Текст книги "Течению наперекор"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 41 страниц)

Глава 3. Ирина и Оля

В здание новой школы мы переехали в середине ноября 38-го года. А 10-го декабря на сцене зала, занимавшего почти весь четвертый этаж, наш драмкружок уже показывал спектакль «Очная ставка». Я его смотрел в театре и поначалу идти не собирался, но потом надумал. Поэтому опоздал к началу. Кое-как пристроив пальто в переполненной раздевалке, стал, невольно торопясь, подниматься по опустевшей лестнице.

На площадке третьего этажа нагнал незнакомую мне девочку, по-видимому, десятиклассницу.

– Вы не знаете, откуда надо входить в зал – с этой или с той стороны? – спросила девочка.

Меня удивило ее черное шелковое, старинного фасона платье с открытой шеей. И очень тонкая талия. А еще – туго облегающие голову темные волосы с пробором посередине. Она их заплела в косу, уложенную пучком на затылке, что оставляло открытым высокий и чистый лоб. Никто из девочек так волосы не убирал. Выражение карих глаз под слегка изогнутыми бровями было тоже непривычно серьезным, но приветливым. Немного застенчиво улыбавшиеся губы казались чуть-чуть воспаленными. Вообще, она мне показалась не то чтобы красивой, но какой-то необычной. И голос своеобразный – мягче, что ли, чем у других.

Я знал, что сцена находится как раз с этой стороны. Поэтому мы пошли неосвещенным коридором третьего этажа в другое крыло здания. Шли рядом, молча мимо белевших в полутьме справа запертых дверей классов, мимо больших окон слева, где неистово сияла луна, наступая на лежавшие на полу косые полосы света с черными перекрестьями. Наши шаги гулко раздавались в пустом коридоре и, вместе с тем, я слышал, как шуршит шелк ее платья. Все это было необычно, даже немного таинственно.

Но самое необыкновенное случилось потом, в зале. Когда мы вошли, оказалось, что он полон, и только в ряду стульев, стоявших сбоку у стены, оставались свободными три последних места. Девочка села впереди, а я рядом с ней, сзади. Нам пришлось повернуться вполоборота к сцене. Я положил руку на спинку ее стула – так было удобнее сидеть. И неожиданно ощутил поток тепла, идущий от ее шеи к моей руке. Как от голландской печки, которую топили у нас дома. С удивлением я посмотрел на чуть наклоненную вперед шею. И потом уже почти не смотрел на сцену, а все на эту трогательно тонкую шею и нежную линию плеч, обрисованную шелком платья. Я не отдавал себе отчета в том, что меня так трогало и восхищало. Мне казалось, что я только хочу понять, почему шея девочки излучает такое сильное тепло...

После спектакля мы познакомились. Ее звали Ира Виноградова, и она, действительно, училась в 10-м классе. Потом стали встречаться на переменах. Сначала вроде бы случайно (мой 9-й класс находился на другом этаже). Обсуждали школьные комсомольские дела. Ее они так же живо интересовали, как и меня. Потом, уже не стесняясь этого, оба торопились найти друг друга: всегда было что-то, чем хотелось поделиться. Потом, чтобы продолжить разговор с этой серьезной девочкой, я стал провожать ее домой. Меня удивило, что она живет в здании гостиницы «Метрополь». Только вход на лестницу, ведущую к ее квартире, был не с площади, а из небольшого тупика с задней стороны огромного здания, рядом с почтой. Ира объяснила мне, что с этой стороны, в бывших гостиничных номерах, размещены семьи многих партийных работников, не имевших в свое время жилплощади в Москве. Ее мама, Ольга Ивановна, читала лекции по философии в Высшей партийной школе. Она родилась в деревне, давно вступила в партию и благодаря своему упорству в учебе достигла звания профессора. Эти сведения вызвали у меня тогда глубокое уважение к Ольге Ивановне, которое затем только подтвердилось.

