Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 25"

**** ГРЕЧЕСКИЙ УЧИТЕЛЬ СОКРАТ.

Сократ родился в Греции, в городе Афинах. Отец Сократа был рабочий, каменотес, а мать повивальная бабка. От этого-то Сократ и говаривал часто, что мать его была бабушка, – помогала людям рожаться, и он то же делает, только помогает не людям, а мыслям людским рожаться.

Отец Сократа учил его своему мастерству, посылал и в училище учиться грамоте и другим наукам. В Афинах все были грамотные, и было много разных училищ. Были самые бедные училища, где дети учились на дворе и буквы выводили палочками на песке. Были училища побогаче, где учились грамоте, черчению, счету и читали стихи. Были училища и самые высокие, где ученики обучались всему тому, что знали в то время греки.

Сократ был смолоду понятлив и охоч до ученья, и отец отдал его в высшее училище. И выучился Сократ в училище всем наукам и прочел сочинения всех лучших греческих писателей.

Кончил Сократ науку и вернулся к отцу и опять стал работать своим ремеслом, камни тесать. Работал Сократ хорошо, но за работой часто задумывался. Задумывался Сократ о том, что прошел он все науки и узнал всё то, чему учили людей, и ничего-то он не узнал того, что ему и другим людям знать нужно было.

«Надо, – думал Сократ, – дойти и понять, как жить человеку. А то учимся мы все много, и нет нам от нашего ученья прока. Хоть мы бы все звезды узнали и все камни в море учли и всех тому же научили, что я знаю, житье наше не стало бы от этого лучше. Все мы, люди, хлопочем, ищем каждый себе добра, а разберешь дело – мы вместо добра себе зло готовим. И не знает никто из нас, в чем настоящее добро для человека. Вот я учился, учился, а спроси меня, как человеку жить надо, – я и не знаю. А это одно нужно знать человеку. Только и пользы от моего ученья, что я узнал, что ученье всё наше пустое. Прежде, до ученья моего, я думал, что я что-нибудь знаю, а теперь верно знаю, что ничего не знаю. Только и проку от моего ученья, что я знаю теперь то, что я ничего не знаю. Учили меня про богов, что они создали людей и награждают их, если люди живут по их наказу, и казнят их, если люди не то делают, что велят боги. Но чего же хотят от нас боги и как они велят нам жить?»

И стал припоминать Сократ всё, чему учили его про богов. Богов почиталось у греков много. Один бог неба считался главным; другой считался богом морей; третий – богом ветров; четвертый – богом солнца; пятый – богом войны; шестой – богом веселья; седьмой – богом смерти.

Были и богини; была богиня мудрости, богиня вражды, богиня земледелия, богиня рукоделия и еще много других богинь. Писано было про богов, что живут они на небе, как люди на земле, и женятся, и блудят, и ссорятся, и плутуют, и воюют. Про главного бога Зевса учили, что он был силен и страшен: кто ему угождал, тому он давал во всем удачу, а на кого гневался, на того пускал молнию и убивал. И так представлен был Зевс в храме из камня, как большой, здоровый старик, с молнией в руке.

Начал же царствовать на небе Зевс с того, что сбросил с неба родного отца своего – Ад. Вспомнил это Сократ, вспомнил и о том, что учили про Зевса, как он с своей женой ссорился и обманывал ее, как напивался до-пьяна небесным напитком и как его тогда обманывали другие боги и даже люди. И понял Сократ, что если и есть такой Зевс, то Зевс этот не знает, как жить надо, так и от него заняться нечем.

После Зевса в почете была еще богиня Афина, – в честь ее и был назван город. Была такая кукла большая высечена из камня и поставлена на главной площади. На голове у нее был большой шлем и в руке было золотое копье. Учили про эту богиню, что она научила народ мудрости. И стал припоминать Сократ всё что учили про нее. И тоже, когда он разобрал дело, то увидел, что и от этой богини выучиться нечему. По рассказам была эта Афина хитрая и жестокая, помогала своим любимцам, а другим вредила без вины. И учили еще, что Афина эта узнала раз, что одна девушка гречанка прядет и ткет не хуже ее самой, то так раздосадовалась на девушку-мастерицу, что обернула ее в паука и велела ей век прясть.

Про других богов учили про такие же плохие дела.

