Текст книги "Течению наперекор"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

Для каждой из двух стадий развития зародыша, in vitro проводили реакцию присоединения к тРНК (в разных опытах) десяти различных аминокислот. Каждый раз в пробирке смешивали суммарную тРНК, клеточный сок, содержащий все синтетазы, но освобожденный от аминокислот и только одну из девяти выбранных аминокислот. Причем радиоактивно меченную! Инкубировали при 37°С в течение 40 минут. Присоединяясь к «своим» изоакцепторным тРНК, эта меченая аминокислота «метила» и тРНК. Так что по радиоактивностям фракций, выходящих из хроматографической колонки, можно было построить «пики» или, лучше сказать, профили этих тРНК. Аминокислоты, присоединяющиеся к тРНК из 6-часовой стадии развития зародыша, метили радиоактивным тритием (³Н). А те же аминокислоты, садящиеся на тРНК из 12-часовой стадии, были помечены радиоактивным углеродом (¹⁴С). Продукты двух реакций присоединения одной и той же аминокислоты смешивали и вносили на специально подобранную для этой цели хроматографическую колонку. Число профилей на хроматограмме указывало число активных на данной стадии развития изоакцепторных тРНК для выбранной радиоактивно меченной аминокислоты. Современный счетчик радиоактивности позволяет в любой выходящей из колонки фракции измерять независимо радиоактивности трития и ¹⁴С-углерода. Условия хроматографического разделения очевидно тождественны для обоих тРНК, взятых из разных стадий развития зародыша.

Если зародыши на двух сопоставляемых стадиях роста имеют одинаковые изоакцепторные тРНК для данной аминокислоты, то их профили, меченные разными изотопами, должны совпасть. Если же эти тРНК различаются числом или характером своей «миноризации», то профили должны разойтись.

Из девяти сопоставленных таким образом тРНК для двух стадий развития зародыша пять не обнаружили никаких различий – их профили точно совпадали. А для четырех тРНК наблюдалось явное расхождение профилей и даже различие в их числе. Что означало различие числа изоакцепторных, «работающих» тРНК на двух сопоставляемых стадиях роста. Наверное, не случайно для всех этих четырех аминокислот генетический код оказался сильно избыточным. В четверку вошли все три аминокислоты, которым соответствует по 6 кодонов, и одна, имеющая 4 кодона.

Эти результаты также свидетельствовали в пользу нашей гипотезы. Но и они еще не доказывали ее правильности.

Описанный этап длился тоже два года: 75-й и 76-й.

3-й этап. Решающий эксперимент

План был таков. Очистить от тРНК и аминокислот клеточный сок из 6-часовой стадии развития. В нем должны остаться все ферменты и информационные РНК, присутствующие на этой стадии. Далее осуществить два опыта. В первом из них к этой очищенной системе добавить полный набор 20-ти аминокислот, из которых хотя бы одна (все равно какая) была бы радиоактивно меченая, а также суммарную фракцию тРНК, очищенную из той же 6-часовой стадии развития зародыша. Провести синтез in vitro радиоактивно меченных белков (одной меченой аминокислоты для этого достаточно).

Во втором опыте проделать то же самое, но суммарную фракцию тРНК очистить из 12-часовой стадии и провести in vitro синтез радиоактивных белков в тех же условиях. В обоих случаях отобрать белковые фракции, куда войдут и новосинтезированные, радиоактивно меченные белки. Затем разделить их методом электрофореза в тождественных условиях – в параллельных «дорожках» на одной и той же пластине геля. Если во втором случае по сравнению с первым обнаружатся дополнительные белки, то это означает, что их синтез был стимулирован именно «поздним» набором тРНК. Ведь информационные РНК в обоих опытах одни и те же, взятые из 6-часовой стадии роста.

Для постановки этих опытов было необходимо, во-первых, найти и оптимизировать условия осуществления синтеза полноценных белков in vitro в описанных выше условиях. Во-вторых, освоить и оптимизировать для наших объектов метод электрофореза в геле, позволяющий разделять большое число белков. В-третьих, отработать оптимальные условия регистрации полученного разделения белков на рентгеновской пленке. Все это заняло около двух лет. Наконец, все методики были отработаны и «решающий эксперимент» поставлен и повторен. Были получены четкие, воспроизводимые картины электрофореза белков, синтезированных in vitro для двух сопоставляемых условий эксперимента, отличающихся только использованными комплектами тРНК – из 6-часовой и из 12-часовой стадий развития зародыша вьюна. На рентгеновской пленке были ясно видны две соседствующие дорожки. В каждой из них зафиксировано порядка ста полос, отвечающих отдельным радиоактивно меченным белкам.

