Текст книги "Хроника Монтекассини. В 4 книгах"

Автор книги: Лев Марсиканский

Соавторы: Пётр Дьякон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 51 страниц)

О его дальнейшем обширном литературном творчестве здесь говорить не стоит. Монастырскую хронику он принял от своего учителя Гвидо, но вычеркнул его имя и существенно её переделал. Высказывания Петра о его предшественниках и их участии в работе противоречивы. В сочинении «О сиятельных мужах» он писал о Льве Марсиканском следующее: «Он написал ... историю Монтекассинской обители, разделённую на четыре книги»; и в том же сочинении упомянул о Гвидо: «кроме того, он добавил то, что отсутствовало в монтекассинской истории, а именно, события от времени Одеризия I и до сего дня». На худой конец, это следует понимать так, что Лев написал четыре книги (до времени Одеризия I включительно), а Гвидо добавил пятую книгу (которая охватывает события от времени Одеризия I, точнее от его смерти, и до времени Петра Дьякона). За это объяснение говорит вроде бы то, что Пётр Дьякон, вероятно, застал пять книг хроники. Но, если учесть, что он в приведённом месте приписал Гвидо также главы хроники об Одеризии I, то он оказался бы в противоречии со своими собственными рамками участия Льва – противоречие, которое от него при его известной небрежности вполне можно было бы ожидать. Когда он писал сочинение «О сиятельных мужах», то, вероятно, ещё не занимался хроникой более детально, и, наверное, полагал, что Лев как сделал в посвятительном письме набросок плана четырёх книг, так и претворил его в жизнь; кроме того, он знал что-то весьма неопределённое о продолжении Гвидо – отсюда неверные данные. Позднее, в 40-е годы, когда он возымел намерение самому взяться за продолжение хроники, он узнал истинное положение вещей. Но теперь он переделал её по своему и, в то время как Льву, правда, справедливо приписал «перечень аббатов от времён отца Бенедикта до восстановления церкви блаженного Мартина», то есть до III, 33, о Гвидо вообще ничего больше не стал упоминать, и вместо этого всю оставшуюся часть книги приписал самому себе. Даже в то время, когда представление о духовной собственности было иным, нежели в наше время, это считалось плагиатом.

II. Источники и стиль

Хроника Монтекассино разбита на разделы по периодам правления аббатов; внутри этих разделов изложены соответственно важнейшие события в земле святого Бенедикта и успехи отдельных аббатов, как то столкновения с зависимым населением и с враждебными соседями, постройки, дарения, изготовление кодексов, чудеса святого Бенедикта и тому подобное. Всё это, однако, неразрывно связано с дальнейшей историей Средней и Южной Италии, в которой видную роль играли императоры и папы, лангобардские и норманнские князья. Такое изложение событий относится к тому типу епископских и монастырских хроник, который был распространён к северу от Альп уже со времён Каролингов. Однако, совершенно невероятно, чтобы Лев Марсиканский что-либо об этом знал; даже «Деяний епископов Мецких» Павла Дьякона нельзя обнаружить в Монтекассино. Сходство с «Историей Реймской церкви» Флодоарда слишком незначительно, чтобы это дало основание к дальнейшим заключениям, а из возможных связей между рукописями в Сен-Вандриле и Монтекассино можно так же мало заключить, что «Деяния аббатов Фонтенельских» были известны на юге. Итак, образец Льва следует искать в другом месте. В самой Италии примерно в это же время свою историю монастыря Фарфы писал Григорий из Катино; однако, даже если бы мы могли не принимать во внимание проблему приоритета, литературная связь здесь не очевидна. Таким образом в качестве образцов, на которые равнялся Лев, остаются только более древняя «Книга понтификов» и «Хроника святого Бенедикта». То, что он не рабски подражал им, лишь подчёркивает его собственные успехи.

