Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 25"

Автор книги: Лев Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 74 страниц)

* № 6.

Жилъ въ деревнѣ у мужика сапожникъ. Лѣтомъ въ рабочую пору подсоблялъ онъ хозяину въ полѣ, а остальное время чеботарилъ: старое чинилъ, подметки подметывалъ, латки накладывал, переда переставлялъ, а когда дадутъ товаръ, и новые шилъ по заказу. Своего товара не на что купить было что заработаетъ, то и проѣстъ. Звали сапожника Семенъ, а прозывали больше Сёма, Сёмочка. Понадобилось разъ Сёмочкѣ передъ осеннимъ заговѣньемъ верстъ за 10 сапоги снести, Вышелъ Семенъ послѣ завтрака. Пока дошелъ – снесъ сапоги, пока получилъ деньги за работу, пообѣдалъ у мужика, пока зашелъ къ другому, должокъ старый получилъ, да еще взялъ старые сапоги въ починку, сталъ ужъ вечеръ. Идетъ, самъ съ собой думаетъ, свои заработки считаетъ, обдумываетъ, какъ бы какъ бы на зиму на новую шубу собрать. Другой разъ и пошелъ бы работы взять – холодно. Старая ужъ вытерлась вся, да и бабѣ нельзя безъ ней – воды ли принести или рубахи постирать. И вслухъ самъ съ собой говоритъ: 2 р. 40 за сапоги получены, говорить, Егоръ рубль съ четвертью тоже отдалъ, безъ малаго четыре, у жены въ укладкѣ 3 съ полтиной есть. Если Тихонычъ отдастъ – и шуба. Попрошу овчинника кума, онъ мнѣ овчинку по 1 35 отдастъ, больше 8 не пойдетъ. Восемь рублей, 8 четвертей, 8 гривенъ – 10 съ чѣмъ то. Ну скажемъ 11. За шитье два рубля. За котикъ. Безъ малаго 15 влѣзетъ. Все 7 рублей недохватки. Безъ шубы нельзя. Объ шубѣ думаетъ, а самъ и безъ шубы согрѣвается. Ужъ и смеркаться стало.

Пришлась по дорогѣ лощинка съ мостокъ за версту отъ дома. Только сталъ спускаться въ лощинку Семенъ, глядь – направо моста на бугоркѣ за кустомъ сидитъ что то бѣлое. Сразу не рассмотрѣлъ Семенъ въ сумеркахъ. Человѣкъ не человѣкъ, скотина – тоже не скотина, а что то чудное. Сошелъ пониже Семенъ. Что за чудо! человѣкъ голый сидитъ одинъ за кустомъ, точно прячется. Ужъ не лихой ли человѣкъ. ⁸⁷ 87
  На поле приписано:особо.


[Закрыть]Онъ молодой да разутый, мнѣ отъ него не уйти, назадъ ли бѣжать или впередъ идти, все равно догонитъ, а коли какой несчастный, тоже мнѣ съ нимъ возжаться нечего, что мнѣ съ нимъ дѣлать. Не съ себя же снять, да ему послѣдній кафтанъ отдать Подумалъ, подумалъ Семенъ и пошелъ полѣвѣе отъ мѣста на крутой всходъ, подальше отъ человѣка. Богъ съ нимъ совсѣмъ, и глядѣть не буду на него, а если вскочитъ, тогда опорки скину да побѣгу, что Богъ дастъ. Сошелъ Семенъ на ручей, перепрыгнулъ, хотѣлъ не глядѣть, да не удержался, глянулъ, видитъ – сидитъ человѣкъ все также, человѣкъ видно молодой, тѣло чистое, бѣлое, и сидитъ весь нагой, въ комочекъ собрался, точно отъ стыда укрывается, сидитъ и дрожитъ, только глядитъ на Семена. Сталъ Семенъ подниматься, опять хотѣлъ не глядѣть, опять оглянулся, видитъ – сидитъ человѣкъ, опустилъ голову и точно плачетъ. И повернулось у Семена сердце. Кубаремъ соскочилъ Семенъ съ кручи, подошелъ къ человѣку. Кто тебя обидѣлъ? Кто ты, какъ сюда попалъ? И заговорилъ тихо человѣкъ. – Нельзя мнѣ тебѣ сказать, добрый человѣкъ, кто я. Никто меня не обидѣлъ, меня Богъ наказалъ. Самъ говоритъ, а голосъ дрожитъ, точно плачетъ. Какъ услыхалъ Семенъ тихій голосъ, увидалъ лицо чистое, красивое [ 1 неразобр.] у него сердце. Швырнулъ Семенъ палку съ сапогами на земь, распоясался, распахнулъ, скинулъ кафтанъ и подалъ человѣку. На, надѣнь, хоть какъ нибудь къ жилью прибьешься. Сталъ было человѣкъ говорить что то, да Семенъ перебилъ его. Сапоги надѣнь. А вот

