Текст книги "Чужие ветры. Копье черного принца"

Автор книги: Лев Прозоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– Вот ты учишься, готовишься вступить в жизнь… А знаешь ли ты, что такое жизнь?

Вопрос был задан неожиданно. Агата удивленно подняла глаза.

– Жизнь? Это… это жизнь, – сказала она, не найдя другого ответа.

– Ерунда, – недовольно пробурчал Аксель. – Жизнь – это борьба! – заговорил он громче. – Постоянная, напряженная, страшная… Борьба, в которую вовлечено все существующее на земле… Дерево губит маленькую травинку, отнимая у нее солнце, а само погибает от мощных челюстей жука-дровосека. Личинки жука уничтожает синица, а синицу ловит голодный лунь… В центре этого круговорота находится человек – наиболее сильное и наиболее опасное животное! Он отвратителен тем, что убивает даже тогда, когда сыт…

– Зачем вы это… к чему такой разговор? – растерянно запротестовала Агата. Она ничего не могла понять – начал с невинного вопроса, и вдруг так грубо, так цинично… Зачем?

– Только затем, чтобы ты была готова включиться в этот неприятный круговорот, – снова, на этот раз уже мягче, продолжал Аксель. – Я говорю грубо. Это ничего. Зато тебе более понятно. Ты скоро начнешь работать, увидишь разных людей… Я не хочу, чтобы тебя слопали в первый же день.

– Что же я должна делать, если захочу избежать этого?

– Внимательно прислушиваться к моим словам. Прежде всего, примирись с тем, что в жизни кто-то обязательно охотится за кем-то. Презирай тех, кто позволяет за собой охотиться… Никакого сочувствия к таким людям… Проявить сочувствие – это значит проявить слабость. А быть слабым – все равно, что стать спиной к врагу – немедленно получишь нож между лопаток…

– Я слушаю вас только потому, что вы много лет хорошо относитесь ко мне, – холодно и медленно сказала Агата. – От этих слов пахнет мертвечиной, и от другого человека я бы их не потерпела!.. Зачем же тогда жить?

– Для себя! Ну и для любимого человека, конечно… если только он не окажется подлецом.

– Лучше прекратим этот неприятный разговор… Тем более, что для меня он не имеет никакого практического значения.

– Нет, имеет! – Аксель понизил голос, хотя в квартире были только они двое. – Твое обучение подходит к концу… Как только вернется с моря отец, я поведу тебя устраиваться на работу к одному деловому человеку… Ты будешь у него секретарем-стенографисткой… В быту это очень положительный, солидный человек, в годах… Но не все его мысли могут показаться тебе приятными… Я говорю не о тебе лично – тебя он не тронет… Но он «трогает» других, и ты должна относиться к этому равнодушно, помня, чему я тебя учил только что…

– Вот как! – Агата задорно улыбнулась. Ей хотелось немного позлить Акселя. – Вот как! Кого же он все-таки «трогает»?

– Увидишь!

– А меня он не «тронет»?

– Я же сказал, что по отношению к тебе он будет очень порядочным человеком…

– А почему вы не подумали прежде, позволю ли я кому-нибудь себя тронуть? – В глазах девушки сверкнул вызывающий огонек. Аксель заметил это и сказал, в восторге обнимая Агату за плечи:

– Молодец! Узнаю дочку моего друга, сурового морского волка, потомка древних викингов, конунгов и прочих варягов… Ха-ха-ха!.. Ну, закончим наш урок жизни! Ставлю тебе высший балл, ха-ха-ха!

Якоб-Иоганн вернулся с моря через три дня после этого разговора Агаты с Акселем. Капитан выглядел хуже обычного. Его трясло, временами тревожил мелкий колючий кашель. Агата с тревогой смотрела на отца.

