Текст книги "Витте. Покушения, или Золотая Матильда"
Автор книги: Лев Кокин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
Война между тем громыхала в Восточной Пруссии, она присутствовала в газетах, на вокзалах, в госпиталях… Но Петроград начала девятьсот пятнадцатого все же отстоял еще далеко от нее.
У здания окружного суда на Литейном, – поблизости от моста, – с Невы достает сырым ветром, – как обычно в дни громких процессов, толпился народ. Мерзопакостная по–петербургски… по–петроградски… по–питерски погода любопытствующих не отпугнула; однако внутрь пускали, точно в цирк, по билетам, проверяя к тому же их дважды – в дверях и при входе в зал. В отличие от цирка, и тот и другой кордон полицейский, и все‑таки в зале полно публики, встречающей шумно появление лиц известных – думцев Милюкова, Родичева, других…
– Витте! Витте приехал!..
Сергей Юльевич как член Государственного совета вошел через служебные двери, уселся, всем видимый, позади стола, предназначенного для судей, – на местах, отведенных чинам юстиции. Последнее время нечасто показывался на людях, оттого и шумок… Сбоку, будто бы в ложах, шелестела за спинами адвокатов на своих скамьях печать.
Главных действующих лиц сего представления ввели под стражей, человек десять. Первый ряд, лицом к судьям, заняли пятеро членов Думы, карликовая фракция социал–демократов в полном составе.
Чтобы граф Витте нарушил свое затворничество, на то требовались веские причины. Неприятие военных безумств привлекло его в этих людях, очутившихся на скамье подсудимых. Их арест тому, должно быть, месяца три незамеченным остаться не мог. Газеты поспешили оповестить о злодеях, которые ставили целью поколебать военную мощь России – «путем агитации против войны»… Он нуждался в них – не в союзниках, так хотя бы в попутчиках – на каком‑то отрезке маршрута, даже на одном перегоне… Пусть эсдеки! Был готов искать где угодно. Пусть сам дьявол!.. От победных генеральских реляций не менялось его убеждение в том, что не война, а мир в интересах России. Не пугался крамольного слова. Даже мир сепаратный. Лишь бы только завязались переговоры. Реалист, он готов был взвалить на себя эту ношу, тяжесть миссии миротворца, и нового Портсмута, и новых проклятий. Одного не терпел – сидеть сложа руки… Он внимательно всматривался в этих господ, на вопросы суда называвших себя рабочими.
Из Москвы, из Харькова, из Костромы… Двое думцев показались и вовсе ему не чужими – железнодорожники. В респектабельных сюртуках они мало походили на людей своего класса… во всяком случае, какими их себе Сергей Юльевич представлял. Между тем в свои железнодорожные времена повидал их немало. Да и в памятном пятом году доводилось… Со своей агитациейисколесив чуть не половину России, господа в сюртуках, однако, в известной мере передавали настроение масс, это тоже не оставляло Сергея Юльевича равнодушным.
Длиннейший обвинительный акт занял часа полтора, не меньше. От однотонного чтения клонило ко сну. Еще в труде старика Блиоха, который Витте недавно одолевал, отмечено было, что социалисты противоборствуют милитаризму, – правда, в собственных видах. Эти люди отважились поступить в соответствии со своими воззрениями. И что интересно, доктрина, похоже, не лишила их здравомыслия. Ибо их выступление в Думе против военных кредитов (хоть проголосовали ногами) отнюдь не противоречило здравому смыслу. Скорее, напротив.