Снялъ было Семенъ и картузъ, да лысинѣ холодно стало. Думаетъ: у него волоса кудрявые, а у меня лысина во всю голову надѣлъ опять картузъ. Одѣлся человѣкъ и низко поклонился и говоритъ. Спаси тебя Господь, добрый человѣкъ, за твое добро, только скажи ты мнѣ одно: сейчасъ ты шелъ, говорилъ: какъ тебѣ надо деньги собрать, шубу сшить, а теперь ты вотъ не то что шубу шить, а послѣдній кафтанъ отдалъ. Зачѣмъ ты такъ сдѣлалъ?

И не зналъ Семенъ, что сказать.

– Будетъ толковать то. Зачѣмъ? Зачѣмъ? Коли сдѣлалъ, такъ знаю, зачѣмъ. Вотъ тебѣ и сказъ. Улыбнулся человѣкъ и еще разъ поклонился Семену.

Повернулся Семенъ, пошелъ къ дому. Въ рубахѣ ему холодно было и онъ въ припрыжку вбѣжалъ въ гору и зачастилъ по дорогѣ.

Пришелъ Семенъ ко двору, уже огни зажгли. На улицѣ никто не видалъ его безъ кафтана. Первая увидала хозяйка и такъ и ахнула на него, что онъ безъ кафтана. – Кафтанъ гдѣ?

Не пропилъ. Дай срокъ, скажу. Вотъ и деньги, вотъ и Аксюткѣ и Мишкѣ гостинцы. Досталъ деньги, отдалъ женѣ, баранки ребятамъ.

– Кафтанъ то гдѣ?

И разсказалъ Семенъ про голаго человѣка. Покачала головой хозяйка, но ничего не сказала. – Поужинали и стали считать деньги. Посчитали, посчитали. Хоть на кафтанъ поддевку купить надо, да нашлись еще нужды и вышло, что шубы заводить нельзя. Только потушили огонь, загрохало кольцо калитки.

–

И такъ раздумался сапожникъ, что и прошелъ было Никольскій повертокъ. Очнулся сапожникъ. Вишь, видно вамъ домой захотѣлось, смѣется на свои ноги, говоритъ, – нѣтъ вы, ребята, еще въ Никольское свезите. Надо забѣжать къ Егору. А то чтò баба скажетъ, какъ придешь безъ денегъ, безъ шубы. Только даромъ день пропустилъ. Остановился сапожникъ и сталъ оглядываться, гдѣ на Никольскій повертокъ пройти, глянулъ вправо. Что за чудо: на жневьи за межой что-то бѣлѣется. Межа крутая подъ гору и полынью поросла и не разберетъ сапожникъ, что такое за межой большое бѣлѣется. Камня здѣсь такого нѣтъ. Туда шелъ ничего не было. Звѣрь, такъ бѣло очень для звѣря, птица, такъ велико что то. Скотина? Такъ не похоже. Похоже на человѣчью голову, на голыя плечи. А человѣку, да голому незачѣмъ въ полѣ по осеннимъ заморозкамъ быть. Думаетъ себѣ сапожникъ: дай посмотрю поближе. Снялъ сапожникъ сапоги съ палки, взялъ въ лѣвую руку, а палку взялъ въ правую и пошелъ къ межѣ, по мерзлымъ калмыжкамъ гремитъ каблуками и палкой постукиваетъ, думаетъ: коли звѣрь или птица – вскочитъ. Подошелъ ужъ близко – не вскакиваетъ. Только вовсе за межу притаилось, не видать ничего. Заробѣлъ сапожникъ, взялъ поправѣе, чтобы не прямо на него идти, а вдоль межи посмотрѣть. Вышелъ на межу – точно, человѣкъ нагой курчавый сидитъ ужался за межой, дрожитъ, и видитъ сапожникъ, на спинѣ у человѣка двѣ раны. Остановился сапожникъ и задумался: доброму человѣку, думаетъ, не зачѣмъ тутъ быть; а должно въ плохомъ дѣлѣ попался – избили его да и бросили. Свяжешься съ нимъ, бѣды наживешь. Если лихой человѣкъ, онъ меня задушить. Онъ здоровый молодой, а я старый и не уйдешь отъ него, а если его обидѣли, что жъ мнѣ то съ нимъ связаться, не съ себя же послѣднее снять, ему отдать. Надѣлъ сапожникъ вален(ки) на палку, на плечо и хотѣлъ прочь идти. Хочетъ прочь идти, а самъ глядитъ на человѣка. Глядитъ и видитъ – поднимутся спина и плечи у человѣка и задрожатъ и станутъ спускаться – точно рыдаетъ. И защемило у сапожника сердце.

