Текст книги "Семен Дежнев — первопроходец"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

   – Семён Дежнёв, поедешь за старшего, – заключил Галкин своё напутствие.

   – Не мало ли будет наших сил – трое против разбойничьей шайки? – высказал своё сомнение Семён Иванович.

   – Бряцание оружием ничего нам не даст, – убеждённо возразил Галкин. – С крупными силами Очеевы не рискнут столкнуться. Рассеются по тайге как трусливые зайцы. Ищи их как иголку в стоге сена. Твоё дело – ободрить обиженных, обобранных ясачных якутов. Внушить им, что защитим их от разбоя, в обиду не дадим.

   – Ободрим, конечно. И что из того? Очеевы по-прежнему будут разбойничать, скот угонять?

   – Постарайся встретиться с братьями. Скажи, пришёл к вам с миром, добрым словом, не с враждой. И вы ответьте нам миром, добрыми деяниями. Обижая подданных нашего государя, мирных якутов, вы обижаете каждого русского. А надо ли нам ссориться? Богатств Сибири хватит на всех. Вот так и скажи, Семён, Очеевым.

   – А если братья не внемлют увещеванию? Обещаний никаких утихомириться не дадут и ещё станут угрожать?

   – Главное, не теряй выдержки и спокойствия. Скажи этому Каптагайке... Он старший из братьев и главный предводитель шайки.

   – Что я должен сказать Каптагайке?

   – Скажешь без всяких угроз – пусть подумает. Ещё раз напомни, что пришёл с миром. Мы все, русские, хотели бы вместе с якутами и другими сибирскими народами жить в мире и согласии и наших друзей, ясачных якутов, в обиду не дадим. И ещё скажи, так, между прочим, что мы, русские, миролюбивы и к силе прибегаем в крайних случаях. Если же дело дойдёт до крайностей, нас поддержат все мирные якуты, а прежде всего те, которых он, Каптагайка, обидел и пограбил. Уж лучше до крайностей дело не доводить.

На практике всё получилось не совсем так, как наставлял атаман Галкин. Из Якутска выехали на конях, ещё двух коней навьючили припасами. Достигнув якутского поселения на Амге, услышали жалобы и стенания обиженных и ограбленных. Дежнёв, вопреки наставлениям Галкина, присоединил к своему маленькому отряду пяток конных якутов. Слава Богу, грабители не сумели увести из селения всех лошадей. Часть их жителям удалось упрятать в лесу. Семён Иванович рассудил, что пусть мирные якуты будут свидетелями его переговоров с Каптагайкой, оценят миролюбивую позицию русских и расскажут об этом всем соседям.

Но встреча с братьями Очеевыми не удалась. От местных якутов Дежнёв узнал, что шайка ушла вверх по Амге. Прошли три селения и везде обнаруживались следы грабежей. Во всех селениях жители подтверждали, что очеевская шайка трусливо уходила на запад, а в последнем селении даже бросила часть скота. Встречи с русскими разбойники явно избегали. А в четвёртом селении якуты сообщили Дежнёву существенную новость. В шайке братьев Очеевых произошли раздоры. Привлечённые в шайку зависимые люди не захотели больше грабить мирное население и откололись от своих главарей. Они ушли на север, к Лене. Воспользовавшись ослаблением сил Каптагайки, жители селения напали на сонных смутьянов, нескольких из них перебили, а двоих захватили в плен. Остатки очеевской шайки ушли, побросав скот, на юг, к Алдану.

Дежнёв похвалил жителей селения за смелость и допросил пленников. Они подтвердили, что в шайке произошёл раскол и её остатки ушли на юг. Семён Иванович пересказал пленникам всё то, что говорил ему атаман Галкин. О желании русских жить в мире и согласии с якутами. Призвать Каптагайку прекратить грабежи и перейти к мирному образу жизни.

– Вот это всё и скажите своим главарям, – так закончил Дежнёв обращение к пленникам, отпуская их. Брошенный грабителями скот он вернул прежним владельцам. С тех пор Каптагайка и его брат никак не давали о себе знать.

