Текст книги "Семен Дежнев — первопроходец"
Автор книги: Лев Демин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
А старых знакомых встретил Семён Иванович в Якутске совсем немного. Иные уже никогда не вернутся из дальних странствий. Вечная им память! А иные в походах, открывают всё новые и новые земли и реки, служат в отдалённых зимовьях. Тысячи вёрст нужно преодолеть, чтобы добраться до них. И кто знает, не настиг ли их губительный шторм в Студёном море или зазубренная стрела с вороньим оперением?
За двадцать лет в Якутске сменилась целая вереница воевод, алчных, корыстных, жестоких, не оставивших по себе доброй памяти. Нехорошо говорят и о нынешнем воеводе, Иване Большом Голенищеве-Кутузове, человеке вздорном и грубом. Недобрые отзывы о нём Дежнёву не раз приходилось выслушивать.
Всё же новый воевода принял Ерастова и Дежнёва с определённым интересом. Ему, конечно, доложили о прибытии обоих, теперь уже бывших, приказчиков с Колымы и Анадыри и о том богатом грузе, который был ими доставлен. Иван Большой выдержал паузу в несколько дней, чтобы прослыть человеком дельным и занятым. А потом отдал распоряжение, чтобы отыскать обоих казаков и пригласить в воеводские хоромины. Выслушал и рассказы, остался доволен. По старому обычаю велел преподнести обоим по чарке вина. Ерастов набрался смелости и спросил воеводу:
– Как распорядишься, батюшка, насчёт дальнейшей службы нашей?
– Не беспокойтесь, казаки. Службу выберем вам достойную, – ответил воевода. – Учтём вашу исправную службу на дальних реках.
Ничего определённого Голенищев-Кутузов не сказал, больше слушал их рассказы. А отпустив их, сразу же вызвал к себе дьяка.
– Понравились мне мужики, дельные, старательные, – сказал воевода дьяку. – Вернулись с хорошей добычей.
– Хорошее пополнение государевой казне, – поддакнул угодливый дьяк, ещё не понимавший, куда клонит воевода.
– Как нам использовать служилых? Что скажешь, дьяче?
– Тебе виднее, батюшка. Ты голова всего воеводства, – отвечал дьяк, уклоняясь от прямого ответа.
– Пошлём-ка обоих в Москву с государевой казной. Мужики, кажется, надёжные. Ивашка будет за старшего. Сын боярский всё-таки. Семейка – Ивашкин помощник, хватит с него, казачишки простого.
– Хватит, батюшка, хватит, – поддакнул дьяк.
– Таким можно доверить соболиную и костяную казну. И перед приказными такие в грязь лицом не ударят. И государя нашего, Алексея Михайловича, порадуют.
– Непременно порадуют, – как эхо, повторил дьяк.
Воевода, конечно, не добавил ещё: «Возрадуется царь. И, глядишь, обласкает, осыплет милостями его, якутского воеводу, Ивана Большого Голенищева-Кутузова». Высказывать свои сокровенные мысли дьяку он не считал нужным.
О решении воеводы Ерастову и Дежнёву было сообщено не сразу. Тем временем Дежнёв с помощью Ерастова, человека грамотного, составил челобитную на имя царя. В обстоятельной челобитной он слёзно жаловался на тяжёлую службу на дальних реках, на великую нужду, просил выплатить невыплаченное за многие годы хлебное и денежное жалованье, напоминал о своих ранах, полученных в боевых схватках.
Тон челобитной традиционен и отличается уничижительностью.
Однако нет оснований полагать, что Дежнёв нарочито сгущает краски или прибедняется, стараясь разжалобить тех, кому он адресовался. Речь шла о действительных, невыдуманных трудностях, которые Семён Иванович и его товарищи пережили во время походов и зимовок. Ведь годами не получали жалованья, не могли дождаться никаких ответов на письменные жалобы. Такая челобитная – это крик души попавшего в великую нужду страдальца, обделённого вниманием великих мира сего. Рушатся надежды. Вместо ожидаемой денежной выплаты за ценную добычу, собранную ценой огромных усилий, бумажка. Не злая ли это насмешка? Он просил лишь то, что принадлежало ему по праву, причиталось по закону, невыплаченное за многие годы жалованье, оплата его личной добычи.