II.

И пошелъ по межѣ прямо на человѣка. Нагой человѣкъ все также сидитъ въ межѣ [ 2 неразобр.] обхватилъ руками колѣни и опустилъ голову. Сталъ Семенъ ближе подходить, ⁸⁸ 88
  Ошибочно не зачеркнуто:увидалъ человѣкъ


[Закрыть]видитъ – человѣкъ молодой безбородый, лицо чистое, красивое, руки и ноги не рабочія, только избитъ, напуганъ и измерзъ. Посинѣлъ весь и дрожитъ и ужалъ голову въ плечи и глядитъ на Семена какъ птица подбитая.

Эй, милая голова, что жъ сидѣть, надо къ жилью.

Задрожалъ человѣкъ еще пуще, и видитъ Семенъ – потекли у него изъ глазъ слезы и не сталъ сапожникъ больше разговаривать.

* № 8.

Жилъ въ деревнѣ сапожникъ. Была у него жена и трое дѣтей. Земли у сапожника не было и кормился онъ работой – головы приставлялъ, подметки подкидывалъ, латки накладывалъ и когда выходилъ заказъ, и новые шилъ. Своего товару купить не на что было. Кормился сапожникъ день за день, что заработает, то и проѣстъ. Вышелъ сапожнику заказъ – богатому мужику сапоги сшить изъ хозяйского товару. Сшилъ сапожникъ сапоги, отдѣлалъ, завязалъ въ узелокъ и обрѣзки товару туда же положилъ, надѣлъ суконный лучшій кафтанъ и пошелъ къ мужику. Мужикъ жилъ за 7 верстъ за рѣкою. Снесъ сапожникъ работу, сдалъ, получилъ деньги за прежнюю да за новую работу, да еще должокъ получилъ, да сапоги взялъ у мужика переда новые поставить, и пошелъ домой. Идетъ сапожникъ лѣсомъ, несетъ старые сапоги на палкѣ за плечами, идетъ, самъ съ собой говоритъ: Четыре рубля шесть гривенъ получилъ, вотъ они въ кошелѣ. Дома у старухи три съ полтиной лежать. Если съ Сидорова получу за головки – и всѣ 10. Овчинъ больше 6 не пойдетъ на тулупъ. Дядя Василій отдастъ по 1 70 гривенъ. За работу заплачу 2 р. – и шуба. Тогда горя не буду знать. Мнѣ ли выдти за работой, жена ли пойдетъ. А то бывало и взялъ бы работу, а выдти не въ чемъ. И сталъ еще считать сапожникъ, что станетъ шубу сукномъ покрыть. Насчиталъ – еще надоть 5 р. прибавить. И захотѣлось сапожнику тулупъ крытый собрать. Думаетъ, приличнѣе мастеровому. Но считалъ, считалъ– на крытый не выходитъ. Ну, думаетъ, не крытый, такъ нагольный, а все жъ нынѣ зимой въ новомъ тулупѣ пощеголяю. И не видалъ сапожникъ, какъ съ своими мыслями прошелъ полдороги и дошелъ до колодца. У колодца бывало лѣтомъ сапожникъ останавливался вздохнуть и напиться, и теперь хоть и осень была, не жарко было, по старой привычкѣ остановился сапожникъ у колодца и вспомнилъ, что дали ему въ деревнѣ лепешекъ яшныхъ. И думаетъ: дай сяду, закушу. Присѣлъ сапожникъ, бросилъ [?] сапоги на земь, досталъ лепешки изъ за пазухи, только собрался укусить, – что такое? въ лѣсу что то звучитъ. Прислушался сапожникъ – ни звѣрь, ни птица, а похоже – человѣкъ дышетъ. Послушалъ сапожникъ: точно, не далеко отъ колодца, за березками человѣкъ дышетъ. Всталъ сапожникъ, сунулъ назадъ лепешку и пошелъ искать. Только прошелъ березки, глядитъ – на полянкѣ у лещиноваго куста сидитъ къ нему задомъ человѣкъ весь нагой; сидитъ обхвативши руками нагія колѣна и <заливается плачетъ>. Человѣкъ, видно, молодой, нерабочій, курчавые русые волосы с рыжинкой, тѣло нѣжное, бѣлое и на спинѣ на лопаткахъ двѣ раны. И думаетъ сапожникъ: что за человѣкъ, одинъ среди лѣсу. Ужъ не лихой ли какой человѣкъ подманиваетъ. Подойду, а онъ вскочитъ, задушить да оберетъ. Онъ молодой, легкій, да и разутый, а я старый, съ нимъ не поправлюсь. Или, думаетъ себѣ, если самъ не лихой человѣкъ, такъ его лихіе люди обобрали, да избили, что мнѣ съ нимъ съ голымъ дѣлать. Одѣть мнѣ его нечѣмъ, я самъ чуть не голый. Какой ни есть человѣкъ, не ходить мнѣ къ нему лучше, а идти своей дорогой. Думаетъ такъ сапожникъ и хочетъ назадъ идти, а самъ стоитъ, глядитъ, что отъ человѣка этого будетъ. И видитъ сапожникъ, какъ человѣкъ воздохнетъ, воздохнетъ, задрожитъ и поднимутся плечи. И жалко сапожнику стало и закричалъ онъ громкимъ голосомъ: Эй, молодецъ. Глянь ка сюда. Чей будешь? Дрогнулъ человѣкъ, оглянулся, и видитъ сапожникъ – человѣкъ молодой, лицо бѣлое, чистое, красивое, сразу видно, что не лихой человѣкъ, а несчастный и самъ боится. Что, милый человѣкъ. Али обидѣли тебя недобрые люди.