Возвратясь с Амги в Якутск, Дежнёв мог считать свою миссию выполненной успешно. Он заслужил благодарность от всегда сдержанного и не щедрого на похвалы Галкина. По возвращении Семёну Ивановичу было выплачено очередное годовое жалованье – пять рублей. Таков был оклад рядового казака.

Ранней осенью 1640 года Дежнёву пришлось выполнять новое, более ответственное поручение – ходить на мятежного князца Сахея. Ещё ранее жители центральной Якутии, недовольные ясачным обложением, осадили якутский острог. Осада оказалась безрезультатной, так как защитники острога были вооружены огнестрельным оружием – «огненным боем». В конце концов князцы заключили мирное соглашение с русскими властями и обязались выплачивать ясак. Однако несколько князцев, тойонов кангаласского рода и в их числе Сахей Отнаков отвергли соглашение. В то время управлял Якутским острогом ещё Парфён Ходырев. Он послал двух казаков, Федота Шиврина и Ефима Зипунка, для сбора ясака с непокорного Сахея и его рода. Воинственный князец напал на сборщиков ясака и убил их, откочевав всем родом в далёкие земли, Оргутскую волость на среднем Вилюе. Против Сахея был выслан отряд служилого человека Метленка. Но якуты сумели заманить отряд в засаду и нанести ему тяжёлые потери. Метленок поплатился жизнью, пав от руки Сахеева сына Тоглыткая. Вот потому-то якутская власть и послала для умиротворения непокорного тойона и ясачного обложения его рода Семёна Дежнёва, успешно выполнившего перед этим свою миссию на Амге. Парфён Ходырев к тому времени уже был отстранён от начальствования острогом, и его сменил Василий Поярков.

Опять Осип Галкин наставлял Дежнёва:

   – Непростое дело тебе поручено – смирить Сахея. Не забудь, этот задиристый князец дважды подымал руку на наших людей. На его совести жизни казаков. И учти, Сахей – человек жестокий и отчаянный.

   – И этого жестокого и отчаянного человека я должен смирить? Но как я могу это сделать? Объясни, атаман.

   – Только терпением и ласковым обращением.

   – Он убивает наших людей, а я должен к нему с лаской?

   – Надо понять якутского князца. Внутри своего рода он всесилен и безнаказан. Царь и бог. А сборщики ясака сами допускают немало злоупотреблений и жестокостей и подталкивают князца к сопротивлению. Вот и нашла коса на камень. Разве не так?

   – Так, конечно, атаман.

   – Внуши Сахею, что ты пришёл не из чувства мести. – Галкин умолк и после некоторого раздумья сказал: – Можешь ещё объяснить, Семён... Возможно, в своём негодовании на сборщиков ясака он был в чём-то прав. Теперь у нас новая власть. Старого начальника Парфёна Ходырева сместили. Именно за то, что он плохо боролся с всякими злоупотреблениями. Теперь у нас новый начальник, Василий Поярков. Он будет требовать справедливого отношения к ясачным людям. Так и скажи.

Верил ли сам Осип Галкин в идеальную справедливость Пояркова, человека жестокого и крутого к своим подчинённым? Эти его качества особенно проявились, когда Поярков возглавил амурскую экспедицию казаков. Пройдёт некоторое время, и выйдет его отряд через Становой хребет к реке Зее, спустится по этой реке до её впадения в Амур и пройдёт великим Амуром до самого его устья, объясачивая приамурские народы. И в 1746 году он вернётся овеянный славой первооткрывателя. Но это произойдёт через несколько лет. А пока атаман Осип Галкин видел необходимость внушить строптивому якутскому тойону, что смена власти в Якутске пойдёт на пользу якутам, избавит их от прежних злоупотреблений. Вряд ли сам атаман верил в реальность таких добрых перемен.

Дежнёв выслушал Галкина и возразил:

   – Для таких серьёзных переговоров моего уразумения в якутском языке не хватит. Толмача бы мне.

   – Будет тебе толмач, раз дело такое серьёзное.

Отряд Дежнёва отчалил на большом дощанике-паруснике. Взяли с собой на борт и лошадей, на тот случай, если не удастся вернуться в Якутск до ледостава. К отряду присоединился и Трофим, толмач. Спустились по Лене до впадения её большого левого притока Вилюя, потом поднялись по Вилюю. Расспрашивали якутов из местных поселений – где сейчас обитает кангаласский род и его князец Сахей. Услышали – ставка Сахея в трёх дневных переходах от вилюйского устья. Там князец собрал всех своих родичей, дружинников, рабов, большое стадо скота.

