Текст книги "Семен Дежнев — первопроходец"
Автор книги: Лев Демин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Летом 1647 года экспедиция в составе четырёх кочей вышла из устья Колымы в Студёное море и взяла курс на восток. Ледовая обстановка на море в этом году была исключительно неблагоприятной. Плавучие льды затрудняли поход. Их становилось всё больше и больше на пути. Наконец мореплаватели встретили сплошную непроходимую массу льдов, переходящую на горизонте в нагромождение торосов. Алексеев принялся совещаться с Дежнёвым.
– Что решим, казак? – спросил Федот.
– Какая досада! – воскликнул Дежнёв.
– Я тоже хотел бы завопить – досада. А что будем делать?
– Зря потратили время на плавание.
– И вовсе не зря. Лишний раз убедились, что со Студёным морем не шутят.
– Тогда поворачиваем в обратный путь на Колыму, чтобы готовиться к новому походу. Поразмыслим, не было ли с нашей стороны каких упущений.
– Вот это разумное решение, Семейка. Ведь не каждый год такие ледяные заторы встречают мореплавателей.
– Вестимо, не каждый.
Неудача не остановила неутомимых путешественников. Экспедиция зазимовала на Колыме, стараясь тщательней подготовиться к выходу в море будущим летом. Подготовкой экспедиции к новому походу занимался сам Федот Алексеев. Число участников плавания возрастало. И это заставило Холмогорца вложить в организацию дела новые средства. А Семён Дежнёв в течение зимы промышлял на верхней Колыме. К этому его принуждала великая нужда. Готовясь к экспедиции, он был вынужден изрядно потратиться на закупку снаряжения, припасов и влез в долги. С долгами хотелось побыстрее рассчитаться и пополнить свои припасы.
Заколебался было Дежнёв – участвовать ли в новом походе. Но быстро преодолел свои колебания и твёрдо решил отправиться в новое плавание. Видимо, сыграло свою роль влияние Федота Алексеева, вызывавшего у Семёна Ивановича симпатию деятельным, энергичным и вместе с тем уравновешенным характером. Между этими замечательными людьми сложились вполне дружественные отношения.
В конце июня 1648 года в плавание вышли уже не четыре, а шесть кочей. Караван судов выходил из Среднеколымска, служившего зимней базой экспедиции. Здесь шла подготовка к новому плаванию и велась широкая ярмарочная торговля. В Студёное море корабли выходили не ранее конца июля, когда открываются благоприятные условия морской навигации.
В Нижнеколымске кочи сделали остановку, чтобы обновить запасы пресной воды и произвести последние покупки у местных купцов. В колымском устье к экспедиции пристал на своём коче беглый казак Герасим Анкудинов с лихой ватагой из тридцати человек. Были среди них бывшие казаки и люди, служившие у торговцев. Непокорный их дух не мог смириться с произволом властей и их подручных, а дерзкий и шальной нрав толкал их на отчаянные поступки. Это могли быть и обиженные служилые люди, и задавленные долговой кабалой покрученики, и просто отчаянные головы, провинившиеся перед законом. Из таких-то беглых и сколотил ватагу сообщников Анкудинов, начав самостоятельный промысел на удалённых от Лены реках, а порой не брезгуя и откровенным разбоем. За год до выхода экспедиции Алексеева-Дежнёва в море анкудиновская ватага ограбила в Нижнеколымске служилых и промышленных людей. Потерпевшие подали на имя царя «известную» челобитную, но она не возымела никакого действия. Всякая попытка властей вести борьбу с такими разбойными ватагами оказывалась малоэффективной. Лихие люди терялись в лесах и в тундре необъятной Восточной Сибири, словно иголка в стоге сена. Бывало, что беглые после долгих скитаний и злоключений возвращались на государеву службу. Испытывая постоянный недостаток в служилых людях, власти готовы были сквозь пальцы смотреть на их прежние прегрешения – лишь бы служили.
