355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Кокин » Витте. Покушения, или Золотая Матильда » Текст книги (страница 18)
Витте. Покушения, или Золотая Матильда
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:46

Текст книги "Витте. Покушения, или Золотая Матильда"


Автор книги: Лев Кокин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

9. Конец гапониады

Именно в этот день, 4 марта, Рачковскому позвонил Герасимов, и тот не стал скрывать от коллеги назначенной встречи:

– Хотите и вы прийти?

– Нет, – ответил ему толстокожий, – спасибо. Я не приду… и вам ходить не советую!..

– Это отчего же?! – напрягся Петр Иванович.

После их обеда с Гапоном толстокожий полковник доложил министру, присутствием Петра Ивановича не стесняясь, что возражает против затеи, ибо план Рачковского никуда не годится. И объяснил почему. Петр Иванович с не меньшей резкостью такое мнение опроверг, Дурново после некоторых колебаний с ним согласился. И вот упрямец–полковник опять за свое.

– Так по какой же причине, сударь, вы мне советуете отказаться от встречи?! – повторил, едва сдерживаясь, Петр Иванович.

А в ответ из трубки услышан:

– Мои агенты мне сообщили, что на вас расставлен капкан!..

– Чушь какая‑то, – рассмеялся Петр Иванович. – Как вы можете этому верить?

– Я предупредил вас, – сказал Герасимов.

Но часа через два повторил свой звонок. Не застав на сей раз Петра Ивановича дома, настойчиво попросил жену удержать его от посещения Контана:

– Там Петру Ивановичу угрожает несчастье.

Необычный звонок все‑таки заставил Рачковского задуматься над советом Герасимова. И по размышлении даже прислушаться к нему…

Назавтра Петру Ивановичу доложили, что Гапон с Рутенбергом были вечером в ресторане, как обещались. Петр Иванович попытался связаться с Гапоном, поскольку должен был объясниться. Не терял надежды, что произошло всего–навсего недоразумение. Заполучить центральную агентуру, чтобы осведомляла о каждом шаге боевой организации! И еще того более, чтобы эти шаги куда следует направлять!Неужели такое замечательное предприятие в самом деле могло провалиться? Трудно было свыкнуться с этим!..

Но расстрига исчез. Пропал. Испарился.

О постигшей его судьбе Рачковский узнал от… Азефа.

Узнал вместе с Герасимовым, а его кабинете, куда Герасимов по телефону Петра Ивановича пригласил:

– Тут мои молодцы схватили вашего человека. Он в вашем отсутствии говорить не желает.

– Это кто же такой? – поинтересовался Рачковский и услышал от Герасимова одну из кличек Азефа; после отстранения от департамента как‑то совсем потерял его из виду.

В трубку Петр Иванович буркнул:

– Сейчас буду.

Едва переступив порог герасимовского кабинета и действительно увидев Азефа, осклабился:

– Давненько не знаю о вас, дорогой Евгений Филиппович, рад встретиться… Как поживаете?

А услышал в ответ едва ли не площадную брань:

– Не ломайте комедию, Петр Иванович! Вы бросили меня, как собаку, без связи, без средств, на произвол судьбы. Я вынужден примкнуть к террористам, чтобы не умереть с голоду…

Отталкивающее лицо его побагровело, он набрасывался, как разъяренный бык.

Бывший «месье женераль» скандалов не выносил.

– Не волнуйтесь так, Евгений Филиппович. Ведь я теперь не у дел, – проговорил примирительно. – Хотя, каюсь, маленько недосмотрел…

Но Азеф не унялся:

– Недосмотрели? Полноте, Петр Иваныч! Скажите: вздумали подыскать мне замену!

И как из браунинга выстрелил – раз, два и три:

– Ну что, удалось вам Рутенберга купить?! А Гапон оказался надежным агентом? Боевую организацию вам выдал?!