Становище оказалось вовсе не таким большим, как ожидал Дежнёв, – с десяток юрт. Рядом паслось стадо. При переходе на Вилюй Сахей растерял часть своих людей, не пожелавших следовать за своим воинственным предводителем. Бросили якорь в воду около берега. Семён Иванович решился съехать на берег один, лишь в сопровождении толмача.

   – Не рискуешь ли? – спросил с тревогой один из казаков.

   – Рискуем только вдвоём с Трошкой. Это лучше, чем рисковать всем отрядом, – невозмутимо ответил Дежнёв.

Сахей, уже немолодой, крепко сбитый, с лицом, изуродованным шрамом от сабельного удара, вышел из юрты навстречу Дежнёву. Его сопровождали два дружинника, вооружённые луками и кинжалами.

   – Зачем пожаловал, белый человек? – недружелюбно спросил Дежнёва князец.

   – С добром к тебе пришёл, Сахей. Видишь, оружия у меня нет. Мстить за прегрешения твои не собираюсь. На то есть Бог, высший судья всем нам.

   – А не боишься, что мои молодцы порешат тебя, как порешили тех белых, которые угрожали мне?

   – Если ты настоящий батыр, мне нечего тебя бояться. Батыр не тронет безоружного, пришедшего с миром.

   – Хорошо говоришь. Зайдём, что ли, в юрту?

   – Зайдём.

В юрте расселись у камелька. Рядом с Дежнёвым сел Трофим, приходивший ему на помощь, если Семён Иванович испытывал затруднения. Вооружённые стражники остались стоять у входа.

   – Что тебе от нас надо?

   – Помириться с тобой, Сахей. Русские хотят жить со всеми саха в мире и согласии.

   – И мы сами, кангаласские саха, хотели бы этого. Жить с белыми людьми в мире и дружбе. Но ничего из этого не получается.

   – Получится, Сахей, если приложить обоюдные усилия.

   – Вы грабите нас, требуете платить ясак. Потом приходите снова и ещё требуете. Где же конец? Вот люди наши и возмущаются.

   – Понимаю тебя, Сахей. Не скрою от тебя, что среди сборщиков ясака попадаются жадные, несправедливые люди. Перечисли нам все обиды, которые чинили тебе и твоим людям наши казаки. Я выслушаю тебя и доложу нашему большому тойону. Он разберётся.

   – Зачем вообще мы должны платить вам, белым людям, ясак?

   – Ты наивный человек, Сахей. Уж так испокон веков заведано Богом нашим и твоими богами. Вот ты тиун, князец над кангаласским родом. Твои родичи делятся с тобой своими достатками, чтобы ты был богаче других, мог держать дружину.

   – Так-то это так, – соглашался Сахей, кивая головой.

   – А часть твоего достатка – ясак с твоего рода ты выплачиваешь нашему большому тойону, который живёт в крепости на большой реке. Чтоб он мог содержать войско, жить достойно его высокому званию. А над ним наш самый большой и могущественный тойон. Мы зовём его царь. Он господин над всей великой страной, которую за год не объедешь. В ней живут многие народы, в том числе и саха. Самая большая часть ясака, мы называем её соболиной казной, поступает царю.

Сахей, кажется, плохо понял рассуждения Дежнёва и спросил с недоумением:

   – Этот ваш самый большой тойон, которого вы зовёте царём, на небе живёт?

   – Нет, Сахей, не на небе. В большом городе, за тридевять земель отсюда, в больших каменных палатах.

   – Мы бы не против замирения с белыми людьми. Жить в мире и согласии лучше, чем враждовать.

   – Вот видишь, Сахей. Сам понимаешь. Ты мудрый человек.

   – А не будут ли русские нас по-прежнему обижать?

   – Мы сами не даём в обиду саха. Приходим на помощь обиженным. – Дежнёв с помощью толмача рассказал Сахею о недавнем своём походе на Амгу, где местное якутское население страдало от бесчинств разбойной шайки Каптагайки.