Но... при самом тщательном визуальном сопоставлении наборов этих полос различия между ними обнаружить не удалось!! Значило ли это, что гипотезу о регуляторной роли тРНК следует отвергнуть? Нет, не значило! Новые белки могли появиться в очень малых количествах. На фоне множества «изначально необходимых» белков, синтезируемых на всех стадиях роста, их, может быть, и невозможно обнаружить. Окончательный вывод можно сделать, только убрав до электрофореза из смеси белков, синтезированных с помощью тРНК из 12-часовой стадии, все «необходимые» белки, синтезируемые уже на 6-часовой стадии роста. По-видимому, единственный путь для решения этой проблемы лежал через использование иммунохимического подхода!

В тот несчастливый день я долго размышлял, глядя на как будто одинаковые картины разделения белков из двух сопоставляемых опытов. Методами иммунохимии я не владел вовсе. Для их освоения потребовалось бы 2-3 года стажировки в соответствующей лаборатории (лучше зарубежной). Или вовлечения в нашу работу кого-нибудь из опытных иммунохимиков со стороны. То и другое требовало поддержки заведующего лабораторией или директора Института. Баеву моя работа была неинтересна, а Энгельгардт был увлечен бурно развивавшейся во всем мире генной инженерией. Между тем мне уже исполнилось 56 лет. Освоение методов иммунохимии самоучкой, по книгам, методом «проб и ошибок» заняло бы очень много времени. Я понял, что доказать мою столь многообещающую гипотезу не успею. Впервые пришла в голову мысль о нецелесообразности дальнейшего пребывания в Институте...

Для очистки совести сделал последнюю попытку. Написал большую, на десять журнальных страниц, обзорную статью. Собрал в ней все косвенные данные в пользу своей гипотезы, рассыпанные по зарубежным публикациям за последние пять лет. Включил и описанные выше, полученные нами (тоже косвенные) свидетельства. Написал, конечно, и о перспективах для медицины, которые откроются в случае надежного подтверждения гипотезы. Перевел на английский и послал во французский журнал «Biochimie» (V. 61, № 3, 1979 г.), выходящий на международном для науки, английском языке. Статью напечатали полностью, без каких-либо редакторских поправок. Получил более 500 запросов на оттиски этой статьи. Что толку? После моего отказа в 68-м году от поездки в Чехословакию (см. главу 13), дорога в заграничные лаборатории для меня была закрыта.

Русский текст статьи разослал всем академикам – вершителям судеб молекулярной биологии в нашей стране. Никто из них на нее не откликнулся. Оно и понятно – все были увлечены генной инженерией. Последнее мое прибежище в большой науке, – молекулярная биология – явно вступала на «тропу войны». В силу той же решимости не участвовать в подготовке биологического оружия.

Намерение оставить поприще научной работы созрело окончательно. В ее результат можно было зачислить только четыре неплохих обзора (из них три – на русском языке) и более практически ничего...

Невеселый итог двадцатилетней напряженной работы! Что его обусловило? Ну, во-первых, поздно начал – в 36 лет. В этом не виноват – начал одновременно с началом становления молекулярной биологии в нашей стране. Быть может, не следовало тратить добрых восемь лет на оборудование Института? Нет, следовало! Кроме меня, это сделать было некому. И моя деятельность, пусть уже всеми забытая, была бесспорным вкладом в развитие советской науки. Не следовало уступать свою первую тематику Роберту? Возможно, но в тот момент, в силу своих тогдашних нравственных принципов, я не мог поступить иначе. Быть может, надо было воспользоваться открытием медленного изотопного обмена водорода в нуклеиновых основаниях, защитить на этом кандидатскую, а потом и докторскую диссертации? Что дальше? Добиваться (быть может, в другом Институте) заведывания лабораторией, чтобы иметь в своем распоряжении команду молодых и толковых исследователей? Неплохо бы, но не люблю конкурентную борьбу за начальственное кресло. Да и не хочу занимать его в советской иерархической системе – даже в науке! Подыскать умного и порядочного «шефа» и работать в его фарватере? Это надо было делать с самого начала. Потом я стал слишком самостоятельным и вряд ли был бы удовлетворен работой в начатом за рубежом направлении, как работали все известные мне тогда «большие ученые», кроме, разве, Хесина. Но меня к нему не взяли. Нет, наверное, все сложилось правильно. Жаль только, что времени не хватило...