И заговорилъ человѣкъ и сказалъ: меня никто не обидѣлъ. Меня Богъ наказалъ.

– А Богъ наказалъ, Богъ и проститъ. Какже ты сюда попалъ? Гдѣ твой домъ, семья?

– Нѣтъ у меня ни семьи, ни дома. Я одинъ остался.

– Отчего жъ ты голый?

Нѣтъ у меня ничего, я весь тутъ.

Подошелъ сапожникъ. Говоритъ человѣкъ хорошо и голосъ тихій и [?] какъ плачетъ, а не сказываетъ, кто онъ и откуда.

Не хочешь сказывать, не говори, да сидѣть то тебѣ тутъ нельзя. Дѣло къ ночи, а ты нагой. Надо тѣло прикрыть, да брюхо питать.

Куда жъ я пойду? —

И не сталъ думать сапожникъ, снялъ кафтанъ, подалъ человѣку, сдернулъ сапоги съ палки, кинулъ. Hà, одѣнь, да прибивайся къ жилью. А мой домъ 3-й на лѣвой рукѣ, ставни крашены, кожаная петля у калитки. А звать меня Семенъ чеботарь. Коли лучше не найдешь, приходи ночевать. – И самъ не знаетъ съ чего – возрадовалось сердце у сапожника, повернулъ онъ и пошелъ безъ кафтана и безъ сапогъ одинъ по дорогѣ.

–

* № 9.

Идетъ сапожникъ на легкѣ въ одной рубахѣ, все шагу прибавляетъ согрѣвается и думаетъ: Какъ вздумаетъ онъ объ томъ, какъ обрадовался человѣкъ, такъ заиграетъ въ немъ сердце, какъ вздумаетъ о томъ, какъ теперь онъ домой безъ кафтана покажется и какъ раздѣлается съ мужикомъ за старые сапоги. Сапоги бы ничего, всѣ разбиты, да голенищи новые, такъ заскребутъ у него кошки на сердцѣ. Думай не думай, а ноги все впередъ несутъ и дошелъ сапожникъ до дома. На улицѣ никто не видалъ его, только кума высунулась въ окно, подивилась, что Семенъ безъ кафтана идетъ. Подумаетъ пропилъ. Пускай думаетъ, нарочно пошатнулся Семенъ и дошелъ до дома. Погрохалъ кольцомъ. Вышла жена, отложила. Вошелъ Семенъ, не глядитъ на нее, вошелъ и сѣлъ на лавку.

– Чтожъ кафтанъ-то, или у Потапа оставилъ?

– Не оставилъ, а отдалъ.

– Кому отдалъ?

– Человѣку отдалъ.

– Какому человѣку?

– Голому человѣку, вотъ какому человѣку отдалъ. —

– Да будетъ смѣяться то что жъ ты пьяный что ль?

– Не смѣюсь. По дорогѣ шелъ, сапоги Сидоровы [?], сѣлъ у колодца, а тутъ человѣкъ, Богъ его знаетъ какой, нагой сидитъ, плачетъ. Я и отдалъ и сапоги отдалъ. Да будетъ толковать то, ты не вой [?]! Отдалъ да все тутъ. Сидитъ голый, какъ есть избитый весь. Ну и отдалъ. Кафтанъ наживемъ, а голаго одѣть надо.

