Текст книги "Семен Дежнев — первопроходец"
Автор книги: Лев Демин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
– Откуда путь держите, Божии странники? – спросил монах.
– Из Восточной Сибири, – ответил Ерастов. – Два с лишком года в пути.
– Бог вам в помощь. Я ведь ратником был в воинстве царя Бориса. В миру Герман, под клобуком Герасим. Грехи старые замаливаю.
– Так ли уж много нагрешил, брат Герасим? – спросил его Дежнёв.
– Много, немного – то одному Господу Богу ведомо. Эти монастырские стены всякого повидали. Я ещё послушником был, осадили монастырь, помню, полчища Тушинского вора с поляками. Зело злая сеча была. С нами были ещё стрельцы, крестьяне-ополченцы из окрестных деревень. Я вон на той дальней башне находился с пищалью. Отбили натиск неприятеля, хотя и не досчитались многих.
Словоохотливый монах ещё долго рассказывал казакам о делах минувших, о том, как ему, молодому тогда послушнику, пришлось взяться за оружие, отстреливаться из пищали, а потом подменить убитого пушкаря.
– Зело злая сеча была, – повторил он. – А тушинцев и поляков знатно проучили...
Отряд прибыл в Москву в сентябре 1664 года, оставив позади тысячи пройденных вёрст. Столица показалась Дежнёву и его товарищам невиданно огромным, пёстрым и суетливым городом.
– Поболее Великого Устюга будет! – восторженно воскликнул Григорий Пискун – сам устюжанин.
– И Тобольска, и Вологды поболее, – отозвался Артемий Солдатко.
– А по моему разумению, Москва самый огромный город на земле. Десять Великих Устюгов... А Тобольск в сравнении с Москвой – деревня, – высказался ещё кто-то.
– Смотрите, мужики, Кремль... Здесь царь живёт. Красотища-то какая! – воскликнул Дежнёв, указывая на кремлёвские стены, когда отряд въехал на Красную площадь.
Увидели главки храмов с золочёными куполами, подымавшимися над зубчатой стеной Кремля, башни с воротами. Все кремлёвские башни были разными, не похожими одна на другую, увенчанными разными кровлями. Охранялись ворота стрельцами с самопалами и бердышами. А на краю Красной площади, поперёк её, увидели сибиряки чудо чудное, диво дивное, многоглавный пёстрый, как расписной пряник, храм. Несравним по красоте с другими московскими храмами. А главки его разноцветные, расписные луковицы. И ни одна на другую не похожа. На паперти убогие побирушки толпятся. Не удержался Семён Иванович, спросил у пристава, прогуливавшегося перед папертью, как называется этот чудный храм.
– Разве не знаешь? – спросил удивлённый пристав. – Каждый мальчишка сопливый знает, как называется сей храм.
– Откуда нам знать? – простодушно ответил Дежнёв. – Сибиряки мы. В Москве впервой.
– Тогда слушай и на ус наматывай. Сей храм называется Храм Покрова. А другое его название – храм Василия Блаженного. Жил такой Божий человек, юрод можно сказать. Самому царю Ивану Васильевичу не боялся правду-матку в глаза резать. Царь уже на что грозен и своенравен был, а блаженного выслушивал, в обиду не давал. Теперь знаешь, что это за храм?
Дежнёв поблагодарил пристава за разъяснение и попросил его показать дорогу к Сибирскому приказу.
Двигались лабиринтом узких кривых улочек. Город в основном бревенчатый, поэтому часто случались пожары. Выгорали целые кварталы и улицы. Если едешь через всю огромную Москву, непременно встретишь то тут, то там пепелище. Избы на подклете с подслеповатыми оконцами, затянутыми бычьим пузырём. Бревенчатым настилом выложены и многие улицы, чтоб прохожий не потонул в раскисшей грязи. В Китай-городе, куда привёл пристав сибиряков, почаще встречались богатые боярские и купеческие палаты. Некоторые были каменными под медными кровлями. А храмов встречалось на пути отряда великое множество. Сколько всех храмов в Москве – не пытайся сосчитать, всё равно собьёшься со счёта. Сами москвичи говорят – сорок сороков. Среди них чудной работы каменные громады, опоясанные узорчатыми бордюрами из изразцовых плиток, украшенные резьбой по камню. А большинство храмов – совсем маленькие, одноглавые бревенчатые церквушки, такие, как на северных погостах. Таких храмиков великое множество. Тянутся они к небу своими луковичными, шлемовидными, шатровыми главками.