   – Мы заставили шайку рассеяться, побросать награбленный скот. Каптагайка трусливо бежал. Скот мы вернули ограбленным людям. Все саха с Амги были на нашей стороне и поднялись против разбойной шайки. Подумай, Сахей. Не надоело тебе скитаться?

   – Что и говорить... Люди устали, тоскуют по своим насиженным местам. У нас женщины, дети, дряхлые старики. Они тяжело переносят скитальческую жизнь. Во время перехода на Вилюй пало много скота.

   – Замирись, Сахей, и уйдут от тебя все невзгоды. Твои же соплеменники замирились. Согласились ясак платить. Один ты заупрямился.

   – Надо со старейшинами посоветоваться.

   – Вот и посоветуйся.

Долог был разговор с Сахеем, упрямцем и тугодумом. Дежнёв ещё и ещё раз приводил свои доводы, напоминая упрямому тойону, что подавляющее большинство народа саха живёт с русскими в мире и добром согласии. Более того, эти два народа часто роднятся. За примерами далеко не ходить. Вот перед Сахеем сидит Трофим, толмач, женатый на якутке, Катеринке. Хорошо живут, довольны друг другом. У них уже двое детишек. Разве это плохо? Дети наследуют всё лучшее, что есть в обычае и образе жизни и у русских, и у якутов.

Сахей слушал красноречивого Дежнёва и постепенно смягчался. В конце концов приказал прислужнику подать гостям кумыса и кедровых орешков. Напоследок сказал уклончиво:

   – Посоветуюсь со стариками. Приходите завтра, тогда и скажу свой ответ.

Дежнёв с Трофимом возвратилась на дощаник, а на следующий день были снова в юрте Сахея.

   – Мы согласны замириться с белыми людьми, – сказал Сахей как-то обыденно, просто.

   – Вот и хорошо. Ты поступил разумно. В знак нашего примирения прими от нас вот этот подарок.

Семён Иванович протянул Сахею кинжал в ножнах, украшенных красивым выгравированным узором. Сахей принял подарок и поблагодарил Дежнёва поклоном.

   – А это подарок твоей жене, Сахей, – сказал далее Семён, извлекая из-за пазухи крупные стеклянные бусы пёстрой расцветки.

Тойон принял и этот подарок, но заговорил что-то невнятно, явно смущаясь.

   – О чём это он? – спросил Дежнёв Трофима, не понимая речи Сахея.

   – Он говорит, что у него две жены. А он не знает, какой из его двух жён подарок предназначен.

   – Старшей жене, конечно, – нашёлся Семён Иванович. – Ведь она хозяйка в доме. Ещё спроси у него – жёны ладят друг с другом?

Сахей, отвечая на этот деликатный вопрос, пробормотал снова что-то невнятное. Трофим истолковал ответ таким образом:

   – Женщина есть женщина. Что с неё возьмёшь. Я думаю, что Сахеевы жёны не слишком ладят.

Дежнёв уже знал, что случаи многожёнства встречались у якутов крайне редко. Обычно только некоторые князцы позволяли себе иметь двух, а то и трёх жён.

Отряд возвращался в Якутск, не понеся ни малейших потерь. Семён Иванович проявил себя как терпеливый и гибкий политик, не только замирившийся с Сахеем, но и взыскавший ясак сполна с самого князца, его детей и членов его рода. Весь этот ясак, взысканный с Сахеева рода, составил по документальным данным три сорока двадцать соболей, иначе говоря, сто сорок соболиных шкурок.

О результатах своего успешного похода на Вилюй Дежнёв докладывал сперва атаману Галкину, дававшему ему напутствия. Выслушав его, Галкин похлопал Семёна поощрительно по плечу и сказал дружелюбно:

   – А ты, Семейка, оказывается, великий умелец вести переговоры и усмирять строптивого тойона.

   – Если бы ты знал, атаман, скольких сил душевных стоили мне эти переговоры. Из кожи вон лез, чтобы убедить Сахея.

   – Убедил-таки. Об этом подробнейше Василию Данилычу расскажешь. Айда к нему.

   – Как он сегодня, лютует?

   – С утра вроде ничего был. Не робей, казак. И не такие злыдни на моей памяти были. Ты же порадуешь Василия. С чего бы ему лютовать?