В вину им вменялась сходка в дачном флигельке под Питером, в Озерках (там ночью их и сцапали благополучно). Собрались обсудить некую резолюцию из семи пунктов, происхождение которой оставалось в их объяснениях довольно‑таки туманным. Но интерес, если не для суда, то, во всяком случае, для Сергея Юльевича, заключался не столько в происхождении преступных «пунктов» – отбитых, сказано было, на машинке через угольную бумагу, – сколько в их содержании. Там заявлено было, что суть европейской войны в борьбе за рынки и в грабеже чужих стран руками наемных рабов на пользу буржуазии. За поддержку своих правительств вожди европейских социалистов уличались в измене истинам. И не делалось различий между обеими группами наций в жестокостях и варварстве на войне. Можно было соглашаться с этим или не соглашаться, тем паче не обошлось у них без явных нелепиц, вроде того, что развал хозяйства идет на пользу буржуазии, но уж точно такие высказывания не стоили уголовного дела. Потому хотя бы, что не преступали рамок возглашенной 17 октября свободы слова! Так, по крайности, Сергею Юльевичу представлялось. Вот пропаганда поражения и необходимости повернуть оружие против своих правительств – это выглядело совсем по–другому. Прямая проповедь революции открыто нарушала закон да еще воскрешала словарь пятого года…
Прокурор, как водится, требовал строгой кары: эти люди хотели нанести удар в спину нашей доблестной армии, нашим героям, проливающим кровь на полях сражений!
В подобном случае даже римляне не обошлись бы, наверно, без своих фасций – без прутьев и топора, – Сергей Юльевич вспомнил символ в графском гербе… Подсудимые не признавали за собою вины, отнекивались, юлили. Даром слова да и грамотностью простой эти думцы не отличались и всегда‑то предпочитали держаться в тени речистого вожака, что внезапно из Думы исчез [60] (эта выходка мимо Сергея Юльевича не прошла, наделала шума). Зато их адвокат, тоже думец и оратор известный, Керенский, с прокурором схлестнулся. Он доказывал: взгляды этих людей не в крамольных «семи пунктах», каковых они и обсудить не успели, а в их заявлении на историческомзаседании Думы!.. Да и в обществе, держащемся основ 17 октября, за взгляды не судят, а, напротив, именно суд гарантирует соблюдение законов без какого‑либо произвола!
– Так везде, где существует свобода!..
«Продолжали ли эти люди действовать против войны, чтобы повлиять на ее результаты?» – риторически вопрошал адвокат. И отвечал решительным «нет!». Невзирая на его красноречие, Петроградская судебная палата, понятно, с адвокатом не согласилась.
Признаться, Сергей Юльевич тоже.
Он испытывал разочарование от рутинного судебного спора…
Когда бы эта горсточка думцев, в согласии с принципами своими, не одобрив военных кредитов, ограничилась этим… Пусть не против выступила, однако не «за», это тоже при общем угаре изрядная смелость… Так нет же, не остановились на этом, их негнущаяся доктрина заводила все дальше, и случилось то, что бывало не раз: идеальничаньюв угоду приходилось жертвовать здравым смыслом…
На вопрос, его занимавший, Сергей Юльевич, таким образом, ответ получил. Не напрасно все‑таки тратил время. Не столь мир, увы, привлекал к себе этих людей, сколь война, но – иная… Повернувши оружие!.. В ней на место великой заповеди «не убий» заступил бы призыв иной, иной лозунг: «Не того убий, а другого!»
20. Заказ на собственный некролог– Я, знаете ли, за последнее время посмотрел во французских театрах не одно ревю [12]12
Спектакль.
[Закрыть]на злободневные темы, – едва только опустился занавес за Столыпиным, еще в Биаррице рассказывал Сергей Юльевич. – Когда на сцене похитители крадут Джоконду, оставляя после этого голую стену, то зрители огорчаются. Когда же взамен снятой вешают поддельную, с накрашенными ланитами и подведенными глазами, – в возмущении выходят из себя!.. Догадываетесь, к чему я клоню? У нас под флагом конституционного режима указали пределы императорской власти. Зато свою собственную довели до неограниченного произвола! Так вот, по мне, подобные прогрессистысильно смахивают на фальшивую Джоконду. Их так называемый «обновленный строй» сохранил только труп 17 октября!.