Возникла немая сцена, не хуже, чем в гоголевском «Ревизоре». От вида оторопевших полковников Азеф испытал торжество, которого и не пытался скрывать.

– Признайтесь, не можете словить своего Гапона? – продолжал со злорадством. – А он, бедняга, в Озерках на заброшенной даче болтается на веревке! Чтобы в том убедиться, запишете, господа, адрес?!

Только тут Петр Иванович вполне осознал, что Агент не блефует.

А тот желал до конца насладиться произведенным эффектом:

– И благодарите судьбу, уважаемый Петр Иваныч, что вас миновала сия участь… клянусь, не избежать вам ее, если продолжали бы свои амурыс Гапоном!..

Так…

Значит, план, замечательный план окончательно рухнул. Не придется ему, упиваясь могуществом, тайно дергать за ниточки две друг другу враждебные шайки… и натравливать одну на другую!.. Да и только ли одну на другую!.. Столь старательно сплетенная паутина лопнула в одночасье, а если какая муха и запуталась в ней, то разве лишь он сам!.. Чувство острого унижения испытал всеведущий сыщик.

Этот жид отвратительный его начисто переиграл! Если был он когда‑либо настолько унижен, то, быть может, единственный раз в жизни – при Плеве, но тогда он пал жертвою высших сил, интриг в императорском доме! Ну и недруг его давнишний, еще с самых судейкинских пор, воспользовался случаем выставить его вон. Впрочем, Плеве сумел нажить себе столько врагов, что в конце концов не без помощи многих кончил счеты с жизнью. Дело темное, но Рачковский‑то ведал, кто умыл при том руки, словно Понтий Пилат. И не обошлось без Азефа в том деле, уж теперь можно было не сомневаться!

Англичанин–политик однажды заметил: у Британии нет друзей, у Британии есть интересы. Вот так в политике и вообще. (В политической полиции в частности.) Нет друзей, а одни интересы. Приятельство и предательство рука об руку шествуют рядом. Сегодня Азеф тебе враг, как вчера был соратник. Да что там Агент, хотя и с большой буквы!/. Петр Иванович был унижен вдвойне, ибо точно теперь узнал, что толстокожему полковнику жизнью обязан.

Не скончалась черная полоса. Провели воробья на мякине. Старого, многоопытного воробья!..

Все же Петр Иванович нашел утешение в том, что уж лучше два унижения пережить, чем одно–единственное уничтожение…

10. Паук в паутине

Генерал свиты его величества Дмитрий Федорович Трепов много лет прослужил в Первопрестольной. Немудрено, что Москва (разумеется, верхушечнаяМосква) считала его своим… заступником и ходатаем по делам. Вот и эту книжицу получил от московских русских людей вместе с просьбой нижайшей ознакомить с ней государя. «Если его величеству будет угодно…» – полуобещал он им, перелистывая страницы. «Протоколы» какие‑то, какие‑то мудрецы… Сионские? Про иудеев?.. Государь, впрочем, выказал интерес, взял почитать. И, обычно столь сдержанный на похвалы, собственноручно начертал на полях резолюцию, от прочитанного едва не в восторге: «Какая глубина мысли! Какое точное выполнение своей программы! Как будто наш 1905 г. направляется рукой Мудрецов! Не может быть сомнения в подлинности. Везде видна направляющая и разрушающая рука еврейства».

О царской оценке Рачковский знал уже спустя несколько дней, от Дмитрия Федоровича, пересказали ему слово в слово. Сердце нестареющего озорника, проказливое его сердце едва не разорвалось от гордости, как он услыхал это. Еще бы! Ведь одною из первых целей изготовления «Протоколов» было воздействовать на молодого царя. Пускай царь уже не так молод, но наконец‑то они добрались до цели!.. И столь точное попадание! Если бы только Петр Иванович мог открыться перед государем, ах, если бы он не должен был до конца удерживать и эту тайну в себе, чтобы унести с собою в могилу!.. Хоть бы с кем‑нибудь поделиться… но нет, такое немыслимо было!