Участие в исключительно тяжёлом плавании, открытие им новых рек, управление в течение ряда лет огромным краем, значительная добыча пушнины и моржовой кости для пополнения государевой казны – всё это давало Семёну Ивановичу основание надеяться на повышение по службе и на соответствующую прибавку к жалованью. За весь срок службы на Лене и на дальних реках он не стал даже десятником, а оставался рядовым казаком с низким жалованьем, тогда как судьба многих его товарищей складывалась куда более удачливо. Имея более скромные заслуги, они становились пятидесятниками, сотниками, атаманами, даже детьми боярскими, могли рассчитывать на более высокое жалованье. Правда, часто решающую роль в служебном продвижении играли не заслуги, а благосклонность воеводы, поддержка богатых и влиятельных торговых людей, личные связи, изворотливость. А Дежнёв, рядовой казак, выходец из малоимущей крестьянской семьи, не располагал ни богатством, ни влиятельными связями.
Всё же отважился Семён Иванович написать дьяку воеводской канцелярии прошение с просьбой выплатить жалованье, которое не выплачивалось за многие годы. Дьяк, прочитав прошение, неодобрительно покачал головой и передал его воеводе. Голенищев-Кутузов так среагировал:
– Сказал Дежнёву, что денег в казне нет?
– Сказал, батюшка.
– И он что?
– Слёзно просит – пощадите, мол. Свои ведь кровные денежки и хлебное довольствие прошу.
– В наших амбарах что-нибудь хранится?
– Ни хлеба, ни денег нет.
– Завалялось же что-нибудь.
– Только соль залежалая.
– Вот и дай ему несколько мешков соли от щедрот наших. Остальное, скажи, потом отдадим.
Ни хлеба, ни денег Семён Иванович так и не получил, зато ему досталось несколько мешков соли. Он был озадачен – что же делать с этой солью, как избавиться от неё? Целый амбар можно было бы набить ею. Отдать за бесценок первому попавшему купцу, тому же Исайке, или просто выбросить? Подумал и решил снести все мешки с солью Вавиле. У него семья, жена, дети малые. Ему соль пригодится для засолки рыбы.
А челобитную, адресованную согласно заведённой форме и традиции на высочайшее имя, отослали с первой оказией, с целовальником Ларионом Лашей в Москву, в посольский приказ. Этот Лаша служил прежде на жиганской таможенной заставе и теперь командировался в Москву с очередной почтой.
Встретившись с Ерастовым, Дежнёв рассказал ему о своих злоключениях.
– За всю двадцатилетнюю службу отплатили мешками соли, смешно, Иван?
– Скорее грустно, – ответил Ерастов. – А ты не спрашивал себя – действительно ли воеводская казна пуста или с нами ведут хитроумную игру?
– Игру ведут, уверен, – убеждённо ответил Дежнёв.
Он отужинал у Вавилы и уже собирался отойти ко сну, как с улицы кто-то робко постучал в дверь. Вавила встал, пошёл открывать. Воскликнул по-якутски. Ему ответили тоже по-якутски. Дежнёв разобрал, о чём идёт речь. Вернулся из похода сын его, Любим.
Вавила впустил Любима в дом. В вечернем полумраке Семён Иванович уловил только смутные очертания рослой плечистой фигуры. Зажёг свечу, воскликнул:
– Любимушка, сынок!
Сперва Любим держался скованно, натянуто. Отца он совсем не помнил. Только знал по рассказам матери, что отец где-то на далёких реках. Скованно себя чувствовал и Семён Иванович. Трудно было признать в этом рослом, плечистом и неведомом ему мужике родного сына. Поэтому сразу оба не решились обняться и расцеловаться. А всё же, вглядевшись в Любима, Дежнёв заговорил взволнованно и принялся тормошить его:
– Любимушка, сынок... Вот ты какой. Уж и бородка обозначилась.
– Мне про тебя Степанида рассказала, что ты здесь, отец, – заговорил сын. – Вот я и прибежал.
Сын был крепким, мускулистым парнем. Телосложением напоминал отца, только был повыше ростом. Волосы светло-русые, как у Семёна Ивановича в дни его молодости. А вот лицо скорее материнское. И разрез глаз якутский, и скуластый. Что-то взял от матери-якутки, что-то от русского отца – типичный полукровка.