Я стал приходить в школу заранее и из окна коридора нашего третьего этажа высматривал, когда с Петровки в проходном дворе, ведущем к нашей школе, появится рыженькое пальтишко и синяя вязаная шапочка Иры... (Семья профессора ВПШ, очевидно, в то время жила бедно. Тонкое рыженькое пальтишко служило и в сильные морозы. Тогда под него Ира надевала серый свитер. Кроме свитера и «парадного» черного платья, у нее была еще коричневая блузка и отложным воротничком, застегнутая доверху, без каких-либо украшений. Да еще единственное, белое с цветочками, летнее платье).

Наш взаимный общественный интерес вскоре стал приобретать и личную окраску. Мне помнится одно наше комсомольское собрание. Все комсомольцы школы тогда еще умещались в одном классе... Мы сидим рядом за партой и... вовсе не слушаем то, что происходит на собрании, а заняты бесспорно глупым, но для нас увлекательным делом. Ира рисует на бумажке мой «вензель» в виде буквы «Л» внутри кружка «О». Правая палочка буквы «Л» стоит вертикально, а левая – наклонно. Тогда я забираю бумажку и добавляю еще одну вертикальную палочку слева, так что «Л» превращается в «И», а к правой палочке «Л» пририсовываю два полукружия, образующие слитные Ирины инициалы «ИВ», обведенные кружком. Это – наш общий вензель. Какое-то время спустя я ухитрился выцарапать его рядом с угловым окном третьего этажа большого, облицованного гранитом дома, что стоит на углу Большой Дмитровки и проезда Художественного театра (я там был на дне рождения у нашей одноклассницы). Размеры вензеля и глубина бороздок оказались таковы, что многие годы спустя он был еще хорошо виден с улицы. Как мне удалось это сделать? Вероятно, пока я «художествовал», кто-то в комнате держал меня за ноги.

Но самое яркое впечатление этого счастливого года моей юности осталось от елки в Колонном зале Дома союзов. В январские каникулы на эту елку съезжались малыши со всей Москвы. А в последний день каникул в зале был устроен бал для старшеклассников...

Я встретил Ирину у ее подъезда и мы наискось через сквер направились к Дому союзов. Оба были взволнованы и уверены, что нас ожидает что-то необыкновенное. Знакомая площадь Свердлова мне показалась таинственно красивой. Фонари в сквере еще не горели, и ветви деревьев, одетые толстым слоем инея, искрились бесчисленными отражениями огней площади. Мне казалось, что деревья нарядились специально для этого вечера, что снег под ногами скрипит как-то особенно весело, а проносящиеся по площади машины приветствуют нас шуршанием шин: «Счастливо, счастливо!»

Внизу в гардеробе было тепло, сияли люстры, блестел желтоватый мрамор. Народу набралось уже много. Стоял ровный веселый гул, на фоне которого то здесь, то там слышались приветливые возгласы и вспышки смеха. Кстати сказать, Ирка смеялась неожиданно звонко и заразительно. Смеялись глаза и все лицо ее словно освещалось изнутри веселым светом, пробивавшимся через повседневную серьезность.

Я бережно помог ей снять пальто. И это простое, но непривычное для меня действие тоже было праздником. Она подошла к зеркалу, достала из маленькой сумочки гребенку и поправила свои и без того гладкие волосы. Я смотрел на эту сумочку, на знакомое черное шелковое платье, на всю ее легкую фигурку с удивлением и нежностью, готовыми выплеснуться наружу.

Потом мы поднимались по широкой мраморной лестнице. Я взял Иру под руку. Она немного смутилась, но руку не отняла, и я с почтительной гордостью поддерживал ее тонкую, невесомую руку. Вся стена лестничной площадки представляла собой огромное зеркало. Когда мы отразились в нем во весь рост: она – хрупкая, стройная, с удивительно тонкой талией и я – выше нее на голову, в коричневой замшевой куртке и белой рубашке, оба с сияющими лицами, я подумал, что мы очень здорово смотримся вместе. И тут же почувствовал, что Иринка подумала то же самое. Мы повернулись друг к другу и рассмеялись. Меня переполняло ощущение радостной силы. Сейчас бы я мог совершить любой подвиг. Мне даже представилось, что если бы вдруг случился пожар, как бы я вынес Ирку на руках, а потом снова и снова возвращался в горящее здание и у нее на глазах выносил бы других девчонок.