В посвятительном письме он говорит об исторических источниках, из которых он черпал свои сведения о более раннем времени; однако, он называет там лишь небольшую часть тех источников, которыми действительно пользовался. Прежде всего он привлекал местную монастырскую традицию, то есть грамоты, списки аббатов, надписи, некрологи, перечни книг и сокровищ, обычаи, анналы, «Историю лангобардов» Павла Дьякона, «Хронику святого Бенедикта» и «Хронику» Эрхемберта, «Диалоги» Григория Великого и Дезидерия, «Житие святого Мавра» Псевдо-Фауста (другое – Одо де Гланфёйля). Его дальнейшим целям служил обширный материал: «Книга понтификов»; «Салернская хроника»; южноитальянские, преимущественно, беневентские анналы; «Капуанская княжеская хроника»; «Каталог пап», который опубликовали Б. Альберс и О.Хольдер-Эггер; вероятно, регистр папы Иоанна VIII; Кассинское продолжение «Истории лангобардов» Павла Дьякона; Ватиканское продолжение лангобардского каталога правителей; «История норманнов» Амата, которая бросающимся в глаза образом была использована только во второй редакции; затем из агиографии «Житие Ромуальда» Петра Дамиани (как и другие сочинения этого автора), «Житие Адальберта Пражского» и «Житие Доминика Сорского»; «Перенесение апостолов Матфея и Варфоломея» и «Перенесение святого Меркурия и 12 братьев»; в распоряжении Льва находились также правовые тексты, как Ахенское законодательство от 817 г., лангобардское Divisio от 848 г., папский декрет о выборах 1059 г., возможно, вассальная клятва Роберта Гвискара и Ричарда I Капуанского и стих Карла Великого у Павла Дьякона. Он мог быть также поверхностно знаком с традицией не только зависимых от Монтекассино монастырей (Сант-Анджело в Баррее, Сан-Либераторе в Майелле), но и чужих монастырей, таких, как Сан-Винченцо-аль-Вольтурно, Казаурия и Сан-Модесто в Беневенте, и создавал на её основании сообщения. Другие источники Льва ныне утеряны, как, например, источник, который сообщил ему подробности о битве при Гарильяно 915 г. (I,52), или также рассказ об избрании Алигерна (I, 60).

Продолжателями был использован следующий письменный материал: вероятно, регистры Григория VII, Урбана II и, непременно, Пасхалия II, документы по борьбе за инвеституру, «Книжица против захватчиков и виновных в симонии» Деусдедита, письма Бруно из Сеньи, «Перенесение святого Николая» Никифора Барийского, «Видение Альберика» и, наверное, ещё многое другое из местной агиографии.

Отмеченные взаимосвязи между хроникой и её историческими источниками в целом очевидны. Только в немногих отдельных случаях специально требуется обоснование.

В то время как Ваттенбах считал «Салернскую хронику» источником «Хроники Монтекассино», Клевитц хотел свести связь между обоими сочинениями к тому, что они почерпнуты из одного «общего источника», а именно, монтекассинской традиции. Ныне установлено, что в XI в. с «Салернской хроникой» был знаком аббат Дезидерий, а в XII в. из неё делал выписки Пётр Дьякон. Поэтому изначально есть все основания предполагать, что и Лев Марсиканский пользовался этим историческим сочинением. Места, в которых его хроника совпадает с Салернской, более многочисленны, нежели хотел признавать Клевитц. Так, в главе I, 20 Лев сообщил о перенесении мощей святого Януария из Неаполя в Беневент; а затем добавил: «как сообщается в истории господина Эрхемберта». Однако, о святом Януарии рассказывает только «Салернская хроника» (гл. 57, стр. 58), а никак не Эрхемберт. Значит ли это, что Лев ошибся в указании своего источника? Да, это, действительно, так. Ведь поскольку Эрхемберт упоминался вместе с анонимной «Салернской хроникой», то и в Средние века, и даже в раннее Новое время она выступала под его именем. Следовательно, «Салернская хроника» была в руках у Льва Марсиканского, но он ошибочно принимал её за часть «Истории лангобардов» Эрхемберта.

