355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Кокин » Витте. Покушения, или Золотая Матильда » Текст книги (страница 19)
Витте. Покушения, или Золотая Матильда
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:46

Текст книги "Витте. Покушения, или Золотая Матильда"


Автор книги: Лев Кокин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

12. Самим рук не марать

Несмотря на неудачу первой попытки с этими злополучными бомбами в дымоходах, не в одних только чайных предвкушали расправу над Витте и не только на митингах и толковищах – в окружении доктора Дубровина также. А вездесущий князь Мика Андроников, например, тот и вовсе от самого градоначальника петербургского эту новость принес на хвосте, о чем, кстати, счел обязанностью Сергея Юльевича предупредить.

Номер третий по секретному списку «сорока трех» наконец все же выпал Витте…

План притом наметили поистине хитроумный. Он навряд ли мог сам собой зародиться в прямолинейных мозгах; не иначе Петр Иванович Рачковский еще не в худшую свою пору подбросил подопечным дьявольскую идейку: самим рук не марать!..

…В бурном октябре девятьсот пятого рабочие Тильмансовского механического, что на Петергофском шоссе, выбрали слесаря Семена Петрова в Совет рабочих депутатов, и вместе с другими членами Совета он был по приказу правительства Витте 3 декабря арестован. А спустя приблизительно год вернулся тайком домой в Питер, поскольку из мест не столь отдаленных благополучно сбежал. Жил с матерью в деревне Волынкино, невдалеке от завода.

И вскорости нежданно явился к нему в гости приятель, прежде тоже работал у них на заводе. Явился, на радостях полез целоваться:

– Сенюха! Как здорово, что ты жив–здоров! Ну мы делов с тобой натворим теперь!..

Всю ночь до утра просидели, рассуждая о том о сем.

Из заводской среды разбитной кузнец Шурка Казанцев заметно собой выделялся, что, собственно, и привлекло к нему в свое время Семена. Понравилась и компания, куда Шурка его с собою привел. Даже не столько понравилась, сколько заинтересовала. Публика всякая, на гитарах играли, беседовали, винцо попивали… Отвлеченные материи занимали Семена, хоть толком и не учился, любил читать, а потом обсуждать прочитанное. Политики же там не касались.

В политику ударился позже и тогда услыхал про Казанцева говор, будто предал он партийный кружок. А кто считал, даже два кружка. Но к этому времени он с завода ушел, столкнулись нечаянно, гуляя в Зоологическом саду. В честь свиданьица Шурка угостил коньячком у буфета. А потом: у меня, Сенюха, к тебе предложение, давай, мол, займемся вместях организационным делом… Вспомнив слышанное про него, Семен от Шуркиного дела предпочел отбояриться.

Другой раз на улице встретились уже осенью, опять‑таки совершенно случайно. Семен не скрыл, что заседает в Совете. Шурка тут же попросил достать для него на заседание два билета. Пришлось объяснять, что у Семена на это нет права, надо обращаться в партийную организацию. Шурка стал настаивать, пока рукой не махнул: эх ты, а еще, мол, друг назывался…

И вдруг – как снег на голову после побега. И разговоры про всякое всю ночь напролет.

Между прочим:

– Ты, наверно, эсдек? Наша‑то партия погрознее… Мы – максималисты!

А поскольку Семен промычал что‑то неопределенное, взял быка за рога:

– Нам тут надо снять одного, ты как насчет этого?

– Это как же тебя понимать – «снять?»

Шурка было замялся:

– Ну… убрать… прикончить… не валяй дурака!

– А постановление партии у тебя есть? – неожиданно осведомился Семен.

На этом разговор оборвался.

Утром, из дому вышли, Шурка – хлоп на извозчика, что твой барин. И одет был как барин.

– Я ходить не привык!

Расплатился за Невской заставой, показавши толстый бумажник. Повел завтракать в ресторан…

Там вернулся к прерванному разговору:

– Нашел бы ты, Сенюха, помощника, только чтобы надежный. И исполнил бы дело… Я вижу, с деньгой‑то у тебя не того!

И снова потряс бумажником, расплачиваясь за обоих.

После Шуркиных настояний Семен пришел советоваться к другу–приятелю, безработному, как он сам, по соседству тоже жившему с матерью, только что не нелегалу.Зато знали про Васю–маленького, что перевозил оружие рабочим отрядам.

К Казанцеву поехали вместе, на Петербургскую сторону, тот где‑то возле часовни Спасителя обитал, и еще одного своего волынкинского с собой прихватили, Леху Степанова, портняжку.