Вообще о Манифесте 17 октября стали вспоминать большей частью к случаю, к красному дню, к очередной годовщине, – как вспоминают о событии, отошедшем в историю, о памятной дате…
Деятели разных направлений – и газеты различной направленности – откликались, разумеется, на разные голоса.
Когда‑то граф Витте писал во всеподданнейшем докладе накануне самого события: «…Россия переросла форму существующего строя и стремится к строю правовому на основе гражданской свободы… Забота правительства – практическое водворение в жизнь главных стимулов, ибо начала правового порядка воплощаются, лишь поскольку население получает к ним привычку – гражданский навык…»
Четыре года спустя впечатляюще об этом сказал верный «лейба» Колышко: «Добрую половину населения пришлось так же насильственно загонять в купель гражданственности, как тысячу лет назад киевлян в Днепр. Но политическое язычествобудет еще веками жить в народе…»
Разноголосицу реплик разносило, как правило, раз в году, в октябре.
«…Витте сделал громадную ошибку, настояв на конституции. Русский народ еще в полудиком состоянии, Россия не может управляться народовластием, а только императором, абсолютным и неограниченным…»
«…Манифест 17 октября отрезает вчера от сегодня, прошедшее от будущего. Надо ли было спешить с этой исторической операцией, или сделать ее более осторожно, более антисептически…»
«…Все это наделал человек, который думает только о себе и своей славе. Дал конституцию и, подобно Герострату, возбудил во всей России пожар, чтобы лично прославиться…»
«…Конституция застала Россию расползающейся – расово, политически, этически, экономически… Нам дали элементы свободы – но не свободу. При старом абсолютизме «глас народа» хоть редко, но был слышнее…»
И так далее и так далее…
Сергей Юльевич порой возражал (чаше под рукой, в мемуарах), как, к примеру, в тот раз, когда воскликнул (на бумаге) в сердцах, что лучше было отрезать, пускай поспешно, пускай не совсем ровно, нежели пилить тупою, кривою пилою, да к тому же водимой рукой ничтожного, а потому бесчувственного оператора!..
В Биаррице же, помнится, толковал кому‑то (а он возьми да и запиши):
– Реформы не доведены до конца, их испортили, искромсали. Это – как прервать хирургическую операцию посредине. Отрезанные наросты не пришьешь обратно, они гноятся и кровоточат и могут убить организм…
Уже не в медицинских, в технических терминах внушал все тому же Колышко железнодорожник:
– Бывает, на фабрике поставят новый паровик или насос, а старый сохраняют на всякий случай. И работает – старый. Так и у нас. Огромную старую разлаженную машину решили заменить, да вдруг заштопали… Но прежде аппарат действовал неустанно и равномерно, а теперь судорожно, скачками…
В остальные месяцы года и даже дни октября, до шестнадцатого и после восемнадцатого числа, о Манифесте, даровавшем незыблемые основы гражданской свободы, с каждым годом вспоминали все реже.
Но вот в чрезвычайной ситуации – начала всеевропейской войны, едва царь объявил о созыве распущенной на каникулы Думы, среди членов ее забродила идея: обратиться к власти, потребовать – ради объединения народа, – чтобы осуществила наконец (или хотя бы подтвердила), обещанные 17 октября реформы.
(«Неразрешенные в свое время вопросы внутренней жизни, – разъясняло «Русское слово», – ожили с новой силой в тылу боевого фронта и открыли старые раны…»)
Сергей Юльевич об этом узнал позднее, в то время еще не вернулся из‑за границы, равно как о том, что принадлежала мысль члену Думы из левых, молодому присяжному поверенному Керенскому, уже известному думскими своими речами (убедился в его искусстве на процессе депутатов–эсдеков).
…С предложением левых государя ознакомил председатель Думы Родзянко. Едва взглянув на бумагу и ни слова не говоря, Николай отодвинул ее к краю стола… Это было в его духе и ничего доброго не предвещало, кому–кому, а уж графу Витте не требовалось объяснять, что сие означает. Говоря откровенно (что как раз несвойственно государю), его величество предпочел бы стереть из памяти, изъять, вычеркнуть им самим дарованный Манифест из российской истории… как, быть может, наиболее опасное за время царствования покушение на корону!..