– Что так глядишь, дочка? – отшучивался моряк. – Думаешь, мне пришла пора собираться в последнее плавание? Об этом говорить рано, мы еще поборемся…

После разговора с Акселем у Агаты на сердце остался неприятный осадок. Никогда раньше Аксель не разговаривал так прямо и так грубо. Обычно этот много видевший на своем веку человек оберегал дочь своего друга от всего того, что, по его мнению, могло осквернить и даже хоть немного задеть ее чистую душу. Агата терялась в догадках – зачем состоялся этот грубый разговор? Она была девушкой начитанной, из скандинавских писателей любила норвежца Гамсуна. В его «Мистериях» есть Нагель, – он всем говорит гадости, прикрывая тем свою неиспорченную, робкую душу… Может быть, и дядюшка Аксель рисуется… Но зачем? Иногда одно неосторожно сказанное слово заставляет нас менять мнение о человеке, а тут было не слово – целая страстная речь. Это было неожиданно. Это пугало. И Агата уже решила отказаться от той работы, которую предлагал ей Аксель.

Но теперь, увидев отца, согнувшегося и усталого, она бросилась ему на шею, начала успокаивать:

– Ничего папа! Твои странствия скоро кончатся… Дядя Аксель нашел мне хорошую работу… Я буду зарабатывать деньги, а ты – сидеть дома и курить свою трубку…

Потрясенная обращением Акселя, начавшая уже в нем сомневаться, Агата теперь готова была благодарить его, как чуткого друга, который позаботился о подыскании работы для нее.

Когда Аксель пришел, капитан Эриксон прижал друга к сердцу.

– Бог тебя не забудет за участие к моей дочери, Аксель! А я буду благодарен по гроб жизни.

– Это мелочь, пустяки, – забормотал Аксель, неуклюже вырываясь. – Все под одним богом ходим – ты мне, я тебе…

При этих словах Агату слегка покоробило. «Ты мне» могло означать только «ты мне спас жизнь». Ставить это на одну доску с тем, что сделал сам Аксель для их семьи… «Странно! – подумала Агата и вдруг покраснела. – А я ведь начала подсчитывать, чье добро дороже стоит… Позор какой!»

– Спасибо, дядя Аксель! Большое спасибо! Я готова ехать с вами хоть завтра!

– Ну что ж. Завтра и поедем.

Хозяин, о котором говорил Аксель, жил за городом, на берегу моря, в районе аристократических вилл. Агата и Аксель приехали туда на такси, под вечер, когда стало уже смеркаться. Не доезжая до места метров двести, Аксель остановил машину, отпустил ее.

– Погода хорошая, дальше пройдем пешком.

Стоял апрель. Здесь, в Швеции, где дыхание Севера сдерживалось лишь невысокими фьельдами Скандинавского хребта,[3]3
  … невысокими фьельдами Скандинавского хребта… – Фьельдами в Скандинавии называют плоские горные вершины и плато, в большинстве своем пустынные и лишенные растительности.


[Закрыть] природа просыпалась робко. На деревьях еще зелени не было, и березки мелко дрожали, словно стыдясь своей девичьей наготы. Небольшая лужайка, на которой стояла вилла, казалась в сумерках синей. Вилла была обнесена высоким решетчатым забором; решетка в полутьме уже начала чернеть, и от этого серые цементные столбики, поддерживающие ее, выглядели неправдоподобно белыми. Сама вилла тоже была светлой, только темная крыша надвинулась над входом, словно вязаный ночной колпак, свисающий с лысой головы Санта Клауса.

Агата, без шляпки, в светлом весеннем плаще, поежилась.

– Как далеко он живет! И каждый день ездить?

– Не каждый день, – ответил Аксель. – Будешь жить здесь… В этом доме комнат много.