Пока отряд двигался по лабиринту узких, изогнутых улочек, ударил мощным гулким басом кремлёвский колокол, возвещавший о службе. Отозвался другой, третий. Заголосили жиденькими дребезжащими звуками колокола на звонницах малых ближайших церквушек. Начался по всей Москве колокольный перезвон. И всех перекрывал густой бас Ивана Великого.
Достигли наконец-таки Сибирского приказа. Прибывших встретил молодой подьячий. Раскрыл перед ними ворота, чтобы все подводы въехали во двор. Провёл Ерастова и Дежнёва к главному приказному дьяку.
В обширном помещении приказа дьяки, подьячие и просто писцы скрипели гусиными перьями. На столах и полках громоздились кипы бумаг – переписка с сибирскими воеводами, книги в кожаных переплётах. Дежнёв обратил внимание, что обстановка в здешнем приказе и напоминала обстановку во всяком чиновном присутственном месте, и чем-то отличалась. Заметно отличалась. Было почище, не было той скученности и тесноты, как в воеводских канцеляриях. И дьяки со всей чиновной мелкотой выглядели более подтянуто и одеты были почище. Чувствовалось, что сам глава приказа был строг и требователен, держал всю чиновную братию в руках.
Главный дьяк оказался ещё не старым, подтянутым человеком с небольшой, подстриженной клинышком бородкой. Он вышел из-за стола навстречу Ерастову и Дежнёву, обменялся с ними рукопожатиями и представился:
– Алексей Котельников, сын Павлов.
Предложил садиться в кресла с высокими резными спинками и спросил:
– Знаете, сибиряки, кто глава нашего Сибирского приказа?
– Слышал, – ответил Ерастов. – Кажись, Стрешнев.
– Ведомо ли вам, что Родион Матвеевич Стрешнев царский родственник, большой человек? Матушка-то здравствующего государя нашего Алексея Михайловича, жена покойного Михаила Фёдоровича Евдокия Лукьяновна тоже рода Стрешневых. Когда покойный государь изволил жениться, он возвысил род Стрешневых, дал им боярство.
– Понимаю, – произнёс Ерастов. – Родион Матвеевич изволит нас принять и выслушать?
– Непременно. После того, как сдадите весь груз и обустроитесь. У приказа имеется свой постоялый двор для сибиряков, прибывающих к нам с почтой и государевой казной. Без заботы вас не оставим.
– Заранее благодарствуем, Алексей Павлович, – произнёс Ерастов.
– Не стоит благодарности. Это наш долг. Небось притомились в пути?
– Ещё как. Два с лишним года в пути.
– Позволим вам отдохнуть, отоспаться досыта. Посмотрите Первопрестольную.
Дьяк Котельников принялся расспрашивать Ерастова и Дежнёва о сибирской службе, о пушных богатствах, о состоянии Ленского острога. Расспрашивал не слишком долго и утомительно. Дьяк произвёл на казаков самое благоприятное впечатление. Был отменно вежлив, корректен. Он сам прервал рассказ Ерастова и вызвал к себе подьячих.
– Займёмся, други мои, приёмом костяной и соболиной казны. Да принимайте самым тщательным образом. Подготовьте бумагу. Проверю её, потом подпишу.
Приказные принялись со всей тщательностью принимать моржовую кость и соболиные шкурки, проверяли каждый клык – не поколот ли, и каждую шкурку – не подмочена, не объедена ли мышами. Сверили их количество с ведомостью. За исключением двух-трёх мелких дефектов весь ценный груз был доставлен в целости и сохранности. Это и было засвидетельствовано в письменном документе, под которым поставил свою аккуратную подпись дьяк Алексей Котельников. Груз был принят.