К действительности меня вернул голос Иринки. Она лукаво спрашивала, будет ли на балу мой друг и одноклассник Костя, с которым она непременно хочет потанцевать.

– Костя очень хорошо танцует, – сказала она, – глядя на меня с преувеличенно невинным видом. В прошлом году на школьном вечере я только с ним и танцевала.

Я понимал, что Ирка нарочно поддразнивает меня, и все же где-то в глубине души шевельнулось ревнивое чувство.

– Конечно, будет. Сдам ему тебя с рук на руки, а сам поищу Наю Островер. Вот с кем и мне давно хотелось потанцевать.

Ира несколько натянуто рассмеялась и сказала:

– Ну нет! К Найке я тебя не отпущу. Это опасно – она слишком хорошенькая.

– Но и Костя парень что надо! – возразил я.

– Ладно. Я танцую с Костей только один танец, а ты смотришь и мне потом докладываешь, как это выглядит со стороны. Идет?

– Один танец – согласен.

– И без компенсации?

– Без компенсации. Ради чистого удовольствия полюбоваться тобой и моим другом. Только не кокетничай с ним.

– Ради твоего спокойствия воздержусь, – рассмеялась Иринка.

Мы поднялись в фойе. В зал еще не пускали, и вся анфилада комнат фойе была запружена ребятами. Пастельно-желтые, голубые, зеленоватые, декорированные белыми лепными узорами стены были украшены гирляндами хвои, пестрыми флажками и разноцветными лентами. От ярко светивших центральных люстр к углам каждого фойе тянулись цепочки китайских фонариков. Простенки между окнами были заняты картинками из сказок, оставшимися от утренников для малышей.

В одном из углов следующего фойе на столике лежала груда цветных открыток, разрезанных зигзагом на две части. Строгая девочка с комсомольским значком на блузке следила за тем, чтобы желающие брали только по одной части открытки.

– Ты можешь отыскать, кому досталась другая часть – так, чтобы разрезы точно совпали. И это будет твоя судьба, – говорила она нарочито серьезно. Ира сказала: «Интересно встретить свою судьбу» и взяла половину разрезанной картинки. Я поискал глазами к ней дополнение, понял, что это дело безнадежное и заявил, что свою судьбу определяю сам.

Затем мы отправились искать Костю. Народу набилось уже много. Веселая толпа теснилась, двигалась во все стороны – по большей части группками девочек и ребят, еще обособленными друг от друга. Не успели мы дойти до конца анфилады, как двери зала распахнулись и оттуда грянули звуки оркестра. Все с радостными криками устремились внутрь.

Мы с Ирой давиться не стали и вошли в числе последних. В дверях остановились, восхищенные открывшимся зрелищем. Зал был погружен в полумрак. Стулья убраны, и в центре, уходя вершиной высоко под потолок, красовалась огромная густая ель. Она сияла огнями сотен разноцветных лампочек и их отражений в больших посеребренных шарах и гигантских цепях золотой канители. Все украшения на ели были огромными, под стать ей самой. Огромные хлопушки и конфеты, огромные яблоки, груши, апельсины – стеклянные или из папье-маше. Подножие огибал громадный рог изобилия, из которого изливался красочный поток: грозди золотистого и черного винограда с виноградинами размером с грецкий орех, большущие коробки конфет, плитки шоколада...

Внезапно сверху из углов ударили лучи цветных прожекторов. Заполнившая зал толпа украсилась пятнами винно-красного, желтого, зеленого и синего цвета. Потом они стали меняться местами. Пошел густой, крупный «снег» – бесчисленные световые пятнышки медленно поплыли наискось и вниз по стенам, колоннам и по самой ели.