– Мать, накрой-ка нам на стол по такому случаю, – обратился Вавила к жене и достал из сундука бутыль сивухи. – Отпразднуем встречу отца с сыном.
Любим постепенно преодолел робость и смущение, стал расспрашивать отца о его службе на дальних реках. Спросил:
– В схватки с лихими людьми вступать приходилось?
– Приходилось, и не раз. Ранения получал неоднократно.
– Береги себя, отец.
– Запомни, Любимушка, главное в твоей службе – доброе, человеческое обращение с местными жителями. Не озлобляй их ненужными жестокостями, несправедливостями. И тогда будут они тебе как братья.
– Понял, отец. Ты всегда так поступал?
– Старался.
Любим признался, что тоже собирается послужить где-нибудь на Колыме или на Охотском побережье. Потом вспомнил покойную мать. Говорил о ней с теплотой, с любовью. Дежнёв предложил сыну:
– Сходим вдвоём на могилу к Настасьюшке.
– Сходим, отец.
– Жениться-то не надумал? – спросил Семён Иванович сына.
– Пока нет, – просто ответил Любим. – Сперва послужу в дальних краях, посмотрю Восточную Сибирь, опыта наберусь, а там посмотрим. Ты-то ведь сам был немолод, когда женился.
– Да, дело шло к четырём десяткам годков.
– А мне ещё только двадцать. Успею.
– Девушку-то присмотрел пригожую?
– Рано ещё присматривать, отец. Что ведь может получиться? Выберу какую-нибудь красавицу и уйду в поход. А ей наскучит ждать и выйдет за другого. Мне же горько будет.
– Рассуждаешь как мудрец.
– Да не мудрец, а как дед Николай. Это он мне такие мысли внушил. Есть у него две дальних родственницы, сестрички-двойняшки, совсем ещё девочки. Вот, говорит, послужишь на дальних реках, вернёшься лет через пять. Сестрички к тому времени подрастут. Тогда и выбирай любую из них и женись.
– Наверное, твой дед Николай прав.
– Хотел ещё спросить тебя, отец... Извини, может, не по душе тебе мой вопрос.
– Говори, говори, сын. Тебя что-то волнует?
– Почему ты ушёл в дальний поход, а нас с матерью оставил на Лене? Странствовал без нас двадцать лет. Если бы мы все были вместе, не зачахла бы, не истосковалась мама. Может быть, и сейчас была бы жива.
– Не простой вопрос задал, сын. Сам не раз задавал его себе. И не находил простого ответа. Наверное, не решался брать с собой семью в трудный поход. И не ожидал, что служба на дальних реках затянется на долгие годы. Уж такая участь наша скитальческая.
Помолчали, приложились к еде и к сивухе. Дежнёв заговорил о другом:
– Чем-нибудь увлекаешься, кроме службы, Любимушка?
– Да как тебе сказать, отец... – Любим замялся.
И тогда ответил за него Вавила:
– Любит по дереву резать племянничек. Зверюшек всяких, а бывает, и личины человеческие.
– У кого же ты научился этому? – полюбопытствовал Дежнёв.
– Среди саха много хороших резчиков. Наблюдал за ними, учился, – ответил Любим.
– А показать что-нибудь можешь?
– Выберу и принесу завтра.
– Непременно принеси.
Утром следующего дня встреча с сыном не удалась. Прибежал рассыльный из воеводской канцелярии и сообщил, что Голенищев-Кутузов приказал незамедлительно быть у него. При входе в воеводские хоромы Дежнёв встретил Ерастова, которого тоже вызывал воевода.
Иван Большой сидел за столом, насупившись, и долго, не произнеся ни слова, рассматривал в упор растерявшихся Ерастова и Дежнёва. Обоим стало не по себе от колючего, тяжёлого взгляда; ждали выговора и разноса. За что? Власть найдёт за что. На то она и власть. Наконец после долгого зловещего молчания Голенищев-Кутузов произнёс с расстановкой:
– Пообносились, казачки. Чуть не рубища на вас вижу. Разве гоже в таком непотребном виде в Сибирский приказ являться, а может, и перед светлыми очами царя-батюшки предстать?