После приёмки груза главный дьяк распорядился, чтобы один из подьячих сопроводил отряд на постоялый двор, оказавшийся неподалёку. Расположившись на постоялом дворе, отряд тотчас завалился спать, а Дежнёв спросил подьячего:
– Не скажешь ли, любезный, где я найду купца Василия Усова?
И услышал:
– Кто же не знает Усова? По всей Сибири торгует и промышляет. Б европейских странах тоже дела.
– Горькую весть привёз для него. Подружился я с его человеком, Федотом Алексеевым. Вместе морскую экспедицию возглавляли. Да попали в страшную бурю. Потерял я из вида Федотов коч, унесло его в открытое море. Потом я отбил у коряков якутскую бабу. Жёнку Федота. Узнал от неё, что Алексеева уже нет.
– Мы читали твою отписку. Я ведь по долгу своей службы все твои отписки читаю, а потом депо на прочтение нашему главному дьяку, Алексею Павловичу. А главный докладывает начальнику приказа. Усов бывает у него по сибирским делам. Думаю, знает он от Стрешнева о судьбе его человека.
– Не поможешь мне отыскать дом Усова?
– Провожу. Сам можешь и не найти. Живёт он далековато отсюда, на Остоженке.
– Говорят, Василий Усов близок к царю.
– Один из самых богатых московских купцов. Потому и к государю близок.
Всесведущий и бойкий подьячий проводил Дежнёва до усовской усадьбы, окружённой крепкими стенами. Усов оказался в ту пору дома. Встретил Семёна Ивановича приветливо, пригласил сразу к столу.
– Слышал я, что преставился Федот, – сказал Усов. – Надёжный был мужик, старательный. Доверял ему всегда.
– Мы с ним сдружились, как братья стали. Вместе кочи снаряжали. Я был при нём как бы его правая рука.
– Знаю всё, что с ним случилось. Люди из Сибирского приказа поведали. Я ведь узнал сегодня о прибытии твоего отряда от самого Стрешнева. Хотел сам в приказ наведаться, да ты опередил меня. Спасибо тебе.
– С вестями-то безрадостными...
– Что теперь поделаешь? Гибель Алексеева принесла мне серьёзные убытки, хотя и не разорение. Усов ведь в торговом мире что-нибудь да значит. Знаешь, как кличут меня в Москве?
– Нет, не слыхивал.
– «Царским гостем». Гость – значит торговый человек, а царский – близкий к нашему батюшке Алексею Михайловичу. Я ведь поставщик царского двора. Расскажи-ка мне однако поподробнее и о Федоте и о вашем плавании.
Усов выслушал долгий рассказ, не перебивая, потом сказал:
– Всё же хочу уяснить себе – разумно ли продолжать своё дело, торговлю, промысловые операции в Восточной Сибири. Принесёт ли это выгоду?
– Другие торговые люди, если с головой, берутся за дело, не жалуются.
– Вот, вот... Расскажи-ка.
Разговор затянулся до позднего часа. Усов сытно угостил Дежнёва, напоил отменным заморским вином и предложил остановиться у него.
– Ты мой желанный гость, Семён Иванович. Располагайся как дома. Отведу тебе горницу.
– Дом-то мой чаще дымная туземная юрта или охапка хвороста на снегу у костра.
– А здесь тебя ждёт пуховая перина у изразцовой печи.
– Сердечно благодарю, добрый человек. Но не останусь. Я ведь помощник начальника отряда.
– А ты и начальника своего приводи ко мне. Всем места хватит. Мой дом – ваш дом.
– Благодарствую. Но негоже людей бросать без присмотра. Не все наши людишки зело надёжные. Отряд-то собирали наспех, и всякие случайные людишки в него подали.
– Тогда другое дело. Приходи ко мне запросто, отобедаем. Всегда будешь желанным гостем.
В дальнейшем Усов не раз принимал в своём доме Дежнёва, а однажды и с Ерастовым, щедро угощал, много расспрашивал о Восточной Сибири.
На следующий день на постоялый двор прибежал рассыльный из Сибирского приказа и сообщил, что Родион Матвеевич Стрешнев ждёт начальника отряда и его помощника у себя.