Раз, другой побывали у Шурки, на третий тот им открыл, что партия постановила снять графа Витте… – всему вредит и предатель! Сговорились еще встретиться, обсудить все подробно. Но на тот раз Семен прийти к Шурке на Петербургскую уже не сумел.

По причине того, что за час до назначенного свидания его снова схватили…

В передаче с воли он нашел неожиданно в книжке между страниц записку от Шурки, тот обещал, что поможет Семену освободиться. А он уж всякое стал думать на Шурку, припомнились прежние про него толки… Уж не замешан ли, часом, приятель в его аресте?.. В камере сидели товарищи посознательнее, чем он. Когда им про Казанцева, и про арест свой перед самым свиданием, и про его обещание рассказал, они тут же обрисовали ему, какая за такие освобождения бывает расплата. Ответил он Шурке резко – и вскорости снова отправился в ссылку. На сей раз на Север.

Однако же и в Архангельской губернии задержался недолго… Без Шуркиной сомнительной помощи сумел вырваться оттуда и до Питера добрался, даром что в карманах гулял ветер. А уж Шуркин разбухший бумажник чуть ли не по ночам снился. Не выдержав искушения, решил он все‑таки с ним повидаться, отправился на Петербургскую сторону, но на той квартире его не застал. Единственно, что смог разузнать – у себя же в Волынкине, – что вроде бы Казанцев в Москве, а главное, по какому адресу его там искать: к нему будто бы уехал Вася–маленький.

На последние взял билет до Москвы. И по адресу обнаружил кузнечное заведение, хозяином которого оказался… Казанцев! Там, при кузнице прямо, жили несколько человек рабочих, Вася–маленький тоже.

Встретились, говоря просто, по–братски, но, перекинувшись парой–тройкой слов о себе, соскользнули к Казанцеву, в недоумении, откуда у него деньжищи. Вот и кузню завел. А спрашивается, для чего?

– Работы‑то почти нет, – рассказывал Вася Семену. – Зато стрельбой занимаемся…

– Это где? Прямо тут?

– Тут, а где же еще. Меряемся, кто метче.

– А на шум, – поинтересовался Семен, – не сбегаются?

– Бывает, и городовой заглянет. Так ему Шурка‑то поднесет, он еще и спасибо скажет…

– Н–да, дела…

Слово за слово выяснили, что и Вася кое в чем заподозрил Казанцева, запутывает он их в нехорошее что‑то. Во что именно, Вася покамест не знал, но от этого разговора и Семеновы подозрения укрепились.

Увидались они с Шуркой мельком, когда тот выезжал со двора в пролетке на рысаке. С ним сидел незнакомый господин.

– Это кто же такой важный с усами? – с любопытством спросил Семен.

Ему объяснили, что граф. Буксгевден.

Вечером Шурка прислал за Семеном, позвал к себе на квартиру.

Покуда малость ошеломленный Семен озирался по сторонам – квартира показалась роскошной, четыре комнаты с кухней, – хозяин ему говорил:

– Не удивляйся, Сенюха, что я с графом. Граф тоже максималист. И партия может предложить тебе дело…

И хотя в ответ Семен по привычке своей промычал нечленораздельное нечто, достал из стола деньги:

– В четверг с Васей–маленьким поедете в Питер, это вам на дорогу. Я тоже еду, только отдельно. Там встретимся, расскажу все подробно.

Понимал, гладкий черт, в каком Семен пиковом положении. Настороженности Семен, однако, не потерял, особенно как углядел в столе револьверы, в полуоткрытом ящике, откуда Шурка брал деньги. Револьверы и рядышком – значки с Георгием на коне.

Поверх же стола лежали газеты, головами к Семену; он, однако, названия, шевеля губами, и так разобрал: МОСКОВСКИЕ ВЕДОМОСТИ. ЧЕРНЫЙ ВОРОН. ВЕЧЕ.

Шустрый Шурка перехватил его взгляд.

– Нам случается прикидываться «черной сотней», как видишь.

Ночью в поезде, по дороге в Питер, на Семенов об этом рассказ Вася–маленький так отозвался:

– Неизвестно еще, кем он в самом‑то деле прикидывается – «черной сотней» или же красным максималистом!..

И поделился новыми своими наблюдениями за Шуркой.

– Мы проверим в Питере, верно, Семен? Если он нас морочит, я его…

Не докончив, Вася–маленький полоснул ладонью по горлу.

По уговору он должен был встречать Казанцева в Питере на вокзале, и, приехав, Шурка назначил свидание им обоим. Там, в условленном между ними месте, Семен его видел в последний раз. Конечно, тогда он еще не знал, что в последний… как и сам Шурка.