После того как это стало ясно, мы можем теперь с уверенностью предположить, что «Салернская хроника» служила источником во всяком случае для второй части «Хроники Монтекассино». Как верно заметили уже Ваттенбах и Бетман, сообщение в I, 15 о Павле Дьяконе происходит по большей части из «Салернской хроники». Совпадение очевидно; к тому же по одной детали можно с вероятностью предположить, что здесь речь не может идти ни о каком общем источнике. Так, в I, 15 в заключении говорится: «Но, уже зрелый возрастом, он окончил течение своей жизни». Это место почти дословно передано в «Салернской хронике» (гл. 37, стр. 38; только «но» отсутствует, и порядок слов слегка изменён). Однако, это не собственное выражение салернца, а взятая из «Истории лангобардов» Павла Дьякона фраза, где она, правда, отнесена к королю Лиутпранду. В «Хронике» это обычный приём: из чужих слов цитируются более или менее длинные пассажи в качестве клише и используются при этом в совершенно новой взаимосвязи, которая не имеет со старой ничего общего. Поскольку едва ли можно предполагать, что этот метод применялся уже в т.н. «общем источнике», последний как таковой можно исключить здесь из числа источников «Хроники Монтекассино».

Затем Лев Марсиканский заимствовал из «Салернской хроники» сообщение о том, что в 774 г. алеманны и саксы принадлежали к войску Карла Великого. Другие его источники (прежде всего, «Книга понтификов», или одно из её ответвлений) не давали ему этих данных (в отношении саксов совершенно ложных), и примечательным образом три слова – «Alamannorum atque Saxonum» («алеманнов и саксов») являются авторским дополнением в кодексе А. Дальнейшие подробности в I, 7 и сл., I, 36 и I,42 Лев взял из «Салернской хроники».

К источникам «Хроники Монтекассино» Ваттенбах, хотя и под знаком вопроса, причислял также «Книгу понтификов», указывая на совпадения с ней в I,8,I,12,I, 18 и I, 28. Клевитц не занял по этому вопросу определённой позиции, хотя и выводил соответствующие дополнения в I, 7 и I, 8 (эпизоды с Карломаном и Ратхизом) из «Монтекассинского продолжения» Павла Дьякона, или скорее из Монтекассинского кодекса 175.

Рассказ в I, 12 об итальянском походе Карла Великого в 773/774 г. на первый взгляд, кажется, происходит из «Жития» Адриана «Книги понтификов». Однако, ядро этой истории Лев точно так же мог взять и из «Собрания канонов» кардинала Деусдедита и дополнить его из других сочинений, как, например, «Салернской хроники», «Каталога пап» и Эрхемберта. Деусдедит был другом Монтекассино, так что Лев Марсиканский принял его в свой «Календарь»; там имелась его «Книжица против захватчиков и виновных в симонии»; а его «Собранием канонов» вскоре после 1130 г. пользовался Пётр Дьякон. Поскольку это «Собрание», кроме того, могло дать хронике сообщение о Людовике в 1,16, мы не может исключать возможность того, что в I,12 оно было принято во всяком случае за основу.

В I, 18 имеется сообщение о нанесении увечья папе Льву III; оно в сущности могло быть взято из «Книги понтификов», но это могло произойти и через промежуточный источник. Так, его вполне можно счесть взятым из уже упомянутого монтекассинского «Каталога пап».

Наконец, раздел в I, 41 о том, что император Константин построил в Капуе церковь, может происходить как из «Жития Сильвестра» «Книги понтификов», так и из «Салернской хроники».

Труднее объяснить другой случай. В I, 13 рассказывается об исцелении англосаксонского глухонемого. Отправной точкой предания является, по-видимому, аналогичное, но гораздо более краткое сообщение о подобном исцелении в «Речи» Павла Дьякона. Значительно большее совпадение с «Хроникой» прослеживается в соответствующем отрывке «Перенесения святого Бенедикта». Это сочинение написано анонимным автором и по данным издателя (также анонимного) содержится в кодексе VIII В 45, л. 84 и сл. (XIII в.) Национальной библиотеки в Неаполе. Всё же А. Понцелет упоминает его в своём каталоге латинских агиографических рукописей неаполитанских библиотек только один раз, а именно, оно, согласно ему, содержится в Национальной библиотеки в Неаполе, код. XV АА. 13, л. 84-85 (XII в.). То, что это «Перенесение» – фальшивка (уверяли, что оно якобы было написано во времена Сико, князя Самния), давно доказали О.Хольдер-Эггер и Э.Каспар. Последний считал его сочинением Павла Дьякона.

«Перенесение», правда, не только сочетается с «Хроникой» Льва, но и показывает также дословные совпадения с «Речью» Павла Дьякона; сравним следующее:

Павел Дьякон:

«поп solum loquelam propriam, hoc est barbaram coepit effari, sed simul etiam et Latinam» («он начал говорить не только на родном языке, то есть на варварском, но вместе с тем также и на латыни»).

«Перенесение св. Бенедикта»:

«поп solam propriam, sed etiam barbaram linguam et latinam coepit effari» («не только на родном языке, но начал также говорить на варварском языке и на латыни»).

«Хроника Монтекассино»:

«поп solum in lingua propria, hoc est Anglica, sed etiam in Romana cepit absolu-tissime loqui» («не только на родном языке, то есть английском, но начал также в совершенстве разговаривать на языке романском»).

Так вот, существует несколько возможных вариантов. Возможно, что «Перенесение» восходит к «Речи», а «Хроника», в свою очередь, к «Перенесению»; или «Перенесение» точно так же примыкает к «Речи», как и к «Хронике» Льва. В пользу последней гипотезы можно было бы выставить тот довод, что Лев до некоторой степени правильно разместил этот рассказ вслед за Павлом Дьяконом. Ибо тот утверждал, что чудо произошло примерно десять лет назад, и Лев (согласно этому?) отнёс его ко времени аббата Теодемара (777/8 – 796 гг.). «Перенесение», напротив, не даёт точных хронологических указаний. Правда, Лев мог также случайно найти правильное решение, или использовал другие данные, о которых мы ничего больше не знаем. Это позволяет думать, что описание чуда, основывающееся на «Речи», но соответственно дополненное, находилось уже в утраченной части «Диалога» Дезидерия, и его могли потом равным образом почерпнуть оттуда и «Хроника», и «Перенесение». В небрежной работе Петра Дьякона «Перенесение» во всяком случае не просматривается, так как оно предлагает более неумелое описание чуда, а пресловутый фальсификатор, конечно, развил бы его и приукрасил, – как то было в его манере. Поэтому нельзя, наверное, исключать того, что «Перенесение» было создано уже в X или XI веке.

Из исторических источников, которые дали материал для повествования, следует различать стилистические источники, которым Лев Марсиканский и его последователи обязаны своей выразительностью. (Различие это имеет смысл даже тогда, когда какое-либо сочинение – как это часто случается – служило одновременно и историческим, и стилистическим источником).

Лев придерживался литературной традиции, благодаря чему его исторический стиль производит глубокое впечатление. Это была традиция бенедиктинского монашества, точнее сказать традиция Монтекассино. Истоки этого стиля, – если не принимать во внимание обучение грамматике, о котором ничего нельзя сказать точно, – следует искать прежде всего в таких сферах, как Библия, литургия, отцы церкви, христианская историография и агиография, классическая древность, монашеские уставы и, возможно, монастырская разговорная речь. Влияние Библии настолько самоочевидно, что об этом нет нужды лишний раз много говорить. Литургические тексты, из которых летописец черпал вдохновение, могут быть установлены лишь с большим трудом; специалисты укажут здесь на некоторые пробелы в указаниях к этому изданию. Заимствования из классиков кажутся поразительно незначительными, если вспомнить, что именно Монтекассино было оплотом античной традиции: кое-что взято из Вергилия, Саллюстия, Светония; кроме того, из Ливия и Флора; следы же «Галльской и Гражданской войн» Цезаря, Квинтилиана и Лукреция, а также Тацита гораздо более неопределённы. Возможно, чуть больше значение имели отцы церкви, а именно, Иероним, Августин, Амвросий, Иларий из Пуатье, Кассиодор и Беда.

Но главным направлением, в котором двигался Лев Марсиканский, была литература, которая или сама брала своё начало в Монтекассино, или была связана с этим монастырём тем или иным образом. На первом месте здесь следует назвать «Устав святого Бенедикта» и «Диалоги» Григория Великого. Далее, глубокочтимым образцом был Павел Дьякон: Лев усердно читал его «Римскую историю» и «Историю лангобардов», а также «Житие Григория» и (мнимо?) приписываемый ему «Комментарий к уставу». Чуть меньшее влияние оказало на него «Житие святого Мавра» Псевдо-Фауста, которое считалось в Монтекассино литературной реликвией из собственного прошлого. Зато Эрхемберта и «Хронику святого Бенедикта» он, вероятно, ценил скорее в качестве источника информации. Из XI в. следует упомянуть опять таки «Диалоги» Дезидерия и менее известные «Диалоги» Гвайферия. Оказал ли на Льва влияние Амат, точно сказать нельзя, ибо оригинал «Истории норманнов», как известно, не сохранился. В том сонме монтекассинцев, который составлял фон для стиля Льва, с трудом можно уловить лишь два значимых голоса: Лаврентия, архиепископа Амальфи, и грамматика Альберика. Это не удивительно, так как первый ок. 1000 г. был, по-видимому, наполовину забыт в Монтекассино и даже не был упомянут в хронике, а манерность второго была явно не по вкусу нашему историку, который писал, хотя и не слишком просто, но всё же понятно, всегда заботливо искал точные слова и был чужд всяких вычурных оборотов. С другой стороны, к монастырской традиции, которой показал себя обязанным Лев, принадлежали два не монтекассинца, хотя и они происходили из монастырской среды: Сульпиций Север, автор «Жития Мартина», и Пётр Дамиани, которого связывали тесные отношения с монастырём св. Бенедикта. В качестве третьего, хотя и менее значимого покровителя, в этот ряд может быть добавлен Евгиппий.

Большие трудности представляет вопрос – была ли знакома Льву «Церковная история» Беды. Монтекассинский кодекс 181, который содержит это сочинение, находился в монастыре уже в его время. Это позволяет изначально предположить, что наш летописец, который не только писал историю, но и занимался её исследованием и, как показывают другие его заимствования, именно в этой литературе превосходно разбирался, во всяком случае читал «Церковную историю». Можно, действительно, установить сходства и подобия:

Беда, «Церковная история»:

IV, 22 [24], стр. 259: in sua, id est Anglorum, lingua proferret.

IV, 20 [22], S. 250: coepit abire, sicubi amicos, qui sui curam agerent, posset invenire.

III, 19, S. 164: referre autem erat solitus und III, 19, S. 167: superest adhuc frater ..., qui narrare solet.

V, 10, S. 299: quicquam molestiae inferret.

IV, 1, S. 203 : ubi... aliquantisper moratus est.

III, 7, S. 140 : ut in sequentibus docebimus.

III, 11, S. 149: portionem pulveris salutiferi... condidit in capsella.

«Хроника Монтекассино»:

I,13: in lingua patria, id est Anglica,... cepit... loqui.

I, 27: ceperunt... scrutari, sicubi navem aliquam reperire valerent, und II, 37: sicubi reperirent, qui eos reciperet, requirebant.

II, 45: imperator ... referre solitus erat, ex cuius etiam ore domnus Roffridus, qui adhuc superest, audisse se asseverat.

II, 56: quicquid illi molestiae poterat inferebat.

II, 69: ibique aliquantisper est remoratus.

II, 66: sicut in sequentibus ostendemus.

III, 33: particula... in argentea capsella ... condita est.

Эти совпадения не слишком бросаются в глаза. Однако, если учесть, что оба автора замечены в использовании оборота haben + инфинитив, то в конце концов весьма вероятно, что «Церковная история» также должна занять своё место среди стилистических прообразов хроники.

Историк черпал из названных «авторитетов» прежде всего отдельные слова, фразы, а также синтаксические и композиционные элементы. Начнём с последнего: драматическое обращение в том или ином эпизоде Лев охотно начинал со словосочетания «cum ecce». В этом он подражал как Григорию Великому, так и Дезидерию. От Павла Дьякона он научился связывать два события, которые часто были мало связаны между собой, такими оборотами, как: Circa haec tempora, Per idem tempus, Quo comperto, His diebus, Pari quoque modo, Tunc quoque, His temporibus и подобными им. Трёхчленные анафоры, которые он ценил в качестве стилистического средства и троекратно усиливал путём добавления denique (например, в прол. кн. Ill: «licet поп decenter, licet non eleganter, licet denique non sufficienter»), он перенял у более старых авторов, таких как Дезидерий или Гвайферий.

Некоторые стилистические особенности хроники становятся понятны только если принять во внимание литературные прообразы, которым она следовала. В I, 27 мы читаем на первый взгляд странное предложение: «ibidem tentoria figunt, futurum profecto ut... cenobium totum destruerent»; подобные конструкции встречаются и в II, 74 и III, 23. Это застывшее, обособленно использованное futurum вместе с последующей конструкцией ut + Konj. Imperfect Лев, кажется, обнаружил у Григория Турского. Один ablativus absolutus без существительного или предлога он использует в II, 84: «Respondentibus «etiam» ostendi sibi postulat». Здесь путеводной нитью могло служить словоупотребление Евгиппия, как то указывает следующий пассаж: «respondentibus, quod cuiusdam sancti Severini corpus transiret, compunctus ad fenestram se duci rogat». Из перехода от позднеантичной к средневековой латыни происходят такие фразы, как referre с дательным направления, sinere с дательным и инфинитивом, застывшее tantundem (Genetiv!), propter quod = propterea quod, quatinus в модальном значении, наконец, такие образования, как abintus, ab olim, ab ultra, deforis, deintus. Из монастырской латыни: surgere a capitulo. Из Эрхемберта Лев сперва заимствовал необычную форму: «juxta ... ora maris», но затем у него возникли сомнения в её правильности, и в третьей редакции он привёл её в нормальный вид: «juxta ... oram maris».

На этих примерах видно, как он собирал свой словесный материал из разных источников, которые ему предоставляла литературная традиция его монастыря. Он не был стилистическим новатором, не был изобретателем новых слов, но тщательно выбирал из богатого предания самое лучшее. Часто это были всего одно, два слова, которые он заимствовал из своего образца. В «Диалогах» Григория Великого он, например, нашёл слово corrigia в единственном значении «кожа» и использовал его в этом смысле в одном месте, где в целом описывались совершено иные обстоятельства, нежели в «Диалогах». Слово «pixidula» до Льва употреблялось только в «Житии Григория» Иоанна Дьякона; оттуда оно и перекочевало в «Хронику Монтекассино». Или: В трёхчастной истории Кассиодора Лев прочёл часть предложения: «cum fulminandus ille Fortunae templum ingrederetur»; в нём его заинтересовали только два слова, и он использовал их следующим образом: «incensum a fulminandis illis praefatum monasterium est». Таким образом он постоянно ориентировался на признанные образцы; однако, внутри выше означенных рамок он продвигался с осмотрительностью и значительной свободой. Если принять во внимание этот его стиль работы, то незначительные совпадения, которые иначе остались бы без внимания, как несущественные, в данных обстоятельствах приобретают значение; в частности, правда, следует проверять при этом, насколько часто или насколько редко использовались те или иные слова и фразы.

Продолжатели, – под этим понятием я понимаю Гвидо и Петра Дьякона, – не сошли с предначертанного пути. Они на каждом шагу подражали тому, что находили в созданных ранее оборотах речи в первых книгах. Но творческой силы, которой владел Лев Марсиканский, у них не было. Они, конечно, черпали также и из других источников, которые тот, по-видимому, не привлекал (и пользовались другими, которые до сих пор не были в употреблении); однако, способ и манера использования были различными. «Новыми» стилистическими источниками продолжателей – если не ошибаюсь – были: «Золотая графия города Рима», «Книжица» Деусдедита, Вегеций, возможно, Геллий, далее Амвросий, Виктор Витенский, «Церковная история» Беды (?), Клавдий Туринский и Бруно из Сеньи. Из этих образцов (как и из трудов, которые использовал уже Лев) теперь часто выписывались целые предложения или вообще целые пассажи. Так, сетования Виктора Ви-тенского по поводу вандалов были использованы для того, чтобы описать зверства норманнов в 1137 г.; видению Альберика были приписаны переживания, которые Беда сообщал о своём земляке Дриктхельме; речь, которую Виктор III держал на соборе 1087 г., состоит в том числе из выдержек из «Книжицы» Деусдедита; епископ Иоанн Тускуланский призывает в феврале 1111г. римлян к сопротивлению немцам цитатами из Саллюстия и Вегеция; Бруно из Сеньи говорит Пасхалию II слова, которые он в действительности писал Петру, епископу Порто, и т.д. Это в целом касается также и отношения продолжателей к их историческим источникам. Они не перерабатывали их более или менее стилистически, как это делал Лев, но включали в хронику такими, какие они есть, как чужеродные вставки. Рассказы о чудесах Дезидерия и Петра Дамиани, многословные выдержки из регистра Пасхалия II, небольшие части из Казинских анналов были таким образом заимствованы почти без всяких изменений. На основании этого можно принять критерий для оценки нескольких дополнений, которые содержит кодекс С. Особняком в этой редакции стоят выдержки из «Диалогов» Дезидерия в II, 59 и II, 64 и извлечение из письма Петра Дамиани в II, 80, а именно, по сути не обработанные и в высшей степени сокращённые. Поскольку Лев Марсиканский имел обыкновение перефразировать свои оригиналы, то видимо речь идёт не о дополнениях, которые он сперва принял во второй редакции, а затем вновь исключил из третьей, но их следует считать вставками Петра Дьякона (или по крайней мере Гвидо).

Примечательно ещё также стилистическое различие между первым автором и продолжателями – различие, которое в соответствии с рукописными данными позволяет чётко провести границу между частью Льва и последующим материалом по гл. III, 33. Это вывод можно было бы подвергнуть сомнению разве только на том основании, что последующий автор, или последующие авторы при случае говорят так, будто именно они писали также и текст до гл. III, 34. Например, в III, 44 говорится: «licet superius [собственно в III, 15 !] ex parte tetigerim»; то же самое в III, 37: «de qua superius, tempore scilicet Baldoini abbatis [I, 57 !], qualiter nobis a Marino papa concessa sit, plenius scripsimus»; или в IV, 70: «sicut in hujus libri principio [в I,6] com-memoravimus». Но это всего лишь литературный приём, обоснованный стандартным методом монастырского летописания, в традициях которого Гвидо (и Пётр Дьякон) осознавали свою связь с предшественником. Несмотря на это, водораздел проходит по гл. III, 33. То, что оказалось возможным добиться такой ясности, удивительно ещё и потому, что продолжатели, как уже указывалось, всецело находились под влиянием своего предшественника и подражали ему вплоть до множества подробностей. Но подражание имело свои границы; оно вполне пошло бы только на пользу, если бы подражатели обладали равноценным талантом.

Уже в лексическом запасе мнения расходятся. Немало слов и оборотов или являются исключительным достоянием Льва, или встречаются в его части несоизмеримо чаще, чем в продолжении. При этом различное значение имеет то, полностью ли свободно использовалось типичное для Льва слово его преемниками, или было заимствовано ими в связи с более длинной фразой. Только в первом случае тезис об исключительном использовании соответствующих слов Львом претерпевает некоторое ограничение. И напротив, для нашего сравнения не имеет значения, если, например, пассаж «decenti est sepultura reconditus», который стоит в I,54, опять появляется в IV, 64; предпочтение или даже всего лишь свободное употребление слова «decens» не характерно для продолжателей, в то время как на основании I,54 и многих других мест мы может признать его в качестве отличительной черты стиля Льва. Поэтому, если не принимать во внимание подобный результат, то следует признать характерными для стиля Льва следующие слова и словосочетания, в то время как в продолжении они или отсутствуют, или встречаются гораздо реже: abinde, abintus, acer, admodum, aliquandiu, aliquantisper, audacter, consequenter, decens, deforis, depingere, diligens / diligentia, eatenus, exhilaratus / hilaris, festinanter / festinatio / festinus, marinus / transmarinus / ultramarinus, maturare, nichilominus, paulatim / paulo / paululum, perniciter, pervidere, repedare, viriliter; затем «vel» в значении «даже», vel certe, или vel... vel certe, cum ecce, de more, non (или пес) multopost, non multo ante, tarn... quam et, или tarn... quamque, либо tam... quam etiam, Dei iudi-cio. Кроме того, бросается в глаза, что Лев предпочитает уменьшительные формы слов (среди них немало редких), а именно: agellus, aedecula, aliquantulum, capsella, capsula, cartula, circellus, clanculo, clavicula, codicellus, colliculus, columnella, corpus-culum, cubiculum, cucumellum, diverticulum, domuncula, ecclesiola, furcula, habitacu-lum, historiola, historiuncula, homunculus, hortulus, infantulus, ingeniolum, lapillus, laterculus, latibulum, latrunculus, lectiuncula, lectulus, libellus, linteolum, locellus, loculus, longiuscule, mansiuncula, monticellus, monticulus, navicula, nubecula, opusculum, ovicula, particula, patvulus, portella, posterula, praefatiuncula, promptule, puerulus, scriptiuncula, tantillus, tardiuscule, vetulus. Некоторые из них встречаются также в продолжении, причём речь, очевидно, идёт о простом подражании. Несколько были там приняты в дальнейшем; но в этих случаях они всегда оказываются заимствованными из цитированных в данный момент источников, и потому их так же мало можно оценивать в качестве стилистических особенностей (так, vasculum в III, 38 восходит к «Диалогам» Григория (II, 18), uncinulis в той же главе – к «Диалогам» Дезидерия (II, 21), oppidulo в III, 70 – к «Книжице» Деусдедита и oraculum в IV, 30 -предположительно, к утерянной части «Диалогов» Дезидерия; ponticulum в IV, 37 является вариантом написания ponticellum в регистре Пасхалия II).

Есть, наконец, одно слово, которое ярко характеризует отношение Льва к языку, – vulgo. Мы читаем в его хронике пояснения следующего рода: quae vulgo vinea Ratcisi vocatur (I,8); totam ut vulgo loquar Flumeticam (II, 1); fornices quos vulgo spicu-los dicimus (III, 26) и пр. Лев не был пуристом. Так, например, он допускал итальянизмы, как то presto, exturare und impignare, хотя, с другой стороны, не перенимал без разбора речь толпы, но чётко соблюдал разницу между обеими языковыми сферами. К тому же он, очевидно, считал задачей историка разъяснять названия, понятия и их изменения. Поэтому он писал: Euligomenopolis id est Benedicti civitatis (I, 33), или: Ripa mala, quae nunc dicitur Guardia (II, 52), или также: atrium ..., quod nos Romana consuetudine paradysum vocitamus (III, 26). Подобные разъяснения по этимологии, по используемым в народе выражениям и по историческим изменениям географических названий он находил в трудах своих предшественников – у Григория Великого, у Павла Дьякона, а также в «Церковной истории» Беды. Тем не менее, это не было само собой разумеющимся. По крайней мере его преемник не придавал этому никакого значения. Напротив, Пётр Дьякон любил щеголять античными названиями провинций и народов, не считая нужным сообщать читателю их современное значение. Так, мы натыкаемся у него на: Лигурия (= Ломбардия!), Эмилия, Фламиния, Пицен, Умбрия, Валерия, Самний (Sampnia / Sampnium), и равным образом на: кимвры, этруски и пелигны. Лев использовал из древних названий разве что «пелигны», да и то лишь в связке: «марсы и пелигны», то есть в той связке, которая была ему известна из литературной традиции и исключительно дорога ради родины.