Окольничий Стрешнев был крупным российским государственным деятелем XVII века. Женитьба царя Михаила Фёдоровича, первого из династии Романовых, на Евдокии Лукьяновне Стрешневой, представительнице незнатной и не слишком богатой семьи, позволила её роду быстро возвыситься. Братья, племянники и более дальние родственники молодой царицы заняли высокие административные посты. Один из Стрешневых, Родион Матвеевич, человек умный, выдержанный и волевой, возглавил Сибирский приказ. Продвижение русских на восток, освоение русскими первопроходцами новых земель, расширение пушных промыслов – во всём этом чувствовалась направляющая рука, организующая роль и начальника приказа. В Москву приходили караваны с мягкой рухлядью и моржовой костью, прибывали гонцы с почтой от сибирских воевод. Стрешнев принимал государеву казну, знакомился с донесениями воевод и начальников острогов. Он регулярно оповещал царя Алексея Михайловича о том, что сообщала сибирская администрация, какой доход приносили государству сибиряки, и царь оставался доволен его докладами.
Стрешнев произвёл впечатление на Ерастова и Дежнёва как человек деловой, собранный и сдержанный в проявлении своих чувств. Выслушивал собеседников, не прерывая, сперва позволил пространно высказаться Ерастову, потом Дежнёву. Вопросов задал немного, но все они были серьёзные, по существу.
– Вы видите большие возможности для расширения добычи «рыбьего зуба»?
Оба собеседника ответили утвердительно.
– А что мешает такому расширению?
На вопрос Стрешнева ответил Дежнёв:
– Обширная страна заселена племенами чухчей, ещё не объясаченных. Когда чухчи замирятся и станут исправно выплачивать ясак, уверен, русское влияние в чухоцкой земле укрепится. Тогда возможно и расширение промыслов.
– Что для этого нужно?
– Увеличить гарнизон в Анадырском зимовье. Такова настоятельная просьба Курбата Иванова, приказчика.
– Подумаем над вашими словами. Что-нибудь сделаем для Курбата. Мы с вами, казаки, ещё не раз встретимся. Надеюсь, будет о чём поговорить.
А потом Стрешнев обратился только к Дежнёву:
– Ещё прежде вашего приезда мы встретили гонца из Якутска Лариона Лашу с почтой.
Семён Иванович насупился. Ларион должен был доставить в Сибирский приказ с очередной почтой его челобитную. Дежнёв ещё не мог предугадать, как Стрешнев среагирует на челобитную, слезливую и настойчивую.
– Лаша привёз ваше послание.
– Пришлось написать, – виновато произнёс Дежнёв.
– Вы жаловались, что в течение многих лет вам не выплачивалось жалованье. Удивительно! Посылаю деньги в воеводскую казну, и они исчезают, словно в бездонной бочке.
– Должно, испаряются, – бросил реплику Ерастов с ехидцей в голосе.
– Ваша жалоба, Дежнёв, не единственная, – продолжал Стрешнев. – Казаки просят выслать жалованье за многие месяцы и получают от воеводы обычный ответ – в казне денег нет. Так ведь?
– Истинно так, Родион Матвеевич.
– Почему в Тобольске нет такого казнокрадства? Есть, конечно, не без этого. Но всё же тобольские казнокрады знают меру и имеют немножко совести. А в вашем Якутске чёрт знает что творится. Почему, я спрашиваю?
– Наверное, потому, что от Москвы до Якутска далече, труднее уследить за нашими казнокрадами.
– Наверное... Так что будем делать с вами, Дежнёв? Вы просите, чтобы вам сполна выплатили за прежние годы жалованье и прибавили... О чём там речь идёт, напомните мне.
– Я просил о прибавочном жалованье за кровь и за раны и за многие терпенья. Служба-то была тяжёлая, не всегда мирная.
– Да, да. Припоминаю. Зайдите ко мне дня через два, через три. Ещё раз перечитаю вашу челобитную, подумаю, что мы можем для вас сделать. И дам делу ход.