Однако входил Дежнёв к Пояркову в его избу, зная его грозный и взрывной нрав, не без робости. Рассказал ему о походе своём на Вилюй во всех подробностях. Василий Данилович выслушал рассказ с полным вниманием, не перебивая, не сказал ничего, а только обнял Дежнёва.

   – Он и ясак привёз сполна, – одобрительно сказал Галкин.

   – Значит, не токмо замирился с супостатом, но ещё и ясак привёз, – подытожил Поярков. – Была бы моя власть, Семейка, сделал бы тебя десятником. Заслужил. Но власть моя скоро кончается. Вот придут воеводы, им и решать. Я персона временная. Но поощрить тебя хочу. Чего бы ты сам хотел от меня?

Василий Данилович, судя по всему, остался доволен докладом Дежнёва, был настроен вполне благодушно и взрываться не собирался. Это и заставило Семёна Ивановича осмелеть.

   – Коль заслужил поощрения, хотел бы попросить, Василий Данилыч...

   – Проси чего хочешь. Если только не захочешь, чтобы тебе луну с неба достали. Это уже не в наших с атаманом силах.

И сам рассмеялся неуклюжей своей шутке.

   – Моя просьба поскромнее. Дайте небольшой отпуск. Хочу наведаться в одно якутское селение, всего вёрст пятнадцать-двадцать в сторону алданского устья.

   – Зазноба, что ли, завелась там? – испытующе спросил со смешком Поярков.

   – Грешен, Василий Данилович. Завелась зазнобушка. Посвататься хочу.

   – Дело хорошее, казак. Отпустим, Галкин?

   – Конечно, надо отпустить, – поддержал сотник. – Согласен, дело хорошее.

   – Тогда Бог в помощь. Всё у тебя, Дежнёв? – Последние слова Поярков произнёс резко, отрывисто, давая понять, что беседа окончена.

   – Нет, Василий Данилыч, не всё. Отпустите со мной Трофима Усольцева. Он ведь тоже помогал в переговорах с Сахеем, толмачил. А мне он будет заместо свата. Он якутские обычаи хорошо знает, сам на якутке женат.

Поярков задумался, насупившись. Отпускать хорошего толмача не слишком-то хотелось. Он всегда мог понадобиться в переговорах с якутами, при разборе всяких якутских жалоб. Но Галкин настойчиво поддержал и эту просьбу Семёна Ивановича:

   – Отпусти, Данилыч, и Трофима. Если будет тебе какая нужда великая, найду тебе в гарнизоне другого толмача. У нас многие казаки бойко балакают по-якутски, особливо те, у которых жёны якутки.

   – Добро. Пусть будет по-вашему, – бросил Поярков, соглашаясь. – А теперь шагай, Семейка. У нас с атаманом свои дела.

Дежнёв низко поклонился обоим и вышел, вполне довольный.

8. ЗВАЛИ ЕЁ АБАКАЯДА

Звали её Абакаяда Сичю. Для родителей девушка была просто Аба – так называли её уменьшительно-ласково. Сичю – родовое имя, которое носили в качестве добавления к основному личному имени все члены её рода.

Познакомился Дежнёв с молодой якуткой в небольшом прибрежном селении по дороге на Алдан. Абакаяда пасла небольшое стадо, сидя на малорослой мохнатой кобыле. Лужайка была стиснута лесной опушкой и речным берегом.

Семён Иванович, подплыв к поселению и выйдя на песчаный берег вместе с сопровождавшими его двумя казаками, махнул девушке рукой в знак приветствия. Она, должно быть, решила, что гость подзывает её к себе, и без смущения подъехала к русским. Якутка казалась стройной и гибкой, как тростинка, иссиня-чёрные волосы были заплетены в косы, скуластое лицо казалось миловидным и привлекательным. Держалась она на лошади без седла, накинув на конскую спину лишь мягкую подстилку. Держалась уверенно, крепко упираясь коленями в бока лошади, словно приросла к ней.

– Здравствуй, красавица, – поприветствовал её Дежнёв по-якутски.

Молодая якутка ответила на приветствие просто, без всякого жеманства. Семёну Ивановичу она явно понравилась.