Когда Баев увидел, что я прекратил экспериментальную работу, он избавился от меня без лишних церемоний. Вернувшись из отпуска, я обнаружил, что мои вещи и все бумаги из рабочего стола вынесены в коридор. В комнату поселили тогдашнего сотрудника Кости Скрябина Петю Рубцова. Ему же передали и мою Полину. К счастью, Петя оказался человеком достойным и доброжелательным. С Костей его научные пути разошлись. Из Института он не ушел. Баев лабораторию оставил, и она окончательно разбилась на разрозненные группы. Полина до сих пор работает с Петей. Он к ней относится хорошо, чему я очень рад.

Глава 13. Крутой поворот

«А слава... луч ее случайный»

(Пушкин. Сцена из Фауста)

Возможно, что закончив предыдущую главу, ты, дорогой читатель, пожалел о том, как бесславно закончилась моя научная карьера. Я, признаться, и сам был этим немало огорчен. Столько усилий потрачено! Столько блестящих перспектив по дороге отвергнуто! Мог ли подумать я тогда и поверишь ли ты сейчас, что спустя 30 лет после описанных событий мое имя будет известно во всех биохимических лабораториях мира? И что моего сына Андрюшу, тоже молекулярного биолога, работающего в США, на каждой научной конференции, где полагается пришпиливать к одежде карточку с указанием фамилии, непременно кто-нибудь да спросит, не родственник ли он «того» Остермана. А наиболее любопытные еще и поинтересуются: «Он жив еще?» Жив, жив и даже надеюсь закончить эту книгу, прежде чем мне стукнет 80 лет.

Быть может, если бы тогда, в 79-м году, кто-то всемогущий мне гарантировал работоспособность еще на четверть века, я так или иначе освоил бы иммунохимию и закончил свой «решающий эксперимент». А может быть, и не окончил, потому что разочарование в науке уже бродило в моем подсознании. Но об этом позже. А пока следует объяснить, каким образом этот самый «луч случайный» упал на мою голову.

Оказавшись выкинутым в коридор лаборатории Баева, хотя никто мне приказа о переводе (куда?) не предъявлял, я бы должен был подать в дирекцию заявление об увольнении. Но я свою гордыню смирил по следующим двум причинам. Во-первых, оставалось еще три года до пенсии. Было бы несправедливо мне оказаться на улице после всего, что я сделал для Института. И продолжал делать, так как текущий ремонт и обновление приборного парка для научно-исследовательского института процесс непрерывный. Я, как и прежде, его курировал в качестве председателя научно-технического совета. Должность не штатная, но возглавить этот совет мне поручил лично сам Энгельгардт. Во-вторых, мне все-таки хотелось уйти «с честью», сделав что-то, что оправдало бы мое двадцатилетнее пребывание в должности научного сотрудника.

Формальная сторона дела легко уладилась. Я перешел в том же качестве старшего научного сотрудника в небольшую отдельную группу, которую возглавлял Коля Гнучев. Эта группа тоже занималась техническим обеспечением, но по линии «оргтехники»: всякая мебель, холодильники, первые компьютеры и прочее. Коля был намного моложе меня. Парень простой и добродушный. Мы с ним поладили. Он от меня ничего не требовал. Иногда советовался.

Мои размышления о том, чем бы я мог завершить свою научную карьеру, шли вот по какому руслу. Все-таки мой «багаж» был в некотором роде уникальным. Начать с образования. Физическое плюс техническое плюс биохимическое – самостоятельно приобретенное как из книг, так и благодаря большому опыту экспериментальной работы. Особенно важна была первая составляющая. В 11-й главе я рассказал, как американские физики после Хиросимы перешли работать в биологию и принесли с собой совершенную физическую аппаратуру. Используя ее, они разработали новые методы исследования живых объектов на молекулярном уровне. Естественно, что в основе этой аппаратуры и этих методов лежали физические явления и законы. Мало кому из биологов они были известны.