Дежнёв вышел из здания Сибирского приказа обнадеженный. Начальник приказа, влиятельный царский родственник, не отказал ему, возможно, что-то и сделает.
Когда они с Ерастовым выходили от Стрешнева, в большой комнате, где бойко скрипели перьями подьячие, оказались какие-то два причудливо одетых человека. На них были широкие и пёстрые камзолы с кружевными воротниками и короткие панталоны.
– Кто такие? – не утерпел Дежнёв, чтобы не спросить шёпотом у подьячего, сидевшего с краю.
– Чужеземцы. Один из аглицкой земли, другой, что повыше ростом, голландец.
– Бусурмане, значит. Голландцев встречал в Архангельске. Что им здесь надо?
– Настырные мужики. Всем интересуются – дошли ли русские до Восточного океана? Можно ли Студёным морем доплыть до Китая и Индии? Всегда ли Студёное море льдами сковано и непроходимо?
– Зачем им это нужно?
– Для науки, говорят. И ещё спрашивают – что вы за люди? Откуда пожаловали?
– Ишь чего захотели узнать!
Иностранцев сибиряки не раз встречали в стенах Сибирского приказа, и этих двух и других. Они пытались познакомиться с Ерастовым и Дежнёвым, заговаривали с ними. Владели русским языком сносно, хотя и говорили с акцентом. Узнав от Ерастова, что он прибыл из Якутска во главе отряда, проявили к нему повышенный интерес, дотошно принялись его расспрашивать. Узнав, что Семён Дежнёв лишь рядовой казак, заинтересовались им меньше.
– Что им было надо от тебя? – спросил Ерастова Дежнёв, когда они вышли на улицу.
– Их интересовало, отделена ли Азия от Америки проливом.
– И что ты ответил?
– Ответил, что тем проливом, если он существует, не плавал. Аглицкий человек полюбопытствовал, долго ли Россия будет расширять своё государство, отодвигая свою восточную границу всё дальше и дальше. Ведь уже перешагнули за Урал, за Обь, Енисей, Лену...
– И что ты им ответил?
– Ответил – спросите, мол, об этом у государя нашего Алексея Михайловича.
Заметили казаки, что особенно настырное любопытство проявляли шведы. Швеция с тревогой следила за укреплением московского государства, оправившегося после смут и самозванщины. Правда, московиты лишились выходов к западным морям. Побережье Балтики цепко удерживали в своих руках шведы, а берега Чёрного моря оставались в руках Османской империи и её вассала, крымского хана. Без выходов к этим морям Россия ещё не великая держава. Но долго ли Московское государство будет с этим мириться? Не захочет ли силой оружия прорубить окно в Европу, отвоевать свои старые земли на Балтике и Черноморском побережье? Ведь пытался же царь Иван Грозный пробиться к Балтийскому морю, да не преуспел. Нынешний государь Алексей Михайлович, пожалуй, слишком мягок, неповоротлив, недостаточно целеустремлён и напорист, чтобы решать такие задачи. Но всегда ли так будет? Не окажется ли среди сыновей чадообильного царя такая фигура, которая наделает много хлопот и шведам и туркам? Этот вопрос занимал иноземцев, подвизавшихся в Москве и постоянно осаждавших Сибирский приказ.
Вокруг приказа постоянно суетились англичане, голландцы, немцы, шведы, старавшиеся завязать дружбу с приказными, выведать у них секреты за щедрую мзду и кое в чём преуспевали. Недаром же высказывал беспокойство учёный хорват Юрий Крижанич в своих трудах. Он указывал на то, что продажность российских приказных давала возможность иностранцам удовлетворять их непомерное любопытство, покупать у них серьёзную информацию или облегчать себе сбор нужных сведений географического характера, которые и не составляли особых секретов, но были упрятаны в сундуки приказного архива.