Фыркнула жена, понесла ругать Семена. – Да что же ты то миліонщикъ что ли раздавать то, что у тебя одежи то что ли полна клѣть? У тебя шубы то нѣтъ. Заработалъ видно много. И такъ по днямъ не ѣмши сидятъ, а онъ увидалъ бродягу – отдалъ. Вишь благодѣтель выискался. Ты своихъ то одѣлъ бы сперва, а то ни шубы, ни одежи. Отдавальщикъ выискался. Пропилъ, не отдалъ. Не даромъ не хотѣла за тебя бродягу идти. Пойду утоплюсь съ ребятами, пропивай послѣднее.

– Будетъ, баба, право будетъ, говорить Семенъ. Но баба не унималась. У людей и шубы, и кафтаны, и скотина, а у насъ ничего, вмѣсто работы послѣднее мотаетъ.

– Будетъ, говорю. Не пропилъ. Я тебѣ сказалъ, сидитъ неизвѣстно какой человѣкъ, мерзнетъ, весь раздѣтъ. Я ему отдалъ. Буде, говорю; живы будемъ, наживемъ.

– Много ты нажилъ. А такихъ, какъ ты бродягъ много. Всѣхъ не одѣнешь. Не хочу я съ тобой жить, убѣгу. Злодѣй ты, разбойникъ, убилъ ты меня с дѣтьми малыми. Завопила баба такъ, что народъ сбѣжался. Сошлись сосѣди, опять разсказалъ все Семенъ, какъ дѣло было, подивился народъ, разошелся. Замолчала и баба, а сердце не сошло, ребятъ бьетъ и кошку въ дверь вышвырнула, выкинула мужу чашку на столъ, налила квасу и хлѣбъ бросила на столъ. Поѣлъ Семенъ и легъ на печку. Убрала баба горшки, поклала ребятъ, потушила свѣтъ и легла на лавкѣ. —

Только легла, загрохало кольцо у калитки. Услыхала баба.

– Странный, пустите ночевать.

Замолчала баба, а мужъ съ печи слушаетъ: что будетъ, ничего не говоритъ.

– Семенъ? ты что жъ молчишь. Пустить что ли?

– Да ты какъ знаешь. —

Накинула баба поддевку, пошла въ сѣни. Слышитъ Семенъ – отворила, пустила, идетъ сама босикомъ, за ней кто-то въ сапогахъ ступаетъ. – И говоритъ баба:

– Что жъ, грѣйся, ложись тутъ то. Огонь дуть не буду.

И слышитъ сапожникъ – отвѣчаетъ бабѣ голосъ тихій, нѣжный:

– Спаси тебя Господь, тетушка, я тутъ лягу.

– Ужинать хочешь, а то хлѣба.

– Нѣ, спасибо, тетушка.

И показалось Семену, что голосъ этотъ онъ слыхалъ прежде.

– Такъ я и огня дуть не буду. Ложись тутъ, сказала баба. Слышитъ, улегся странникъ на лавкѣ, а баба съ коника снялась, къ нему на печь лѣзетъ и легла подлѣ него.

Лежалъ, лежалъ Семенъ, все не спится ему, все объ томъ голомъ человѣкѣ думаетъ и какъ вспомнитъ, взыграетъ сердце, а какъ вспомнитъ объ кафтанѣ да о голенищахъ, заскребетъ на сердцѣ. Ворочается Семенъ, все думаетъ и слышитъ, и жена тоже не спитъ, все ворочается. – И заговорила жена:

– Сёма.

– А?

– Ты съ Спиридона то получилъ?

– Отдалъ.

– А Трифоновы заплатили?

– Онъ только съ извозу пріѣхалъ – отдалъ. Всѣхъ 6 съ полтиной принесъ.

Вздохнула жена, какъ разъ на тулупъ бы было. Какже намъ теперь безъ кафтана быть.

– Купить надо.

– Купить то, купить то [?]. А мука то опять дошла, да кадушку не миновать новую. – Что жъ ты и вправду нищему отдалъ?

– Да будетъ, Матрена.

– Да я не къ тому. Ты только скажи, зачѣмъ ты отдалъ.

– Зачѣмъ отдалъ? А ты зачѣмъ страннаго человѣка пустила?

– Я знаю зачѣмъ, что же ему мерзнуть какъ собакѣ: Отъ насъ не убудетъ, живы будемъ.

– Ну и я знаю.

И только (сказалъ) это Семенъ, какъ зарница освѣтила избу, показалось Семену, что его самый человѣкъ въ его кафтанѣ на лавкѣ навзничь лежитъ, глядитъ на него и улыбается. И не знаетъ самъ Семенъ, во снѣ ли ему это приснилось или на его [?] темно опять стало, повернулся Семенъ и заснулъ.