Невзирая на многолетнюю выучку, его буквально распирало от немоты. Одно лишь то утешало, что черную полосу в жизни все ж таки вытеснила полоса светлая! Но больно уж резко, но слишком уж круто!.. Из пропасти, можно сказать, – и на этакую высоту!..

Другой бы на его месте просто не вынес того полученного им предательского удара… несчастный Гапон!.. Горемычный Петр Иванович устоял – главным образом именно потому, что был горемычный, то есть близкий человек Горемыкину – с давних, кстати сказать, пор, когда ездили вместе в Англию по маркимделам и поездка стоила министерского кресла. Тяжелая длань всевластного тогда Витте всем весом придавила его. Но раздавить не смогла. А быть может и так, что просто не захотела.

Между тем политический калейдоскоп пересыпался, перемешивался, не останавливаясь ни на минуту. Меняются местами фигуры, кто вверх, кто вниз. Интересы сходятся и расходятся. Сторонники делаются противниками, и напротив. Настала пора Горемыкину свести счеты с Витте. Не удалось при подготовке октябрьского Манифеста – удалось ныне.

Откровение Азефа, от которого Рачковского, мягко говоря, взяла оторопь, пришлось на дни открытия Государственной думы – сразу после падения графа Витте. И Петр Иванович Рачковский, даром что не раз выполнял поручения Сергея Юльевича, очень даже приложил к сему руку. Равно как к тому, чтобы на место Витте заступил Горемыкин. Едва только назначение состоялось, на квартиру председателя Совета Министров, на Фонтанку, перебрался и Петр Иванович, до того обретавшийся у Трепова на Морской. Это ли не свидетельствовало о близости…

Увы, его сразу же невзлюбил горемыкинский новоиспеченный министр, саратовский губернатор Столыпин, не простил провала с Гапоном. От политического сыска проштрафившийся Петр Иванович был отлучен… что не помешало ему, однако, сделаться политическим советником у нового председателя Совета Министров, весьма к тому же влиятельным. Он находился при квартирном хозяине почти безотлучно и советы старался давать по нраву его высокобезразличию: не горячиться, пусть события происходят сами собой, все устроится мало–помалу… Иван Логгинович поручил ему наблюдать за деятельностью Государственной думы – Петр Иванович ревностно наблюдал. Поручил участвовать в организации правых партий и в желательную сторону их направлять – деятельно участвовал и направлял. Не отказывался и от поручений встречных, таких, к примеру, как содействие в получении из казны денег. Посредничал, и для себя не без пользы, по этой части имел давний опыт. По его совету Иван Логгинович передал послушной ему дубровинской своре на думские выборы круглую сумму…

Его старания не прошли незамеченными. Государь, помазанник Божий, высочайшею милостью его не оставил. Награда стоила иных отличий и орденов. Ни много ни мало семьдесят пять тысяч досталось Петру Ивановичу от царских щедрот – «за успешное использование общественных сил». И ей–ей, не меньшую радость он испытал оттого, что наконец благодаря Трепову удостоилось внимания государя его давнее» однако не позабытое детище – и впечатление произвело глубочайшее!

Петр Иванович воспрянул духом.

Но тут, к несчастью, случилось то, что казалось совершенно немыслимым.

Не один он узнал об оценке царем «Протоколов», удивительного в этом не было ничего. Как и в том, что видные черносотенцы по горячему следу подали в Министерство внутренних дел доклад о необходимости широко их распространить, использовать для борьбы с «воинствующим еврейством» ради «истинно русского дела». Применительно к обстановке не должно было быть ни малейших сомнений в успехе этого предложения.