Оркестр заиграл вальс. Толпа расступилась. В круг устремились первые пары танцующих. Ира потянула меня за руку. Я взглянул на ее сияющее лицо, заметил, как блестят в полумраке ее глаза, обнял за талию, и мы закружились прямо от двери, прокладывая себе дорогу к центральному кругу. Я любил и неплохо умел танцевать и потому сразу отметил, что Ирка танцует превосходно. Это добавило еще одну радость к тому ощущению счастливой легкости, которое владело нами с самого начала этого волшебного вечера. Мне совсем не приходилось вести ее. Она угадывала каждое мое движение, каждый поворот.

Несмотря на то, что внутри круга уже становилось тесновато, я откинул в сторону левую руку, в которой послушно лежала ее узкая ладонь, откинулся назад сам, держа Иру за талию на почти выпрямленной правой руке. Мы кружились быстро, словно летели. (Нам, наверное, уступали место.) Я видел, как раскраснелось ее лицо, видел счастливую улыбку, сияющие глаза... и не было ничего, кроме этого полета, этой улыбки, этих необыкновенных глаз.

Потом танцевали фокстрот и медленное танго. Я восхищался грациозностью каждого ее движения. Мы не разговаривали – это было не нужно. И не пропустили ни одного танца. Раз в перерыве я увидел на другой стороне круга Костю и показал его Иринке.

– Хочешь потанцевать с ним? – спросил я.

Она посмотрела на меня снизу вверх, потом молча и энергично покрутила головой. А затем прижалась щекой к моему плечу, как бы целиком вверяя себя мне...

Оркестр ушел отдыхать и начался концерт. Артисты были первоклассные: Вадим Козин, Канделаки, Лидия Русланова, Людмила Геоли, Миронова и Менакер. Вел концерт Михаил Гаркави. Зрители стояли, сгрудившись перед сценой. И в этом тоже была прелесть необычности: можно было тихонько перейти с места на место или в промежутке между номерами пробраться вплотную к сцене. Мы с Иркой расположились у самой ели. Я стоял сзади, сцепив пальцы рук на ее талии спереди. Она была такая тоненькая, что я не рисковал слишком приблизить ее к себе. Она только опиралась головой мне на грудь, и я щекой осторожно гладил ее волосы. Мы оба молчали, захваченные этой близостью. И опять, как тогда, в наш первый вечер, я ощущал поток тепла, поднимающийся к моему лицу от ее плеч и шеи.

«Дан приказ ему на Запад, ей – в другую сторону» – пела артистка. И мне казалось, что строгий командир в гимнастерке, перекрещенной портупеей, вручает мне приказ отправиться с важным заданием на Запад, а Ирка провожает меня. Я, сильный и мужественный, держу ее лицо в своих ладонях и говорю: «Не грусти! Я вернусь к тебе. Со мной ничего не может случиться»...

После этого бала наши отношения приобрели более нежный характер. Наконец наступил день, когда мы оба признались, что любим друг друга. Теперь наши провожания затягивались. Сначала я ее провожал до подъезда, потом она меня до угла их тупика, выходящего на площадь. Потом снова к подъезду и опять обратно. И на каждом «конечном пункте» подолгу целовались (благо вечерами там людей было мало), не находя в себе сил расстаться до завтрашнего утра. В школе характер наших отношений всем уже был понятен, и даже девчонки из моего класса перестали подсмеиваться надо мной.

Наконец, где-то в конце февраля мы решили, что мне пора познакомиться с родителями Иры. День был назначен и согласован с Ольгой Ивановной. Я медленно поднялся на второй этаж, пару секунд постоял перед дверью, потом собрался с духом и позвонил. С облегчением услышал торопливые и легкие Иркины шаги. Она открыла мне, веселая, улыбающаяся.

– Ну наконец-то, – сказала она, – мы тебя заждались. Чмокнула в щеку и потащила за собой по длинному и совершенно пустому коридору.