В мрачные минуты, признаться, Сергей Юльевич был и сам к тому близок. А такие выпадали последнее время нередко, в особенности по ночам, когда мучит бессонница… Он фундамент нового российского здания возводил на благоразумии большинства – и ошибся!.. На это рассчитывал и этого не нашел… Его и сожрали, как дикари соплеменника, который неосмотрительно оступился… Значит, нет благоразумного большинства!.. Значит, с Манифестом поторопились!
С другой стороны, возражал он себе, ворочаясь с боку на бок в широкой постели, надо было спасать положение. В тот опасный, в тот грозовой момент Манифест сыграл роль громоотвода. Но разве одним тем себя исчерпал? И Сергей Юльевич спохватывался: нет, он не был ошибкой. Ход развития цивилизованных стран… человечества!.. – если что перво–наперво подтверждает, так это верность конституционных основ. Даже движение поездов по железной дороге упорядочено благодаря расписанию, без него – крушения, хаос!..
И в минуты светлые душевного равновесия он почитал 17 октября за вершину всей своей жизни, ослепительную вершину!
Последнее время, соответственно возрасту, он задумывался над прошлым все чаще. В его годы и в его положении, в одиночестве, это было, наверно, естественно, размышляя о жизни, итожить… Подбивать, так сказать, сальдо. Написание мемуаров подготовило к этому.
Кстати, записал в них однажды нечто вроде того, что в конце концов убежден: раз прогудел над Россией набат 17 октября, не заглушат его ни хитрости политические, ни даже военный грохот… Под руками, к сожалению, не было текста, рассованного по тайникам… Но и без того видел ясно: в том вопрос, совершится ли все спокойно, разумно или прольется потоками кровь. Оставалось лишь Бога молить, чтобы бескровно и мирно…
И еще там присутствовала дорогая ему мысль, не раз проверенная на опыте. С давних пор, с валютной реформы: преобразования в России необходимо проводить быстро, спешно – в противном случае они тормозятся…
Неприветливым зимним питерским утром как‑то раз заехал к нему его «лейба», недавно прирученный, Глинский.
Он застал его шагающим по кабинету в сапогах и в кашне, словно только что с улицы или, напротив, собрался уезжать.
Не успев поздороваться, Сергей Юльевич вдруг сказал, как бы в продолжение какого‑то давно длящегося разговора:
– Верьте, немало в русской жизни исчезнет, а 17 октября останется. Размышления утверждают меня в этом…
Он все еще с кем‑то спорил, повторяя это не раз, и многим.
– Я не задержал вас? – разглядевши его наряд, учтиво спросил посетитель.
Известно было: по утрам Сергей Юльевич совершает прогулки в автомобиле на острова. Заезжает в часовню Спасителя помолиться. Одиночество угнетало его. Автомобиль замещал друзей. Полюбил с ветерком прокатиться, пробуждая окрестность петушиным криком клаксона. Впрочем, самобеглые эти кареты, быстрокаты и многоместки, давно перестали пугать горожан. Вот когда в свое время великий князь Дмитрий Константинович и барон Фредерикс, удалые кавалеристы оба, чуть не первыми в Петербурге оседлали свои авто, то‑то, помнится, было от их «серполетов» фурору… и дыму!.. Ну а нынче на это мода, уж и дамы соперничать стали в отделке своих колясок. Так что же говорить о Европе! Замечательное путешествие до войны успел предпринять Сергей Юльевич через всю Францию из Германии, из‑под Франкфурта, в Биарриц… С той поры настольною книгой сделался у него «Курс автомобилизма» инженера Н. Г. Кузнецова, так что «старый железнодорожник» стал прилично‑таки разбираться не в одних кулисах да буксах, но во всех этих дифференциалах–карбюраторах тоже…
– Я расстроен, – попросту, по–стариковски, объяснил он навестившему его Глинскому, – в Александро–Невскую лавру ездил, на кладбище… выбирал себе место…
– Полноте, Сергей Юльевич, что с вами?.. Подобные помышления… от кого угодно ожидал, только уж не от вас!..