«А как же отец?» – хотела спросить Агата, но не спросила, потому что в эту секунду Аксель дернул ручку звонка, висевшего над калиткой. Звонок был старый, не электрический, а простой, с колокольчиком, из тех, какими пользовались в давно минувшие времена. Его дребезжание донеслось до слуха пришедших. Тихо открылась широкая парадная дверь, до которой от калитки вела небольшая дорожка, посыпанная гравием. На крыльце показался человек. Быстрыми неслышными шагами он почти подбежал к калитке, через решетку взглянул на Акселя, видимо узнал его, потому что, ничего не ответив, отпер калитку большим ключом, повернулся и пошел назад. Аксель и Агата вошли за ограду. Аксель запер калитку, сунул ключ в карман. «Свой человек здесь», – подумала Агата. Прямая дорожка, окаймленная черными, уже приготовленными к посадкам грядками земли, вела к широкому полукруглому крыльцу. Над самым крыльцом по фронтону была выведена лепная надпись на английском языке: «Плимут-Рок». Агата опять хотела остановиться, чтоб спросить Акселя о том, что означает это странное название, но опять не успела этого сделать, потому что Аксель взял ее за руку и почти потащил по ступеням. Он ввел девушку в полутемный холл, куда проникал свет лишь через стеклянную дверь. Пройдя дальше, Аксель и его спутница очутились в мягко освещенной, со вкусом убранной комнате. Тут стояли широкий диван и несколько мягких кресел. На столике лежали курительные принадлежности. Стены комнаты, выкрашенные в приятный светло-кофейный цвет, были увешаны акварелями и фотографиями. Одна из акварелей привлекла внимание девушки. На рисунке был изображен красивый испанский тореро, готовящийся поразить взбешенного быка. Ноги тореадора были закованы в кандалы. Этот рисунок так удивил Агату, что она еле расслышала голос Акселя, шепнувшего: «Подожди здесь», и не заметила, куда он исчез – ушел ли обратно в темный холл или скрылся в следующей комнате.

Девушку очень заинтересовала и английская надпись на здании, и молчаливый человек, открывший калитку, и, наконец, изменившийся Аксель, который в этой обстановке подтянулся, стал говорить шепотом, как в чурке,[4]4
  Чурка – по-шведски церковь. (Прим. авт.)


[Закрыть] и двигаться, подобно бестелесному существу, легко и неслышно. Обо всем этом Агата думала, машинально продолжая разглядывать закованного тореадора.

– Добрый вечер, фрекен, – раздался за спиной девушки хрипловатый баритон. Агата быстро обернулась. Перед ней, наполовину заслоняя собой улыбающегося Акселя, стоял широкий в кости, но слегка сухощавый пожилой мужчина, подстриженный «ежиком» и поэтому похожий на стареющего боксера. Сходство с боксером усиливала поза, в которой стоял этот человек, – правая нога чуть в сторону и вперед, а руки – волосатые и длинные – в локтях прижаты к телу. На будущем хозяине Агаты был отлично сшитый, но слегка помятый серый спортивный костюм. Волевое, решительное лицо выражало любезность. Внимание Агаты привлекли глаза. Черные, круглые, глубоко сидящие в глазницах, они походили на два пистолетных дула, направленных на собеседника.

– Вам понравилась эта акварель? – продолжал человек с внешностью боксера. – Рисунок с натуры… Знаменитый Пепе Ильо, национальный герой Испании прошлого века… Вот так он выходил к быкам и убивал их… Блестящий пример бесстрашия и выдержки… То, что больше всего женщины ценят в мужчинах, не правда ли?

Сделав несколько шагов вперед, хозяин виллы протянул Агате обе руки и сказал:

– Давайте познакомимся… Вы будете звать меня господин Антон.

– Агата Эриксон, – вежливо ответила девушка, сделала книксен, как ее учили еще в детстве, и только после этого робко подала маленькую белую руку, которую хозяин обхватил своими широкими волосатыми руками.

– Фрекен Агате здесь, видно, очень понравилось, – чужим, подобострастным голосом сказал Аксель, высовываясь из-за спины хозяина.

В эту минуту хозяин словно впервые заметил Акселя. На миг он взглянул назад, через левое плечо, потом снова перевел взгляд на Агату и продолжал:

– Мой доверенный человек, Аксель, поручился за вас… Он знает вашу семью, и это очень хорошо; мне это очень важно… Работа у вас будет несложная, но, увы, имеющая большое значение для меня. – Тут хозяин немного картинно поднял глаза кверху, как бы жалуясь небесам на эту жестокую земную жизнь, заставляющую трудиться такую хорошенькую девушку. – Do you speak English? – спросил он внезапно, скосив глаза на Агату.

– Yes, sir, – ответила Агата, слегка смутившись. Уже по одной услышанной фразе девушка поняла, что собеседник владеет языком несравненно лучше, чем она сама. Правда, он говорил чуточку отрывисто, на американский манер, но ведь это стало модным теперь.