Виноградовы занимали две смежные комнаты. В первой, большой, высокой и светлой, совершенно пустые стены были выкрашены доверху бледно-зеленой клеевой краской. Я подумал, что квартира, наверное, казенная и вешать что-либо на стены не полагается. Слева стоял маленький, потрепанного вида диванчик, на котором спала Ира. Между двух больших окон поместился обеденный стол, покрытый клеенкой. На нем уже стояли чашки, сахарница и вазочка с печеньем. Правый, дальний от окон угол комнаты был отгорожен ширмой. За ней виднелась узкая кровать, накрытая белым узорчатым покрывалом. Там спала бабушка – мать Ольги Ивановны. Я знал все это по рассказам Иры. Единственным роскошным предметом, явно не вязавшимся с этой скудной обстановкой, оказалось стоявшее в левом переднем углу, у окна, большое овальное зеркало (видимо, осталось от гостиничного номера). Оправленное в узорную, из темного дерева раму, оно опиралось на деревянные же львиные лапы.

В правой стене, почти вплотную к окнам высокая, двустворчатая дверь вела в узкую и длинную, но тоже светлую, вторую комнату. Прямо против двери виднелся рабочий стол Ольги Ивановны. Над ним – пара полок с собранием сочинений Ленина. На верхнюю полку опиралась окантованная под стеклом большая фотография Сталина. Слева от стола стоял простой канцелярского вида шкаф, заполненный книгами по марксизму. Перед столом – жесткое рабочее кресло с подлокотниками. К стене, разделяющей две комнаты, притиснулся большой кожаный диван с высокой спинкой. За ним, перпендикулярно к стене, стоял второй такого же вида шкаф с художественной литературой. В отгороженном им дальнем конце комнаты поблескивала металлическая кровать. Стены и здесь были пустые, если не считать висящего над диваном телефона.

Ольге Ивановне на вид было лет сорок пять. Небольшого роста, но плотного сложения, она держалась очень прямо. Гладко причесанные, как у Ирки, волосы уже тронула седина. Лицо ее казалось строгим, и даже грубоватым – с крупными чертами. А глаза – добрые, смотрели чуть насмешливо, но не с иронией или свысока, а как бы приветливо подтрунивая над моим смущением. Она пошла ко мне навстречу, протянула руку и сказала: «Здравствуйте, Лева. Наконец-то мы с Вами познакомимся. Ирочка столько о Вас рассказывала. И все – хорошее».

Из маленькой комнаты вышел отец Иры, Николай Александрович. Взглянув на него, я сразу понял, что он человек мягкий. В том, кто здесь глава семьи, можно было не сомневаться. Одет Николай Александрович был в потертый серый костюм и черную рубашку без галстука. На ногах – домашние войлочные туфли. Густые, с сильной проседью волосы, окружающие изрядную лысину, растрепаны. В левой руке за концы дужек он держал очки в роговой оправе. Ира как-то говорила, что после работы (он служил в каком-то промышленном наркомате) папа любит удобно устроиться на диване и долго вычитывает там газеты.

Николай Александрович мне улыбнулся, крепко потряс руку и сказал: «Сейчас чайку попьем». Вошла бабушка и внесла, видимо из общей кухни, алюминиевый литой чайник. Руки у нее были крестьянские – темные, с узловатыми пальцами, а лицо приветливое и сплошь в морщинах. Я знал от Иры, что бабушка у нее еще молодец, и все домашнее хозяйство на ней. За чаем Ольга Ивановна спросила, куда я собираюсь поступать. Я сказал, что в энергетический, на факультет гидроэлектростанций.

– Понимаете, в сибирских реках пропадает такое количество энергии! Пока закончу институт, там будет развернуто строительство гидростанций, огромных как пять Днепрогэсов. И тогда можно будет осваивать природные богатства Сибири.

Я спохватился, что увлекся, и замолчал. Но Николай Александрович серьезно, как взрослому, сказал мне:

– Вы, Лева, совершенно правы. Такие наметки уже готовятся. Строительство крупных промышленных объектов в Сибири – дело ближайшего будущего. А для них необходима энергия.

После чая Ольга Ивановна ушла к себе в кабинет работать, а мы с Николаем Александровичем играли в шахматы. Иринка сидела рядом со мной и подшучивала над отцом. Он не сердился, хотя и проигрывал, а отвечал ей в тон. Чувствовалось, что они здорово понимают и любят друг друга.