Ерастов и Дежнёв подавленно молчали. К какому разговору будет эта присказка? А воевода спросил:
– Знаете, зачем я вас вызвал?
– Откуда нам знать, батюшка, – робко ответил Ерастов.
– Поедете оба в Москву с мягкой рухлядью и костяной казной.
– Великую честь оказываешь нам, сирым, убогим казачишкам, – ответствовал Иван Ерастов, склонившись перед воеводой в низком поклоне.
– Честь оказываю великую. В этом ты прав, Ивашка, – ответил ему Голенищев-Кутузов. – Поручение даю вам и ответственное и почётное – сопровождать ценный груз. А ты, Семейка, пошто молчишь, словно воды в рот набрал?
– Премного благодарны за такую великую милость, – сдержанно ответил Дежнёв.
– То-то же. Даю вам срок, казаки, подобрать нужных людей, снарядить отряд для охраны ценного груза. Я думаю, человек пятнадцать вам хватит. Упакуете груз. Подготовите дорожные припасы. Подниметесь на дощаниках до Усть-Кута, перейдёте волоком на Илим. Спуститесь Ангарой до Енисея. Будьте осторожны на ангарских порогах. Угробите груз – головы вам обоим не сносить. В Енисейске зазимуете до будущей навигации. Готовьтесь выйти из Якутска к концу июля.
Воевода продолжал давать наставления, напоминал о долгом и тяжёлом маршруте. Потом вновь принялся сверлить обоих казаков тяжёлым взглядом.
– Что же мне с вами делать, мужики? – сказал, вздыхая, Голенищев-Кутузов. – Пообносились, до непотребного обличил дошли, голубчики.
– Знаем, батюшка, что пообносились, – сказал Ерастов. – Да где денежки взять на новую одежонку?
– Возблагодарите Всевышнего, что воевода ваш так добр, в нужде вас не оставит.
Голенищев-Кутузов достал из сундука увесистый ларец, отомкнул его ключиком, который носил в кармане кафтана, достал небольшой мешочек, набитый звенящими монетами, и протянул Ерастову:
– Вот, казак... Своими кровными делюсь. Вернёте должок, как вернётесь из Первопрестольной. А сейчас даю вам это, чтоб могли справить одежонку чин по чину, парадные кафтаны из хорошего сукна, сапоги, всё остальное, что потребно. Потом явитесь ко мне при полном параде. Полюбуюсь на вас обоих самолично. А теперь идите и готовьтесь к походу.
Ерастов и Дежнёв вышли из острога и обменялись впечатлениями:
– Повезло нам с тобой, Семейка. Отправимся в гостиный двор покупки делать, – сказал с удовлетворением Иван Ерастов.
– Согласен, – отозвался Семён Иванович.
– Видишь, Семейка, пришла нужда, и в воеводской казне денежки нашлись.
– Думаешь, из казны они, эти денежки, а не из кармана воеводы?
– Откуда мне знать? Один Господь Бог разберёт, чьи это денежки. В любом случае за должок придётся рассчитываться. А те денежки, которые будем возвращать, уж точно попадут в карман воеводе. Не будем-ка думать об этом, а пойдём за покупками.
– Можно к Исайке, – предложил Семён Иванович. – В его заведении только птичьего молока не найдёшь.
Исайку Дежнёв не любил за скупость и прижимистость. А всё же решил: а чем другие торговые люди лучше? Все по одной мерке скроены. Исайка, по крайней мере, старый знакомый и услужлив. Что надо – из-под земли достанет.
У Исайки, обрадованном покупателями, подобрали добротные парадные кафтаны из тёмного сукна и дорожные тужурки с меховыми жилетками, летние сапоги и зимние пимы из оленьего меха, а ещё полушубки из овчины. Денег, полученных от воеводы, еле-еле хватило бы, но Исай Козоногов расщедрился, скосив общую сумму. Он распорядился, чтобы парни-рассыльные отнесли увесистые кули с покупками по домам.
Дежнёв задержался в Исайкиной лавке и, когда остался наедине с купцом, заговорил с ним доверительно:
– Хотел бы на радостях сыну подарок сделать. Ведь расстался с ним, когда он ещё младенчиком был. А теперь вон какой молодец.