Поэтому эксперименты с применением этих методов у нас в СССР ставились, как правило, без понимания их физической сущности – способом «проб и ошибок». Или путем скрупулезного копирования постановки аналогичных опытов американскими учеными – бывшими физиками или биологами, работавшими в контакте с ними. Между тем такое копирование было делом рискованным. Не совсем идентичный объект исследования, не той чистоты химические реактивы, не должным образом отрегулированная аппаратура... и результаты всего дорогостоящего эксперимента (реактивы, в основном, импортные) оказываются в раковине. Новая попытка, опять неудача... и еще одна кругленькая сумма в иностранной валюте «утекает» в канализацию. В моей экспериментальной работе такие неудачи случались, но, как правило, одной пробы было достаточно. Проанализировав полученный результат, я сознательно корректировал условия проведения опыта и редко когда ошибался.

 Кроме специального образования, у меня был 20-летний опыт непосредственной работы руками (ввиду «малочисленности» моего штата лаборантов). Важнейшие методы исследования я отлаживал сам. Другие методики, с которыми мне не приходилось иметь дело, я довольно хорошо изучил «заочно». Мне, физику и инженеру, было интересно следить за тем, как совершенствование физических методов исследования позволяет ученым продвигаться вглубь полного загадок и поразительно совершенного мира молекулярных основ жизни. Я выбрал десять ведущих иностранных научных журналов. Наша библиотека получала их регулярно. Просматривал каждый номер – все его, как правило, далекие от моих научных интересов статьи. Только в той их части, где подробно описывалась методика эксперимента. Без такого описания, помещенного в определенном месте, статью не принимал ни один научный журнал. Сопоставлял модификации сходных методов и соответствующие результаты у различных авторов. «Вживался» в их трудности и проблемы. Это чрезвычайно увлекательное занятие. А какие находки, какие красоты движения мысли открывались подчас в этих лаконичных описаниях! Все интересное – выписывал. К моменту расставания с экспериментальной работой в 85 ученических тетрадках в клеточку, исписанных мелким почерком, было сделано 1970 записей, относящихся к методам исследования белков и нуклеиновых кислот. (Я все-таки ограничил поле своих интересов этими двумя важнейшими объектами живой природы на молекулярном уровне.)

Наконец, у меня был определенный педагогический опыт. Быть может, даже некоторый талант в этом плане – без него работать в школе невозможно. А также небольшой, но тоже успешный опыт лекционной работы. Один семестр я читал лекции по методам и приборам для преподавателей биологического факультета МГУ.

Взвесив всю эту сумму моих «особых» достоинств и знаний, я решил предложить нашей дирекции организовать раз в две недели по два часа чтение у нас в Институте двух-трехгодичного курса лекций по методам исследования белков и нуклеиновых кислот для молодых научных сотрудников Москвы. Энгельгардт мое предложение одобрил. В журнале «Биохимия» было опубликовано соответствующее объявление с указанием на то, что особое внимание в этом курсе будет обращено на физические процессы, лежащие в основе каждого метода.

Признаюсь, что в первый из объявленных лекционных дней осенью 80-го года я с немалым волнением ожидал, явится ли кто-нибудь на мою лекцию. Что я за фигура в глазах молодых коллег из других институтов? Званием – кандидат, публикаций мало, на конференциях докладывал редко. Но наши ученые недаром славятся на Западе широтой своих интересов. Упоминание физических процессов, видимо, привлекло их внимание. К назначенным 10 часам утра конференц-зал нашего Института, насчитывающий 300 мест, был почти заполнен.

Лекции проходили следующим образом. Их текст я не писал. Ограничивался подробным планом, поскольку материал знал хорошо. Необходимые рисунки, числовые величины и таблицы заранее изображал черным фломастером на прозрачных рентгеновских пленках. С помощью проектора «overhead» показывал их на большом экране, висевшем позади кафедры. Когда в ходе анализа метода разбирался какой-либо описанный в литературе опыт, ему присваивался порядковый номер. Нумерация шла через все лекции. В конце каждой из них я выводил на экран под указанными номерами ссылки на статьи в журналах или монографиях, откуда были взяты описания цитированных опытов. Лекция продолжалась два астрономических часа без перерыва. Слушатели прилежно записывали, благо, кресла в нашем зале снабжены выдвижными столиками.