Аксель ничего не сказал о роде занятий этого человека. Похож на отставного военного или спортивного дельца. Интересно, какую работу он собирается поручить ей?

– Кроме того, я изучала стенографию и могу печатать на машинке, – уже более уверенно добавила Агата. О латышском и немецком языках она умолчала. Первый был для нее святыней – родной язык ее матери! – и упоминать о нем в такой обстановке казалось излишним. Немецкий Агата просто знала плохо… А все же очень любопытное ощущение испытывает человек, нанимающийся на работу: стоишь, как на экзамене, отвечаешь на вопросы, волнуешься, а тебя с ленивым и сонным видом разглядывают, словно ты неодушевленный предмет.

– А какие мотивы заставили вас пойти работать? – уже по-шведски продолжал спрашивать хозяин.

– Мотивы? – Агата пожала плечами. Что на это ответить? Любовь к отцу? Боязнь за будущее? Желание быть самостоятельной? Смешно. Решила притвориться глупенькой девочкой.

– Дядя Аксель сказал мне, что работа легкая, а жалованье хорошее… Особой нужды у меня, собственно, не было…

– Ха-ха-ха! Мне нравится эта непосредственность: «Работа легкая, а жалованье хорошее»… Ну что ж, фрекен…

– Эриксон, – угодливо подсказал из-за спины Аксель. Он одобрительно подмигнул при этом Агате: «Правильно действуешь, валяй дальше в том же духе». От такой фамильярности и мальчишества Агату покоробило. Нет, дядя Аксель сейчас положительно не походит сам на себя.

Хозяин, ни на секунду не отводивший своих похожих на пистолетные дула глаз от лица девушки, заметил, что на нем промелькнула легкая тень неудовольствия. Повернулся к Акселю и небрежно бросил:

– Ты можешь идти.

Аксель исчез в ту же минуту. Господин Антон жестом указал девушке на одно из кресел, сам сел на диван и принялся изучать ее лицо, причем делал это довольно бесцеремонно. Агата сконфузилась. Хозяин и это заметил.

– Вы меня извините, – сказал он бесстрастно и сухо, нагнув голову и пряча глаза под густыми бровями, – нам придется работать вместе… Я хочу лучше узнать человека, которому должен буду доверять важные дела.

– Ничего, ничего, пожалуйста, – сказала Агата; почувствовала, что «пожалуйста» в данной ситуации звучит глупо, смутилась еще больше и покраснела. Господин Антон покровительственно улыбнулся.

– Вы еще совсем ребенок, фрекен Агата… Это хорошо! И теперь не удивляйтесь тому, о чем я спрошу вас… Как вы относитесь к так называемому «международному движению борцов за мир»? Нынче это модно, не правда ли?

Признаться, Агата, судя по бесцеремонности этого человека, ждала от него вопроса более щекотливого, ну, более специально-женского, что ли, – вроде того, нет ли у нее жениха, какие духи она любит и так далее. То, о чем ее спрашивали, не волновало Агату нисколько. Поэтому она ответила равнодушно и даже несколько разочарованно:

– Мой отец и я не вмешиваемся в политику.

– Мне нравится ваш ответ, – неожиданно прочувствованно сказал господин Антон. – Он свидетельствует о вашей самостоятельности… Но… работая у меня, вам придется столкнуться с тем, что вы называете политикой…

– Ну что ж, политика по долгу службы – это совсем другое дело, – рассудительно произнесла Агата. – Я могу ее оставить в служебном помещении подобно тому, как врач, сняв халат, оставляет его в больнице.

– Очень образно и умно!.. Уверен, что мы с вами сработаемся… На первых порах ваши обязанности будут заключаться в том, чтобы печатать по-английски то, что я буду диктовать вам по-шведски… или по-латышски. Если не ошибаюсь, вам знаком этот язык?

– Да, – пришлось признаться Агате. «Какой, однако, болтун этот Аксель», – недовольно подумала она.