Бывая в Сибирском приказе за время своего пребывания в Москве, Дежнёв не раз встречал здесь голландца из Амстердама Витсена. Николай Витсен прибыл в Москву в свите посланника Нидерландов. Он собирал географические сведения для будущего своего сочинения и карты, которую собирался составлять. Отдадим должное амстердамскому географу – он немало сделал для распространения в Западной Европе знаний о географии России. В его известной научным кругам книге «Север и Восток Татарии» (Татарией в Европе долго называли Сибирь), изданной впервые в Амстердаме в 1705 году, можно найти любопытное высказывание, свидетельствовавшее о том, что об экспедиции Алексеева-Дежнёва Витсену было известно. В своей книге он ссылается на различные источники, допуская при этом некоторые неточности и огрехи, – путает число кочей экспедиции, полагает, что все её участники погибли. Но каковы бы ни были недостатки, противоречия и ошибки его книги, Витсен в целом рисует правдивую картину. Речь идёт о походе Алексеева-Дежнёва. Несомненно, Витсен пользовался первоисточниками, словом живых свидетелей, участников экспедиции.
Был ли среди этих свидетелей Семён Иванович Дежнёв? Если и состоялась такая встреча и наш мореплаватель сообщал Витсену ценные для него сведения, то он не придал этому никакого значения. Имя голландского географа Витсена для Дежнёва ничего не значило. Картографией он не владел. В лучшем случае мог составить схематичный чертёж-рисунок своего плавания. Историческое значение и величие своего подвига и сделанного им открытия Семён Иванович не мог до конца осознать. А Витсен, имевший великое множество встреч и источников информации, не счёл нужным упоминать в своём сочинении имя рядового казака Семёна Дежнёва.
И всё же нам трудно предположить, чтобы настырный и дотошный голландец, узнав от самого Стрешнева или его приказных о прибытии отряда из Якутска, не пожелал лично встретиться с ветеранами восточных походов. Конечно, такие встречи были, мы в этом убеждены.
В 1689 году Витсен опубликовал свою знаменитую «Карту Татарии», воспользовавшись всеми доступными ему достижениями тогдашней географической науки и картографии, в частности, годуновского чертежа 1667 года – карты Сибири. Карта составлялась по поручению и при участии тобольского воеводы Петра Годунова, образованного для своего времени человека. Использовал голландский географ при составлении своей карты и собранную в Москве информацию о походе русских мореходов 1648 года. На месте Чукотского полуострова у Витсена нанесён узкий выступ суши, у северного конца которого надпись – «Необходимый нос». Река Анадырь на этой карте впадает в Восточный океан. Имеется в виду Тихий океан. На его побережье указаны места расселения народов: чукчей, чуванцев, ходынцев, коряков и тауйцев (эвенкийского рода, обитающего на реке Тауй). Первые сведения об этих народах принесли русские первопроходцы, среди которых был и Дежнёв.
Итак, сведения об экспедиции Алексеева-Дежнёва проникали в Западную Европу. Вслед за Витсеном опубликовал свою карту швед Филипп Иоганн Сталенберг, полковник шведской армии, участник военных походов Карла XII против России. Оказавшись в русском плену и сосланный в Сибирь, он провёл там тринадцать лет. Будучи человеком любознательным, пытливым, Сталенберг заинтересовался русской жизнью, много путешествовал по Сибири и смог собрать сведения о плавании Алексеева-Дежнёва. Впоследствии, возвратившись на родину, он написал книгу о своих российских впечатлениях и составил карту, которая свидетельствовала о том, что швед использовал открытия этой экспедиции. Карту эту Сталенберг после заключения Ништадтского мира, положившего конец северной войне, преподнёс Петру I. Пётр нашёл карту, составленную шведом, очень интересной.
Среди образованных людей конца XVII века, знакомых с географией, зарождается мысль о близости Америки с восточной оконечностью Азии. Среди таких людей мы можем назвать окольничего Мусина-Пушкина. В 1686 году он встречался и беседовал с посетившим Москву иезуитом Аврилем, оставившем интересные записки, которые были изданы в Париже. Авриль сообщает читателям, что Иван Алексеевич Мусин-Пушкин рассказывал учёному иезуиту о Сибири, об охоте на моржа на северо-востоке. Авриль никогда не слышал о таком животном и ошибочно называет моржа «бегемотом». Авриль также проливает свет на экспедицию Алексеева-Дежнёва. Такую информацию Мусин-Пушкин, которого иезуит характеризует, как одного из умнейших людей, мог получить в Сибирском приказе или непосредственно из уст людей, которые время от времени наезжали в столицу из Восточной Сибири. Информацией этой Иван Алексеевич, очевидно, поделился с Аврилем.