Место оказалось гостиницей, аккурат против дома Витте.

– Из окна отсюда и бросим бомбу, когда граф поедет… Толково придумано?! – Шурка не упустил случая прихвастнуть. – Вот и выполним постановление партии!

Семен с Васей не возражали, и назавтра, наутро, Шурка нм назначил новую встречу, чтобы ехать начинять бомбы.

– Ветку знаете, что идет от станции Ржевка?

– Ириновская? – уточнил Семен.

– Она самая. По ней и поедем…

Но на станцию они не пришли.

Накануне, после того как расстались, Семен проследил за Шуркой и заметил, как тот разговаривал с какими‑то темными типами. Шпики вроде, филеры? Он предложил Васе–маленькому не откладывая бежать, по части побегов был большой мастер. И обещал, что потом с товарищами раскроетКазанцева… Не тут‑то было. Вася–маленький заявил, что справится сам! Но на станцию Ржевка все‑таки опоздал… Поспешил к Казанцеву на квартиру, объяснил, что утром не нашел ни его, ни Семена и что тот, видать, просто струсил.

– И черт с ним, я один справлюсь! – успокоил Казанцева Вася.

На это ему Шурка ответил, что бомбы отвез и оставил в лесу, так что можно успеть и завтра приготовить, как надо…

Про это, а также и про дальнейшее все Семен потом прочитал в газете, когда Вася Федоров покаялся в том, что наделал. Иванов, о котором он там говорил как о подельщикео своем, никакой был, конечно, не Иванов, а Петров – он, Семен. Зачем его Вася перекрестил, не понять, когда Петровых у нас на Руси, должно, не менее, чем Ивановых… Сам, однако, из ссылки сбежав, называл себя вот именно так, Ивановым… может, Васе–маленькому говорил, а он и запомни…

13. Хорошо мозгуется в Биаррице

С тяжелым сердцем покидал на сей раз Россию Сергей Юльевич. Впрочем, он бы затруднился с ответом, если б его спросили, когда у него было на сердце легко. Ему бы радоваться, что судьба в который раз проявила благосклонность, уберегла, охранила от заранее обещанной смерти. Сверх того: готова была одарить острым чувством миновавшей угрозы, обновленным ощущением жизни. Понимал все умом, а душа подарка не принимала… Угнетенное состояние духа не оставляло его – а ведь это было так чуждо его натуре!..

Не с одним Сувориным попрощался Сергей Юльевич перед отъездом. И в конечном счете едва ли не любой разговор сам собою сводился к одному и тому же. К обсуждению слабосильного деспота. Представлялось, что он, почти по–детски резвясь, беспрерывно раскачивается на качелях. На одной стороне их – решительный Петр Аркадьевич Столыпин, на другой же – негодяй лейб–кабатчик Дубровин, которого чуть ли не лобызал.

Говорили с князем Святополк–Мирским, в свое время сменившим Плеве и принесшим, считалось, с собою весну, скоро, к несчастью, сгубленную кровью Девятого января. С той поры князь в отставке, ведет светскую жизнь, никакими политическими заботами не обременен.

Говорили о печальном, если не ужасном положении дел.

– Наши бедствия следуют из характера государя, – откровенно сетовал князь, – Как же можно ему верить, если завтра он отказывается от того, что одобряет сегодня?! Разве так спокойствие установить?!

Накануне разгона Думы, перед самым 3 июня, на Каменноостровский пожаловал барон Фредерикс. По своей ли воле посетил его министр двора или будучи послан свыше, Сергей Юльевич не знал, да и не стремился узнать. Но явился барон к нему за советом… Собственно говоря, их давно связывали приятельские отношения, так что в визите барона ничего из ряда вон не было. И все же, все же. Трудно было от того отрешиться, что перед тобой министр императорского двора…

– Сами видите, дорогой граф, что вокруг происходит ле бордель, – бывший командир конной гвардии рубил сплеча, – и, наверное, знаете, каким образом следовало бы поступить…

Как туг было не вспомнить, что в сферах после 17 октября взяла моду упорнейшая молва, будто бы Витте знает, как надо спасти Россию, но только не хочет этого делать!.. Для Сергея Юльевича такое суждение не составляло тогда секрета.

Теперь же он ответил усмешкой на лихую атаку барона:

– Вы мне льстите, мон шер… Но если всерьез, я действительно полагаю, каким образом следует поступить, тут вы правы. Но этот поступок требует громаднейшего терпения…

И он разъяснил барону, что имеет в виду.