Назывались боги богами, а дела их были человеческие, да еще часто плохие.

И подумал Сократ: «Нет! эти боги не настоящие, и через них не узнаешь, как человеку жить. Эти боги такие же слабые, как и мы, люди, они сами поступают не по правде, от них не научишься отличать добро от зла. А настоящий Бог должен быть праведен и научить человека, как ему жить».

И стал искать Сократ такого Бога. Не год и не два мучился Сократ, и не давали ему его мысли покоя ни днем, ни ночью. Но пришло время, и открылось Сократу то, чего он искал. Узнал он того Бога, которого искал и которого не знали греки, и нашел он Его ни где-нибудь, а в своей совести.

Пока искал Сократ этого Бога праведного, случалось с ним не раз и не два, и ночью и днем, когда задумается Сократ и хочет такое или другое дело сделать, вдруг слышит голос у себя в душе. Если хорошее, голос говорит: «делай, Сократ»; если дурное, голос говорит: «не делай, Сократ». И привык Сократ прислушиваться к этому голосу. И голос всё чаще и чаще говорил Сократу. И всё, что он говорил Сократу, была правда.

И подумал Сократ: «Если хорошее голос говорит, кто это говорит мне? Не я сам, а кто-то другой, – кто ж это? Голос этот всегда говорит правду. Научает он меня жить праведно, и потому знаю, что это голос Божий».

И голос этот стал Сократ называть Богом. И голос этот открыл Сократу то, что он хотел знать, – то, как надо жить людям.

И когда Сократ узнал этого Бога, то увидал он, что узнать этого Бога может каждый человек и, так же как и он, узнать от этого Бога, как жить надо.

И сказал себе Сократ: «Дело это великое; если я узнал правду и добро, то надо мне этому и других учить, чтобы и им было хорошо».

Когда Сократ дошел до этого, отец его уже помер, и был он сам женат, и были у него дети. Когда он сказал своей жене то, что открылся ему голос Бога, то она не поверила ему. Когда же он сказал ей, что он это будет всем говорить и всех будет учить этому, то она стала его отговаривать. «Не делай, – говорит, – этого. Бросишь ты мастерство, станешь учить народ – только беды наживешь, да и мне с детьми жить плохо будет. Брось ты эти затеи, и без тебя учителей довольно».

Но не послушался жены Сократ. Видел он, что народ вокруг него бедствует и мучится всё оттого, что не знает, как жить, и что если он знает это, ему нельзя это про себя таить. Так и голос Божий говорил ему.

В самые старинные времена до Сократа греки жили хорошо. Земля у них была теплая и плодородная. Они всё сами работали: пахали, сеяли, сады разводили, водили пчел и скотину. И богатых, и бедных, и господ, и рабов у них не было, а все жили равно. Потом стали греки воевать, стали обижать соседей. На войне захватывали добычу, и золото, и серебро, и вещи всякие, и скот, и людей забирали в плен и держали в рабстве. Стали от войны греки богатеть, и стала их жизнь портиться. Кто посмелее, тот военным делом занимался. Кто поумней, тот в управление, в начальство попадал. Кто поизворотливей, тот стал заниматься торговлей. А от черной работы греки совсем отстали, и никто из них ничего не работал.

Во времена Сократа в Афинской земле рабов было больше, чем господ: господ сто тысяч, а рабов триста пятьдесят тысяч. Всякую работу делали рабы, так что греки-господа за стыд считали заниматься каким-нибудь ручным делом. Вся забота господ была в том, как бы торговлей, или войной, или в начальстве побольше нажить денег и накупить себе сильных и искусных рабов и рабынь и жить в свое удовольствие.

И жили так греки и избаловались совсем, и никто из них не думал о том, чтобы жить по правде, помочь брату, пожалеть раба и послужить другому, а все думали только о том, как бы нагнуть другого да на нем ехать.

И видел Сократ, что заблудился народ и что сами себя губят, и выходил Сократ на площадь и при всяком случае говорил им то, что ему говорил голос, – что жизнь их дурная и что не так жить надо.

Встретил раз Сократ на площади молодого господина, богача, – звали его Аристон. Аристон был человек не глупый и не злой, но жил, как все богатые греки – не принимался ни за какое дело, а жил только в свое удовольствие.