На утро проснулся Семенъ, жена ужъ съ ведрами на рѣчку шла, дѣти спятъ, а на лавкѣ одинъ вчерашній странникъ, тотъ самый человѣкъ въ его кафтанѣ сидитъ, на него смотритъ.

– Здорово, хозяинъ.

– Здорово, милая голова. Вотъ тебя куда Богъ принесъ.

– Какъ ты велѣлъ, такъ я и пришелъ. Спаси тебя Господь.

– Ну чтожъ, милая голова, затѣвать будешь? Куда пойдешь, чѣмъ кормиться будешь? По міру ли пойдешь, али на работу?

– Куда мнѣ идти. Я ничего не знаю.

– Работать можешь?

– Да я бы радъ, добрый человѣкъ, за работу взяться, кабы меня люди наставили.

– Работы вездѣ много.

– Да я ничего никогда не дѣлалъ. А что покажешь, то дѣлать буду.

Подивился Семенъ, покачалъ головой. Дѣлать, говоритъ, ничего не умѣетъ, а не похожъ на безпутнаго. Чудно что то. И говоритъ Семенъ:

– Только бы охота была. Всему люди учатся. Сапоги умѣешь шить?

– Не шивалъ, а покажи, можетъ, пойму.

Подумалъ Семенъ и говоритъ: Какъ тебя звать?

– Михайла.

– Ну ладно, Михайла, я кормить буду, живи, коли хочешь, работай, что прикажу.

Поклонился человѣкъ и спрашиваетъ:

– Что велишь работать?

А вотъ нà дратву, сучи. Подалъ Семенъ Михайлѣ дратвы, показалъ. Тотчасъ понялъ Михайла. Пришла съ ведрами жена, видитъ – странникъ вчерашній въ мужниномъ кафтанѣ сидитъ работаетъ, а хозяинъ за сапоги взялся. Поздоровавалась хозяйка, узнала свой кафтанъ и говоритъ мужу:

– Чтожъ это твой вчерашній человѣкъ?

– Онъ самый.

И стала его хозяйка спрашивать, кто онъ, откуда. Ничего не сказалъ ей Михайло, только сказалъ тоже, что вчера, что наказалъ его Богъ и что нельзя ему ничего про себя сказать. Полюбила и хозяйка странника, не стала кафтаномъ попрекать, а только вынесла ему рубаху и портки дала одѣть, а кафтанъ прибрала. И сталъ Михайла жить у Семена.

Прожилъ Михайла день и 2 и 3 й. Какую ни покажетъ ему работу Семенъ – все сразу пойметъ и съ 3 го дни сталъ латки накладывать и точать не хуже Семена. А отработаетъ, хозяйкѣ помогаетъ, дровъ нарубитъ, воды принесетъ. День деньской работаетъ безъ разгибу, ѣстъ мало, и не слыхать, не видать его; говоритъ мало, все тихо и смирно. Ни на улицу ни къ сосѣдямъ не ходитъ, ни смѣется, ни улыбается. Только работаетъ да по ночамъ спитъ, вздыхаетъ и Богу молится, такъ что и хозяйка имъ не нахвалится, только одно ей досадно, что не сказываете Михайло, кто онъ и откуда. И нѣтъ нѣтъ опять начнетъ она допытываться отъ него. А онъ ей все одно отвѣчаетъ: не могу сказать, кто я и откуда и какъ сюда попалъ, придетъ время узнаете. —

День ко дню, недѣля къ недѣлѣ, вскружился годъ. Живетъ Михайла по старому и работа его въ прокъ пошла. Прошла про Семеновы сапоги слава, какъ починитъ, не распорется, а новые сошьетъ, такъ износу нѣтъ. И сталъ у Семена достатокъ прибавляться.

Собралъ себѣ Семенъ шубу крытую, сталъ сапоги изъ своего товара шить, а подумывалъ ужъ на весну коровку купить.

Сидятъ разъ Семенъ с Михайлой работаютъ. Подъѣхалъ къ избѣ тарантасъ. Поглядѣли въ окно – высаживаетъ лакей изъ тарантаса барина. Баринъ толстый, дородный, красный, какъ говядина сырая, вошелъ въ избу, чуть насилу въ дверь пролѣзъ и чуть головой до потолка не достаетъ. Шуба на баринѣ дорогая, на толстомъ пальцѣ кольцы какъ жаръ горятъ. Встали Семенъ съ Михайлой, поклонились. Ребята со страха по угламъ забились. Баринъ оглядѣлъ всѣхъ сверху и заговорилъ, что стекла затряслись.