В одном из рукавов Колымского устья передовой коч экспедиции, на котором пребывал Холмогорец, повстречался с анкундиновским кочем. С его борта люди засигналили, давая знать, что есть намерение встретиться с главой экспедиции. С передового коча ответили согласием.
На борт поднялся плечистый рыжебородый мужик с резкими чертами лица, выдававшими властный характер. Это и был сам Анкудинов.
– Желаю до Федота Алексеева, – резко выговорил он, отстранив вставшего было на его пути вахтенного.
– Кто таков? – произнёс Федот, выйдя из лоцманской каюты на палубу.
– Анкудинов Герасим я.
– Не тот ли Анкудинов, что с разбойной ватагой по рекам рыщет, разор великий учиняет?
– А если и тот самый... Я ведь, дядя, мысли читать умею. Хочешь, скажу тебе, что ты сейчас думаешь?
– Что?
– Дать бы команду людишкам своим, чтобы схватили Гераську да в цепи заковали.
– Стоило бы.
– А не боишься, купец, что команда моя меня, атамана, в обиду не даст?
– Нет, не боюсь, Герасим. Людей у меня в десять раз больше, чем всех твоих разбойников. И вооружены мы лучше, все с «огненным боем».
Насчёт числа людей в своём отряде Холмогорец малость приврал, допустил малое преувеличение, чтобы припугнуть разбойного атамана.
– Шутили мы оба, Федот Алексеев, – примирительно сказал Анкудинов. – Это хорошо, коли люди шутят. Хуже, когда глотки друг другу рвут, яко псы лютые. Мы же с тобой не псы, а человеки.
– Куда ты речь клонишь, не пойму.
– Поймёшь. Хочу о деле поговорить с тобой.
– Какое ещё дело у тебя ко мне?
– А вот какое. Заявляю тебе от своего имени, от имени всех моих сообщников, как перед Богом заявляю. Порешили мы покончить с прежним разбойным житием и вернуться на государеву службу.
– Правильное решение. А пошто Семейку Дежнёва ошельмовал перед колымским приказчиком?
– Так ведь хотел как лучше. Человек я бывалый, с опытом.
– Разбойным опытом.
– Не токмо. Обида на власть неправедную довела нас до разбоя. Так что не кори меня этим.
– Бог тебе судья, Герасим Анкудинов.
– Вот и решил, чтобы покончить с разбоем, предложить тебе свои услуги, стать твоей правой рукой. Пригодился бы тебе с моими ребятами, дерзкими, отважными. А тут Семейка Дежнёв дорогу мне перешёл. Я и обозлился на него.
– Непотребный донос Гаврилову настрочили на Семейку. Дежнёв-де такой-сякой, и туземцев грабит, и чужую пушнину присваивает, и власть в обман вводит. И, как оказалось, все твои кляузы яйца выеденного не стоят, враньё сплошное.
– Перестарался малость.
– Запомни, Герасим, Дежнёва в обиду тебе не дам. Ты мизинца его не стоишь. Он мой помощник, и другого мне не надо.
– А может, вторым помощником меня возьмёшь? Старался бы ради дела.
– Уж избави Боже от такого помощника.
– Значит, не берёшь в дело?
– Этого я не сказал. Всякий человек нам полезен. А твоим прошлым прегрешениям я не судья. Присоединяйся к отряду. И пусть твой коч идёт замыкающим.
– Премного благодарен тебе, Федот Алексеев... Пригожусь ещё тебе.
– Посмотрим. И запомни, Герасим Анкудинов... Первая твоя непотребная выходка – судить тебя будем всем кругом. И повесим на первой берёзе.
– Забываешь, Федот Алексеевич. В тундре такие берёзы не растут, чтоб на ней можно было такого верзилу, как я, повесить.
– Коль не повесим, белым медведям скормим.
– Учту твою доброту, Федотушка.
Попытка Анкудинова оказать на Гаврилова давление, оклеветать Дежнёва с целью занять место помощника Федота Алексеева, доставшегося Семёну Ивановичу, оказалась безрезультатной. Дежнёв пользовался доброй репутацией среди казаков. Но Герасим не отказался от намерения участвовать в экспедиции и тем самым примириться с властями воеводства. Его судно стало седьмым, замыкающим, в караване судов, выходивших из колымской дельты в море и вытянувшихся цепочкой.