Ушел я часов в десять. Провожая меня до входной двери, Ирка спросила: «Ну как тебе мои старики?» Я только поднял вверх большие пальцы обеих рук.

– Мне кажется, ты им тоже понравился, – сказала Ирка. Потом рассмеялась счастливо, оглянулась на коридор, быстро поцеловала меня и убежала.

В ту весну я часто бывал у Виноградовых. Мы приходили с Иркой сразу после школы. Сначала делали уроки, каждый свои. Потом я ей помогал повторять химию и биологию за 9-й класс. Она уже начала готовиться к вступительным экзаменам в медицинский институт.

Бабушка кормила нас обедом. Я отнекивался, говоря, что сыт, но она и слушать не хотела. «Поешь-ко моих щец», – говорила она округло, по-волжски. – «У тебя дома, чай, так не варят». Щи были, действительно, замечательные – наваристые, ароматные. Часам к пяти приходила Ольга Ивановна, и я норовил уйти, так как знал, что ей надо отдохнуть, а потом работать – готовиться к лекции. Иногда она меня не сразу отпускала. Расспрашивала про мою учебу, про то, как чувствует себя моя мама. Приходил Николай Александрович и предлагал сгонять партию в шахматы. Я боялся, что злоупотребляю добрым отношением Ириных родителей, но мне было так хорошо в этом доме, что я нередко оставался до вечера. Ольга Ивановна уходила в свой кабинет и закрывала дверь, а мы с Николаем Александровичем серьезно, без шуточек играли. Иринка уютно устраивалась, поджав ноги, на своем диванчике и читала...

К концу учебного года меня в доме Виноградовых принимали совсем как своего. Ира мне призналась, что сказала маме о том, что мы в будущем собираемся пожениться. Ольга Ивановна улыбнулась и ответила, что нам еще рано об этом думать. Быть может, она при этом имела в виду мою молодость. Мне еще не исполнилось и шестнадцати лет. Ира была на три года меня старше. В седьмом классе она очень болела и год пропустила, а я выиграл год, поступив сразу во второй класс.

Летом вся семья жила на даче под Москвой. Ира усиленно готовилась к экзаменам. Я не хотел ей мешать и потому приехал к ним только один раз. Дача была «казенная», в поселке партработников, но очень скромная, ничем не отличающаяся от рядовых подмосковных дач: две небольшие комнатки и веранда.

В августе Ира успешно сдала экзамены в 1-й медицинский институт. Утром первого сентября я проводил ее до красного кирпичного здания, находившегося в глубине квартала старого университета. Потом побежал в школу начинать свой выпускной десятый класс.

Ситуация в новом учебном году сложилась совсем по-другому. Я уже упомянул, что меня выбрали секретарем комитета комсомола. Под руководством Гасилова мы начали организацию описанного ранее соцсоревнования, выпуск ежедневного «листка» и кучу прочей комсомольской работы. Ира по анатомии зубрила латинские названия бесчисленных человеческих костей. Встречались мы редко. Иногда мне удавалось сбежать из школы сразу после уроков. Тогда я встречал ее у входа в институт и мы гуляли по улицам часок-другой. В воскресенье, пока еще было тепло, ездили в Парк культуры. Бродили по дорожкам, рассказывали о своих делах, с тревогой обсуждали международное положение. В Европе уже начиналась война... Дома у них я бывал редко.

Быть может, после весеннего разговора с мамой Ирку стала всерьез тревожить разница наших лет. В школе это как-то забывалось – всего на один класс старше. А теперь обозначились целых три года!

– Вот поступишь на будущий год в институт и влюбишься в свою сверстницу. А меня забудешь, – говорила Ира.

Я убеждал ее, что для грядущей долгой совместной жизни разница в три года несущественна. Потом произошло нечто, чему я не придал никакого значения, а Иру, как я понял много лет спустя, должно было глубоко обидеть и встревожить.