– Кто хозяинъ?

– Я, ваше степенство, говоритъ Семенъ

– Эй, Мишка, внеси сюда товаръ.

Вбѣжалъ лакей, внесъ узелокъ. Взялъ баринъ узелъ, швырнулъ на столъ.

– Развяжи.

Развязалъ лакей.

– Ну слушай же ты, сапожникъ. Видишь ты, прошла про тебя слава, что ты хорошо сапоги шьешь. Хочу я тебя попытать. Сшей ты мнѣ сапоги изъ этого товара, такъ, чтобы были сапоги, чтобы они мнѣ годъ носились, не рвались, не кривились. Товара ты такого и не видывалъ. Товаръ выписной, петербургскій 25 р. плаченъ. Ты понимай, что ты не мужику шьешь, не изъ <выростка> a мнѣ шьешь изъ дорогого товара. Ты слушай да понимай. Я тебѣ напередъ говорю, если можешь ты сшить сапоги, чтобъ годъ носились, не кривились, не поролись – берись и рѣжь товаръ, если же ты не можешь такъ сдѣлать, и не берись и не рѣжь товару. А если возьмешь, да распорятся они прежде году, я тебя сукина сыну туда затурю, куда воронъ костей не носилъ. – А сошьешь такъ, чтобы годъ не кривились, не поролись, я тебѣ 10 р. заплачу и не за годъ полтинникъ на водку дамъ. Смотри же какъ возьмешь товаръ да рѣзать станешь, впередъ говори, берешься ли за то, чтобы годъ не рвались, не кривились. —

Говоритъ баринъ, какъ крикомъ кричитъ, отдувается, глазами катаетъ то на Семена, то на Михайлу. Заробѣлъ совсѣмъ Семенъ, товаръ щупаетъ, на барина глядитъ <и не знаетъ>, что сказать. Оглянулся онъ на Михайлу, а Михайла стоитъ опустивъ глаза и тихо улыбается и такая же на немъ улыбка сладкая и тихая, какъ когда его въ первую ночь зарницей освѣтило. Улыбнулся Михайла и кивнулъ головой хозяину: бери молъ работу. Послушался Семенъ Михайлы взялъ работу у барина, взялся такіе сапоги сшить, чтобы годъ не кривились, не поролись. Накричалъ баринъ, оставилъ товаръ, вылѣзъ изъ двора. Посадилъ его лакей въ тарантасъ и загремѣлъ баринъ вдоль по слободѣ. —

И говоритъ Семенъ Михайлѣ: <ну братъ взялся ты за работу, какъ бы намъ бѣды не нажить. Взялъ ты работу, ты самъ и крои и точай. У тебя и глаза острѣе да и въ рукахъ то больше моего снаровки стало. Поклонился Михайла, ничего не сказалъ, взялъ товаръ дорогой, разстелилъ на столѣ, сложилъ вдвое, взялъ ножъ и началъ кроить. Глядитъ Семенъ и дивится и оторопь его взяла. Что такое Михайла дѣлаетъ. Видитъ Семенъ, что Михайла вовсе не на сапоги кроитъ, а круглые вырѣзаетъ. Хотѣлъ Семенъ поправить его, да думаетъ себѣ, что жъ мнѣ мѣшать ему, еще хуже сдѣлаю. Пускай какъ самъ знаетъ. Скроилъ Михайла пару, взялъ дратву да не два конца, а одинъ и въ одинъ конецъ сталъ сшивать не по сапожному, а какъ босовики шьютъ. Подошелъ Семенъ, но не сталъ перечить и пошелъ со двора за своимъ дѣломъ. Пришелъ на вечеръ, смотритъ у Михайлы изъ барскаго товара не сапоги, а два босовика сшиты. Увидалъ это Семенъ, такъ и ахнулъ. Какъ это, думаетъ, Михайла годъ цѣлый не ошибался ни въ чемъ, а теперь погубилъ онъ меня. Какъ я теперь раздѣлаюсь съ бариномъ. Пропали мы. Товару такого не найдешь. И подошелъ онъ къ Михайлѣ и говоритъ: ты что же надѣлалъ? Погубилъ ты меня.

Только началъ онъ выговаривать Михайлѣ, грохъ въ кольцо со двора. Глянули въ окно, верхомъ кто то пріѣхалъ, лошадь привязываетъ.

Отперли, входитъ лакей отъ барина.

– Здорово.

– Здорово. Что надо?

– Да вотъ барыня прислала. Велѣла сказать, у васъ баринъ, товаръ оставилъ, такъ вы сапоги не шейте, сапогъ не нужно, а босовики на мертваго барина нужны, нынче въ вечерни померъ баринъ.