   – Как звать-то тебя? – спросил он далее и услышал:

   – Абакаяда.

   – Какое трудное имя. И не выговоришь. А попроще можно?

   – Родители зовут Аба.

   – Так и запомним – Аба. Отец дома?

   – За работой, – она махнула в сторону двух балаганов, стоявших на отшибе от других строений. Дежнёву хотелось продолжить разговор с якуткой, но она пришпорила коня голыми пятками, резко сорвалась с места и понеслась на полном галопе к опушке леса. Там, отделившись от стада, паслась пятнистая корова, и девушка устремилась туда, чтобы отогнать её к стаду.

   – Хороша девка, – сказал Дежнёв с восхищением своим спутникам. Те согласились с ним.

Казаки решили сделать привал в селении. Вернее, принял решение сам Семён Иванович. Ему захотелось познакомиться с родителями Абакаяды, да её поближе рассмотреть в домашней обстановке.

Отец девушки оказался искусным мастером-лодочником. Он мастерил челноки-долблёнки из цельных лиственничных кряжей, сшивал из досок небольшие лодки-дощаники и ещё изготовлял лыжи, незаменимые зимой. Лыжи мастер непременно подбивает конской шкурой мехом наружу. Мех тормозит движение лапника, когда он взбирается вверх по крутому склону горы. Каждый охотник, как якут, так и русский, старается запастись на зиму не одной парой лыж. О занятиях мастера свидетельствовали доски и древесные кряжи, лежавшие навалом возле его жилища.

В соседнем балагане обитал брат отца Абакаяды, гончар. Якуты не знали гончарного круга и лепили горшки, кувшины, корчаги из сырой глины вручную и потом обжигали в огне камина. Делал он это довольно искусно, хотя его изделия и получались несколько грубоватыми. Иногда они покрывались несложным орнаментом.

В других балаганах жили тоже мастера: седельник, два кузнеца и кожевенник. Все они находились во взаимном родстве. Так вблизи Якутского острога сложилась небольшая ремесленная слободка. Изделия её жителей пользовались большим спросом как со стороны соплеменников, так и русских. Казаки, отправляясь в дальний зимний поход, непременно приобретали у отца Абакаяды пару лыж, а у его родича – конское седло. Большим спросом пользовались также челноки-долблёнки, удобные для плавания по мелководным протокам и старицам, богатым рыбой.

Когда Дежнёв близко познакомился с отцом и дядей Абакаяды, он узнал от них такую семейную историю. Их род вёл полукочевой, полуоседлый образ жизни по нижней Амге и Алдану. Родовая территория, по-якутски – наслег, управлялась алчным и деспотичным тойоном. Братья и ещё несколько родичей, посоветовавшись, решили порвать со своим родом и уйти из наслега, чтобы избавиться от притеснений и поборов ненавистного тойона. Бывало, тойон отбирал у искусных мастеров уже готовые изделия, не считая нужным оплачивать их труд, душил всякими поборами, заставлял работать на себя. Недовольные тойоном, ушли на Лену, поставив здесь, невдалеке от Якутского острога, балаганы и перейдя к оседлому образу жизни. Их изделия сразу стали пользоваться спросом у казаков, обитателей острога. Нередко якуты приходили на торжище у стен острога со своими изделиями.

Тойон ощутил потерю самых трудолюбивых и пользовавшихся уважением членов рода. Ушли шесть семей. К ним был направлен посланец для уговоров, увещеваний. Он говорил о гневе тойона, готового идти на Лену с вооружённой дружиной, чтобы примерно наказать ослушников. Отец Абакаяды, ставший выборным старостой поселения, спокойно отвечал:

   – Мы теперь под защитой белых людей. Они в обиду нас не дадут.

В это время в поселении находился отряд казаков, закупавших здесь у якутов лыжи, сёдла и другие изделия. Якуты пожаловались русским на угрозы. Старший в отряде, казачий десятник поговорил с посланцем тойона резко.

   – Не дадим в обиду наших друзей, подданных белого царя. Так и объясни своему князцу, – сказал он.

Так и убрался посланец восвояси ни с чем. Приходил в поселение и шаман. Запугивал всеми небесными карами.

