что у меня атрофировано чувство здорового возмущения, а я думаю, что нет людей плохих вообще, как и вообще хороших. Гена считает меня легкомысленной, в ответ я только отшучиваюсь, говоря, что «легкомыслие – это легкость мысли». Если честно, то в отрочестве я так много размышляла о собственных пороках и переживала, что этого мне хватит на всю жизнь. Теперь я просто хочу жить и радоваться. Не думайте, что я не вижу грязи и подлости, но я не приближаюсь к ним и стараюсь не замечать. Поверьте, так проще быть счастливой.

Мы снимали квартиру. Я работала, Андрей учился. Потом и он начал работать, а я стала учиться, заочно. Муж меня убедил, что диплом необходим. Он вообще все знал и всегда все планировал: сколько времени отводится на работу, а сколько – на отдых. В выходные утром мы обязательно ходили в бассейн, вечером была развлекательная программа – кино, театр или ресторан. Будни оставались для работы, напряженной работы. Андрей очень не любил, когда заведенный порядок нарушался внезапным приходом гостей, приездом родителей, моей болезнью или еще чем-то. Это выводило его из себя. Конечно, его прагматизм дал прекрасные результаты – Андрей создал свое дело и сейчас управляет крупной и солидной организацией. Но это качество имеет и другую сторону медали. Через несколько лет я возненавидела его предсказуемость, его правильность, ибо уже наизусть знала, какой подарок он подарит мне и к какому празднику. У него имелся четкий график встреч с друзьями и даже занятий со мной любовью. И это ужасно. У нас были кое-какие деньги, квартира, маленькая, но своя, подержанная машина и главное – перспектива, а радости не было. Андрей заменял ее весельем, а это «две большие разницы».

Мы прожили четыре года, и однажды я сообщила мужу, что беременна. Андрей этого не планировал. Я тоже, поскольку все чаще задумывалась о своем браке. Но ведь это первый ребенок! И мы уже могли себе его позволить. Я сообщила ему новость, в глубине души надеясь, что он обрадуется. Моя беременность, конечно, внесет коррективы в его планы, но ведь он такой честолюбивый, а это так приятно – стать отцом…

Он не обрадовался, он испугался и посмотрел на меня с брезгливостью, как будто сам не имел к этому никакого отношения. Вскочил и заметался, забегал как ошпаренный.

– Это не ко времени. Я открываю свое дело. Я на тебя рассчитывал. Думал, будешь вести бухгалтерию, тут ведь ни на кого нельзя положиться. Ребенок свяжет нас по рукам и ногам.

– А если потом у меня не будет детей? Никогда. Что ты тогда скажешь? Вот дело будет, а детей – нет.

– Да что с тобой случится, – поморщился он. – Наши девчонки в институте по пять абортов за время учебы сделали, и все родили.

Я посмотрела на него и, как тогда, после того как провалилась при поступлении в институт, почувствовала себя свободной. Я не стала продолжать разговор, а на следующий день собрала вещи и ушла. Конечно, красивее было бы при нем взять сумочку и уйти гордой, голой и босой, как в кино. Но, если честно, свой побег я планировала давно (было у кого научиться). Поэтому, пока Андрей отсутствовал, я основательно загрузила вызванное такси своими нарядами, любимыми книгами, посудой, бельем и всеми вещами, которые я покупала сама или получала в подарок. На квартиру, которую купили его родители, я, естественно, не претендовала. Да и на его машину. А на прочее мы тратили мои деньги. Уже с полгода я тайком от мужа откладывала на случай побега. Раньше, сразу после свадьбы, я сделала такую глупость, как сообщила ему размер своей зарплаты. С тех пор все деньги я отдавала ему, а он решал, что мне следует покупать. Как когда-то мои родители. Со временем я стала давать им определенную сумму в семейный бюджет, остальное тратила, как считала нужным, хотя, конечно, некоторые мои покупки вызывали ненужные разговоры. Зачем, к примеру, мне золотое кольцо? Лучше бы книги покупала или что-то в этом духе. Но то ведь были мои родители!