– Отлично! Теперь о том, где вам жить… Я предлагаю у меня… Отдельная комната наверху… Если хотите – свой ключ…

Агата задумалась. Выходило не совсем так, как представлялось вначале. Жить здесь? Ну что ж. Секретари, компаньонки, референты, экономки, управляющие часто живут вместе со своими хозяевами. Но как быть с отцом? До сих пор он проводил короткий отдых в доме, где все уже было готово к его приезду: горячий кофе стоит на газовой плитке, пачка газет положена на стол справа, чтобы удобней было брать, не отрываясь от еды; в комнатах чисто, тепло… А как будет теперь?

– Должен заметить, что я старый холостяк. Вас это не пугает? – осведомился господин Антон. Он продолжал следить за девушкой и, видимо, неправильно истолковал ее нерешительность.

Агата впервые за весь вечер звонко рассмеялась. Непонятно, почему ее должно пугать холостяцкое положение хозяина? Она еще очень плохо знала жизнь и сгорела бы со стыда, если бы кто-нибудь разъяснил ей, сколь двусмысленным выглядит пребывание под одной крышей молоденькой стенографистки и ее хозяина-холостяка. Уж, конечно, после такого разъяснения она ни за что бы не согласилась остаться жить здесь!

– Почему это должно меня пугать? – просто ответила она, высказав вслух то, о чем думала только что. – Уж если говорить откровенно, меня пугает другое. А именно, – что теперь будет с отцом? Ведь он…

– Знаю, знаю, – перебил господин Антон. – Я не закончил… Вы будете жить у меня лишь в те дни, пока капитан Эриксон находится в море. Когда он дома, вы тоже дома. Это вас устраивает?

– Хорошо бы накануне, – робко попросила Агата.

– Идет, пусть будет накануне! Значит, вы согласны работать у меня?

– Да.

– Отлично! – сразу повеселев, воскликнул господин Антон. И шумно поднялся, потирая руки, как барышник после заключения удачной сделки. На первый взгляд эта радость могла показаться несколько странной. Не такое уж сложное дело – найти в Стокгольме секретаря-стенографистку, знающую два языка. Но, очевидно, не всякая стенографистка устраивала господина Антона, а только та, за которую мог поручиться Аксель. А за Агату рыжий черт ручался головой!

– О жалованье не беспокойтесь, фрекен Агата! Денег у вас будет более чем достаточно.

Агата поднялась с места, весьма довольная исходом первой встречи с человеком, у которого ей предстояло работать.

– А сегодня я могу уехать?

– Да, вас довезут на моей машине.

«У него есть своя машина, – невольно подумала Агата. – Почему же он сразу не прислал ее за мной? Странный человек!»

– Вы произвели на меня очень благоприятное впечатление, – продолжал хозяин, провожая девушку к двери. – Только я советую вам в отношениях с людьми быть более жесткой… Иначе вас легко могут слопать!

Агата остановилась, невольно вздрогнув.

– Что вы сказали?

– Почему вы испугались? Я говорю – слопать! Вас шокирует это грубое слово?

– Нет, – овладев собой, ответила девушка. – Просто, я недавно слышала это же слово от… – она хотела сказать «Акселя», но почему-то удержалась и сказала: —…от одного моего знакомого.

…Обратно Агата ехала одна. Аксель куда-то исчез. Машину вел молчаливый человек, тот самый, что открывал калитку. Девушка не обратила на него внимания. Слишком много накопилось впечатлений. Надо было разобраться во всех них. Агата не заметила, как мчалась, и затем – как остановилась машина. Девушка очнулась только тогда, когда шофер недовольным голосом, с иностранным, скорее всего немецким акцентом сказал:

– Фрекен может выходить. Она дома.

Выпорхнув из машины и небрежно поблагодарив водителя, Агата побежала в дом. И только у самой двери, доставая ключ, вспомнила, что она не назвала шоферу своего адреса. «Наверное, Аксель сказал».

Отец спал. Большая лампа под потолком была потушена, горел лишь ночничок у отцовской кровати, как в капитанской каюте, где никогда не выключается свет. Не снимая плаща, дочь подбежала к отцу, хотела поцеловать его, но решила не будить. Повернувшись, на носках пошла в свою комнату.

Глава третья

Белевича арестовали.

Хотя Алина и готовилась к этому, но все же была очень огорчена, получив от следственных органов уведомление о том, что счетовод школы колхозных бригадиров Витольд Янович Белевич заключен под стражу как лицо, обвиняемое по статье 136 Уголовного Кодекса. Ей казалось, что Белевича допросят, выяснят, что убил он непреднамеренно, и до суда выпустят.