Встретил его раз Сократ и стал с ним говорить. Подошел народ и стал слушать. Сократ и говорит:

– Здравствуй, Аристон! Что давно не видать тебя? Верно, ты работой какой занят, тебе и некогда шляться, как нам?

– Нет, – говорит, – я никакой работой не занят. Да и на что мне работать? И нечего и незачем. Мне и так хорошо. Я ведь не бедняк какой-нибудь, а человек достаточный, слава богам! Какая же мне неволя работать или хлопотать? Вот нешто в начальство, если бы выбрали, пожалуй, из чести и пошел бы. Да и то навряд. Возьмешь должность какую-нибудь – всё забота. Хочешь, не хочешь – иди, слушай, говори или пиши. Всё это докука лишняя. Из чего мне себя неволить? Деньги у меня есть, рабы есть, что ни вздумаю, то будет у меня. Живу весело, чего же мне еще?

– Это точно, что неволи тебе нет, – сказал Сократ, – да только хорошо ли будет, если ты весь век так проживешь?

– А отчего же нехорошо? Чего же еще лучше, как весь век в удовольствиях прожить?

– То-то, хорошо ли будет? – сказал Сократ. – Не всё то всегда хорошо, что нам хорошим кажется. Слыхал ли ты о Геркулесе?

– Кто не знает о Геркулесе, какой он богатырь был и какие дела славные делал и какую славу заслужил, – сказал Аристон.

– Ну, а слыхал ты, как он путь жизни выбирал? – сказал Сократ.

– Этого не слыхал.

– А не слыхал, так я расскажу тебе, – сказал Сократ. – Рассказать, что ли?

– Расскажи, Сократ, – сказали другие.

И Сократ стал рассказывать:

– Вот видишь ли: когда Геркулес вырос, задумался он над тем, какую ему избрать жизнь. И пошел он прогуляться и всё с собой думает: что ему делать и как жить? И вот шел он, шел и зашел далеко в поле и видит: откуда ни возьмись, в чистом поле идут к нему навстречу две женщины. Подивился Геркулес и пошел сам к ним навстречу. Видит: одна ни большая, ни маленькая, ни толстая, ни худая, ни нарядная, ни замаранная, а простая и неприметная, идет ровно, тихо, не торопится, а другая – высокая, толстая, в пышном платье, набеленная и нарумяненная. Неприметная шла прямо и не оглядывалась по сторонам. Нарядная же подергивалась, охорашивалась и всё оглядывалась, на тень свою смотрела. Вот стали они подходить к Геркулесу, нарядная подпрыгнула и выскочила вперед и прямо к Геркулесу.

– Знаю я, – говорит, – что раздумываешь ты о жизни: какую тебе жизнь избрать и по какой дороге итти? Вот я и вышла показать тебе самую лучшую мою дорогу. Пойдешь со мной, всё тебе легко и весело будет. Не будет у тебя ни трудов, ни заботы, ни печали. Печали тебе никакой не будет, веселье на моей дороге никогда не будет перемежаться, – от одного веселья будешь переходить в другое, забота только та и будет, что выбирать: какое сладкое кушанье слаще, какое вино вкуснее, какая постель мягче, какое веселье веселее. А трудов только и будет, что приказать то, что тебе вздумается. Всё, что прикажешь, другие тебе и сделают.

Хорошо показалось Геркулесу обещание толстой женщины и, чтобы запомнить ее, спросил, как ее имя.

– Имя мое настоящее, – сказала женщина, – Счастье. Ненавистники только по злобе называют меня Роскошью. Так дразнят меня. Имя же мне – Счастье.

Неприметная женщина стояла тихо, пока говорила нарядная; но когда она кончила, неприметная тоже заговорила и сказала:

– Прежде всего я скажу свое имя; зовут меня – Праведность, и нет мне другого имени. Не стану тебя заманивать соблазнами, как вот эта, а скажу тебе прямо, в чем благо всякого человека. Ты увидишь, что только со мной и найдешь благо. Ведь ты сам знаешь, что для того, чтобы земля родила, надо над ней потрудиться; хочешь, чтобы скотина была, надо за ней походить; [чтобы] дом хороший был, надо камни тесать и ворочать; хочешь, чтобы люди почитали тебя, надо трудиться для них; чтобы боги любили тебя, надо делать их волю. А воля их в том, чтобы трудами своими заплатить за труды других. По этой дороге я поведу тебя, и на этой дороге только есть благо.