   – Тойон и я, ваш шаман, потомки могущественных богов. Не уважаете нас – не уважаете и богов. Одумайтесь, дурные люди.

   – Мы ничего плохого нашим богам не сделали, – услышал шаман. – Им не за что гневаться на нас.

И шаман, раздосадованный, ушёл ни с чем.

Охотой мастера почти не занимались – недосуг. Потому и представлять в счёт уплаты ясака собственноручно добытую пушнину никак не могли. Жили за счёт скотоводства, рыбной ловли и продажи изделий рук своих. Подспорьем были сбор ягод, кореньев и кедровых орехов. Этим занимались женщины и детишки. За изделия русские расплачивались пушниной или деньгами. Так что больших трудностей с выплатой ясака не возникало.

Со многими русскими якутские мастера успели познакомиться и даже подружиться. Когда знакомились, отец Абакаяды и его брат-сосед назвали свои имена:

   – Нюргун.

   – Джаргыстай.

И услышали от Семёна Ивановича:

   – Ну и имечки. Язык сломаешь, произнося. Откуда взялись такие?

И пришлось братьям объяснять, откуда взялись такие мудрёные имена. Их дед был знаменитый в своё время олонхосут. Часто люди его рода собирались послушать его. Старик рассказывал о подвигах сказочных героев-батыров, совершавших всякие удивительные подвиги. Именами этих героев старый олонхосут и решил назвать своих внуков. Пусть старший из них будет Нюргун, а младший – Джаргыстай. И пусть эти имена помогут мальчикам вырасти такими же отважными, как герои старинных сказаний Олонхо. Когда же у его внуков рождались свои дети, они получали обычные, общепринятые у якутов имена. Старого олонхосута к тому времени уже не было в живых. Когда у Нюргуна появилась на свет старшая дочка, он долго не задумывался над тем, как её назвать. Пусть будет Абакаяда – имя не хуже других. Не подвиги же ей совершать. Удел женщины – детей рожать, мужа ублажать, хозяйством заниматься.

Старый сказитель умер в год появления на свет Абакаяды. Сыновья его не пошли по стопам отца, не стали знаменитыми олонхосутами. Зато освоили своё мастерство. Частое общение с русскими, плохо воспринимавшими их труднопроизносимые имена, надоумило братьев называть себя простыми и распространёнными русскими именами. Так старший Нюргун стал Николаем, а младший – Василием.

Когда Семён Иванович познакомился с братьями и услышал их русские имена, невольно спросил:

   – Вы выкресты?

   – Что такое выкресты? – спросил Николай, не уразумев, о чём идёт речь.

   – Выкрест – это человек, прежде принадлежавший к другой вере. Но потом принявший крещение и нашу православную веру.

Братья снова не поняли, о чём идёт речь. Дежнёв долго растолковывал смысл понятия «выкрест» и, наконец, кажется, смог объяснить.

   – Нет, нет... – решительно возразил Василий. – Мы не молимся русскому Богу. У нас прежняя вера. И шаман прежний. Только мы не любим его. Он плохой человек, всегда с тойоном заодно. Оба жадные. А сейчас мы живёт без тойона, без шамана. Сами молимся своим богам.

Под вечер Абакаяда загнала коров в хлев, примыкающий к жилому строению, а лошади остались под открытым небом, окружённые жердяной изгородью.

Николай-Нюргун пригласил казаков в свой балаган, угостил ужином – жареными карасями, выловленными в старице, и простоквашей, приправленной ягодами и кореньями. Жена Николая была на сносях и, как видно, ходила на последнем месяце. Передвигалась по жилищу неуверенно, осторожно, опасаясь поднять тяжёлое. Абакаяда, шустрая, проворная, перехватила у матери инициативу в обслуживании гостей. Она скинула с себя кожаную куртку, оставаясь в лёгком одеянии из той же выделанной кожи, представлявшей не то набрюшник, не то передник, не то лиф, прикрывавший только нижнюю часть груди. Когда девушка проворно носилась по балагану или нагибалась, подавая гостям деревянную миску с едой, её крепкие упругие груди почти оголялись, привлекая внимание Дежнёва и вызывая его волнение. «Хороша девка», – думал он, не отрывая глаз от её стройного тела. И шальные, греховные мысли уступали голосу рассудка. Неужели влюбился Семейка? Надо сперва присмотреться к девке, с отцом её, называющим себя Николаем, подружиться, потолковать. Мужик, видать, обстоятельный, работящий.