«В жизни каждого человека может быть трагическая ошибка, – рассуждала Алина. – Я ведь не говорю, что Белевич не должен понести наказания, – он понесет его, но это уже потом, по суду… А сейчас запирать человека в тюрьму до суда, как какого-то бандита?.. Нет, это уж слишком!»

Сердила директора школы и дотошность следователя, ведущего дело. «Вы говорите, что Белевич и Эгле были друзьями?» – спрашивал он. «Да, я говорю это, – отвечала Алина. – Спросите всех, кто знал их, все скажут то же самое». «Хорошо, – говорит следователь, – но ведь прошел всего месяц, как Ивар Эгле поступил в вашу школу». «Ну и что же, разве люди не могут сдружиться за это время!? Да они за первую неделю подружились так, что водой не разольешь! А кто научил Витольда охотиться, как не Эгле? Витольд до Эгле три года у нас проработал – ни разу ружья в руки не взял, а Эгле сразу его подбил, вместе съездили в Ригу, вместе купили ружья».

«Согласен, – говорит следователь, – мы во всем разберемся, но зачем вы-то так волнуетесь, Алина Карловна?» У Алины возмущение подступает к горлу. «Ах, вон вы куда гнете? Вы еще и меня в соучастницы запишете? Докатился, голубчик, нечего сказать! Сразу видно, нет у вас практики в этих делах».

«В расследовании убийств?» – смеется следователь.

«Да».

«Что ж, вот и отлично».

«Что отлично?» – продолжает негодовать директор школы.

«Будем приобретать практику».

Узнав о том, что характеристика с места работы может в известной степени повлиять на решение суда, Алина, посоветовавшись с секретарем партийной организации, написала о Белевиче самый лучший отзыв. Надо сказать, что текст отзыва полностью соответствовал представлениям, сложившимся о Витольде в школе. Он действительно был непьющим, аккуратным, один вел довольно сложное финансовое хозяйство коллектива, вел его хорошо, подозрительных связей не имел. Было лишь одно обстоятельство, о котором писавшая отзыв не сочла себя вправе умолчать: Витольд принадлежал к числу тех граждан Советской Латвии, которые во время войны были вывезены в Германию и вернулись на Родину не сразу. Но, во-первых, таких людей было довольно много; во-вторых, все знали, при каких обстоятельствах латышам приходилось покидать свою Родину, – под дулами немецких автоматов, вот как!

Жаль было Илгу Малыню, школьную красавицу, преподавательницу агротехники. О ней необходимо сказать подробнее, иначе еще можно подумать, что сама Алина имела какие-то виды на Витольда. Нет! Она знала, что между Илгой и Витольдом уже больше года существуют дружеские отношения. И они, скорее всего, закончились бы свадьбой, – сама Алина помогла бы этому, – если бы не трагический случай на охоте.

Илга кончила ту же сельскохозяйственную академию, что и Алина, только двумя годами позже. Алина пригласила подругу в свою школу. Когда новая преподавательница впервые появилась на уроке, курсанты – народ в классической женской красоте неискушенный – дружно ахнули от восхищения. Илга напоминала героиню из древней латышской сказки: высокая, строгая, с тяжелыми, словно из золота отлитыми волосами; лицо точеное, а глаза голубые, глубокие, как латгальские озера.[5]5
  … глубокие, как латгальские озера… – Латгалия – общее название восточных районов Латвийской ССР, славящихся обилием озер, среди которых есть довольно крупные (например, оз. Лубана, Разна и др.).


[Закрыть]

Не сразу Илга обратила внимание на степенного Витольда. Но, узнав ближе, полюбила. И, судя по всему, крепко.

– Ты, Илга, как сырая береза в костре, – шутила Алина, – медленно разгораешься, зато жарко горишь.

И добавила со вздохом:

– А я, видно, вроде осины – ни тепла, ни пламени!

– Просто некому поджечь, – одними губами улыбалась Илга. – Подожди, еще запылаешь, только искры полетят!