Еще не договорила неприметная, как нарядная опять выскочила вперед.

– Видишь ли, – говорит, – Геркулес, на какую трудную дорогу она хочет увести тебя. Труды, труды и труды только она и обещает тебе. А радость-то будет или нет, – не лучше ли итти со мной? Со мной не будет трудов, а с первых шагов будут только услады. Будешь сладко есть, вкусно пить, мягко спать. Пойдем со мной, – сказала нарядная и хотела взять Геркулеса за руку.

– Погоди, – сказала неприметная. – Ты говоришь: сладко есть и пить; и думаешь, что это добро, но ты и есть-то и пить не умеешь. Ты и ешь-то и пьешь-то не во-время, не тогда, когда есть и пить хочется, а от скуки. И тебе самые редкие кушанья и дорогие вина в рот не идут. Ты обещаешь ему спать сладко, да ты и спать-то не умеешь; ты, чтобы заснуть, подкладываешь под себя мягкие перины, подушки, но и на них заснуть не можешь, потому что ты ложишься спать от скуки. Заснешь хорошо только поработавши, а тебе не от чего отдыхать. Знаю я тебя и знаю тех несчастных, которых ты погубила своими соблазнами праздной и сладкой жизни. Мало ли их теперь на тебя плачется за то, что растратили беспутно с тобой молодые годы? За то-то и гонят тебя все честные люди и называют и Роскошью и Развратом. Я же не обманула никого из тех, кто пошел за мной. Все те, кто с молодых лет пошел за мной, все они окрепли душой и телом, все они нашли на пути моем больше радости, чем горя, всех их любят и почитают люди, все они радостно вспоминают прожитой трудовой век и спокойно ждут смерти. На тебя ропщут, а меня никто никогда не упрекал за обман, и все чтут меня и называют все одним именем – Праведность. Вот на какую жизнь зову я тебя, Геркулес!

Не стал более раздумывать Геркулес и пошел за Праведностью. Пошел за Праведностью в жизни и потрудился для людей и угодил людям и богам и себе нашел благо.

Кончил Сократ и говорит Аристону:

– Подумай и ты, Аристон, с кем из двух пойти – с Роскошью или с Праведностью. Решайся, пока есть время, чтобы на старости не каяться на свою глупость и не помереть, не угодив ни себе, ни людям, ни Богу.

Услышал раз Сократ, что один богатый человек, звали его Главконом, добивается быть начальником. Сократ знал его, что он человек неопытный и беспечный, и захотел Сократ уличить его.

Встретил его раз Сократ на городской площади. Стоял Главкон посреди народа, и люди с почтением говорили с ним. Все ждали, что он скоро будет начальником, и тогда каждому до него нужда будет. Главкон ждал, что его выберут, и гордился перед народом. Подошел и Сократ.

– Здравствуй, Главкон! – сказал он. – Я слышал, что ты будешь у нас правителем.

– Да, надеюсь, что так, – ответил Главкон.

– Что ж, дело хорошее. Когда получишь должность, многое будет в твоей власти: можешь много людям добра сделать. И слава твоя далеко пройдет.

– Да отчего же и не так? – сказал Главкон. – Отчего же мне и не быть хорошим правителем?

– Хороший правитель тот, – сказал Сократ, – и слава про того хорошая, кто своему народу много пользы сделал. Не так ли?

– Разумеется, – отвечал Главкон.

– Так, пожалуйста, не скрывай, расскажи же нам: какую ты думаешь сделать пользу народу, с чего ты начнешь?

Главкон замешкался и не сразу ответил. Он не придумал, с чего начать. Пока он думал, Сократ сказал:

– Что же ты задумался, ведь нетрудно понять, чем народу пользу сделать. Народ ведь такие же люди, как и мы все. Если бы ты своему приятелю желал бы добро сделать, ведь первое дело, ты бы постарался ему богатства прибавить?

– Разумеется, – ответил Главкон.

– Ну, так ведь то же самое и с народом, – сказал Сократ. – Сделать добро народу – значит, чтобы все были богаче. Не так ли?

– Как же не так, – сказал Главкон.