– У меня предчувствие, что недолго осталось… Я в предчувствия верю. Если станете писать некролог, – вдруг продолжил совершенно практическим тоном (как литературный заказ дает, мог подумать тут про себя «лейба»), – не забудьте, каким я хотел бы видеть свой памятник. Простой черный крест на таком же черном подножии, и на нем слова: «Граф Витте. 17 октября 1905 года». И пожалуй, текст Манифеста… а? Как по–вашему? Или лучше – моей объяснительной Записки к нему… Ей–богу, она важней самого Манифеста!.. В ней – ключ к пониманию всего!
Резко затормозил посреди кабинета, как запнулся, и по памяти на выдержку процитировал:
– «Задача сводится к устроению правового порядка… Начала правового порядка воплощаются, лишь поскольку население получает гражданский навык…»
И, огромный, нескладный, завышагивал себе дальше.
21. «С загробным молением…»…На кладбище ездил, выбирал себе место, как это было не похоже на прежнего Витте!.. А сам, сам он, Сергей Юльевич, разве был на себя похож в широченном, болтающемся, как на вешалке, сюртуке и пальто? За последние месяц–два потерял в весе два пуда…
Доктора, впрочем, успокаивали, начиная с Шапирова, пичкали снадобьями, уверяли, что хирургии вмешиваться покамест нужды нет. А он, соглашаясь с ними и делая вид, что верит, вот эдак наведался в Лавру… А несколько дней спустя слег в постель с обострением вечной своей простудной болезни.
Его просквозило, должно быть, в судном зале на процессе большевиков–социал–демократов, ослабленный организм оказался не в силах справиться с очередной инфлюэнцей. Воспалилось среднее ухо, воспаление перекинулось к мозговой оболочке… Слег – и больше уже не встал… Дурное предчувствие не обмануло.
Последние свои дни он провел на большом кожаном диване среди портретов в излюбленном кабинете. Вниз из спальни на втором этаже его, на всякий случай, перевели подальше от внука. Доктора, начиная с Шапирова, не советовали допускать мальчика к деду во избежание инфекции, и они переписывались друг с другом, пока дел не впал в забытье. Внук сообщал «его сиятельству графу» о школьных успехах и напоминал о причитающихся ему за это двадцати копейках в неделю. Дед хвалил за успехи и находил силы ответить, что графиня Матильда Ивановна выполнит принятые им на себя финансовые обязательства…
Если не считать записочек к внуку, то последнее свое письмо Сергей Юльевич адресовал государю, распорядившись, чтобы передали после смерти.
Письмо без даты подписано было: «Ваш бывший всегда и во все времена верный слуга граф Витте – ныне Ваш богомолец».
«…Припадаю к стопам Вашим с загробным молением… Историки, возвеличивая Ваши деяния, упомянут о Ваших сотрудниках, в числе коих был Витте, которого, в воздаяние заслуг его, Вы возвели в графское достоинство. Передайте, всемилостивейший государь, мой графский титул любимейшему внуку моему Льву Кирилловичу Нарышкину: пусть он именуется Нарышкин граф Витте… За такую милость буду постоянно молить на том свете Всевышнего о благополучии Вашем и Ваших близких…»
Просьба не тронула государева сердца… Быть может, и оттого, что в перечне великих свершений его царствования проситель в особенности подчеркнул: чего уж русские люди никогда не забудут, так это того, что император Николай II призвал народ свой к совместным законодательным трудам. «…Это ваша бессмертная заслуга перед русским народом и человечеством…»
Тут царь, конечно, уразумел, что речь – о 17 октября; и о заслугах не столь его, помазанника Божья, сколь ненавистного ему Витте…
Ненавистного в такой мере, что и кончина верноподданного слуги, раба Божья графа не опечалила, а, скорее, напротив… Узнавши про то при отбытии из Питера к действующим войскам, испытал нечто подобное облегчению, тому чувству, с каким отправил когда‑то этого несносного человека в отставку, по поводу коей, как говорили, у него невольно вырвалось «уф–ф». Теперь, не без связи с отставкою вечной, православный царь отписал с дороги венценосной супруге, что в сердце у него истинно пасхальный мир. И не в смерти ли Витте одна из причин сего спокойствия на душе?..