– Так за чем же дело стало? – отозвался Исайка. – Приходи с сыном. Подберём ему, что тебе будет угодно.
– Видишь ли... Я же безденежный.
– А соболиные Шкурки у тебя есть? Небось припрятал.
– Припрятал, конечно.
– Вот и хорошо. Рассчитаешься со мной мягкой рухлядью – те же денежки.
Вечером Любим пришёл в дом дяди. Принёс показать обещанную собственную работу, вырезанный из твёрдого дерева медальон с женским ликом. Дежнёв взял в руки медальон и обомлел – увидел до удивления правдоподобное лицо покойной жены. Видимо, такая была Абакаяда в последние годы жизни, с осунувшимся, заострившимся лицом, резко выступающими скулами.
– Это мама, – пояснил Любим.
– Узнал твою маму, Любимушка. Хорошая работа.
– Возьми в подарок от меня.
– А как же ты... останешься без медальона?
– Вырежу ещё. Хотя не знаю, получится ли снова такой вот правдоподобный. Я ведь тогда, вскоре как мать похоронил, не в себе был. Как бы это сказать тебе, отец... Резец мой словно не по моей воле в движении был. Я как бы со стороны наблюдал, как кусок дерева черты материнского лица обретает.
– За подарок спасибо, Любимушка. А теперь я, отец твой, хочу сынку моему сделать подарок. Ведь встреча наша короткой получается. Служилый человек своим временем не волен распоряжаться.
– Опять на дальние реки уходишь?
– Нет, на этот раз не на дальние реки. В Москву воевода отправляет с государевой казной. Недельки через две уходим. Начальником отряда назначен Иван Ерастов, я его помощник. Скоро нам с тобой опять расставаться. А теперь пойдём-ка в гостиный двор. Там получишь от меня ответные подарки.
Они вышли на улицу и зашагали к лавкам. Дежнёв прихватил припрятанный мешок с соболиными шкурками. Сгущались вечерние сумерки. Но Исайка ещё не закрывал лавку, ждал выгодного покупателя. Дежнёв выбрал для сына новый полушубок, кафтан тёмно-синего сукна и сапоги с высокими голенищами, набор дорожных принадлежностей.
– Теперь можешь и в поход собираться, – сказал Семён Иванович сыну.
– Спасибо, отец, – растроганно отозвался Любим.
Крепко обнялись и расцеловались на прощание. Любим пошёл к своей казарме, Дежнёв направился к Вавилиному дому. Дорогой ему встретилась Степанида.
– Зашёл бы, Сёмушка. Дело к тебе немаловажное.
Вошли в Степанидин дом, чистый, ухоженный, весь в иконах.
– Какие у тебя ко мне дела, Степанидушка?
– А вот какие. Я ведь не только в церкви прислуживаю, женские кофты и сарафаны шью.
– Сватать, что ли, меня собираешься?
– Угадал, Сёмушка. Я ведь сваха с опытом.
– И что скажешь мне, сваха?
– А вот что скажу. По твоему возрасту тебе не девица нужна, вдовушка. Среди казачьих жёнок много вдовых, ещё не старых и пригожих.
– Есть кто-нибудь на примете?
– Определённой невесты нет. А коли тебе угодно, подыщем без затруднений. Вдовушек в Якутске немало. У кого муж в Студёном море утонул, кого бусурманская стрела пронзила, кого хворь свалила. Может оказаться пригожая вдовушка, с ребёночком. Ты на это не смотри. Человек ты добрый, сердечный. Ребёночка воспитаешь. Коли девочка, замуж выдашь. На девок спрос велик – не засидится. А из мальца доброго казака вырастишь.
– Не знаю, что и сказать тебе на это, Степанидушка. Ты так неожиданно об этом заговорила. Сам понимаю, что унылое дело одному старость доживать.
– А ты подумай не спеша.
– Я ведь не засижусь в Якутске. В Москву государеву казну повезу. А это, считай, четыре года пройдёт...
– Вот и хватит тебе времени поразмыслить. Воротишься на Лену, тогда снова и поговорим.