Взялъ Михайла со стола босовики готовые, щелкнулъ другъ объ друга, подаетъ лакею.

– Возьми, босовики готовы.

Прошелъ и еще годъ и два-три. Живетъ Михайла ужъ 6-й годъ у Семена. Сидятъ разъ оба у оконъ, работаютъ. Семенъ точаетъ, Михайла каблукъ набиваетъ, хозяйка въ печь чугуны ставитъ, а ребята по лавкамъ бѣгаютъ, въ окна заглядываютъ. – Подбѣжала дѣвчонка къ Михайлѣ, оперлась на него и глядитъ въ окно. Дядинька глянь ка какая купчиха съ дѣвочками идетъ, какія дѣвочки хорошія, нарядныя. Мамушка, купи мнѣ такую шубку, какія у дѣвочекъ. Михайла сидитъ работаетъ. Хоть и заститъ ему въ окнѣ дѣвочка, слова не говоритъ и не глядитъ въ окно, только свою работу помнитъ. A дѣвочка все лопочетъ, на дѣвочекъ какихъ то показываетъ. Кричитъ: мамушка хоть ты погляди – дѣвочки какія хорошія. Подошла Матрена къ окну, поглядѣла и говоритъ: A вѣдь это Иванчины сиротки, глянь ка Семенъ. И то онѣ. Мы думали пропадутъ совсѣмъ, безъ отца матери остались, а вонъ онѣ лучше насъ живутъ. Купчиха, говорятъ, ихъ въ дѣти взяла. Поглядѣлъ и Семенъ въ окно. И точно идетъ купчиха, за ручки двухъ дѣвочекъ ведетъ. Обѣ въ платочкахъ, въ шубкахъ [ 1 неразобр.] румяныя, сытыя, нарядныя и обѣ въ одно лицо. Посмотрѣлъ Семенъ и говоритъ, что же они одинакія: или двойни? Какже тогда отецъ померъ: ⁸⁹ 89
  На поле заметка:Разсказъ о смерти и о сиротахъ [?].


[Закрыть][?], мать родила двойню да и сама померла. А вотъ безъ отца безъ матери выходились. Да еще въ счастье въ какое попали. – Услыхалъ это Михайла, тоже оглянулся въ окно, увидалъ дѣвочекъ и вдругъ опять, какъ ночью въ первый [разъ] и какъ тогда, когда баринъ сапоги заказывалъ разсіялъ весь Михайла и улыбнулся на дѣвочекъ, всталъ съ лавки, положилъ работу, снялъ фартукъ, поклонился хозяину съ хозяйкой и говоритъ: спасетъ тебѣ Господь тебѣ Семенъ за твое добро мнѣ и тебѣ тоже, Матрена, a мнѣ идти надо. – Удивілись хозяева.

– Что же ты, или совсѣмъ?

– Совсѣмъ, хозяинушка. Мнѣ домой надо.

– Ну чтожъ, спаси тебя Господь, тебѣ меня благодарить не за что, отплатилъ ты мнѣ много. Что жъ такъ пойдешь, возьми кафтанъ, шапку, сапоги, рубахи возьми.

– Спасибо, ничего мнѣ [не] нужно, одинъ кафтанъ, тотъ дайте, что ты впервой отдалъ. Одѣлъ Михайла кафтанъ, поцѣловался съ хозяевами, съ дѣтьми и пошелъ изъ избы, а самъ весь сіяетъ, весь улыбается.

– Куда жъ ты, Михайла? проводить мнѣ тебя.

– Нельзя меня проводить.

– Ну хоть за деревню тебя выведу.

И пошелъ съ нимъ Семенъ. Вышли за околицу, остановился Михайла и сталъ прощаться. И говоритъ Семенъ.

Спрашивать тебя я не стану, что ты за человѣкъ, одно передъ прощаніемъ скажи ты мнѣ: что такое, ты у насъ 6 лѣтъ жилъ, ни разу ты не смѣялся, только 3 раза улыбнулся – одинъ разъ, когда мы съ бабой на печи про кафтанъ говорили, другой, когда баринъ сапоги заказывалъ, чтобы годъ не рвались, не кривились, 3й нынче, когда двѣ сиротки съ купчихой пришли. <Скажи мнѣ, отчего такъ. И сказалъ Михайла>.

– Хорошо, я скажу тебѣ, садись тутъ и слушай.

Сѣлъ Семенъ, а Михайла стоить передъ нимъ и улыбается; постоялъ такъ и потомъ сталъ говорить. Слушай, Семенъ, и понимай.