Повторил – иными словами – монарх свое «уф–ф»…
От кончины Витте до кончины российской монархии оставалось ровно два года.
КОММЕНТАРИИ
ЛЕВ КОКИН по образованию инженер. Родился в Москве. Выступал в печати как прозаик и очеркист, автор рассказов, очерков, повестей на современные и исторические темы, а также научно–популярной литературы и научной фантастики. Выпустил сборник стихов. Всего вышло более десяти книг Льва Кокина, его произведения печатались в журналах «Новый мир», «Юность», «Москва», «Огонек», «Смена», «Наука и жизнь» и других. Член Союза писателей с 1970 г.
Историческим сюжетам посвящены книги «Юность академиков» (о послереволюционной питерской школе ученых–физиков), «Час будущего» (в центре которой – судьба молодой последовательницы Чернышевского, участницы Парижской коммуны, «именовавшей себя», как записали в парижской полиции, Елизаветой Дмитриевой), «Зову живых» – о петрашевцах и Петрашевском, основателе знаменитого кружка, вместе с Достоевским стоявшем на эшафоте и называвшем себя первым русским адвокатом, – о нем говорили, что в стране бесправия он помешался на праве.
Роман «Покушения, или Золотая матильда» издается впервые.
[1] … великолепного Николая Фигнера. – Николай Николаевич Фигнер (1857-1918), певец, драматический тенор. Пел в Мариинском театре в Петербурге. Прославился исполнением партии Германна в опере Чайковского «Пиковая дама».
[2] Оболенский А. Д. (1847-1917) – князь, сенатор, член Госсовета. В 1905-1906 гг. – обер–прокурор Синода. Один из ближайших сотрудников графа Витте при разработке законопроектов.
[3] Оболенский Николай Дмитриевич(ум. 1912) – князь, флигель–адъютант Александра III, позже управляющий кабинетом Николая II. Автор первого варианта Манифеста 17 октября.
[4] Вуич Николай Иванович– управляющий делами Комитета Министров, сенатор.
[5] … на условиях, о каких проигравшая войну сторона не могла и мечтать. – По условиям Портсмутского мира Россия вместо огромной контрибуции платила Японии только за содержание русских пленных, уступала южную часть Сахалина при условии безвозмездного возврата северной и обязалась не возводить на острове укреплений и не препятствовать мореплаванию по Лаперузову проливу.
[6] … Сольский Дмитрий Мартынович(1833-1910) – граф, статс–секретарь, председатель департамента гос. экономики Госсовета. Возглавлял комиссию по разработке закона о новых парламентских учреждениях, председатель Комитета финансов.
[7] Рондисты– писари, специалисты по переписке особо важных бумаг (манифестов, рескриптов, грамот). Такие бумаги переписывались только от руки – «рондо». Манифест Витте стал первой бумагой такого рода, отпечатанной на машинке.
[8] Рачковский Петр Иванович(1853-1911) – заведующий заграничной агентурой департамента полиции в Париже, позже заведующий политической частью департамента Министерства внутренних дел.
[9] … его обнаружили у скончавшегося в берлинской больнице главного русского анархиста в Европе. – Имеется в виду один из основателей партии эсеров М. Р. Гоц (1866-1906), представитель Боевой организации за границей.
[10] … от князя Мики Андроникова. – Михаил Михайлович Андроников (1875-1919), князь, чиновник по особым поручениям при обер–прокуроре Синода, принадлежал к распутинскому кружку.