Ерастов и Дежнёв готовились к походу, проверяли по описи и упаковывали ценный груз. Собирали снаряжение и продовольственные припасы в дорогу, знакомились с участниками похода. Подобрать отряд оказалось делом хлопотным и трудным. Людей в Якутске не хватало. Сотники и атаманы давали людей неохотно, старались поступать по принципу – на тебе Боже, что нам негоже. Поэтому воевода взял в свои руки подборку участников похода. Голенищев-Кутузов придавал большое значение доставке моржовой кости и мягкой рухляди в Москву. В числе ценного груза была кость, собранная Дежнёвым и другими промышленниками, привезённая Ерастовым с Колымы и скопившаяся к тому времени в Якутске. «Рыбий зуб» положили в восемь бочонков, а пушнину – в деревянные ящики и холщовые мешки, которые тщательно запечатывались. Наказная память воеводы Голенищева-Кутузова, выданная Ерастову перед отъездом, содержала подробнейшую опись груза. Чиновники таможенных постов Енисейска и Тобольска должны были тщательно сверять опись с наличным грузом, чтоб убедиться – живали государева казна, не было ли какой-нибудь пропажи или порчи во время пути, в сохранности ли печати. Подобный порядок строгого контроля был утверждён Сибирским приказом.
При встрече с Ерастовым и Дежнёвым воевода непременно напоминал, что оба казака получили почётное и ответственное поручение. И их святая обязанность – из кожи вон, а высокое доверие оправдать и ценный груз довезти до Москвы в целости и сохранности. В отряд были также привлечены Артемий Солдатко, Григорий Пискун и другие служилые и промышленные люди – всего шестнадцать казаков, два целовальника и два торговых человека. Оказались в отряде и люди случайные, подвернувшиеся в ту пору воеводе под руку. Ерастов попытался было пожаловаться Голенищеву-Кутузову на это. Но воевода возразил:
– Мы всегда испытывали нужду в казаках и промышленниках. Все лучшие мужики служат на дальних реках. Это тебе ведомо?
– Ведомо, конечно.
– Потому-то и собрали в Якутском остроге потребных тебе людишек с превеликим трудом.
Ерастов понимал, что собрать конвойный отряд было непросто, здесь всегда испытывали нужду в казаках и промышленниках. Поэтому сын боярский и понял, что продолжать этот разговор с Голенищевым-Кутузовым было бы бессмысленно.
Воевода сдержал своё обещание. Пригласил накануне отплытия к себе в хоромы Ерастова и Дежнёва для смотра. Оба явились в новой парадной одежде, суконных кафтанах и начищенных до зеркального блеска сапогах. Голенищев-Кутузов критично оглядел обоих, остался доволен. Сказал:
– Вот в таком обличии, казаки, явитесь в Сибирский приказ. Понятно вам?
Воевода ещё раз оглядел того и другого и сказал напоследок коротко:
– С богом, казаки.
В последние дни перед отплытием Дежнёву редко удавалось встретиться с сыном. Семён Иванович был всецело поглощён снаряжением отряда, загрузкой дощаников. Любим нёс караульную службу в остроге. Мог вырваться к отцу только в поздний час. Жадно расспрашивал его о службе на дальних реках, об охоте на соболя и на моржа и о том, как избежать обморожения в самые лютые морозы, когда птица замерзает на лету, когда деревья трещат. Семён Иванович терпеливо и обстоятельно отвечал на все вопросы сына, наставлял, давал практические советы.
– В самый лютый мороз намажь личину свою нерпичьим жиром. Это нетрудно усвоить, – говорил Дежнёв сыну. – А главное в твоей службе – запомни это и усвой... Будь добр и справедлив к туземным жителям. Тогда и они к тебе со всем дружелюбным расположением отнесутся. Помни, что и они тоже люди, Божьи создания.
– А почему, отец, ты весь израненный?
– Бывало, по недоразумению свары возникали. А бывало, недобрые люди, вроде Михайлы Стадухина, разлад в наши отношения вносили, ссорили нас с мирными племенами. Приходилось потом немало усилий потратить, чтоб вражду преодолеть, к миру и дружбе вернуться.
– И удавалось?
– Удавалось, сынок. Видишь, как с саха получилось... Теперь мы одна семья. Вавила мне всё равно, что брат родной, а Николай – считай что отец.
– Ведь и я наполовину Саха.
– Вот потому-то и негоже вносить разлад в нашу единую семью. Понял, сынок?