– Где уж там…

Вспоминала Алина и убитого Ивара Эгле. Он пришел наниматься месяц назад, в мае. По правилам, механика должно было присылать министерство, но если во всем надеяться на министерство, то… Документы Эгле были в порядке. Познакомившись с ним, Алина спросила Эгле, велика ли у него семья. Тот поднял кверху указательный палец: «Один, как перст». Человек представительный, работящий, веселый… В первые же недели показал, что свое дело знает отлично – с двумя помощниками весь машинный парк привел в порядок. Выпивал? Ну кто не выпивает? А что, если все-таки Витольд убил Ивара умышленно, из ревности к Илге? А? Могло это быть? Тут Алина начинала задумываться. Она даже вызвала к себе Илгу и, глядя на нее в упор, задала ей этот же вопрос. Но лицо Илги при упоминании об Иваре Эгле выразило такое отвращение, что ложью это быть не могло, – женщины лучше понимают друг друга, нежели мужчины понимают их.

– Ты подозреваешь, что он убил Ивара из ревности ко мне?

Илга закрыла лицо руками и заплакала. Алина принялась ее утешать и тоже заплакала. Так и сидели они в директорском кабинете до вечера.

Тело убитого после вскрытия привезли обратно в школу и похоронили на небольшом сельском кладбище. Опечатанную комнату, где жил покойный, открыли. Немногочисленные вещи его, до решения суда, перенесли в школьную кладовую.

Время шло. На могиле Эгле появилась первая робкая травка. Школа ощущала острую нужду в механике – надо было заниматься с курсантами. На этот раз министерство оказалось отзывчивей: через несколько дней после запроса в школу приехал новый механик.

В тот же день Алина получила письмо. «Директору школы лично» – стояло на конверте.

– Лично так лично… Посмотрим, что тут такое?

«Уважаемый товарищ директор, – писал кто-то корявыми буквами. – В вашей школе, не знаю кем, шофером или механиком, работает мой пропойца, мой муж Ивар Эгле. Этот негодяй бросил меня с двумя ребятами и не хочет платить алименты, а я его должна разыскивать, алкоголика такого. Задержите его зарплату, сообщите мне, и я вышлю исполнительный лист на этого проходимца. Анна Эгле, Руиенский район».

– Вот так штука?! – удивилась Алина. – Надо ответить на письмо и, кстати, сообщить в суд.

Но в суд сообщать не пришлось. Как раз в эту минуту раздался телефонный звонок. Говорили из народного суда. Слушание дела Витольда Белевича назначалось на одиннадцать часов утра следующего дня.

Письмо, полученное директором школы, естественно, не могло оказать никакого влияния на ход судебного разбирательства – даже самые великие юмористы не смогли бы себе представить, что, стреляя в Эгле, Белевич тем самым наказывал его за злостную неуплату алиментов. Правда, защитник Белевича, произнося свою речь, ловко ввернул туда фразу о том, что «убитый не являлся образцовым советским гражданином». Прокурор улыбнулся, а взволнованная Алина с благодарностью и восхищением посмотрела на защитника.

– У меня есть вопрос к подсудимому, – взглянув на судью, произнес народный заседатель, сидевший слева, молодой темноволосый мужчина с энергичным волевым лицом. Судья утвердительно кивнул.

– Скажите, подсудимый, – уже обращаясь к Белевичу, продолжал народный заседатель, – как могло случиться, что вы, стреляя от края зарослей в глубь их, подчеркиваю – от края в глубь! – попали шедшему впереди вас Эгле не в затылок, а в лоб?

За время предварительного следствия Белевичу столько раз задавали самые различные вопросы, что он, видимо, уже привык к ним. Подняв на спрашивающего усталые, провалившиеся от мучившей его все эти дни бессонницы глаза, Белевич медленно ответил:

– Мы вошли в камыши вместе… Эгле правее меня метрах в десяти… Углубившись в заросли, он затем повернул влево, вышел на кабанью тропинку…

Белевич прикрыл глаза левой рукой, немного помолчал, словно еще раз воскрешая в памяти страшную картину, и продолжал:

– А я не сразу вошел в камыши… Поэтому, когда Эгле, описав кривую в зарослях, вышел на тропинку, он уже двигался мне навстречу. Я никак не мог предвидеть этого…

– А почему вы не сразу вошли в заросли?