Федот опасался какого-либо неожиданного, непредсказуемого поступка со стороны разбойного атамана и всей его разгульной ватаги. Поэтому он распорядился, чтобы за головным кочем вторым шёл дежнёвский коч с вооружённым отрядом казаков. А Семён Иванович получил от главы экспедиции наставление:
– Смотри в оба за замыкающим кочем. Пусть караульные глаз с него не спускают. Держи на борту усиленный караул.
– К чему такая строгость, Федот?
– Есть на то причины. Тебе известно, как Герасим кляузничал на тебя Гаврилову? Хотел занять заместо тебя место моего помощника.
– Этот разбойник?
– Этот самый разбойник и грабитель. Выплеснул на тебя целый ушат всякой клеветы. Гаврилов, отдадим ему справедливость, не поверил ни одному слову кляузника. А тот сказал напоследок: «Жаль, Гаврилов. Я бы напромышлял вам соболей больше, чем способен напромышлять этот казачишка».
– Что-то слышал об этом. Втор однажды проговорился. Да я не придал значения его словам, – спокойно ответил Дежнёв. – Стоит ли принимать близко к сердцу анкудиновскую брехню? Мало ли таких скверных людишек по свету гуляет.
– Всё же остерегайся Гераськи, Семейка. Мутный он человек.
И Герасим Анкудинов был сыном своего века. Разгульный и бесшабашный, расчётливый ради личной корысти и выгоды, готовый оклеветать товарища, находившийся не в ладах с законом, таков он был. Но вместе с этим был и другой Герасим Анкудинов, дерзко отважный, смелый. Рискованный поход вдоль всего северного побережья Чукотки манил его неизведанными опасностями, возможностью проявить свою дерзкую отвагу. Был Герасим Анкудинов в одном лице авантюристом и романтиком, отважным смельчаком и дельцом, погнавшимся за выгодой.
Всего в походе Федота Алексеева участвовало около девяноста человек, плывших на семи кораблях. Из них тридцать человек составляли команду замыкающего анкудиновского коча. Команда эта держалась обособленно. Сам Герасим, человек властолюбивый, претендовал на особую роль в экспедиции и в кругу близких не раз высказывался, что пристало ему стать хотя бы вторым помощником главы экспедиции.
Мы знаем по сохранившимся документам далеко не все имена участников великого восточного похода. Среди них выделяются два приказчика богатого московского гостя Василия Гусельникова: Афанасий Андреев и Бессон Астафьев. Федот Алексеев привлёк к себе на службу новых покручеников. Теперь их было не двенадцать, а двадцать девять. Взял он с собой и племянника Емельяна.
Приказчики Гусельникова фактически возглавляли отдельный коч. Они везли большую партию товаров, оценённую таможней в сумму, превышающую тысячу рублей. По тем временам это были огромные деньги. Среди этих товаров находились ржаная мука, разное промысловое снаряжение, холст, рыболовецкие сети, инструменты, утварь и прочее. Группа Андреева и Астафьева стала серьёзным пополнением экспедиции Алексеева-Дежнёва.
Дежнёв непосредственно возглавлял один из отрядов, составлявший экипаж отдельного судна. Он состоял из восемнадцати промышленных и служилых людей. В снаряжении этого отряда, на который ложилась военная охрана экспедиции, Семён Иванович принимал личное участие. К выходу в море он располагал некоторой суммой денег, так как за минувшую зиму смог осуществить удачные промысловые поездки по Колыме. Это дало возможность Дежнёву продать большую партию соболей.
Когда Семён Иванович вновь встретился с Федотом Алексеевым и Холмогорец спросил о его делах, то смог услышать:
– Продал без малого сотню соболей казне и приказчику купца Светешникова.
– Долги погасил? – спросил участливо Федот.