На второй лекции зал был уже полон. На третьей – мест не хватило. Часть слушателей всю лекцию стояла. Выяснилось, что в зале не только москвичи, но и приезжие из подмосковных научных центров (Пущино, Черноголовка), а также из Ленинграда и даже из Тарту (Эстония). На четвертую лекцию народ начал собираться и занимать места за полчаса до ее начала. А к 10 часам набралось столько слушателей, что не менее сотни человек вынуждены были тесниться у стен и позади кресел. Записывать они, очевидно, толком не могли. Тогда я экспромтом заявил стоящим, что рекомендую им на время вернуться в свои институты, если они расположены близко. Или погулять, походить по магазинам. Возвратиться к 12 часам, когда я начну читать повторно ту же лекцию. Обещал, что такой порядок сохранится и впредь. Оставшиеся без места последовали моему совету. Хорошо помню чувство глубокого удовлетворения и даже гордости, когда после окончания первой лекции я отдыхал, сидя в кресле за столом Ученого совета, и смотрел, как заполняется зал к началу второй лекции.

Убедившись, что делаю действительно нужное дело, я решил написать книжку по разобранным в этот первый год методам: электрофорезу и ультрацентрифугированию. Летом 81-го года рукопись была в основном закончена. Один из заведующих лабораторией нашего Института, к этому времени уже член-корреспондент Академии наук, Георгий Павлович Георгиев, согласился быть ее ответственным редактором. Не уверен, что он прочитал всю рукопись, но побывал на нескольких моих лекциях. По-видимому, пришел к убеждению, что моей добросовестности доверять можно (забегая далеко вперед, скажу, что не обманул его доверия). Ни две последующие книжки на русском языке, где он тоже был ответственным редактором, ни английский перевод всех трех книг не вызвали никаких нареканий. Более того. После выхода английской версии моих книг в журнале «Nature» была напечатана на них весьма лестная рецензия. Ученым-естественникам известно, что одобрительный отзыв в «Nature» – это наивысший «знак качества».

Первая книжка (как и две последующие) вышла в издательстве «Наука» и поступила в магазины «Академкнига» в конце 81-го года. Восьмитысячный тираж разошелся за две недели. Разумеется, я вовремя предупредил своих слушателей и заодно обещал им написать книжки по всем остальным разделам намеченного курса. После этого «давление» на зал, слава богу, снизилось. Многие решили дождаться выхода книг и на лекции приходить или приезжать издалека перестали. Я смог вернуться к режиму одной лекции в день. Вторая книжка поступила в продажу в середине 83-го года девятитысячным тиражом. Разошлась так же быстро. Третья вышла из печати в середине 85-го года. Если не о достоинствах, то о нужности этих книг говорит следующий чисто российский аргумент. По прошествии года мои книжки оказались украденными из всех библиотек, кроме Ленинки.

6 июня 83-го года я прочитал последнюю лекцию. Мои «поклонники», по большей части немолодые, подарили мне роскошную книгу фотографий под названием «Мелодии русского леса» с надписью:

«Дорогому Льву Абрамовичу – нашему неизменному и бесценнейшему проводнику в многолетних странствиях по дебрям „нерусского леса“ биохимических методов – с искренней благодарностью за цикл лекций и книги.

С надеждой на дальнейшие встречи.

Слушатели лекций 1980-1983 гг.»

Это было трогательно...

Одновременно с этим уже шло английское издание моих книжек по методам. И связанные с ним события были не трогательные, но... забавные. Вкратце расскажу о них, поскольку слава-то ко мне явилась не местная, российская, а «мировая» (если за «мир» принять узенький круг ученых, студентов и технологов, работающих в сфере молекулярной биологии). А дело было так.

Весной 80-го года в Москве состоялась международная книжная выставка-ярмарка. Я ее посетил. И, в частности, зашел на стенд американского издательства «Джон Вайли и сыновья», известного публикацией научной литературы. Сотрудник, представлявший этот стенд, спросил, нет ли у меня готовой рукописи или планов к написанию книги, которая могла бы заинтересовать Издательство. Я к этому времени уже заканчивал разработку программы лекций, которые были объявлены на 1 сентября того же года. Не думаю, что моя внешность как-то обнадежила вопрошавшего. Скорее всего, он по поручению издателей обращался с этим вопросом к каждому посетителю, говорящему по-английски.