Государево мнение, разумеется, не хуже других известно было новому министру Столыпину. В решительности же поступков никто не мог ему отказать, Сергей Юльевич Витте – за глаза – именовал его не иначе как штык–юнкер… В данном случае что‑то помешало Петру Аркадьевичу показать немедленно свой характер. Что‑то вынудило проявить столь несвойственную ему осторожность. Скорее всего, недавнее заявление отставного полицейского директора Лопухина. Тот посмел публично обвинить министра внутренних дел, что он, дескать, терпит погромщиков в своем ведомстве! Министр, собственно, получил от Лопухина письмо еще после своих объяснений в Государственной думе по запросу о Комиссарове и его типографии, однако отвечать на возмутительное письмо не счел нужным. Он, видите ли, доверился своим подчиненным, а они обманули его! И в первую очередь – чиновник особых поручений Рачковский, в действительности зачинщик погромных воззваний. И вообще это дело есть, видите ли, лишнее тому доказательство, что у нас полицейский чиновник со своими секретными агентами бесконтрольно вершит судьбы обывателей, то есть – в сумме – и всей России!.. И все это попало в печать! Столыпин был в бешенстве. Однако же нового повода дать не хотел для упреков его в жидоедстве, тем более в полицейском ведомстве питали известное недоверие к происхождению «Протоколов сионских».

Прежде чем докладывать государю о полученном от черносотенцев предложении, министр решил избавиться от всякой неясности. Два жандармских офицера наряжены были произвести секретно расследование по щекотливому делу.

Один из них ведал особым отделом и во всем, что касалось политической полиции, эксперт был признанный. Другой же, в прошлом москвич, сменил в Саратове доверенного человека Столыпина [42], взятого им с собой в Петербург и, к несчастью, почти сразу погибшего при взрыве на Аптекарском острове. Иначе деликатное поручение досталось бы, вероятно, ему. А московские связи его преемника в этом деле представлялись вовсе не лишними, поскольку к государю «Протоколы» попали через руки Трепова именно из Москвы.

Офицеры, ищейки опытные, за дознание взялись рьяно. От издателей подследственного произведения к его переводчикам, от тех, кто переводил рукопись, разматывали запутанный клубок к тем, кто доставил ее из Франции, и к тем, наконец, кто якобы ее обнаружил в секретном хранилище в Ницце, этой столице масонов. И эта нить распутываемого от конца к началу клубка подводила жандармов все ближе и ближе к заграничной агентуре родимой полиции, возглавлявшейся в те поры все тем же Рачковским… Да к тому же в архиве самого департамента среди прочих иных бумаг, уличающих еврейский заговор, откопалась пространнейшая Записка, составленная по почину Рачковского в Париже с целью повлиять на молодого царя, однако отвергнутая тогдашним министром внутренних дел. Записку эту под заголовком «Тайна еврейства», сходственную с «Протоколами» почти как родительница с кровным чадом и в любом случае предварявшую их, министр Столыпин – тому министру дальний преемник – просмотрел внимательно, с карандашом в руке, и мнение предшественника полностью разделил. Согласился с выводами жандармских ищеек: поразившие его императорское величество «Протоколы», вне всяких сомнений, – подделка. Подлог.

А в итоге действительный статский советник Петр Иванович Рачковский со своими опасными шалостями как бы сам угодил под следствие. С высоты в пропасть… Тем паче его горемычность уже более не ограждала его. Правление Горемыкина продлилось всего‑то семьдесят два дня, да и Трепов, покровитель их с Петром Ивановичем общий, увы, порастерял свою силу, а вскоре и приказал долго жить…

Сменил Горемыкина в кресле председателя Совета Министров не кто иной, как Столыпин.

Когда о результатах предпринятых разысканий он осмелился всеподданнейше доложить, государь испытал сильное потрясение. Этим обманом будучи оскорблен в лучших чувствах, виду, впрочем, как обычно, не показал. Дабы обрести равновесие, отошел лишь по заведенной привычке к окну, забарабанил по стеклу пальцами, закрутил ус. Для посвященных это было недоброй приметой…

Затем взял со стола злополучный доклад, что дал повод к столь неожиданной и неприятной развязке, и на нем начертал собственною рукою: «Протоколы» изъять. Нельзя чистое дело делать грязными способами».

Замкнувшая царскую сентенцию жирная точка для действительного статского советника Рачковского означала одно: конец. Конец карьеры. Не очередную темную полосу, неизменно чреватую последующим просветлением, но отрешение от службы окончательное, вчистую.

…С высоты – в пропасть!

Наблюдательный глаз мог бы тут лишний раз разглядеть еще одно соответствие темной линии жизни изворотливого и циничного сыщика, этакого суфлерамножества политических актов, так и не покинувшего до последнего занавеса своей будки, и ослепительно яркой – политика, государственного человека, солистана исторической сцене. Долгие годы извивались их линии параллельно, лишь моментами соприкасаясь, и одна стала как бы тенью другой. Их карьеры, почти одновременно начавшись, почти одновременно обе и оборвались.

Петра Ивановича Рачковского – и графа Сергея Юльевича Витте…

(А злосчастные «Протоколы» значительное время спустя еще раз напомнили о себе Петру Ивановичу, когда дальний преемник его, очередной новый шеф толстокожих, как‑то вечером пригласил старика, чтобы посвятил его в затейливую историю. Петр Иванович не отказал, не скрыл, что его рук проделка, обещался генералу через несколько дней прийти, доложить в подробностях все, как было, вот только в деревню на денек съездит.

В тот денек, сам того не заметив, Сергей Юльевич Витте навсегда потерял свою тень. Потому как со всеми своими прегрешениями вместе Петр Иванович в тот несчастный денек из деревни своей прямиком отправился на суд Божий, не успев до конца поделиться богатым посюсторонним опытом…

Впрочем, опыт его, видимо, не вовсе пропал для любознательного полицейского генерала. Хотя, правда, в ином сюжете. В ту же осень тот пытался умыть руки при убийстве полицейским агентом–эсером Петра Аркадьевича Столыпина.

Ни при жизни не давал противникам спуску, не прощал ничего Петр Иванович, ни, сдается, и после смерти.

Но про это ему уже было невозможно узнать.)

11. Подручный тезка

По утрам секретарь редакции «Русского знамени» являлся на квартиру к патрону в собственном его доме в Измайловской роте, где помещалась редакция, со свежими материалами для газеты, а вечером приносил уже готовые к печати. Александра Ивановича Пруссакова Александру Ивановичу Дубровину отрекомендовал сам петербургский градоначальник, одно это сразу и, казалось бы, навсегда определило между ними доверительные отношения. Поэтому глава «Союза» и поручил полному своему тезке секретарство в редакции и допустил до участия в главном совете. В одночасье же выяснилось, что обязанности новобранца– $1союзника» редакцией не ограничатся.

…Как‑то вечером, не затягивая, по обыкновению, газетных дел, Дубровин попросил Пруссакова:

– Не могли бы вы, дорогой Александр Иванович, исполнить важное поручение? Знаете этот белый дом в начале Каменноостровского проспекта, по правой стороне… особняк графа Витте? Надобно раздобыть подробный план дома.

Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы понять нешуточность просьбы, когда простое упоминание этого имени приводит Дубровина в неистовство, и, лишь бы не произнести самому, называет он графа не иначе как Полусахалинским. Не бывало такой сходки в «Союзе», где бы Витте не поносили. Но на этот раз затевалось что‑то посерьезнее криков на митингах и трескотни в чайных…

Пруссаков не скрыл удивления:

– Для какой же именно цели нужен план, Александр Иванович?

– По желанию… – Александр Иванович–старший замялся и указал неопределенно куда‑то за окно, в небеса. – По желанию августейшей особы, – нашелся он наконец. – То, что высшая особа обращается к нам, большая для нас честь. Доверяет нам, а не правительству, понимаете!.. со Столыпиным во главе!..

– Доверяет, простите, в чем?