Не помню уж, как случилось, что мы оказались у нее дома совсем одни, и никто из взрослых не мог прийти в ближайшие несколько часов. Мы целовались, сидя на кожаном диване в маленькой комнате. Ирка была в своем домашнем халатике. Впервые она позволила мне расстегнуть его верхние пуговицы и целовать розовые соски ее небольших, упругих грудочек. Я это делал с нежностью и наслаждением. Но без вожделения, которого еще вообще не знал. Лица Иринки я не видел. Внезапно она придвинулась ко мне, прильнула, и я ощутил, что все тело ее бьет крупная дрожь. Удивился и только...

Мое половое созревание, очевидно, происходило замедленно. В шестнадцать лет я в этом плане был еще ребенком. А Ира – молодой женщиной. Более того, под внешней сдержанностью скрывался темперамент женщины страстной... Тогда я просто не понял, что она предлагала мне себя, свою близость, а я отверг ее. Ласки наши прекратились. Что она в тот день пережила?!.. Внешне наши отношения остались как будто прежними. Я был уверен, что люблю ее, но она стала сдержаннее. Порой между нами стали возникать размолвки по разным мелким поводам. Я их приписывал ее усталости от занятий в институте. Впрочем, размолвки эти, как правило, продолжались недолго и не очень меня задевали. Кроме одного ярко запомнившегося эпизода.

Ира, как-то еще в школе, рассказала мне, что у нее есть друг и поклонник по имени Яша. Он старше нее. Они познакомились за пару лет до того, когда летом жили рядом на даче. Теперь Яша учился на четвертом курсе Бауманского института и уже дважды просил Иру выйти за него замуж.

Однажды в начале мая этого непростого для нас обоих учебного года Ира сказала, что Яша зовет ее поехать в воскресенье со всей их дачной компанией за город. Я потребовал, чтобы она отказалась. Ирка возмутилась и сказала, что поедет. На этот раз мы крупно поссорились. Утром в воскресенье я выследил, как она вышла из дома с каким-то коренастым, черноволосым парнем. Конечно, это был Яша! Я незаметно последовал за ними. Они весело о чем-то спорили, а я задыхался от беспомощной ярости. Правда, под руку Яша ее все-таки не взял. Прячась в толпе пассажиров, я последовал за ними в метро, доехал до вокзала. У пригородных касс Яшу с Ирой весело приветствовала компания ребят и девушек. Когда они отправились на перрон, купил билет до самой дальней станции и последовал за ними. Зачем все это делаю, я не знал, но не мог так просто повернуться и уйти, в то время как Ира с Яшей уедут из города. Сел в электричку через вагон от них и на каждой остановке осторожно выглядывал из двери – не выходит ли Иркина компания. Наконец они высыпали из вагона. Сердце у меня замерло, я выскочил на платформу и быстро пошел в противоположную сторону. Оказавшись на безопасном расстоянии, обернулся и увидел, что они уже спускаются по лестнице с другого конца платформы. Потом перешли пути и стали подниматься прямо по траве на высокий откос, подходивший к самой железной дороге. Я стоял и с отчаянием следил, как медленно движется вверх вся их оживленная стайка. Они что-то кричали, смеялись, махали руками. Ирка была в своем белом с цветочками платье. Я смотрел вроде бы только на нее, но одновременно в памяти отпечатывалась вся картина: синее-синее небо над краем откоса, свеже-зеленая травка и на ее фоне уже рассыпавшиеся по склону фигурки.

Когда вся компания скрылась за кромкой откоса, мной овладело отчаяние. В душе зрела какая-то злая решимость. Что-то надо было сделать, и немедленно. Послышался гудок идущего к Москве пассажирского поезда. Я смотрел, как стремительно растет контур паровоза с красной звездой на черном круге котла, и вдруг подумал: «Брошусь сейчас под поезд – пусть узнает!». В груди стало холодно, и показалось, что рельсы тянут меня к себе... Но тут же пришла другая мысль: «Не бросишься, не ври!». И одновременно была третья мысль, которая охватывала первые две. Я как бы со стороны понимал, что хочу броситься на рельсы и знаю, что не брошусь. И что все это дешевая романтика. Тем не менее, сжав кулаки, отошел подальше от края платформы. Паровоз с грохотом промчался мимо, а когда отгремел последний вагон, навалилась смертельная усталость, и я уныло, ни о чем не думая, стал ждать прихода электрички, чтобы ехать в Москву...