– Ну, а как же сделать, чтобы весь народ был богаче? – спросил Сократ. – Я думаю так, чтобы у всякого народа было больше прихода и меньше расхода. Не так ли?

– Я думаю, – отвечал Главкон.

– Скажи же мне, Главкон, откуда теперь у народа доходы и сколько их? Ты, наверное, уж всё это знаешь.

Нет, я этого не знаю, – сказал Главкон, – не подумал еще об этом.

– Ну, об этом ты не подумал, – сказал Сократ, – так зато ты уж, верно, подумал, сколько на нужды надо расходов. И если теперь расходы лишние, ты верно придумал, как их скинуть.

– Нет, – сказал Главкон, – и на это ответить теперь не могу. Я и об этом еще не подумал.

– И об этом не подумал еще, – повторил Сократ. – Ну, что ж, еще успеешь. Ты, верно, всё думал о том, чем бы тебе обогатить народ? Что же ты об этом думал? Чем, ты думаешь, можно обогатить народ?

– Обогатить народ, – сказал Главкон, – я думаю, лучше всего войной. Завоевать другие народы и забрать у них всё богатство и поделить.

– Это верно, – сказал Сократ, – так короче всего обогатить народ, да только бывает и то, что не завоюешь чужие народы, а только потратишься напрасно на войну народом и деньгами, тогда ведь народ не разбогатеет, а обеднеет.

– Это так, – сказал Главкон, но войну надо начинать только тогда, когда верно знаешь, что ты победишь, а не тебя победят.

– Значит, чтобы начинать войну, надо верно знать силу своего народа и силу неприятеля? – сказал Сократ.

– Разумеется, надо знать, – сказал Главкон.

– Так скажи же мне, Главкон, какие у нас военные силы готовы для войны и какие силы у того неприятеля, с которым ты хочешь воевать?

– Верно не могу сказать этого, – сказал Главкон, – наизусть и не запомнить.

– Так у тебя, верно, есть записи, принеси их, пожалуйста, мы их прочтем, посчитаем, – сказал Сократ.

– Нет, записок у меня нет, – сказал Главкон, – да и неприятеля войска нельзя сосчитать.

– Это жалко, – сказал Сократ, – потому что если нельзя сосчитать неприятеля, да нельзя никак вперед узнать, мы ли завоюем или нас завоюют, так выходит, что твое средство обогатить народ не очень-то надежно. Обогатишь ли, нет ли – неизвестно; погубишь народа наверное много, да вместо богатства обеднеешь. Так это мы оставим, а скажи нам еще об одном, – сказал тогда Сократ. – Скажи нам, Главкон, сколько нужно хлеба на прокормление всего народа? Каков был у нас урожай в этом году, и станет ли у всех хлеба до новины? Ты, верно, обдумал это?

– Нет, я об этом еще не справлялся, – отвечал Главкон.

Замолчал Главкон, и все замолчали. Тогда Главкон сказал:

– Ты до всего так допытываешься, Сократ, что если всё так обдумывать и считать, как ты спрашиваешь, то управлять народом будет слишком трудно.

– А ты думал – легко? – сказал Сократ. – Спрошу тебя последнее: я слышал, ты начал помогать дяде в хозяйстве, а потом бросил. Отчего это случилось?

– Трудно было мне, – отвечал Главкон, – и хозяйство большое, и дядя меня не слушал.

– Вот видишь, ты с одним домом не управился, а целым народом берешься управлять. Браться-то можно за всякое дело, да удается оно только тому, кто его понимает. Смотри, чтобы вместо славы и почестей не нажить себе беды. Поди узнай прежде хорошенько всё, о чем я тебя спрашивал, и тогда уже думай об управлении.

Молча отошел Главкон от Сократа и перестал добиваться места управителя.

Случилось раз, пришел к Сократу его сосед Аристарх и стал ему жаловаться на свою беду.

– Ума не приложу, как мне быть. Был я, – говорит, – богат, торговал, потом не задалась торговля – разорился. А тут еще на беду война, убили родных, пришлось взять к себе вдов и сирот. И собралось у меня теперь в доме четырнадцать душ. Каково всех прокормить! Беда к беде, и не знаю, как быть.

– Жаль мне тебя, друг, – сказал Сократ. – Как же ты думаешь теперь делу помочь?