– Долги-то погасил, но наделал новых. Пришлось снаряжение, одежонку обновлять. Старая совсем обветшала. Да и расходы понёс немалые по паевому участию.
– Вернёшься с богатой добычей, – успокоил его Федот Алексеев. – Доходы свои приумножишь, с долгами сполна рассчитаешься.
– Дай-то Бог, Федотушка.
Федот Алексеев отправился в плавание вместе с женой-якуткой. Иногда Дежнёв и его сподвижники видели на палубе головного коча коренастую скуластую якутку в расшитом цветном сарафане. Если погода оказывалась прохладной и задувал пронзительный ветер, Агафья надевала поверх сарафана суконную кацавейку.
Было заметно, что Федот баловал жену, задаривал её подарками. Она появлялась на палубе то в одном пёстром сарафане, то в другом, а однажды вышла в кацавейке, отороченной соболиным мехом. Дежнёв разглядел Агафью в подзорную трубу и про себя произнёс:
– Разодел Федот жёнку, словно боярыню.
А Дежнёву Холмогорец как-то проговорился:
– Я ведь в этих вечных скитаниях засиделся в холостяках. По домашнему очагу стосковался, женской ласки захотелось. Вот и выбрал для себя невесту в одном якутском становище. Староват я для неё, конечно. Ничего, притёрлись. Балую её, Агафьюшку.
Жена Федота Алексеева стала первой российской женщиной, участницей полярного похода. В литературе можно встретить другое женское имя: Марии Прончищевой, зимовавшей вместе с мужем в устье Оленека. Не умаляя заслуг этой славной женщины, заметим здесь, что ещё почти за сто лет до этого другая российская женщина приняла участие в полярной экспедиции, причём в одной из наиболее замечательных в истории освоения Арктики. Это была жена Федота Алексеева.
Напутствуя Дежнёва, Федот Алексеев спросил его напрямик:
– Кочем управлять приходилось?
– Не привёл Господь. Кунгасами, речными дощаниками, ладьями разными управлял и на Пинеге, и на Белом море, и на сибирских реках.
– Значит, и коч освоишь. Присматривайся к своему кормщику. Научись пользоваться судовыми приборами. Чтоб, коли нужда заставит, смог управлять судном не хуже заправского кормщика.
– Полезное дело советуешь, Федот. Постараюсь.
– А если испытаешь нужду великую, попадёшь в шторм и лишишься коча, сумеешь новый корабль срубить?
– С плотницким делом с малолетства знаком. Ведь мы же поморы. Всякие суда строить приходилось. И малые челноки и большие кунгасы. И в строительстве коча не раз участвовал.
– Плотницкие навыки твои пригодятся. Главное, учись управлять кораблём. Это тебе сложная наука. Коч – не речное судёнышко.
– Вестимо.
– Бывает, коч выходит в море и не возвращается или возвращается с потерями. Представь, твоего кормчего не стало. Тебе пришлось его заменить. Выдюжишь ли такую ношу?
– Пока не знаю, что и ответить тебе, Федот.
Дежнёв задумался над словами Холмогорца. Случалось, что не все суда доплывали до желанной цели, гибли, попадая в штормы, в ледяные заторы, разбивались о прибрежные скалы. Попадали иные в суровые переделки, сталкиваясь с бурями и туманами, наталкиваясь на непроходимые льды, но с честью выходили из опасностей.
Вспомнились Дежнёву разные случаи.
Года три назад в сентябре коч служилого человека Василия Бугра понесло ветром в открытое море «и носило в море четверо суток в великих льдах». Но выдержало судно все испытания. Ветер стих, наступила тихая погода, и мореплаватели смогли привести свой корабль к берегу. Только Бугор после этого злополучного случая стал совсем седым.