Итак, сведения об экспедиции отважных мореходов привлекали не только русских образованных людей, но и иностранцев и становились известными в Европе. Они находили отражение в трудах географов, путешественников, составителей географических карт. При этом имена подлинных первооткрывателей не фиксировались, забывались.
А скромный герой, участник беспримерно героической эпопеи, упорно добивался справедливого решения своей судьбы, ждал причитавшегося за долгие годы изнурительной службы жалованья. Каждое утро он выходил с постоялого двора, шёл через Красную площадь в Китай-город, в Сибирский приказ, чтобы выслушать решение начальника приказа Родиона Матвеевича Стрешнева.
На Красной площади шагало строем государево войско, стрельцы в длиннополых суконных кафтанах, высоких остроконечных шапках с обшлагом, с пищалями на плече. У каждого на боку кривая сабля.
Не мог тогда предугадать Семён Иванович, что наступят иные времена, воцарится молодой непоседливый царь Пётр Алексеевич, и будет обагрена стрелецкой кровью Красная площадь. Полетят по повелению царя Петра стрелецкие головы. Беспощадной рукой подавит царь-реформатор бунт ревнителей старины, поборников незыблемой косности. Наломает при этом немало дров. Всё это увидит Красная площадь и уже не увидит стареющий Семён Иванович Дежнёв.
А пока шагало через площадь стрелецкое войско. По обочинам площади длинными рядами тянутся лавки. В них горы всяких товаров, российских и заморских. Идёт бойкое торжище. В толпе снуют лоточники, зычно предлагают пироги с требухой, калачи, квас, сбитень. Степенно прохаживаются приставы с бердышами, приглядываются, прислушиваются – не ведёт ли кто крамольных речей. Встретишь здесь и иноземцев всяких: немцев, голландцев, шведов и ещё каких-то невероятных бусурман. Вырядились на свой лад, не по-нашему. На головах высокие шляпы с перьями, на ногах, обтянутых чулками, башмаки с пряжками. Лопочут на своём языке, привлекая внимание зевак.
А в Сибирском приказе всё одно и то же. Дьяк Котельников снова отвечает:
– Родион Матвеевич ещё не готов встретиться с вами.
Дежнёв не решался уходить. А может быть, главный дьяк чего-то не договаривает? Чтобы продлить время, Семён Иванович спрашивает:
– А почему в тот день, когда отряд пришёл в Москву, на всех храмах звонили колокола?
– В Первопрестольной часто услышишь колокольный звон.
– Но ведь тот день был не воскресный, не субботний. И церковного праздника на него не выпало.
– Ошибаешься, Семён Иванович. Великий был праздник. Царица младенчика принесла. Я уже и со счёта сбился – который это у нашей чадообильной царственной четы. В кремлёвском соборе по этому случаю заздравная служба шла. Вот все московские храмы и подхватили благовест Ивана Великого.
– Многие лета государю нашему с государыней и всеми чадами. А как моё дело решается? Скажи, Алексий Павлович, не тяни.
– Делу дан ход. Повремени ещё несколько деньков.
– Повременим, – только и оставалось сказать Дежнёву.
В конце сентября 1664 года Семён Иванович подаёт новую челобитную. Она содержала просьбу о выдаче ему «выходного жалованья», по существу подъёмного пособия на благоустройство в столичном городе, покупку подобающего платья взамен изношенного в дороге, а также «подённого корма», или суточных, на повседневное пропитание. По заведённому порядку Дежнёв и его товарищи «выходное жалованье» и «подённый корм» получили без больших затруднений.