А имел он в виду, что Думу надобно распустить, и затем распускать многократно, и снова каждый раз выбирать, обязательно по закону 17 октября, до тех пор, пока она не станет благоразумной…

Он вдруг ясно представил себе песчаный пляж в Биаррице, ту картину, которую вот–вот опять увидит после разлуки: океанские волны раз за разом перекатывают прибрежный песок и тем самым мало–помалу как бы очищают его.

– Между прочим, – сказал Сергей Юльевич, – так действовали в Японии после введения конституции.

– Но где же нам взять столько времени?! – воскликнул барон.

– В противном случае могу дать другую рекомендацию… Да боюсь, что напрасно, – махнул граф рукой. – Все равно вы исполнить ее не сумеете…

– Все‑таки скажите, Сергей Юльевич, – настоятельно попросил Фредерикс. – Божьей помощью, может быть, и сумеем…

Они сидели, откинувшись в креслах, в кабинете Сергея Юльевича, рядом со статуей покойного Александра III.

Витте обернулся к бронзовому императору и, указывая на него, патетически произнес:

– Воскресите его!!!

Он раздваивался и в этом. Едва ли покойный самодержец потерпел какие бы то ни было ограничения своей власти, своего самовластия… Не тот имел норов… А признанный конституционалист, того более – почитаемый первым из них, прародитель Манифеста 17 октября, не находил граф для него слов осуждения. Скорее напротив.

Противоречие это Сергею Юльевичу как раз только что пришлось растолковывать забегавшему с ним проститься одному из «лейб»: «Вот здесь, – указал на собственное сердце, – вот здесь я за старый порядок, но здесь, – ткнул в свой лоб, – я, конечно, стою за новое!..»

А Руманов ему ответил: «Вы, наверно, помните слова человека, понимавшего толк во власти: у государственного деятеля сердце должно находиться в голове! Так сказал Наполеон Бонапарт…»

Но Сергея Юльевича и такой авторитет не сразил: «Так‑то так, да я на это вот что скажу. Возьмем винную монополию, для примера. Или золотую валюту. Послушайте сюда, неужели вы думаете, или какой‑то парламент мог пойти на эти реформы? – «Одессист» время от времени просыпался в нем. – На реформы, ударяющие частные интересы? Ни за какие коврижки! Только самодержавный властитель!..»

И еще он припомнил тут слова одного француза, что у них во Франции такую реформу почти немыслимо провести, поскольку при выборе депутатов в палаты первую роль играют содержатели кабаков во всех видах…

Приблизительно то же самое, едва ли не слово в слово, он теперь залпом выпустил в министра–барона. Не отказал лишь себе в удовольствии ужесточить итог:

– …Только сильныйсамодержавный властитель!..

Говорил и в то же время с ясностью сознавал, что причиной разгона Думы, произведенного Столыпиным государственного переворота, настоящей причиной, а не предлогом, послужил не заговор вовсе ее членов социал–демократов, к тому же сомнительный, и весьма, но в первую голову неугодное, как всегда, камарилье обсуждение в Думе крестьянской проблемы. Вот уж это на деле грозило нарушить частные, а точнее, частновладельческие интересы!.. И Вторая Дума – все по той же причине! – последовала за Первой. Разделила ее плачевную участь…

Пораскинуть мозгами над создавшимся положением, взвесить, оценить обстановку, спокойно обдумать ситуацию, вместившую в себя такое количество разнородных по первому взгляду событий – и столыпинский переворот, и покушение на него самого, и не внушающее доверия следствие по этому делу, и не менее сомнительный думский заговор, – все это, вместе взятое, вопреки собственным правилам Сергей Юльевич порешил отложить на дачное лето. До безмятежного в летнюю пору, идиллического Биаррица… Самый воздух благодатного места, как всегда, поспособствует приведению мыслей в порядок. В чем, в чем, а уж в этом‑то не испытывал Сергей Юльевич ни малейших сомнений.