– Я… я впервые в жизни отправился охотиться на кабанов.

– И боялись в зарослях сразу же натолкнуться на зверя?

Белевич понуро молчал. Видно, ему было стыдно в присутствии стольких людей признаться, что он действительно побаивался кабанов, особенно злых в это время года.

– Спасибо, подсудимый. Садитесь!

Алина с сочувствием смотрела на Витольда и вспоминала Илгу, которую в суд не вызвали, а сама она поехать не смогла – плакала все утро. Как же не плакать, если решается судьба любимого человека!

В последнем слове Белевич, собрав остатки сил, мужественно сказал, что вполне полагается на справедливость и объективность советского суда, что с одинаковой твердостью встретит любой приговор, тем более, что самый страшный приговор он уже вынес себе сам, так как, убив друга, обрек себя на долголетние нравственные мучения.

Всесторонне изучив материалы дела, суд пришел к выводу, что убийство было неумышленным. Белевичу дана была условная мера наказания.

Обратно директор школы и Витольд ехали вместе. Илга с нетерпением ждала приговора. Увидев своего любимого, со слезами бросилась на шею, отбросив обычную сдержанность и не обращая внимания на то, что встреча происходила в присутствии большой группы любопытствующих курсантов.

На том все и кончилось. Теперь надо было отвечать жене Ивара Эгле. Алина решила не посвящать ее во все подробности трагедии, случившейся с неудачником-мужем, а написала так:

«Уважаемая гр-ка Эгле! С прискорбием должна сообщить вам, что ваш муж Ивар Эгле уже больше месяца назад пал жертвой несчастного случая на охоте. Высылаю вам последнюю его неполученную зарплату, а также все оставшиеся после него вещи, фотографии и документы, за исключением паспорта, сданного в милицию. Прилагаю справку о смерти Ивара Эгле».

Школьная жизнь опять потекла тихо и мирно. «Мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий». Об Иваре Эгле начали понемногу забывать. Витольд после всех переживаний стал еще молчаливее, еще скромнее. Алине казалось, что он теперь даже Илгу начал побаиваться. При виде охотничьего ружья трясся мелкой дрожью. «Пора бы уже подумать о свадьбе… Намекни-ка ты ему, Илга», – посоветовала как-то Алина. «Намекну, намекну», – отшучивалась подруга.

Наконец все было решено. Осталось назначить лишь день свадьбы. Но великие события никогда не совершаются скоропалительно. За два дня до торжеств пришло второе письмо от жены убитого Эгле. Почтальон подал его Алине в тот момент, когда она спускалась с крыльца, чтобы направиться на учебную молочную ферму. Рядом с почтальоном стоял какой-то невысокий молодой человек в кремовом летнем пыльнике, наглухо застегнутом, светловолосый, с приятным, открытым лицом, чуть вздернутым носом и смешливыми, прищуренными от июльского солнца глазами.

– Товарищ директор, я к вам, – вежливо сказал незнакомец.

– Хорошо, хорошо, идемте в кабинет, – машинально ответила Алина, мысли которой были заняты письмом, – она сразу узнала корявый почерк жены Ивара и заволновалась в смутном предчувствии неприятности. В кабинете она пригласила незнакомого товарища к столу, сама же уселась в кресло, разорвала конверт и принялась читать.

«Уважаемый товарищ директор, – писала жена Эгле. – Что же это вы издеваетесь над бедной женщиной, матерью двух детей? Кого это вы мне прислали? Это снимки какого-то неизвестного гражданина, а вовсе не Ивара! Неужели мой пройдоха так ловко вас провел, что притворился убитым, лишь бы не платить алименты? Не верьте ему, подлецу! Жду своих денег. Анна Эгле».

– Как чужие снимки? – в растерянности произнесла Алина, не обращая внимания на то, что в комнате кроме нее находился посторонний. – Но ведь это же были снимки Ивара Эгле? Значит, Эгле – вовсе не Эгле?

– Разрешите мне ознакомиться с письмом, – тихо, но твердо сказал молчавший до сих пор незнакомец.