В той же челобитной Семён Иванович напоминал свою просьбу о выплате ему жалованья за службу с 1643-го по 1661 год, то есть за девятнадцать лет, вновь писал о мытарствах своей службы, ранениях. Государство задолжало ему не ахти какую великую сумму – всего сто двадцать шесть рублей, двадцать с половиной копеек. Ведь жалованье рядового казака было мизерным. Весь долг был несопоставим с той огромной прибылью, которую он принёс государству. Вся добытая его трудами моржовая кость (лично им и его товарищами) оценивалась в сумму, превышающую семнадцать тысяч рублей.
Наконец-то дьяк сообщил Дежнёву:
– Родион Матвеевич просят вас зайти завтра. Дело-то оказалось непростое. До боярской думы дошло.
И вот Семён Иванович снова у начальника Сибирского приказа Стрешнева.
– Заждался, небось? – спросил его участливо Стрешнев.
– Заждался, – признался Дежнёв.
– Видишь ли... Наша машина власти неповоротлива. Дело твоё на государственном уровне пришлось решать, моей власти на это не хватало. Сперва твою слёзную просьбу рассматривали приказные, рылись в бумагах, воеводских ведомостях, отписках. Проверяли, не прибавил ли ты годы неоплаченной службы.
– Зачем бы я стал прибавлять?
– Так уж положено у нас. Проверяй и перепроверяй каждую циферку. Дал я дальнейший ход твоему делу. Послал на рассмотрение боярской думы. Она и вынесла окончательное решение. Можно сказать, удалось разгрызть крепкий орешек.
– Что же решила дума?
– А вот что, – ответил Стрешнев и протянул Дежнёву лист плотной шершавой бумаги. – Читай и возрадуйся.
– Да не прочитаю я. Зрением что-то слаб стал.
– Так слушай. Я тебе прочитаю.
И Стрешнев прочитал такое вот решение боярской думы: «За ту ево, Сенькину, многую службу и за терпение пожаловал великий государь самодержец, велел ему на те пришлые годы выдать из Сибирского приказу треть деньгами, а за две доли сукнами».
– Итак, Семён Иванович, причитается тебе получить тридцать восемь рублей, шестьдесят семь с половиной копеек деньгами и ещё девяносто семь аршин сукна цвета частью тёмного вишнёвого, частью цвета зелёного. Сукно мы оценивали по двадцать копеек за аршин.
– Что я буду делать с сукном? – воскликнул Дежнёв. – Почему не могу весь долг в рублях получить?
– Любопытный же ты, однако, Дежнёв, – ответил ему с насмешливой иронией Стрешнев. – Хочешь, чтобы я тебе наши приказные секреты раскрыл?
– При чём тут секреты, Родион Матвеевич? Я ведь своё кровное жалованье прошу.
– И получишь его сполна. Знаю, что долги нужно возвращать. Но вот, видишь ли... что получается. В наших амбарах много залежалого сукна скопилось. Сукнецо ещё доброе. На пошив нарядной одежонки в самый раз сгодится. У нас своя забота – как с этим сукном поступить. Ты, мужик, я вижу, дельный, толковый. С купцами сговоришься, продашь им сукно, коли тебе оно не надобно.
– И на этом спасибо, – сдержанно ответил Дежнёв и подумал, что эта злополучная история с сукном напоминает якутскую историю с солью. Там на Лене воевода Голенищев-Кутузов расплачивался с ним солью, совсем ему не нужной.
Чтобы отвести душу и пожаловаться доброму человеку, который может посочувствовать, Семён Иванович решился отправиться к Василию Усову. Хотелось провести у купца вечер. Усов, как всегда, встретил Семёна Ивановича радушно, выслушал его жалобу на Стрешнева.
– Зря обижаешься на Родиона Матвеевича, – сказал Усов, когда Дежнёв умолк. – Он ещё не самый скверный мужик среди чиновных. Усерден и обязателен. Разве ты вышел от него с пустыми руками?
– Но что я буду делать с этим проклятым сукном? Ведь девяносто семь аршин. Этого сукна хватит, чтобы одеть весь Анадырский острог.
– Не знаешь, что с сукном поделать?
– Ей-богу, не знаю.
– Скажу тебе, что делать. Неси-ка все тюки ко мне. Покупаю.
– Без шутки?
– Зачем мне шутить? Хорошее сукно – товар ходовой. А тебе деньги нужны.