14. Исчезнувший Казанцев

Казанцев частенько курсировал между Москвою и Питером. Иной раз отсутствовал всего несколько дней, порой исчезал надолго. О занятиях тамошних своей Евдокии рассказывал скупо, от ее же вопросов отделывался коротким: дела были. Однако возвращаться стал при деньгах. Когда познакомились, в карманах сквозило, и жилье снимал какую‑то конуру. А приехавши под масленицу седьмого года, заговорил, что пора бы нанять квартиру… И взаправду нанял, четыре комнаты на Грузинах. Дусе радоваться бы таким поразительным переменам, да она и радовалась, натурально, когда бы не одно обстоятельство, удивлявшее еще более. Шура снял квартиру не на себя, на Казанцева, а на какого‑то Казимира Олейко, из поляков, что ли. Даже паспорт себе выправил на такое имя!.. Дусе же, чтобы не привязывалась, объяснил, что так нужно при его новой должности, не по своему паспорту проживать. Потому как должность его – по сыску и по слежке за революционерами. Он и сам себя стал за таковского выдавать: Дуся слышала его разговоры с молодыми парнями, которых он однажды – ей запомнилось, на первой неделе поста, – привез с собою из Питера и у них в четвертой комнате поселил. Правда, парни, слава Богу, вскорости переехали на квартиру при кузнице, которую Шура нанял на Пресне.

В конце мая он снова собрался в свой Питер. Уезжая, не всегда говорил, когда думает возвращаться. Но на этот раз простился всего‑то денька так на три: не скучай, Дуська! И в то же время предупредил, что если вдруг задержится, паче чаяния, и к июню не будет, то чтобы его кузнечное заведение перевезли без него в дом графа Буксгевдена в Марьину рощу. Поручил это одному из питерских молодцев. И еще ему наказал отнести тому графу на Никитский бульвар какую‑то большую коробку. Граф за это дал денег червонец и еще тридцать шесть целковых передать Евдокии, заплатить за квартиру.

Сказать правду, она и сама во время отлучек Шуры получала от графа на пропитание. По обыкновению же, Шура приносил домой деньги к первому числу каждый месяц, рублей двести, а бывало и триста, жалованья от графа, который взял Шуру к себе управляющим домом.

Поскольку, однако, на этот раз ни к первому, ни к третьему он не вернулся, Евдокия собралась отправиться к графу. Пошли с питерцем этим, Лехой; тот хотел расспросить, как ему быть с перевозкой кузни.

Граф Александр Анатольевич, показалось, был заметно встревожен. Ни с того ни с сего прочитал им заметку в газете про убийство молодого человека на окраине Питера… возле трупа валялись железные банки от взрывчатки и с запальным шнуром. Евдокия вся обомлела, вдруг почуяв, к чему граф клонит…

А он Лехе сказал, чтобы съездил, разузнал там на месте… И на дорогу дал денег. Ну и ее не обидел деньгами, известно.

До отъезда Леха старался уговорить обеспокоенную Евдокию, мало ли находят, мол, убиенных, побожился все там в Питере выведать и в адресном столе навести справки.

– По обеим фамилиям! – перестав от него таиться, наказывала ему Евдокия. – Казанцева и Казимира Олейко! Запомнил, Леха?!

Запомнить‑то Леха запомнил, но когда возвратился, сказал, что обыскался меблирашек этих, какие ему указали на углу Невского проспекта и Литейного; как сельдей их в угловом доме набито: Лебедевой, Маковской, Серышевой, Штробница и Бог весть кого еще.

– Это ладно, – отмахнулась от него Евдокия. – Ты скажи, ты нашел?!

Он кивнул; да, он все же нашел те, в каких останавливался Александр, и дознался, что тот как ушел из своих меблированных комнат мая двадцать седьмого числа утром рано, так больше и не показывался с тех пор. И Леха передал Евдокии из его комнаты вещи, чемодан и трость, которые взял под расписку, подписавшись именем Иванова и заплативши перед этим за комнату… И еще там ему рассказали, будто кто‑то, из себя, по описанию, Сильно с Васей–маленьким схожий, попытался было уже их получить того самого двадцать седьмого числа под вечер, вроде бы по поручению постояльца… Да ему не отдали.

Тут уж Евдокия кинулась со всех ног на Никитский бульвар к графу, забила тревогу, чтобы заявить в полицию или куда следует.

– Вас же, батюшка Александр Анатольевич, скорее послушают… Ну а если вам не по чину, я сама побегу, куда надо, вы только, пожалуйста, подскажите мне, дурехе, куда!..

Граф, понятно, как мог пытался женщину успокоить, убеждал, что еще ничего до конца не известно, предложил сумму денег и в конце концов, хоть и с видимой неохотой, пообещал ее просьбу исполнить.

И действительно, в половине июня прокурор Московского окружного суда получил заслуживающие, на его взгляд, внимания сведения об имевшем место в Петербурге убийстве. О чем и счел необходимым поставить в известность столичных коллег. Ибо, по его суждению, появились некоторые основания предполагать, что убит был некий Александр Еремеев Казанцев, проживавший в Москве под именем и по паспорту Казимира Олейко.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю