Текст книги "Семен Дежнев — первопроходец"
Автор книги: Лев Демин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
О челобитной, составленной Селиверстовым, стало известно Дежнёву. Наверное, проговорился писарь, писавший под диктовку Юшка. Семён Иванович послал свою отписку в Якутск воеводским властям, где убедительно раскрыл обман Селиверстова.
А Юшко так и не решился послать челобитную со своими вымыслами. Должно быть, осознав, что версия шита белыми нитками и малоправдоподобна. Молча признал он, вынужден был признать приоритет Дежнёва в открытии корги. Неоспоримый приоритет! Ведь Семён Иванович не только открыл лежбище, но и положил здесь начало добыче моржовой кости. И всё же не мог уняться Селиверстов, пишет якутскому воеводе клеветническую жалобу – захватил, мол, Семейка Дежнёв добычу кости на корге в свои руки и не пускает туда его, Юшка. А это была беззастенчивая ложь. В действительности Семён Иванович не препятствовал Селиверстову и его людям промышлять на корге, даже оказывал им всяческое содействие.
Попытался Юрий настраивать против Дежнёва его людей, прибегал к подачкам, вовлекая в интриги тех, кто почему-либо затаил недовольство на Семёна Ивановича. Одним из таких оказался беглый казак Евсевий (Евсей) Павлов, вздорный и недисциплинированный, задиравший товарищей. Его постоянные проступки и развязные выходки заставили Дежнёва прибегнуть к крайней мере – устроить суд над смутьяном. Для этого были выбраны судьи, люди наиболее авторитетные. Евсевий повёл себя на суде вызывающе, пререкался с судьями, поносил их непотребными словами, стоял перед ними в вызывающей позе, опираясь на палку. Не сдержался Семён Иванович, хотел проучить батогом Евсейку «за невежество». Павлов с руганью покинул судилище и в дальнейшем уклонялся от общения с дежнёвцами, перебежав в лагерь Селиверстова. Юрий охотно принял перебежчика.
По подстрекательству Селиверстова Евсевий Павлов и Василий Бугор составили донос на приказчика и при первой оказии послали его воеводе. Донос содержал вздорное и бездоказательное обвинение в том, что Дежнёв и Семёнов «не радели государю», разогнали ясачных людей. Никакими конкретными фактами это обвинение не подкреплялось. Видимо, бывшим беглым казакам, привыкшим к разгульному образу жизни, не по душе была требовательность Семёна Ивановича, его трудолюбие, примеру которого должны были следовать и другие. Селиверстов использовал для всяких интриг против Дежнёва и его писаря Павла Кокоулина, которого смог подачками и уговорами перетянуть на свою сторону. Всё это осложнило обстановку на Анадыри.
Дежнёв не мог не ощущать, как за его спиной плетутся интриги, как Селиверстов вносит в ряды его отряда раздоры, ведь писарь, пользовавшийся его доверием, перешёл во враждебный ему лагерь и пишет клеветнические доносы. И всё же Семён Иванович старался не доводить дело до открытой ссоры, до разрыва, пытался, как мог, смягчить постоянно возникающие трения с Юрием, наладить с ним сотрудничество.
Летом 1654 года Дежнёв и Селиверстов вместе отправились на коргу за моржовой костью. Семён Иванович снабдил Юрия и его людей всем необходимым для охоты. Заботясь об успехах общего дела, Дежнёв старался не думать о личных обидах. Главное – это была забота об общих государственных интересах, о прибыльном лове. Далее из дежнёвской отписки мы знаем, что один из двух кочей Селиверстов «потерял своим небреженьем». По распоряжению Дежнёва людей с гибнувшего коча, среди которых был и сам Юрий Селиверстов, разместили по другим кочам. «И пошёл он, Юрья, к тому морскому промыслу с нами вместе». И здесь мы видим, что Дежнёв руководствовался не личной обидой и неприязнью к Селиверстову, который никак не мог внушить ему симпатии, а стремлением выручить товарища из беды.
Селиверстов, конечно же, благодарил Дежнёва за спасение, сделал это принародно, чтобы слышали другие. А Семён Иванович думал про себя – а случись такая беда с ним, Семейкой, как бы повёл себя в таком случае Юшко, протянул бы ему руку помощи? И не находил ответа.
Первый совместный промысел прошёл не совсем удачно. Начали его поздно, в конце июля, в Ильин день. У берегов корги стоял плотный ледяной припой, и поэтому, по объяснению Дежнёва, «морж долго с моря вылегал».
После промысловой экспедиции Дежнёв и Селиверстов неожиданно ходили на чуванцев и ходынцев для сбора ясака и взятия аманатов. А в следующем году обитатели анадырского зимовья столкнулись со стихийным бедствием.
Шло таяние снегов, вскрывались реки. Снежный покров в этом году был обильным. Никита Семёнов сказал Дежнёву с тревогой, указывая на реку:
– Смотри, Семейка, как вода в Анадыри поднялась. И сколько всякого хлама плывёт с верховьев.
Дежнёв не ответил и тоже стал вглядываться в поверхность реки. Бурлящим, стремительным потоком течение реки подхватывало увесистые коряги, сучья, целые деревья, сметая всё на своём пути. Уровень воды в реке, ещё никогда не достигавший такой высоты, продолжал подыматься. Вода уже залила прибрежные луга и низины, островки. Не устоял под натиском воды окружавший зимовье частокол. Заострённые брёвна частокола были врыты в мёрзлую землю неглубоко и поддались водяному напору, покосились, рухнули и поплыли, увлекаемые потоком. Не устояли и некоторые строения, особенно амбары, рубленные из тонких брёвен. Никаких защитных сооружений против паводка зимовье не имело.
Дежнёв с Семёновым энергично взялись спасать имущество. Дали команду, чтобы кочи приблизились к зимовью, уже наполовину затопленному. Люди отряда выстроились цепочкой, передавали друг другу мешки с мягкой рухлядью, моржовым клыком, запасами продовольствия, зимней одежды, инструментом. Всё это передавали по цепочке на корабли и сумели доставить на возвышенное сухое место. Основную часть имущества удалось спасти.
Ещё некоторое время вода в реке всё прибывала. Бурлили и клокотали стремнины. Разбушевавшаяся стихия смыла, словно пушинки, шесть изб и амбары. Селиверстов не проявил расторопность, понадеялся на авось, что пронесёт, да на прочность стен своего амбара. Вот и не сумел спасти заготовленные его людьми запасы моржовой кости. Упрямо твердил на предупреждения Дежнёва, что прочно построен его амбар, устоит. Не устоял, однако.
– Убыток-то какой! – причитал теперь Юшко. – Пудов сорок рыбьего зуба потеряли.
Прошёл паводок. Разлившаяся вширь река вернулась в своё обычное русло. Принялись за восстановление разрушенного и подсчёт убытков.
Казалось бы, совместные походы, общие невзгоды, борьба со стихией должны были сблизить Дежнёва и Селиверстова, заставить Юрия смягчить свою злобу, неприязнь к Семёну Ивановичу, отказаться от дальнейших козней. Но дежнёвский недруг не унимался.
Селиверстов прибыл на Анадырь с письменным распоряжением воеводы. До поры до времени он помалкивал об этом распоряжении и придерживал его в заначке, чтобы в подходящий момент вытащить на свет Божий и подставить противнику внезапную подножку. А то воеводское распоряжение предписывало всех бывших беглых казаков выслать в Якутск на суд и расправу. В числе этих намечавшихся жертв упоминались Василий Бугор, Федот Ветошка, Никита Семёнов, Артемий Федотов. А ещё с именами беглых был упомянут и торговый человек Анисим Костромин и покойный Семён Мотора.
Если в отношении беглых распоряжение воеводы имело какой-то смысл – уклонялись от государевой службы, вели разбойный образ жизни, то в отношении Моторы распоряжение теряло всякий смысл. Его давно не было в живых. В чём провинились бывший анадырский приказчик Мотора и торговый человек Костромин, было неясно.
Выжидал Юрий, чтобы нанести Семёну Ивановичу внезапный удар исподтишка. Выложил перед Дежнёвым наказную память воеводы, когда счёл, что наступило подходящее время для удара.
– Воевода требует, чтоб ты выслал всех этих людей в Якутск для суда над ними, – злорадно произнёс Юрий.
– Вот ты каков, Юшко, – только и сказал Дежнёв. – Раскинул свои коварные сети. Только не выйдет игра по твоим правилам.
– Как это не выйдет? Воеводской воли хочешь ослушаться?
– Те, беглые, коли и провинились в чём, дурные свои поступки нелёгкой службой своей, усердием на Анадыри-реке искупили. Не дам их в обиду. Здесь каждый человек дорог.
– Много берёшь на себя, Семейка. Как бы тебе плакать не пришлось после.
– Это уже моя забота.
Селиверстов хмуро насупился и собрался было что-то ответить Дежнёву, но Семён Иванович опередил его:
– Послушай, Юшко, что я тебе скажу. Когда наказная память эта писалась, ни ты, ни воевода ещё не ведали, что Мотора приказал долго жить. А если бы и был жив... За что судить такого человека, который и мухи не обидит? А тебе он мешал, ты хотел занять его место не мытьём так катаньем. Оклеветал беднягу перед воеводой, чтоб выжить с Колымы. И для отвода глаз и Костромина туда же... Разве не так?
– Выдумщик ты, Семейка. Сам не ведаешь, что глаголешь.
– Ведаю. Бог тебе этого не простит.
Не всё мог знать Семён Иванович об интригах Селиверстова. Мог только догадываться, как Юшко из кожи лез вон, чтобы опорочить Мотору в глазах воеводы, добиться его удаления с Колымы и занять место приказчика. Догадка была справедливой. И вовсе не ведал Дежнёв, какая корысть заставила воеводу Францбекова попустительствовать Селиверстову. Прекрасно понимал Юрий, какую выгоду получит Францбеков – высокие проценты с кредита на снаряжение экспедиции, и потому-то торговался с воеводой, ставил условия. Одним из этих условий было удаление с Анадыри оклеветанного им Моторы. Вот этого Семён Иванович не мог знать.
О своём разговоре с Юшком Дежнёв поведал Никите Семёнову.
– Не тревожься, Никитушка. Пока я жив, в обиду тебя и других мужиков не дам. Если бы это воеводское предписание выполнять, наш отряд был бы серьёзно ослаблен.
– Смелый ты человек, Семён Иванович, погляжу.
– Будешь смелый. Если бы я согласился выслать всех этих людей в Якутск, в отряде начались бы раздоры. И ещё... тебя бы, Никитушка, лишился. Ведь мы с тобой дружно жили, не ссорились.
– Ты мой ангел-хранитель, Сёмушка.
– Какой я тебе ангел? Обыкновенный пинежский мужик. А ведь Селиверстов хочет, ох как хочет, чтоб в отряде начались раздоры, свары, недоверие ко мне. Не защитил, мол, товарищей Семейка. Отдал на съедение воеводе. А раздоры помогут свалить соперника.
– Мудро рассуждаешь, Семейка.
Через некоторое время пришёл к Дежнёву Васька Бугор.
– Не вели казнить, Семён Иванович. Выслушай и смилостивись.
– Что я должен выслушать?
– Гадкий человечишко твой Васька.
– Не то чтобы слишком уж гадкий. Неустойчивый. Клонишься в ту сторону, куда ветер дует.
– Вот, вот. Не сразу распознал я, что ты за человек, Семён Иванович. Щедрой души ты человек. А я, Васька, обижался на тебя. Мелкие обиды правду затемнили. Послушался Юшка, поверил злым его наговорам на тебя.
– Полно, полно, Василий. Не надо об этом. Я ведь человек незлопамятный. Зла на тебя не держу. Ошибался ты. Так ведь и я не святой угодник. Тоже, наверное, в жизни всякое случалось.
– Донос на тебя кляузный писал. Юшко подсказывал, как писать.
– Забудем, Василий.
Дежнёв проявил твёрдость и выдать товарищей наотрез отказался. Ведь бывшие беглые усердно служили в суровых условиях Анадыри, стали его товарищами, соратниками, разве они не искупили сполна свои прегрешения, не делили с отрядом все тяготы и лишения, не терпели все вместе голод, холод и всякую нужду?
Семён Иванович посылает отписку якутскому воеводе, где мотивирует своё решение не отпускать беглых в Якутск для судилища. Напоминает, что беглые теперь несут вместе с ним на Анадыри государеву службу.
Якутским воеводой к тому времени был уже не Францбеков, благоволивший Селиверстову, поэтому Юрий лишился прежней поддержки влиятельного главы власти Восточной Сибири. Все усилия Юрия нанести удар Дежнёву, ослабить его отряд, оказались тщетными. Примечательно, что Семён Иванович вступился за Бугра, который пошёл было на поводу у Селиверстова и даже писал кляузный донос на Дежнёва. Вот ещё убедительный пример того, как Семёну Ивановичу были чужды мстительность, сведение личных счетов.
За последние годы произошло немало разных событий. Сменилось несколько воевод с тех пор, как Дежнёв покинул Якутск. Обычно каждый новый воевода не засиживался долго. Политика центральной власти заключалась в том, чтобы воевода менялся через не слишком продолжительный срок, чтобы он не превратился в этакого бесконтрольного удельного князька.
А тем временем всё новые и новые отряды служилых и промышленных людей уходили к далёким окраинам восточной Азии. Настало время отчитаться перед властями, рассказать о своей деятельности, о том, что произошло с ним и его товарищами.
Семён Иванович составляет отписку: ёмкий, насыщенный информацией документ. Как и другие дежнёвские документы, он писался писарем под диктовку Дежнёва. Отписка лишена строгой последовательности изложения. Нередко автор прерывает изложение событий текущего года, возвращаясь в прошлое или забегая вперёд. К отписке были приложены челобитные других служилых и промышленных людей, писавших о своих нуждах. Подал челобитную на Селиверстова его человек Данила Филиппов, чем-то им обиженный. В ней раскрывались всякие неблаговидные поступки Юрия. Сам же Дежнёв в своей отписке говорит о злоупотреблениях Селиверстова скупо и сдержанно. Но челобитную Данилы он принял и приложил к документам, направляемым в Якутск.
Делом трудным, хлопотливым и долгим была доставка почты в столицу воеводства. Дальняя дорога занимала многие месяцы, не исключалась возможность нападения неясачных юкагирских князцев на Аюнском камне. И всё же решается Дежнёв снарядить в дорогу двух казаков – Сидора Емельянова и Панфила Лаврентьева. Проводником вызвался пойти бывший аманат Чекой. Из заложника он стал преданным другом русских, вызывавших его расположением добрым, гуманным обращением. В голодное время зимовщики сами голодали, а Чекоя кормили.
Гонцы с почтой отправились в путь в начале апреля 1655 года. Кроме отписок и челобитных они везли ведомость с указанием добытой моржовой кости. Гонцам было велено передать на Колыме почту служилым и торгово-промышленным людям, чтобы те с первой же оказией переслали её в Якутск.
Между тем река очистилась ото льда. Наступил новый промысловый сезон. Он не принёс такого стихийного бедствия, широкого разлива реки, какой случился в прошлом году. За минувшую зиму дежнёвцы восстановили зимовье, обновили его строения и ограду, приняли некоторые защитные меры против угрозы нового паводка. Торговые и промышленные люди снова вышли на промысел. На этот раз Дежнёв оставался в зимовье – много было забот по хозяйству. А во главе промысловой экспедиции он послал Никиту Семёнова, своего помощника. Не ходил на промысел и Селиверстов, сказался больным. А к анадырской корге послал своего человека, Павла Кокоулина. Промысел 1655 года оказался на редкость удачным. Погода благоприятствовала, и зверя было много. Да и экспедиция была хорошо подготовлена. Обе артели заготовили много моржовой кости, нагрузив ею корабли. Но удачная экспедиция омрачилась трагическими последствиями. Возвратившись в зимовье, Никита Семёнов докладывал Дежнёву:
– С богатой добычей вернулись, Семён Иванович.
– Других слов и не ждал от тебя, Никитушка. Спасибо тебе.
– Да вот... не только с хорошими вестями прибыл.
– Случилось что-нибудь?
– Беда горькая случилась. Напоследок набежал с моря шквал. Сорвал с якоря селиверстовский коч. А на нём было четырнадцать промышленников во главе с Павлом Кокоулиным.
– Люди спаслись?
– Вряд ли. Коч унесло в море, должно, потрепало крепко.
– Жалко людей. Надо бы Юрию сочувствие выразить.
– Надо ли? Дрянной человечишко этот Юшко. Сам ведь знаешь.
– Бог ему судья. Надо же по-человечески поступить.
О дальнейшей судьбе Кокоулина и его артели ничего не известно. По-видимому, все они погибли.
Дежнёв всё же посетил Селиверстова, уже знавшего о несчастье. Насупившийся, сгорбившийся от навалившегося на него горя, он угрюмо молчал. Как-то безучастно выслушал соболезнование Семёна Ивановича, не поблагодарил его за сочувствие. Сказал тускло, безразлично:
– Решил я в Якутск возвращаться. Вольготнее тебе будет без нас.
Дежнёв ничего не ответил на эти слова. А Юрий Селиверстов с грустью подсчитывал убытки, нанесённые половодьем и гибелью коча: теперь ему вовек не рассчитаться с долгами. Отряд его понёс большие потери. Уцелевшие люди роптали. Всё это заставило Селиверстова принять решение о возвращении в Якутск. Осенью он добрался через Анюйский камень до Колымы и там зазимовал. Следующим летом остатки его отряда смогли дойти на коче до Жиганска на Лене, а оттуда зимним путём на собачьих упряжках пришли до Якутска.
В центре воеводства Юрия Селиверстова ожидали большие неприятности. Его благодетель, прежний воевода Францбеков, плохо кончил. Администратор-казнокрад вызвал всеобщее недовольство служилых, промышленных и торговых людей. Выразителем этого недовольства стал ярославец Никита Агапитов Малахов, попытавшийся бороться с воеводой в духе своего времени. Вообще всех воевод он считал ворами и разбойниками с тех пор, как его без всякой на то причины истязал первый из якутских воевод. Каждому встречному Никита Агапитов рассказывал про вещий сон.
– Послушай, мил человек, – обращался он к казаку или другому встреченному им русскому. – Привиделся мне вещий сон. Рассказать?
– Расскажи, коли занятно.
– Ещё как занятно. Вижу ясно, как тебя, мил человек, вижу Алексея, человека Божьего. Произносит Алексеюшка таким тихим, ласковым голосом, что воеводу-то нашего, аспида подколодного Францбекова Митьку, негоже в храм Божий пускать, пока не одумается и не прекратит воровство.
– Так и сказал человек Божий?
– Истинный тебе крест.
Алексей, человек Божий, был одним из самых почитаемых святых. Многие суеверные люди поверили в правдивость рассказа Никиты Агапитова и возликовали – уж очень насолил всем воевода. В день святого Алексея с Францбековым случился великий конфуз. Прихожане зашикали на появившегося в церкви воеводу, человека набожного, не пропускавшего обычно ни одной церковной службы, и стали гнать прочь. Ближайшие к воеводе люди пытались защитить его. В церкви возникла свалка. А сам Никита, всклокоченный, словно леший, потрясал кулаками и выкрикивал тонким, пронзительным голосом:
– Вор ты непотребный, воеводишка! Изыди, не оскверняй духом своим поганым святого места!
Сконфуженный и разгневанный Францбеков покинул храм. По его распоряжению Никиту Агапитова схватили и препроводили в арестантскую избу. Но тот, став арестантом, не унимался и продолжал обличать воеводу. Тогда смотритель арестантской распорядился поучить Никиту малость батогами. Караульные казаки засомневались в справедливости распоряжения смотрителя.
– А может, он, Никитушка, сам человек Божий? И глаголет такое, коль сошла на сердешного Божья благодать, – выразился один из конвойных.
Такие слова тронули смотрителя. Пошёл он на попятную:
– Ладно, мужики. Поколотите его не шибко, для проформы.
Жалобы на Францбекова дошли до Москвы. Над якутским воеводой учинили дознание, отобрали у него часть награбленного добра. Выяснилось, что он давал промышленным людям деньги из казны, ссуды на подъём под видом личных средств. Долги возвращались не в казну, а поступали в карман воеводе. Новому воеводе, Лодыженскому, было предписано полностью взыскать в казну долги с должников, среди которых оказался и Юрий Селиверстов. Его пригласил к себе для тяжёлого разговора воеводский дьяк, долговязый сухопарый человек в чёрном суконном кафтане.
– Ты промышленный человек, Юшко Селиверстов? – спросил его въедливым скрипучим голосом дьяк, берясь за гусиное перо. Получив утвердительный ответ, спросил далее: – На подъём брал деньги у воеводы?
– Брал, – ответил Селиверстов и назвал сумму.
– Зная, что те деньги из казны?
– Нет, не знал. Думал, что личные они, воеводские.
– Из казны те деньги. Обманул тебя Митька Францбеков. И должок в казну потребно возвращать. Сполна. Понятно тебе? В счёт долга забираем у тебя шестьдесят восемь пудов моржовой кости.
– Ох, помилосердствуйте... Это весь мой промысел.
– Эта кость ещё не покрывает весь твой долг. За тобой остаётся ещё две тысячи восемьсот один рублик. А помилосердствовать не можем, голуба. Францбеков казну опустошил. Нечем жалованье платить служилым людям. Вот и приходится нам трясти должников, таких вот, как ты.
Селиверстов, услышав такое, только тихо застонал. Потом усилием воли взял себя в руки и сказал просительно:
– Дозволь самому воеводе челом бить?
– Если хочешь, чтоб долг скостил – пустое дело, – невозмутимо ответил дьяк. – Казну прежний воевода опустошил до дна. Будем все долги взыскивать.
– Я не об этом. Знамо, долги надо возвращать. Я ведь примерно такую же сумму, что остался должен казне, ссудил промышленным людям, товарищам моим по промыслам. Попрошу нового воеводу, чтоб отпустил меня обратно на Анадырь. Тогда смогу поправить свои дела и все долги казне вернуть.
Дьяк, выслушав Селиверстова, допустил его до нового воеводы Лодыженского. Юшко упал в ноги воеводе и слёзно просил отпустить его на Анадырь.
Лодыженский разрешил Селиверстову вновь отправиться в Анадырский край, но уже не во главе самостоятельного отряда, а в составе казачьего отряда Курбата Иванова, которому суждено было сменить Дежнёва. Сумел ли Юрий выплатить государственный долг, мы не знаем. Известно, что летом 1666 года он появился на Колыме и продавал там моржовую кость, которую успел напромышлять. Это последнее упоминание о нём в документах якутского воеводства. По всей видимости, он умер или погиб во время последнего похода, оставив по себе репутацию человека незаурядного, отважного, но непомерно честолюбивого, склонного к интригам.
Вслед за Селиверстовым ушли с Анадыри многие старые соратники Дежнёва, в их числе Василий Бугор, Евсевий Павлов, Анисим Костромин, Федот Ветошка. Они добыли значительные партии моржовой кости и решили возвратиться в Якутск. Беглые казаки надеялись, что якутские власти примут во внимание их долгую усердную службу на Анадыри и не станут строго спрашивать за прежние проступки. На Павлова Дежнёв возложил доставку большой партии костяной и соболиной казны, накопившейся за последние годы на Анадыри. Вспомним, что этот самый Евсевий Павлов был в сговоре с Селиверстовым и писал вместе с Бугром на Семёна Ивановича донос. Но после того как Дежнёв не дал в обиду казаков, Евсевий изменил своё отношение к Семёну Ивановичу и по примеру Василия Бугра покаялся в содеянном. И это дало основание незлобивому, незлопамятному Дежнёву возложить на него доставку казны.
Перед выходом в поход Павлов снова заговорил о своей вине перед Семёном Ивановичем:
– Не взыщи за старые мои прегрешения... Лукавый попутал. А лукавый тот Юшко. Ты вот казну доверяешь мне...
– Полно тебе старое вспоминать, Евсеюшка. Желаю тебе и товарищам твоим счастливого пути.
– Низко кланяюсь тебе, Семён Иванович.
Маленький отряд, во главе которого встал Евсевий Павлов, шёл испытанной уже дорогой, какой шёл до этого Селиверстов, через Анюйский хребет и вышел на Колыму. Из Нижнеколымска вышли в море на попутном коче, и из-за непогоды судно занесло в Омолоеву Губу, где пришлось зазимовать.
В следующее лето казаки добрались до Жиганска. Василий Бугор решил замолить прежние грехи и совершил богоугодное дело – внёс пожертвование моржовыми клыками на открытие часовни. А его разгульный товарищ Ветошка буйствовал и пьянствовал в кабаках Жиганска.
После отъезда Селиверстова, а потом Бугра с товарищами у Дежнёва осталось совсем мало прежних соратников. Вместо них прибывали на Анадырь новые промышленные люди, привлечённые сюда рассказами о богатствах края, обширных моржовых лежбищах. Семён Иванович продолжал ясачный сбор, ходил в походы. Иногда на Анадыри появлялся неугомонный возмутитель спокойствия князец Мекерка, нападавший на мирных анаулов, грабивший их становища. В устье реки приходили воинственные неясачные коряки, от которых также немало страдали ясачные. Обиженные и пограбленные люди шли с жалобами к Дежнёву, просили помощи и защиты. Летом отряд, вернее, его малые остатки, отправился на промысел к корге. Загрузив кочи моржовой костью, возвращались к зимовью с богатой добычей.
В 1656 году воевода направил на Анадырь казачьего сотника Амоса Михайлова. Он должен был наконец-то сменить Семёна Ивановича в качестве анадырского приказчика и выслать с Анадыри Юрия Селиверстова, с которого власть воеводства намеревалась взыскать долги, а заодно произвести детальное расследование его деятельности. До воеводской канцелярии доходили жалобы о злоупотреблениях Юрия. В Якутске ещё не были тогда осведомлены, что Селиверстов уже покинул Анадырский край.
Амос Михайлов не достиг Анадыри. И не только Анадыри, но даже и Колымы. В течение трёх лет добирался он морем только до Индигирки. Препятствовали плаванию неблагоприятные природные условия, да и сам Амос не горел желанием спешить к месту своей новой службы на далёкой, холодной и неласковой Анадыри. Его назначение на место Дежнёва не вызвало у Михайлова большой радости. Он медлил, и это вывело из терпения якутские власти, потерявшие всякое доверие к нему. И Амос Михайлов был отозван обратно.
Через некоторое время воевода принял новое решение – назначить приказчиком на Анадырь, на смену Дежнёву, сотника Курбата Иванова. Эта смена власти в Анадырском крае произошла в 1659 году.
За год до этого Дежнёв послал в Якутск большую «костяную казну» и поручил сопровождать её ближайшему своему помощнику Никите Семёнову. Немало лет делили вместе радости и тяжкие заботы, трудились рука об руку, не знали ссор и размолвок, вдвоём несли тяжёлый крест ответственности за зимовье, государеву службу. Жалко было терять надёжного товарища. Но именно ему, Никите, Семён Иванович поручил ответственное дело, добычу казны, надеясь на его усердие и исполнительность. Расстались как старые друзья, крепко обнявшись.
Никита Семёнов достиг на оленях Колымы, а летом 1658 года продолжал путь морем, а потом Леной. Он благополучно прибыл в Якутск с ценным грузом. Воевода поспешил отправить «костяную казну», а также «мягкую рухлядь» в Москву, в Сибирский приказ в сопровождении конвойного отряда. Во главе его был поставлен наш старый знакомый Михайло Стадухин, возвратившийся к тому времени после многолетних скитаний в Якутск. В стадухинский отряд были включены Никита Семёнов и Василий Бугор, оба бывшие беглые, и ещё некоторые из старых товарищей Дежнёва. Нехватка людей заставила власти воеводства забыть о прежних прегрешениях беглых и не возбуждать против них судебного дела. Более того, Семёнову была поставлена в заслугу благополучная доставка огромной партии «костяной казны» с Анадыря.
В Москве Стадухин передал весь груз в Сибирский приказ, а заодно подал на имя царствовавшего тогда царя Алексея Михайловича челобитную. В ней он пространно описывал свои службы – было о чём написать, не забывал упомянуть о своих заслугах и просил награды. Решением боярской думы Михайло Стадухин получил чин казачьего атамана, чин немалый в тогдашней российской чиновной иерархии. Возможно, помогли ему личные связи с богатыми торговыми домами российской столицы.
Шли годы. Семён Иванович старел, его волосы и борода серебрились сединами. Здесь суровые условия, тяжкие испытания жизни заставляли людей рано седеть. Ему шёл шестой десяток, а многие из его товарищей не дожили до этого возраста. Кто утонул в бурной пучине Студёного моря, кто пал от меткой юкагирской стрелы, кого сразила чёрная смерть и голод. Давали о себе знать старые раны. О них напоминали глубокие шрамы, которых немало осталось на теле анадырского героя. Но, полагаясь на своё могучее здоровье, поморскую выносливость, Дежнёв старался не поддаваться хворям, не замечать боль старых ран. Он по-прежнему много работал, ходил в походы и на промыслы, рачительно считал соболиные шкурки и тяжёлые моржовые клыки. Хлопотливая многообразная служба тяготила его. Годы брали своё, чувствовалась усталость. Из прежних испытанных соратников остались единицы. Приходили новые люди с различными характерами и норовом. Не со всеми легко налаживались отношения. Семён Иванович хотел бы отдохнуть от административных забот, снять с себя начальственное бремя, остаться рядовым казаком-промышленником. Давно уже писал он якутскому воеводе, чтобы прислали ему замену. Но замены всё не было. Амос Михайлов, назначенный было на его место, до Анадыри не доехал. Другого человека на роль представителя власти в Анадырском крае воевода смог подобрать не сразу. Край суров, слишком отдалён, да и бремя власти хлопотно – не каждый согласится взвалить это бремя на свои плечи.
Наконец-то якутские власти остановили свой выбор на Курбате Иванове, прибывшем на Лену из Енисейска ещё с первым воеводой, Петром Головиным. Был он человек опытный и чин имел немалый – сотник. К тому же грамотный, участник многих походов. Его-то власти и решили направить в дальний край.
Курбат Иванов добрался до Анадырского зимовья весной 1659 года. Возрадовался Семён Иванович – дождался замены. Жадно расспрашивал он Курбата про якутские новости, про знакомых по прежним походам. Сотник, наделённый официальными полномочиями анадырского администратора, записанными в воеводской наказной памяти, сразу принял тон строго деловой, суховатый. Давал понять дистанцию в служебных рангах. Сотник это тебе не рядовой казак.
– Дозволь, Курбат, познакомлю тебя с нашей житухой на Анадыри, как сложились наши отношения с анаулами... – начал было Дежнёв.
– Потом, потом, – перебил его Курбат. – Поосмотрюсь, сам порасспрошу обо всём. А давай-ка наперво передачей дел займёмся. И предупреждаю, принимать дела стану строго, дотошно.
– Пошто так? Я в чём-то провинился?
– Не знаю, провинился ли ты в чём-нибудь. А приём-то дел у нас необычный получается.
– Это почему же необычный?
– Ведь ты рядовой казак. Не сотник, не пятидесятник, не десятник даже. Выборный приказчик, ставший таковым по воле случая. Воевода никогда тебя в этой должности не назначал.
Дежнёв понимал двусмысленность своего положения. Она, эта двусмысленность, давала повод Стадухину, а потом и Селиверстову, оспаривать власти «самозванного» приказчика. Сам же Семён Иванович, с присущей ему скромностью, мирился со своим положением, не настаивал на подтверждении своих прав специальной бумагой с витиеватой росписью воеводы, называемой наказной памятью. А сами власти не очень-то и беспокоились о престиже рядового казака, отделённого от воеводского центра тысячами вёрст. Шлёт исправно соболиную и костяную казну и ладно. Что же ещё?