В тот момент я еще не собирался писать книги даже по-русски. А мысль о том, чтобы печататься за границей, мне и в голову не приходила. Но вопрос был задан и... «чем черт не шутит?» Быть может, правдивый, без ложной скромности ответ на него повлечет за собой какие-нибудь неожиданные последствия. Все-таки я знал, что мой методический арсенал значителен и его можно представить в нетривиальном виде. Я рассказал стендисту о своих замыслах и о предстоящих лекциях. А главное – о намерении раскрывать существо физических процессов, лежащих в основе каждого из методов. Он слушал внимательно, что-то записывал. Когда я собрался уходить, сказал, что ему мой план кажется очень интересным, что он доложит о нем издателям. И если они будут того же мнения, то, вероятно, захотят встретиться со мной. Я покинул стенд довольный произведенным впечатлением, но в полной уверенности, что никакой встречи не будет. Ради встречи со мной эти именитые издатели не предпримут столь далекое путешествие. Впрочем, у них в Союзе могут быть какие-нибудь другие, важные дела...

И действительно, недели через две мне в Институт позвонил сотрудник ВААП – государственного агентства по защите авторских прав («защита» состояла в том, что агентство заключало с зарубежным издателем договор от имени автора, за что взимало 10 % от его гонорара). Звонивший с явным недоумением сообщил, что к ним прибывает глава издательства мистер Вайли и что он просит в письме организовать его встречу со мной. В этом письме он сообщил и мой номер телефона – я оставил на стенде свою визитную карточку. Недоумение сотрудника ВААП было вызвано тем, что обыкновенно предложение автора направлялось издателю через эту организацию.

В назначенный день и час я прибыл в агентство и встретился там с пожилым, весьма респектабельным господином Вайли и его сопровождающими (быть может, сыновьями). С собой я захватил все 85 тетрадок моих конспектов по методам, сброшюрованных в четыре толстые папки. В течение получаса рассказал, кто я такой (по образованию и опыту работы) и как предполагаю построить свой курс лекций. Соответственно и книгу. При разговоре присутствовали и какие-то сотрудники ВААП. Они были молчаливы. То ли вовсе не знали английского языка, то ли не поспевали за темпом нашей беседы. В ее заключение мистер Вайли выразил живой интерес к моим предложениям и просил прислать в Лондон, где находилась редакция по биологическим вопросам, подробный проспект книги на английском языке. На том мы и расстались, обменявшись дружелюбным рукопожатием. Я составил подробный проспект предполагаемого руководства по методам исследования – в трех томах с перечислением всех глав и краткими пояснениями к ним. Перевел его на английский язык и послал по указанному мне адресу в Лондон. Примерно через месяц получил ответ, датированный 24 июля 1980 г. Вот его содержание в дословном переводе на русский язык:

«Дорогой д-р Остерман

Руководство по методам исследования белков и нуклеиновых кислот

Я получил заключения по поводу Вашего проекта от нескольких моих советников в области биохимии. Должен с сожалением сообщить, что их единодушное мнение не внушает энтузиазма. Все они считают, что это слишком большой проект для того, чтобы его мог выполнить один человек, даже выдающийся биохимик. В условиях быстро нарастающего количества научной литературы в этой области знаний, вполне современное и всеобъемлющее описание всех названных методов одним автором представляется невозможным. По этой причине все предшествующие публикации такого рода готовились коллективами множества авторов. Конечно, это приводило к некоторой неровности изложения, но, по крайней мере, представляемый материал полностью освещал все последние достижения в данной области.

По этой причине я, к сожалению, должен известить Вас о том, что мы не можем принять Ваше предложение о публикации, но благодарю за то, что Вы его адресовали нам.

Ваш искренне

Говард А. Джонс, доктор философии

Издатель по разделу молекулярных наук».

Во время двух последующих книжных ярмарок в Москве я повторил свое предложение трем другим зарубежным издательствам и тоже получил отказы, мотивированные тем, что большое количество, хотя и не столь всеобъемлющих, но написанных на высоком уровне руководств по методам исследования имеется на западном книжном рынке. Мой физический подход к трактовке этих методов, очевидно, не показался им заслуживающим особого внимания. Я без всякого огорчения прекратил свои авантюрные попытки напечататься за границей. Дело тем бы и кончилось, если бы не вмешался случай («луч случайный»).