За год до этого судно якутского казака Михайлы Булдакова с отрядом оказалось затёртым льдами в Омолоевой Губе. Казаки принялись отталкивать льдины баграми, просекали в толще льда проходы и сумели выбраться из западни. Три года спустя тот же Булдаков плыл с Колымы на Лену. «Морем идучи, – рассказывал он, – ветры были страшные и прижимные большие, море чисто наледено, зыбь большая, не можно никак отстоятца, коч весь разбило и шеймы прирвало и якоря приломало – четыре якорь». Мореходы прошли тяжёлый путь. Пять раз их судно выбрасывало на мель. Пришлось столкнуться с голодом и всякими лишениями.
В страшную бурю около Святого Носа попал летом служилый человек Юрий (или Юшко) Селиверстов, плававший с караваном кочей, на которых торговые люди везли товары. Он вспоминал потом, что купец Афанасий Григорьев «выметал половину запасу и товару и много выметал», то есть побросал за борт. Другие купцы поступили так же, чтобы облегчить перегруженные суда. Однако не все кочи удалось спасти. Отстал от каравана корабль торгового человека Шаньги. Дальнейшая его судьба осталась неизвестной.
Дежнёв подумал, что ему известны далеко не все трагические случаи, разыгравшиеся на путях Студёного моря. Они были довольно частыми в условиях Арктики. Тяжёлые условия плавания, постоянные опасности, подстерегающие мореплавателей, заставляли их с предельной тщательностью относиться к снаряжению судна. Это правило хорошо усвоил Семён Иванович и неукоснительно следовал ему. А строители кораблей знали, что всякий коч должен обладать большим запасом прочности. Если же таким запасом прочности корабль не обладает, не выходи в Студёное море с его коварным, непредсказуемым норовом. Это требовало от мастеров-корабелов высокого искусства.
К середине XVI века на Лене сложилось несколько центров судостроения: Якутск, Усть-Кут в верховьях реки Жиганск. Возникло судостроение и на Колыме. Наряду с государственными верфями существовали и частные, принадлежавшие богатым торговым людям. Они подбирали искусных корабельных плотников и, движимые конкуренцией, старались строить суда самого высокого качества и оплачивали труд корабелов лучше. Государственное кораблестроение страдало от казнокрадства чиновных людей, рабочую силу на верфи, принадлежавшие государству, сгоняли силком в порядке трудовой повинности. Поэтому и производительность труда здесь была ниже.
Бывало, служилые и приглашённые люди принимались за строительство судов самостоятельно. Такая необходимость возникала на дальних реках. Среди первопроходцев поморского происхождения было немало опытных плотников-корабелов. К их числу мог отнести себя и Семён Дежнёв. Таких умельцев ценили и старались подбирать в каждый значительный отряд. Ведь постройка морских судов требовала определённой специализации.
Памятуя наставления Федота Алексеева, Дежнёв въедливо осмотрел корабль, хотя делал это не впервые. Он припомнил, что на Лене такой коч оценивался в шестьдесят рублей. На Колыме его цена подымалась до двухсот и даже трёхсот рублей. Если бы Семён Иванович был провидцем и мог заглянуть в будущее, он бы узнал, что в переводе на курс конца XIX века такую сумму можно было бы оценивать в четыре тысячи рублей.
Кочи были разных размеров и типов. Для плавания по верховьям рек строились небольшие быстроходные кочи с малой посадкой. Для дальних морских плаваний конструировались крупные кочи продольной формы. Если размеры такого судна перевести на современные метрические меры, длина крупного коча превышала восемнадцать метров, а ширина – пять. Характерна конструкция такого судна, его выпуклая округлая форма. Она давала возможность при большом напоре льда как бы выжиматься судну на поверхность ледяного покрова. Угроза быть раздавленным льдами представлялась минимальной. Дежнёву было известно, что кочи, бывало, продолжительное время дрейфовали вместе со льдами, но гибли они от сжатия льдов сравнительно редко. Семёну Ивановичу были известны единичные такие случаи. Чаще причинами кораблекрушений были морские бури.
Устройство коча Дежнёв изучил во всех подробностях и сам мог бы досконально объяснить его любому новичку. Вдоль наружной стороны днища судна шёл киль-колода. Как правило, коч располагал одной мачтой. На дежнёвском судне был поднят добротный парус из корабельной парусины. В тех же случаях, когда парусины не удалось раздобыть, парус шился из оленьих шкур. Под таким парусом шёл замыкающий коч Герасима Анкудинова.