[11] … разгром под Мукденом, а цусимского позора еще не случилось, – Мукденский бой был несомненным поражением русской армии. Потери составили 89 500 человек, свыше четверти состава, русским пришлось отступить на полтораста верст. В ходе цусимского морского сражения был практически уничтожен дальневосточный флот России – Владивостока достигли только крейсер «Алмаз» и два миноносца.
[12] «Союз русского народа», дубровинский– Александр Иванович Дубровин (1855-1918) – основатель «Союза русского народа», издатель черносотенной газеты «Русское знамя».
[13] … своему дяде Фадееву. – Брат матери С. Ю. Витте, генерал–майор Ростислав Андреевич Фадеев (1824-1883), известен как военный публицист и историк, автор книг о вооруженных силах России, восточном вопросе, Кавказской войне. Придерживался панславистских взглядов.
[14] … узнал о некоем человеке, который потерпел неудачу при попытке взорвать царский поезд Александра II. – Имеется в виду народоволец Л. Н. Гартман (1850-1908), один из организаторов взрыва царского поезда в 1879 г.
[15] … известный Клеточников– народоволец Клеточников Николай Васильевич (1846-1908) по поручению партии «Народная воля» служил в Третьем отделении. Был арестован и приговорен к вечной каторге. Умер в Петропавловской крепости.
[16] … суда в Париже над Дрейфусом. – В 1894 г. офицер французского Генерального штаба А. Дрейфус был обвинен в шпионаже в пользу Германии. Несмотря на отсутствие веских доказательств, суд приговорил Дрейфуса к пожизненной каторге. Особую пикантность процессу придавал тот факт, что подследственный Дрейфус был евреем. В 1899 г. Дрейфус был помилован.
[17] … под давлением Бисмарка. – Отто фон Шенхаузен Бисмарк (1815-1898) – первый рейхсканцлер Германской империи. Осуществлял объединение страны на милитаристской основе. Организатор Тройственного союза против Франции и России, он тем не менее считал войну с Россией не полезной для Германии.
[18] … сотрудничал с «Новым временем» у Суворина. – Александр Сергеевич Суворин (1843-1912) – русский журналист, издатель сначала «Нового времени», затем «Исторического вестника». Начав свой творческий путь как соратник Н. Г. Чернышевского, впоследствии Суворин стал рупором официальной власти.
[19] … предстояло стянуть Россию, точно обручами… – Важнейшей задачей российской промышленности было расширение сети железных дорог. В бытность Витте на посту министра финансов протяженность железнодорожных линий выросла с 29 до 54 тыс. верст. Дороги делились на казенные и частные. Частных инвесторов Витте старался привлекать на участки, где ожидалась быстрая окупаемость строительства. Из государственной казны были профинансированы азиатская часть Великого Сибирского пути, а также Московско–Виндавская и Рязанско–Уральская железные дороги. Другим новшеством Витте было уменьшение платы за проезд, что увеличило приток пассажиров и прибавило доходов казне.
[20] … попал в министры после страшного голодного года. – В 1891 г. в России случился неурожайный год, что вызвало голод в Казанской, Самарской, Уфимской, Воронежской, Пензенской, Тамбовской губерниях. Несмотря на принимаемые правительством меры по выводу из кризиса сельского хозяйства центра России, неурожаи повторились в 1897, 1898, 1901 гг., правда с меньшими последствиями.
[21] … почтеннейший Бунге. – Николай Христианович Бунге (1823-1895) – известный экономист, академик Петербургской Академии наук, министр финансов, председатель Комитета Министров.
[22] … с профессором Ковалевским. – Максим Максимович Ковалевский, юрист, профессор госправа в Московском университете, член Первой Государственной думы, входил в состав прогрессивной группы «левых». Один из инициаторов судебной реформы. Издатель журнала «Вестник Европы».
[23] … мог судить о ней по «Молоховцу». – Речь идет о неоднократно переиздававшейся поваренной книге «Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве» (автор – Е. И. Молоховец).