Не помню, чтобы мы с Ирой встречались в ближайшие после этого июньские дни. У меня в душе не утихали ревность и обида. Кроме того, у обоих началась летняя экзаменационная сессия. И еще одна забота, о которой я сейчас расскажу, занимала у меня то немногое время, что оставалось от подготовки к экзаменам.

Почти одновременно с описанным только что событием, вроде бы подтверждающим мою влюбленность в Ирину, произошло некое, совсем незначительное, скажем так, происшествие, имевшее, тем не менее, весьма серьезные последствия. Но сначала надо, хотя бы вкратце, рассказать о том, что предваряло это «происшествие». И для этого вернуться почти на год назад, в школу.

Осенью 1939 года, когда меня выбрали секретарем комитета, я пользовался уважением у подавляющего большинства старшеклассников. Вспоминаю эпизод. Было назначено комсомольское собрание для разбора «персонального дела». Один из комсомольцев ударил девочку. А меня как раз вызвали в райком комсомола. На собрании разгорелся спор: одни требовали исключения из комсомола, другие предлагали ограничиться выговором. В разгар спора я вернулся. Увидев меня, все собрание дружно зааплодировало: Левка, мол, разберется... Да и внешне я в те времена выглядел неплохо. Одним словом, был «первым парнем на деревне». В это время в одном из девятых классов училась девочка, которую звали Оля Алферова. Высокая, стройная, с длинными и красивыми ножками (это я случайно заметил, когда девочки ее класса бежали после физкультуры переодеваться). Не красавица, но довольно привлекательная. А главное – какая-то загадочная что ли. Лицо ее будто скрывало какую-то тайну. Особенно когда она улыбалась. Не смеялась, а именно загадочно улыбалась. Я как раз прочел рассказ Оскара Уайльда «Сфинкс без загадки». И назвал ее про себя «Сфинкс улыбчатый».

Почему она положила глаз на меня, не знаю. Может быть, ради самоутверждения? Она была (как некогда Тася) из очень простой семьи. В учебе не отличалась, да и в комсомольской работе тоже. Главным ее «козырем» была эта загадочная улыбка. Она стала открыто обольщать меня. Старалась быть всегда поближе и, когда я смотрел на нее, улыбалась. Загадочно и, вместе с тем, призывно. Мне льстило ее особое внимание, и дразнила эта улыбка. Хотелось понять, действительно ли она скрывает какую-то тайну или это тоже «сфинкс без загадки». Ребячество, конечно! Впрочем, в течение всего года я никак не реагировал на ее внимание. Ведь у меня была Ирка.

Но вот близко к концу учебного года мы устроили в школе после уроков «учебную тревогу». На лестничных площадках стояли патрули (в противогазах!) и проверяли наличие документов (школьных дневников). Сандружинники ловили оплошавших учеников, попавших в «отравленную зону», укладывали их на носилки и тащили в «госпиталь», развернутый в кабинете школьного врача.

Я, как командующий учением, сидел в комнате комитета комсомола, принимал донесения и не мог никуда отлучиться. Как в той же комнате оказалась Оля, не помню. Возможно, принесла какое-то донесение и сказалась «раненой». Тревога длилась долго, мы были одни. Молчали, говорить было не о чем. И тут, видимо со скуки (донесения были редки), мне пришла в голову шальная мысль – попытаться выведать ее «тайну». Для этой цели, уверенный в ее влюбленности, я поцеловал ее в губы. При этом думал: «Зачем это? Ведь мне вовсе не нравится эта странная девушка. Видела бы Иринка...» С удивлением отметил, что она не ответила мне – ее губы оставались неподвижными. Но и не отстранилась! Поцелуй этот остался единственным. Дорога к тайне не открывалась.