В случае необходимости коч мог использоваться как боевой корабль. В таком случае на нём устанавливалось орудие.
Под палубой находились две каюты и вместительный трюм. Одну из кают занимал Дежнёв, другую – его команда. Трюм заполняли припасы и товары. На корме находилось рулевое управление. По бортам палубы крепились весельные лодки-карбасы, по одной с каждого борта. Они использовались для связи с берегом и для выхода на промысел морского зверя. На палубе же можно было увидеть специальное приспособление для стаскивания коча с мели, так называемую кочку, род ворота. Мореплаватели старались держаться прибрежной полосы и не уходить далеко от береговой линии. Но прибрежье изобиловало мелями, которые мореплавателям оставались неведомы. Злополучные мели оказывались на пути кораблей часто.
На палубе также устанавливались водоотливные устройства, представлявшие собой гидравлические насосы, которые приводились в движение ветряками.
Для постройки судна использовались сосна или лиственница. Осадка крупного коча не превышала двух метров. При полной загрузке корабль вмещал от двадцати до тридцати человек и до сорока тонн груза. В случае крайней необходимости на судне могло разместиться до полусотни человек.
Управлял дежнёвским кочем опытный кормщик, или вож. Он сразу был признан помощником Семёна Ивановича. Оба они отвечали за состояние судна, распределяли обязанности между членами судовой команды. Памятуя наставления Федота Алексеева, Дежнёв с помощью кормчего смог ознакомиться со всеми судовыми приборами.
Сперва кормчий показал ручной компас. Их было на корабле несколько. Заключён был такой компас в костяную оправу.
– Матка в кости, – назвал кормчий распространённое среди мореплавателей название прибора. – Видишь, Семён Иванович... – продолжал кормчий. – Главное здесь – медный круг со шпеньком. А на нём крутится магнитная стрелка. На круге том бумажная картушка с цифрами.
– А зачем цифры?
– Они показывают страны света. По этим цифрам узнаем, где север, юг, восток, запад. Куда, в направлении какой части света, плывём.
– А почему цифры на картушке какие-то бусурманские? Хоть я и не горазд в грамоте, а можно сказать – не уразумел Господь письмо разбирать, вижу, что бусурманство это.
– Ты прав, Семён Иванович. Перед тобой латинское письмо. А заимствовали его у иноземцев поморские мореплаватели, так как такое письмо проще по написанию. А вот большой корабельный компас. Он называется «вставной». Видел когда-нибудь?
– Как-то видел.
– С помощью такого компаса корабль идёт в нужном направлении.
– Какими ещё диковинками удивишь?
– Вот глубинный лот, чтоб измерить глубину и не сесть на мель. А это солнечные часы. Видишь, Семён Иванович, сколько разных диковинок.
– Освоим. И станем управлять кочем попеременно. А ты учи меня, ругай, если что не так – не стесняйся. Здесь я твой ученик, а не начальник. А плавание обещает быть благоприятным. Видишь, море какое чистое.
– Дай-то Бог.
Дежнёв, как и глава экспедиции Алексеев, знал, что плавание по Студёному морю во многом зависит от ледовых условий. Условия эти, как испытали на себе мореходы, были крайне изменчивыми. В отдельные годы и даже на протяжении целых десятилетий ледовая обстановка оказывалась более благоприятной для плавания, а в иные годы арктические моря становились практически непроходимыми. Иногда эти колебания происходили лишь в пределах отдельных участков прибрежной Арктики, а иногда охватывали всю её протяжённость.
Летний период 1648 года оказался относительно благоприятным для плавания, чем и воспользовались Алексеев и Дежнёв. Поэтому перед выходом в плавание русские мореходы старались разузнать ледовые условия и приспособить суда. К плаваниям среди льдов невольно приходилось накапливать и улучшать навыки полярного судостроения.