Как-то раз, где-то в конце 81-го года, когда первая книжка на русском языке была уже распродана, заведующая нашей институтской библиотекой обратилась ко мне между делом со следующим предложением. Она сказала, что в городской библиотеке по естественным наукам состоится доклад заведующего биологическим отделом издательства «Шпрингер-Ферлаг» доктора Чешлика о планах его отдела на ближайший год. «Шпрингер-Ферлаг» – крупное международное издательство. Его основная база находится в Гейдельберге, а филиалы – в Нью-Йорке и Токио. Оно издает самую разную, в том числе и научную литературу на английском языке. С московской библиотекой по естественным наукам у них давняя дружба. Приглашение на доклад было прислано нашей заведующей, но она пойти не могла. Спросила, не желаю ли я ее заменить. Я сначала думал отказаться, но потом из любопытства пошел и выслушал не очень-то интересный мне доклад. После его окончания совершенно неожиданно возникла мысль поговорить с симпатичным докладчиком. Я к нему подошел и «в двух словах» рассказал о своих идеях. Он заинтересовался и пригласил меня в кабинет директора библиотеки для более подробного разговора. Сидя рядышком на диванчике, мы оживленно беседовали добрых полчаса. Краем глаза я замечал, с каким беспокойством мимо нас проходили дамы, очевидно, принадлежавшие к руководству библиотекой. Несанкционированный разговор «тет-а-тет» незнакомого им слушателя лекции с иностранцем поставил их в затруднительное положение. Хотя времена были уже не такими строгими, как раньше, но со стороны «вышестоящих инстанций» можно было ожидать неприятных замечаний. Однако вмешаться в разговор им интеллигентность не позволяла.

В заключение нашей беседы Чешлик попросил меня прислать в Гейдельберг английский перевод одной из глав первой напечатанной книжки вместе с подробным планом всего издания. Что я безотлагательно и сделал. Через некоторое время меня снова пригласили в ВААП и сообщили, что «Шпрингер-Ферлаг» предлагает подписать договор на издание двух первых книг моего руководства по методам исследования белков и нуклеиновых кислот. Я, конечно, согласился. В декабре 81-го года соответствующий договор был подписан. По его условиям, рукопись должны была быть представлена на английском языке, а все рисунки выполнены в соответствии со стандартом, принятым в издательстве. Сам я переводить не решился – вступил в деловой контакт с двумя коллегами из Института органической химии, хорошо владевшими языком. Проверка правильности перевода (по существу дела) оставалась за мной. Рисунки я заказал профессиональным графикам из издательства «Химия».

В начале 84-го года обе книги появились на Западе в продаже. Я получил два авторских экземпляра. В твердом переплете, на роскошной мелованной бумаге, с превосходной печатью, они выглядели аристократками по сравнению с их скромными российскими родственницами. Стоили дорого – более ста долларов каждая. Тем не менее покупались, видимо, хорошо, поскольку в мае 85-го года издательство предложило договор на выпуск третьей книги, только что появившейся в русском варианте. Годом позже она уже была напечатана и стоила 200 долларов. Правда, объем ее в полтора раза больше, чем у двух первых книг.

Все три сразу же попали в весьма престижную компанию. Крупнейшая американская фирма «Сигма» предлагает в своих каталогах тысячи наименований химических реактивов для биохимических и молекулярно-биологических лабораторий. В интересах покупателей, располагающих достаточными средствами, предназначенными именно для покупки реактивов, она включает ежегодно в эти каталоги сто лучших книг по практическим аспектам химии и молекулярной биологии. Мои три тома «Методов...» сохраняли свое место в этой сотне «избранных» в течение десяти лет. Это может показаться странным, так как методы исследований эволюционируют очень быстро. Но эта эволюция, в основном, идет по линии совершенствования и автоматизации соответствующей аппаратуры. Физическая же сущность методов не изменяется. А от понимания этой сущности, как уже отмечалось, сильно зависит правильный выбор условий эксперимента. В чем ни один компьютер пока что не может заменить человека.