– Хотел денег занять, опять торговлю начать, да не дают, потому знают, что дела плохи.

Покачал головой Сократ и говорит:

– Так-то так, четырнадцать душ кормить, надо припасти; да ведь вот у соседа твоего более двадцати душ, и ведь сыты. Да еще деньги наживают, – сказал Сократ.

– Вот сравнил! – сказал Аристарх. – У соседа он один, а девятнадцать душ рабов, у него рабы больше сработают, чем съедят. А у меня четырнадцать душ свободных греков.

– А свободные греки, – сказал Сократ, – чем отличаются от рабов? Ведь тем, что они лучше рабов?

– Конечно, лучше, то – свободные греки, а то – рабы.

– На словах точно выходит, – свободные лучше, – сказал Сократ, – а на деле-то не то; у соседа, говоришь, всё хорошо, потому что там рабы, а у тебя плохо, потому что не рабы, а свободные греки. Видно, рабы умеют работать, а свободные не умеют.

– И мои бы сумели, коли бы их заставить, – сказал Аристарх, – да не могу же я их заставлять работать! Ведь они знатного рода и родные мне, как их заставить работать? Обидишь их, начнутся попреки, недовольство, нельзя это.

– Ну а теперь у тебя нет попреков, недовольства? – спросил Сократ. – Все в согласии живете?

– Какое согласие! – отвечал Аристарх, – только и слышишь попреки да ссоры.

– Так вот что, – сказал Сократ, – и без работы у вас согласия нет и кормиться нечем. Ведь родных твоих знатность и благородство не кормят и согласие не дают. Так не сделать ли тебе вот что: не дать ли тебе им какую работу по силам? Не лучше ли будет, когда станут работать?

– Я бы сделал так, – сказал Аристарх, – да не понравится им это. Да и в городе меня, пожалуй, люди осудят.

– А теперь не осуждают? – спросил Сократ.

– И теперь есть добрые люди, осуждают за бедность; осуждают, а денег не дают, чтобы мне поправиться.

– То-то и есть! – сказал Сократ. – Так ведь всех пересудов не переслушаешь; а попытайся-ка, посади их за работу, может, лучше дело-то будет.

И послушался Аристарх Сократа. Через полгода встретил опять Сократ Аристарха и спросил, как живет. И говорит Аристарх:

– Хорошо живу и всё тебя благодарю. Послушался я тебя тогда и теперь совсем делами поправился. Поверил мне один человек шерсти в долг, домашние мои эту шерсть спряли, соткали сукна, потом нашили на продажу платья мужского и женского. Продали – не только за шерсть деньги выручили, а и барыши взяли. С тех пор стали этим делом заниматься, и все мы сыты, и ссор у нас нет, и деньги заводятся.

– А люди что говорят? – спросил Сократ.

– Да и люди не бранят, – отвечал Аристарх и засмеялся.

Увидал раз Сократ, лежит на площади развалясь молодой господин и обмахивается от жара.

– Отчего же это ты так уморился? – спросил его Сократ.

– Как не умориться, я нынче из деревни верст десять пешком прошел.

– Что ж уж очень уморился? Разве что тяжелое нес?

Молодой человек обиделся.

– Зачем я понесу? На то раб есть; он нес, что со мной было.

– А он что ж, уморился или нет?

– Что ему делается! Он здоровый, всю дорогу шел – песни пел, даром что с ношей.

– Жаль мне тебя, – сказал Сократ; – выходит, что твой раб и тебе и всякому человеку и себе служить может, а ты ни другим людям, ни себе даже служить не можешь.

Другой раз увидал Сократ, что один хозяин бьет плетью своего раба.

– За что ты его так больно бьешь? – спросил Сократ.

– Как его не бить, – отвечал хозяин, – он обжора, лентяй, только и думает о том, чтобы ему спать да веселиться, да послаще поесть. Ему и ста ударов плетей мало!

Сократ отозвал хозяина в сторону и говорит:

– Ну, а ты о чем думаешь, кроме как о том, чтобы тебе помягче поспать, послаще поесть и повеселиться?

Хозяин ничего не ответил.

– А если ты сам только об этом думаешь, то сколько же тебе плетей самому следует за то самое, за что ты наказываешь раба? Не с тебя ли он и пример-то берет?

Обиделся этот хозяин, ушел от Сократа.