[24] … спросил еще мнение Победоносцева. – Константин Петрович Победоносцев (1827-1907) – обер–прокурор Синода, преподаватель права. Обучал законоведению Александра II. Находясь на позициях монархического традиционализма, он боролся пером и словом с разъедавшим русское общество нигилизмом.
[25] … чуть не с Лориса начиная. – Михаил Тариелович Лорис–Меликов (1825-1888) – граф, государственный деятель. Руководитель военных действий на Кавказе (1877-1878). Впоследствии занимал пост министра внутренних дел. Сочетал репрессии против революционеров с уступками либералам.
[26] … за обедом у князя Вово Мещерского. – Владимир Петрович Мещерский (1838-1914) – князь, издатель и редактор газеты «Гражданин».
[27] … что в самом деле не военный, а анархист. – Убийство Д. С. Сипягина совершил социалист–революционер Балмашев.
[28] Куропаткин Алексей Николаевич(1848-1925) – генерал от инфантерии, начальник Закаспийской области, военный министр (1898-1904), главнокомандующий русской армией в войне с Японией. В 1916 г. в связи с волнениями в Туркестане назначен туркестанским генерал–губернатором. В апреле 1917 г. арестован. Освобожден Временным правительством. Дни свои окончил в родовом имении в Псковской губернии.
[29] Зубатов Сергей Васильевич(1864-1917) – жандармский полковник, начальник Московского охранного отделения и Особого отдела департамента полиции. Создатель послушных рабочих организаций, которые получили название «зубатовщина». Одна из таких организаций выросла впоследствии в «Общество русских фабричных и заводских рабочих», которым руководил Гапон. После 9 января 1905 г. «зубатовщина» была ликвидирована.
[30] … примкнул министр… юстиции Муравьев. – Николай Валерьянович Муравьев (1850-1908) – министр юстиции, посол в Риме. Снискал известность в ходе процесса над «червонными валетами». Автор книг по юриспруденции. При нем завершена судебная реформа 1864 г.
[31] Сергей Александрович мне верно сказал. – Речь идет о великом князе, сыне императора Александра II. Будучи московским генерал–губернатором, он был убит террористом эсером Каляевым 4 февраля 1905 г. Известен своими твердыми монархическими убеждениями, всячески поддерживал Зубатова.
[32] … знаменитый граф Муравьев–Амурский. – Николай Николаевич Муравьев, государственный деятель. Будучи губернатором Тульской губернии, первый поднял вопрос об освобождении крестьян. Он был назначен генерал–губернатором Восточной Сибири, где отстаивал интересы России, создавая на новых землях в устье Амура русские поселения. В г. Хабаровске ему воздвигнут памятник.
[33] … царь готовился обвенчаться со своею морганатическою женой. – Княгиня Юрьевская Екатерина Михайловна, урожденная Долгорукая (1849-1922) – тайная жена императора Александра II, родила от него троих детей – сына Георгия (1872), дочерей Ольгу (1873) и Екатерину (1878).
[34] … трехкратное обращение американского президента. – Президент Рузвельт принимал деятельное участие в русско–японских переговорах. Им был придуман компромисс, по которому Россия и Япония могли бы сойтись на солидной контрибуции. Но Николай II в отношении контрибуции оставался непреклонен, и договор все‑таки был заключен на выгодных для России условиях.
[35] Его величество счел за благо показать характер. – По версии историка С. С. Ольденбурга, Николай II не считал успех на переговорах в Портсмуте целиком заслугой С. Ю. Витте. Более того, во время переговоров Витте посылал в Петербург телеграммы о необходимости дальнейших уступок, которые вызвали недовольство государя.
[36] … с его мистическими недугами. – «Великий князь был тронут, как вся порода людей, занимающаяся и верующая в столоверчение и тому подобное шарлатанство», – пишет в своих мемуарах С. Ю. Витте, говоря о «мистических» недугах, какими страдало августейшее семейство, начиная с государыни Александры Федоровны.