Дежнёв с любопытством и волнением вглядывался в молодую якутку и досадовал, что она, как и все якутские женщины, носит эти неизменные широкие кожаные штаны, скрывающие её девичью фигурку. Он лишь мог домысливать, что фигурка у неё стройная, а ноги крепкие, мускулистые.

Николай предложил казакам располагаться на ночлег в жилище. В балагане, в сравнении с другими якутскими жилищами, было сравнительно чисто и не слишком угарно. Земляной пол у спальных нар был покрыт тщательно выструганными досками. Два сундука со скарбом были покрыты кожаными ковриками, разукрашенными с помощью бисера и металлических бляшек красивым орнаментом. Впечатление от уютного жилья портил стойкий запах от соседствующего хлева и резкой кислятины от чана, в котором мокли кожи, не до конца выделанные.

Семён Иванович решил не стеснять хозяев и ушёл с казаками на волю, чтобы расположиться на ночлег у костра. Встал он рано, раньше своих спутников. Николай уже трудился, выдалбливая чёлн из лиственничного кряжа. Дежнёв долго присматривался к его работе, а потом воскликнул с азартом:

   – Эх, дозволь, Николай, тряхнуть стариной! Я ведь тоже когда-то недурственным умельцем был.

Семён Иванович взял из рук якута стамеску с широким лезвием и молоток и принялся долбить кряж. Теперь Николай присматривался к его работе, говоря поощрительно:

   – Руки твои хорошие, ловкие. Только не руби так сердито. Дерево этого не любит.

   – Я ведь на своём веку немного долблёнок изготовил. Больше кадушки, корчаги мастерил. Это наше родовое пристрастие. От того и прозвание у нас такое – Дежнёвы.

Семён Иванович оставил инструмент и сказал:

   – Хочу, Николай, какую-нибудь полезную посудину для тебя выдолбить. Мне это привычнее.

Он отыскал в груде кусков дерева несколько обрезков от лиственничного кряжа, критически оглядел и выбрал один из них.

   – Хорошая миска получится для простокваши, – сказал он уверенно. Привычно прошёлся по лезвию железки пальцем, проверяя – не затупилась ли, поточил её об камень и принялся за работу.

Тем временем поднялись его спутники, напомнившие, что пора плыть далее. Дежнёв оставил работу и согласился, что пора в путь, а Николаю он сказал:

   – На обратном пути закончу работу. Непременно закончу. Будет тебе миска под простоквашу.

   – Сперва поешьте. Обижусь, если отплывёте, не позавтракав, – ответил ему гостеприимный якут.

Подали по чашке кумыса и по ломтику жареной конины. Недавно брат Василий забил жеребёнка. Опять Абакаяда проворно носилась по жилищу, обнося гостей едой.

Когда пришлось прощаться с хозяевами, Дежнёв уловил момент и сказал девушке:

   – Какая ты красивая, Аба.

Абакаяда слегка смутилась и ответила тихо:

   – Такая, как все девушки. Пока молодая, наверное, красивая. А состарюсь, как моя мама, и не взглянете.

   – Для меня всегда будешь молодой, как сейчас. Слышишь, Аба?

Поездка на Алдан была мирной и успешной. Дежнёв с казаками возвращались с собранным ясаком. Опять сделали привал в якутском селении, повидали Николая и Василия. Абакаяда приветливо улыбалась казакам как старым знакомым. Николай отдал распоряжение дочери накормить гостей, а Дежнёва спросил:

   – Не забыл своё обещание?

   – Не забыл, конечно. Обещал тебе доделать миску. Где она, деревяшка?

Спутникам-казакам он приказал возвращаться с ясаком в Якутск.

   – Как же ты, Семён Иваныч, без лодки-то? – спросил его один из казаков.

   – За меня не беспокойтесь. Пешочком по бережку доберусь. Пятнадцать вёрст – для казака не даль.

Конечно, обещанная миска была только предлогом, чтобы задержаться в поселении. На самом деле его притягивала молоденькая миловидная якутка Аба.