– У этого графа имеется компрометирующая переписка. Нужно его дом обыскать, чтобы изобличить его в двойственности и в предательстве!..

– Но где же его достать, этот план? – все еще недоумевал Александр Иванович–младший.

– А вот это уж ваша забота, голубчик… За доставление обещаю вам тысячу рублей!

Рассчитал верно, что подействует на тезку сильнее всяческих уговоров… Бессребреник вообще был бы белой вороной в «Союзе», Пруссаков же и в самом деле вечно нуждался.

Но на всякий случай добавил, как бы желая сбить цену или, может быть, опасаясь, чтобы не пришлось ее повышать:

– Вообще‑то у нас этот план уже есть… желательно для надежности сверить. При обыске надо лучше ориентироваться, да и занять, знаете ли, входы–выходы…

Все усилия приложил Пруссаков, но, увы, так и не заслужил этой тысячи, столь нелишней ему, семейному человеку. Несмотря на свои старания, с поручением справиться не сумел…

Разговор же с патроном в памяти сохранился.

И спустя какое‑то время вспомнился по, казалось бы, совсем постороннему поводу и который раз заставил вздыхать о своей неудаче.

Разбирая по секретарской обязанности дубровинские бумаги, в набросанном его рукою черновике натолкнулся на фамилию Витте. Натолкнулся, посмотрел повнимательнее и – глазам своим не поверил: речь шла о покушении на ненавистного графа как о факте, уже состоявшемся… Это явно выбивалось за рамки обычной среди «союзников» трескотни.

У него на сей раз хватило ума не выказывать излишнего любопытства. Про себя лишь подумал, что, возможно, оно даже к лучшему, что не удалось раздобыть тогда вожделенного плана.

Ну а мучиться над загадкой ему недолго пришлось.

Через несколько дней услыхал о бомбах, обнаруженных в доме на Каменноостровском.

А еще через день при очередном визите в дубровинскую квартиру застал там двоих добрых молодцев, которые громогласно упрекали патрона в жадности и что будто бы он их обсчитал.

– Как вы, так и мы, Александр Иваныч, – угрожающе наступал один. – А то пойдем к графу Витте и все расскажем!

– Да ты держал ли когда в руках три‑то тысячи?! – в свой черед возмутился Дубровин.

И, заметив вошедшего Пруссакова, повернулся к нему:

– Вот враги не дают мне покоя, эти левые, эти жиды, этот Витте! Шантажируют, что донесут, будто покушение наших рук дело, а я вместо денег им дал вот это!.. – И погрозил увесистым кулаком.

В раздражении захлопнув за теми двоими дверь, достал из кармана листок бумаги.

– Вот я приготовил заметку для ограждения от возможных нападок со стороны всякой сволочи, которая, конечно, сама все подстроила!

По–редакторски цепким взглядом Пруссаков тут же обнаружил в листке что‑то очень знакомое… трудно издали было разглядеть слова, но, всмотревшись, узнал: тот загадочный черновик!.. А когда Дубровин стал ему диктовать по листку, не осталось ни малейших сомнений. Однако же под диктовку записал до конца, до заключительного риторического вопроса: «Чего же хотят кровожадные безумцы… крови ради крови?!»

В ближайшем же номере «Русского знамени» заметка – без подписи – появилась под заголовком «Неудавшийся адский замысел».

Пруссаков же по заданию патрона незамедлительно отправился в Гельсингфорс сочинять оттуда корреспонденции против Витте, а в частности и о том, что это он сам подложил себе бомбы с той целью, чтобы напомнить совсем позабывшему его обществу о собственной важной персоне…

Подписывался, не без умысла (чем мы хуже вас), тоже графом: граф Беер…

И в финской газете, ухватив его мысль, поместили ехидный рисунок: излюбленный персонаж карикатур, неуклюжий и долговязый, собственноручно спускает бомбу в трубу своего дома.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю