Текст книги "Пуля для бизнес-леди"

Автор книги: Лев Корнешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Лев Корнешов
ПУЛЯ ДЛЯ БИЗНЕС-ЛЕДИ

Получив заказ, киллер не торопился с его немедленным исполнением. Это для идиотов – без подготовки загвоздить свинцовую «штучку» в черепушку заказному. Или для начинающих. Те любят палить в подъездах или через окна иномарок. Шарахнут очередью, авось и попадут, достанут.

Мясники…

Научились в Чечне шмалять сериями в белый свет, как в копеечку, спрятавшись за бэтээры.

Каратели…

Он и в Грозном работал снайпером. Два человеко-трупа в сутки – норма. Иногда получал странные приказы, но выполнял их безоговорочно. Ведь не он решал, кому выдать пропуск на небеса, к Христу или к Аллаху. Наверное, тогда и научился не думать о тех, кого брал на мушку.

Нет, серьезные мужики не превращают клиентов очередями в решето. Они работают, не оставляя следов, даже самых ничтожных зацепочек. Говорят, хочешь жить – умей вертеться. Э-э, нет. Хочешь долго жить – не вертись, не суетись перед клиентом, стань миражом, вестником из потустороннего мира.

И не думай ни о чем таком, что отвлекает, размягчает. Перед тобою мишень, лоб – «десятка». Или мысленно начерти круг там, где сердце, центр круга – это то, что тебе нужно. А думай о чем-нибудь приятном. О том, к примеру, что скоро сможешь полностью рассчитаться за новую квартиру. Или они решили, что он так и будет всю жизнь маяться по чужим углам? Даже попарившись вдосталь в кровавой чеченской бане?

Он никогда даже в мыслях не называл себя киллером, то бишь наемным убийцей. Исполнитель приговоров – это звучало сурово и пристойно. Всегда были люди, которые имели власть или силу, чтобы судить других людей. И всегда при них были те, кто приговоры исполнял.

Он – исполнитель… В его облике – киллер об этом заботился – не было ничего мрачного или таинственного. Когда шел по улице – высокий, по-спортивному подтянутый молодой человек в модного кроя светлом костюме, модной сорочке со скошенными уголками воротничка, – его голубые глаза излучали доброжелательность, девушки задерживали на нем взгляды, и глаза их при этом кое-что обещали.

У молодого человека было редкое достоинство: не особенно выделяться из толпы, но и не теряться в ней. Никому и в голову не могло прийти, что в его несколько удлиненном кейсе лежит на бархатной подушечке разобранный карабин «Лось». Карабин специально для него переделал из обычного охотничьего народный умелец в Туле – адресок дали очень доверенные и проверенные люди. Умелец приспособил к «Лосю» цейсовский оптический прицел, который для киллера купили по случаю у вдовы одного генерала, распродававшей имущество мужа – героя войны. К киллеру прицел попал через третьи руки – след был обрублен надежно.

Киллер никогда не бросал свое оружие на месте исполнения заказа – он считал это дурным тоном. Настоящему мужчине, профессиональному исполнителю приговоров, не пристало менять оружие, как девушек, – должно же быть у него что-то святое.

Сегодня его «пациентом» была женщина. Что ж, кому-то более сильному, чем она, понадобилось, чтобы её жизнь оборвалась. Это будет третья «юбка» на его счету, две – в Грозном. Он не знал и не хотел знать, кто были те две. Но об этой все-таки пришлось наводить справки, хотя это и противоречило его правилам, ибо он предпочитал иметь дело с мишенями без имен, профессий и прочей шелухи, которой обвешивает человека жизнь.

Ему сделали заказ и в тот же день показали клиентку, когда она выходила из подъезда своего дома.

Зрительная память у него была отличная, снайперская, его глаза сфотографировали женщину и отложили отпечаток в нужный уголок памяти.

…Карабин киллер бережно прислонил к подоконнику. Специально захваченным с собой острым ножичком прорезал отверстие в пленке, затягивающей окно. Прикинул… Отверстие оказалось вполне достаточным и для обзора, и для стрельбы.

Он посмотрел на часы – 19.45. Было совсем светло, в июле дни длинные, безразмерные.

Сейчас из подъезда дома напротив должна выйти женщина. Вот, пожалуй, пора…

Киллер приложил приклад к плечу. Он решил, что будет стрелять в сердце. Да, именно так: в сердце.

Выстрел был как хлопок, словно бы скорлупа ореха треснула под каблуком.

И никто ничего не услышал…

Часть первая
ПРАВИЛА ИГРЫ

Тринадцать: прикосновение к тайне

Анастасия точно помнила дату публикации в газете своей самой первой заметки. Маленькой, плюгавенькой, про то, что у Кремля, в Александровском саду, расцвели первые тюльпаны. И было ей тогда всего-то девятнадцать. Ах, Боже мой, как она гордилась этими строчками, тиснутыми внизу на последней газетной полосе и подписанными: «А. Соболева».

Редактору отдела, в котором она работала корреспондентом, то есть занимала ту маленькую должность, о которой в газете говорили «поди, принеси и выйди вон», Настя притащила бутылку коньяка, самого лучшего по тем временам, пятизвездочного. Редактор благосклонно принял пузырь, скользящим взглядом осмотрел её всю – от беленьких носочков до вроде бы случайно распушенной челки, – покровительственно изрек:

– Правильно начинаешь, Соболева.

Он раздевал её взглядом, и она внутренне сжалась, ожидая, что редактор сейчас даст волю рукам, ведь недаром же в их отделе информации, где работало несколько девушек, шутили, что самый близкий путь на газетную полосу пролегает через диван в редакторском кабинете. Ей повезло, неожиданно без стука вошла специальная корреспондентка отдела Люся Заболотина, официальная «первая леди» отдела. Она уже давно затащила редактора в свою постель и теперь бдительно следила, чтобы никто из этих распущенных девиц, то есть других журналисток, не посягал на её собственность.

– Соболева! – строго сказал редактор отдела. – Хорошо бы вам понять, что как первая ласточка весну, так и первая заметка журналистку не делают.

– Я запомню ваши слова, – скромно ответила Анастасия. – И то, что именно вы напечатали мою первую заметку. И очень надеюсь на вашу помощь… Как старшего товарища, – поспешно добавила она, заметив недобрые искорки в глазах у Заболотиной.

Анастасия поспешно вышла из кабинета – не хватало ещё нажить врага в собственном отделе. В коридоре подошла к окну – бездумно уставилась с высоты восьмого этажа на бурлящую Тверскую. Было смешно и странно смотреть, как далеко внизу бесшумно снуют автомашины, двигаются коробочки-троллейбусы, ползают букашки-люди. Двойные звукопоглощающие стекла отлавливали шумы. Подумала: «А что, если бы редактор все-таки успел дать волю рукам?»

Анастасия зябко передернула плечиками. Она не строила из себя царевну Несмеяну, недотрогу. Просто редактор, с его пухлыми, сластолюбивыми губами, с рано наметившимся брюшком, с темными тенями под глазами, был ей неприятен. Все девочки в отделе сходились на мысли, что он – не лучший экземпляр мужской породы. Впрочем… «Куда бы я делась? – объективно оценила ситуацию Соболева. – Ну, поцеловались бы, пообжимал бы он меня… А больше не успел бы. Да и не посмел…»

Конечно, редактор в отделе – бог. Но чтобы занять такую должность, нужны и ум, и хитрость, и умение выжить среди более сильных, нужно неустанно карабкаться вверх и не уступать ни пяди «своего» жизненного пространства. Страх потерять завоеванное – это сильное чувство. Анастасия надеялась, что редактор особенно руки не распустит. Должен же он помнить, что до работы в его отделе она была референтом заместителя главного редактора. И хотя редакционные сплетницы никаких порочащих слухов о её отношениях с замредом не плели, но чем черт не шутит, когда бог спит. Мнением редактора по ведомству информации даже не поинтересовались, когда направляли Анастасию Соболеву в этот отдел – из кадров принесли приказ, он расписался, что ознакомился с ним. Инспектор-кадровичка Римма сказала:

– Соболева сядет в 676 кабинет.

– Может, я сам решу, где ей сидеть? – У редактора прорезалось чувство собственного достоинства.

– Это уже решено, – отрезала Римма, маленькая редакционная чиновница с большими полномочиями.

– Ты мне смотри! – прошипела Люська Заболотина, когда Анастасия переносила свой небогатый скарб в кабинет номер 676.

– Нужен он мне! – вполне искренне ответила Анастасия.

– Вот и ладушки. Тебе – нет, а мне – да.

Люська царствовала в отделе уже несколько лет и не допускала никаких посягательств на свое особое положение.

Настя схитрила. Она показала вначале свою заметульку не редактору, а именно Люське: мол, посоветоваться надо. Польщенная Люська милостиво вынесла приговор: пойдет. Пошла…

Анастасия Соболева считала, что её путь наверх, к успеху, начался в тринадцать лет, когда она ещё ни о чем таком серьезном и не задумывалась, и даже не предполагала, что станет журналисткой. Поначалу она восприняла все случившееся с нею тогда, как конец жизни, трагедию, и не представляла, как станет жить дальше. В тринадцать она рассталась с иллюзиями, и это было самое правильное, что она могла тогда сделать.

В пионерском лагере «Искорка», куда она приехала уже в третий раз, её соблазнил пионервожатый Володя. Он нравился ей – стройный, спортивного склада, у него были такие загадочные темные глаза и длинные-предлинные ресницы. Володя лучше всех играл в волейбол, а когда в походе вышагивал впереди отряда в коротких шортах, трудно было отвести взгляд от его крепких ног и широких плеч. Ко всем девочкам он относился одинаково приветливо, доброжелательно, и она даже подумать не могла, что Володя как-то выделит именно её. Как-то раз Володя остановил её после вечернего построения и, оглянувшись – не слышит ли кто, тихо сказал:

– Когда все уснут, приходи в мою комнату… – И добавил, пряча глаза: – Но чтобы никто не видел тебя и не слышал…

Настя чуть приметно кивнула и отвернулась от него, чтобы не заметил, как обдало её жаром.

Она пришла… Володя уже обошел перед сном спальни, пожелал всем спокойной ночи и оставил дверь в свою комнату полуоткрытой, выключив свет. Она проскользнула в серую темноту, больше всего опасаясь что-нибудь задеть и с грохотом опрокинуть. Володя сидел у стола. Он поднялся ей навстречу, нашел её руку, посадил на стол и сел рядом с собой. Он ничего не говорил, а просто взял её лицо в свои ладони, повернул к себе, и поцеловал в губы.

Настя пришла в ночной пижаме, так как заранее прикинула, что если оденет юбку с кофточкой или спортивный костюм и в этом наряде её заметят девчонки, то сразу догадаются, куда она собралась. Не к кому, а куда и зачем…

Володя расстегнул пижаму, губами нашел её грудь, мягко взял набухший сосок в губы и поцеловал его. Настя совсем ошалела, все завертелось перед глазами, с нею происходило что-то странное, неизвестное и пугающее, но не было сил остановить это.

– Сколько тебе лет? – тихо спросил Володя.

– Тринадцать, – ответила она и поспешно добавила: – Четырнадцатый…

– А я считал – пятнадцать…

Он чуть отодвинулся от нее, словно испугался, но, увидев её полураскрытые губы и покорные глаза, пробормотал странное:

– Ну, поздно уже об этом думать.

Володя целовал её, и она подставляла ему свои губы. Когда Володя попросил: «Встань», – она поднялась со стула, не зная, зачем это ему, ведь им и так хорошо. Он сдвинул её пижамные штанишки на бедра и замер, словно ожидая, что она запротестует. Но Настя молчала, и Володя, осмелев, опустил штанишки ещё ниже. Он осторожно подвел её к кровати, и Настя, сжав неожиданно задрожавшие губы, легла на прохладную простыню. Ей хотелось, чтобы он сказал что-нибудь ласковое и нежное, но Володя торопливо снимал с себя одежду, потом вспомнив, повернул ключ в двери, плотно закрыл окно и задвинул шторы. Стало совсем темно, и Настя подумала, что ещё не поздно вскочить и убежать, но Володя уже лежал рядом, положив её голову себе на локоть, и снова целовал, жадно покусывая Настины губы. Но ей было совсем-совсем не больно. Он привалился к ней всем своим телом, и она ощутила себя вдруг маленькой и беспомощной, силы совсем её покинули. Настя тихо, чуть слышно застонала, когда почувствовала его руку у себя на животе и ниже, на том тайном местечке, к которому она и сама опасалась притрагиваться. Теперь уже было поздно что-либо предпринимать, и она послушно приподнялась, когда он снимал с неё трусики.

– Володя, не надо, я боюсь, – прошептала она, но он уже ничего не слышал и ей пришлось подчиниться ему.

Володя жадно приник к её губам и совсем лег на нее, не тяжело – бережно, раздвигая её ноги. Она послушалась, думая лишь об одном – раз так надо любимому Володе, пусть скорее все случится. Она крепко закрыла глаза, оцепенела в предчувствии боли, о которой шептались прошедшие через это девчонки. Володя не торопился, он ласкал её, стараясь нежными движениями смягчить её окаменелость, и она немного оттаяла, но дыхание у неё стало прерывистым, и вся она чувствовала себя совершенно беспомощной.

– Только не кричи… не кричи… – зашептал Володя.

Желание стало нестерпимым, она уже сама старалась лечь так, чтобы ему было удобно. Он попросил её непонятное: «Закуси губки», – но она уже решила, что во всем будет слушаться его, и плотно сжала губы.

– Я боюсь, – шепнула Настя еле слышно.

Он уже входил в нее, вначале медленно, словно на ощупь прокладывая себе тропку, потом сильнее и сильнее. Она попыталась отодвинуться, оторваться от него, но он вдруг сделал резкое движение всем телом и она вскрикнула «Ой!», окончательно провалившись на секунды в беспамятство. Когда Настя снова стала воспринимать мир, Володя часто и быстро двигался на ней, и она, преодолев беспомощность, приподнялась ему навстречу… Всего за одну ночь она стала взрослой.

На следующий вечер Володя спокойно прошел мимо нее, ничего не сказав, – лицо у него было каменное. Настя дождалась, когда девчонки уснули, и толкнулась в его комнату – она была заперта, за дверью было тихо. На утренней линейке им сообщили, что вожатый Володя, к сожалению, срочно уехал в Москву по неотложным личным делам и вряд ли возвратится.

Одна Настя знала, что это за «неотложные личные дела» объявились у Володи. Испугался и предал…

Впервые в жизни её предал мужчина – внезапно и подло. И какой мужчина! Самый первый, в которого она отчаянно влюбилась и без колебаний и сомнений отдала себя всю… Она дала себе клятву, что не станет унижаться, не будет искать предателя Володю. Сказала себе: «Ничего не было», хотя и знала, что это не так, раны зарубцовываются, но шрамы остаются на всю оставшуюся жизнь.

Еще она поклялась себе, что станет знаменитой и однажды, встретив Володю, скажет ему с презрением: «Подлец!» Нет, она ничего не скажет, просто посмотрит так, что тот все поймет…

Кем она будет? Артисткой? Профессором? Поэтессой или ещё кем? Этого она пока не знала. Но обязательно станет очень красивой и знаменитой и её имя будут произносить с благоговением. А настоящая любовь к ней ещё придет…

Свободная охота

Она сидела на скамейке у входа в старый корпус Университета, что на Моховой, и плакала. Ломоносов смотрел на неё укоризненно: мы, мол, с Севера пешком в лаптях пришли и все науки одолели, а ты…

Настя не нашла свою фамилию в списках поступивших на факультет журналистики. А ведь сдавала экзамены очень прилично, надеялась. Не хватило каких-то десятых бала и… влиятельного заступника, «мохнатой лапы», как говорили абитуриенты. Она не была «позвоночницей», по поводу неё некому было позвонить бессменному декану Ясеню Николаю Засурскому. Семья у неё была самой обычной, ничем не примечательной, каких десятки тысяч в Москве. Мама работала в райсобесе, рассчитывала пенсии старикам и с нетерпением дожидалась того дня, когда сама выйдет на пенсию. Место свое считала очень выгодным, потому что от стариков можно было кое-что урвать и для своей семьи. Так, по мелочи: льготную путевку в дом отдыха, продовольственный заказ к празднику. Отец дослужился в министерстве какого-то машиностроения, то ли «тяжелого», то ли «среднего», до должности старшего специалиста. Это был его потолок, потому что все у него было «средним»: рост, способности, инициатива, прилежание. По характеру он был очень добрым человеком и давно сообразил, что ничего серьезного в жизни ему не светит, смирился с этим и был необычайно благодарен родному министерству за то, что ему выделили маленькую двухкомнатную квартирку. В те годы для рядового служащего это была редкая удача, счастливая карта.

Жили они очень скромно, от зарплаты до зарплаты. И мир семьи насти был мирком маленьких, приземленных интересов, замкнутых на повседневных проблемах: надо насобирать дочери на выпускное платье, у ботинок отлетела подошва, а за что купить новые, у всех соседей есть стиральные машины, а у нас…

Заливая обду на убогость и серую жизнь, отец стал потихоньку пить, «встречаться» с разведенкой из своего отдела. Настя случайно услышала, как мать его устало упрекала: «У тебя дочь уже взрослая, а ты все по кустам бегаешь… Увидишь, она тебя ухайдокает, твоя кобылица». Но мама не очень осуждала отца – от такой жизни сбежишь на край света.

Настю долго беспокоил один разговор родителей, когда те думали, что она уже легла спать в своей маленькой комнатенке. Это случилось вечером в тот день, когда Настя объявила, что будет поступать на факультет журналистики МГУ.

– Отговори её, мать, – раздраженно говорил отец. – Куда намылилась? Это блатной факультет, там сынки и доченьки всяких шишек. Им дорога открыта, зеленый светофор и «милости просим»… А прочих проверяют по седьмое колено, чтобы не затесалась в породистое поголовье паршивая овца…

– Скажешь такое! – возмутилась мама. – Наша Настенька – умная девочка, всего две четверки в аттестате.

– Вот-вот! И медаль не дали… Думаешь, случайно? Притормозили девочку, потому что у неё тетка, твоя родная сестра, в Германии побывала и теперь за границей живет.

– Окстись, Игнат! – уже не на шутку встревожилась мама. – Кто про это знает?

– Кому положено, знают, – твердил свое отец.

На следующий день Настя попыталась выпытать у матери, что это у неё за тетка за границей. Но мама всполошилась, заволновалась и путано объяснила, что все это отец придумал, за границей у них, как и у других порядочных советских людей, никого нет: «сама я из деревни, в Москву перебралась по набору на восстановление столицы после войны, и вся моя родня по деревням разбросана».

Настя не раз в детстве слышала эту семейную легенду: как студент, будущий инженер Игнат случайно встретил в троллейбусе красивую девчонку, которая ехала со стройки в свое общежитие. С годами эта легенда вспоминалась все реже.

А вскоре после того, как Настя не поступила в университет и всеми своими силенками пыталась приспособиться к жизни, отец ушел из семьи к своей «кобылице». Но что-то в нем сломалось окончательно: запил, уволился, точнее, его уволили с работы, и пассия, в которой он видел свою опору, тоже попросила его выйти вон… Вскоре он умер, не выдержало сердце, и лишь тогда мама решилась открыть Насте семейную тайну.

Оказывается, во время оккупации её родного села, гитлеровцы угнали в Германию старшую сестру. Она словно бы растворилась в неизвестности – много лет о ней никто из родственников ничего не знал. И вот пришло это письмо. Сестра… её звали Марией, сообщала, что она чудом выжила, после освобождения вышла замуж за очень хорошего человека: американца, летчика, самолет которого немцы сбили в самом начале сорок пятого года. Вместе с мужем Мария уехала в Америку, а оттуда – в Канаду. Живут они очень хорошо, у мужа – собственный бизнес, даже по канадским понятиям они – не бедные люди. Но в одном их обидела судьба: Бог не послал детей. И ещё у мужа есть проблемы со здоровьем – плен и всякие прочие невзгоды сказались на сердце. Мария писала, что теперь, когда, хочешь не хочешь, а жизнь уже катится под закат, она очень тоскует по своей родине, по всем своим родным и близким. Что-то сейчас с ними? Кто жив, а кого уже нет? Муж очень плохо себя чувствует и вскоре она останется совсем одна… Поэтому и просит родную сестричку откликнуться, сообщить о своей судьбе, о детках своих. Она, конечно, знает, что советские власти не очень благожелательны к людям, у которых родственники проживают за границей, но думает, что это не такой уж великий грех, когда две сестры хотят найти друг друга…

Отец запретил маме отвечать внезапно объявившейся сестре, чтобы не навлечь неприятности на семью, но она нарушила обещание и какое-то время сестры переписывались. Потом переписка заглохла.

И сейчас, обливаясь слезами на скамейке перед университетом, Настя даже в отчаянии подумала: а не сыграла ли неведомая ей канадская тетка роковую роль в её судьбе? Ведь сдавала же она, Настя, экзамены не хуже многих, а вот именно ей не хватило какую-то десятую часть балла. Но мысль была настолько нелепой, что мелькнула и исчезла. Скорее всего правы были те абитуриенты, которые шептались о «мохнатых лапах».

– Отчего плачем? – остановился возле неё какой-то мужчина. И догадался, что с нею произошло, предложил небрежно:

– Могу утешить. Столик в «Национале» ждет нас…

Настя вытерла слезы, поднялась со скамейки:

– Отвали.

Получилось грубо, но вполне доходчиво.

Мужчина окинул её взглядом: рослая, очень современная девица, белый «конский хвост», голубые глаза и неожиданно смуглое лицо. Он помедлил, надеясь, что она откликнется на заманчивое приглашение. Но Настя независимо, слегка покачивая бедрами, направилась к выходу из университетского дворика. Она позвонила Нинке, обрисовала ситуацию. Нинка училась в университете, у неё была масса знакомых и она могла что-нибудь присоветовать.

– Позвони завтра, – сказала Нинка. – Не раньше двенадцати, у меня вечерняя встреча и я буду спать долго-о, – Нинка намекающе хихикнула, она так и не избавилась от этой привычки – не смеяться, а именно хихикать.

– Я поговорю с этим человеком, ну, с которым встречаюсь, о тебе, – пообещала она. – Он размякнет, и не сможет мне отказать.

Она позвонила, как условились, и Нинка сообщила, что Настя с сегодняшнего дня работает старшей пионервожатой в школе – будет зарабатывать производственный стаж.

– Но я… Я же ничего не умею… – удивилась Настя.

– А тебе ничего и не надо уметь… Вспомнишь, как все это делалось в лагере, будешь вертеться на одной ножке и мотать юбочкой, чтобы начальство облизывалось…

Настя стала работать пионервожатой, у неё получалось, характер у неё был общительный, незлобивый и ей удавалось ладить со всеми – и с пионерами и с учителями.

Но это вроде была не настоящая работа – два притопа, три прихлопа, будь готов – всегда готов.

Примерно через полгода ей позвонила Нинка и сказала:

– Тебя один человек видел на городском семинаре вожатых и положил на тебя глаз. Встретимся завтра, в семь, у ресторана «Арагви». Будь при параде, подруга, человек влиятельный.

Настя хотела отказаться, но потом подумала: «А с чего вдруг?» В «Арагви» она ещё никогда не была, хотя слышала об этом модном ресторане много и разное.

Первой пришла Нинка, они расцеловались. Нинка была упакована обалденно, во все фирменное – папа старался.

– Их будет двое, – сообщила Насте. – Второго ты должна помнить. Это Володя, который был вожатым в нашем отряде. Он теперь заведует школьным отделом в каком-то райкоме комсомола.

Настя в душе ахнула. Только этого ещё не хватало! Надо же, объявился, не запылился! За два с лишним года, миновавших после того памятного лагерного лета, боль уже стихла, прошла, однако же горькая, настоянная на утерянных иллюзиях, обида осталась. И Настя заранее чувствовала себя неловко при мысли, что встретит того, который… ну, из прошлого…

– А можно без этого придурка? – нерешительно спросила. – Помнишь, как он к нам в комнату заглядывал перед сном: «всем, всем спокойной ночи»? А мы в одних трусишках…

– Тоже мне, воспоминания пионерского детства! – фыркнула Нинка. – Разотри и забудь! И смирись, не я командую парадом.

…Они не пришли – приехали на служебной машине.

– Свободен до двадцати трех ноль-ноль, заберешь нас отсюда, – сказал шоферу симпатичный мужчина лет тридцати. Он держался очень уверенно, начальственно, и Володя, стоявший рядом с ним в услужливой позе, казался мелким, невзрачным.

Когда машина мягко откатилась от ресторанного подъезда, Нинка небрежно проговорила:

– Точность – вежливость секретарей. Сейчас я вас представлю друг другу, здесь, кажется, не все знакомы. Настя…

– Олег Петрович, – протянул руку Насте симпатичный парень. И Нинке: – Нина, условимся, сегодня здесь нет секретарей и… вожатой…

Володя присмотрелся к Насте:

– Настенька… Черт возьми, Настенька…

– Настя! – поправила она его.

– Вы знакомы? – с ноткой ревности спросил Олег Петрович.

– Если можно считать то, что когда-то очень давно, Володя был вожатым в лагере, а я там – пионеркой. Я у него тогда многому научилась, – не удержалась от шпильки Настя.

Она уже давно решила для себя, что в сложных ситуациях лучше всего говорить правду, почему-то именно правде обычно верят с трудом.

Володя сник и уже больше не пытался напомнить о прошлом.

Вечер получился неожиданно хорошим. Настя быстро преодолела робость от того, что оказалась в таком шикарном ресторане. Она изо всех силенок пыталась заинтересовать собою Олега Петровича, мило улыбалась его шуткам, застенчиво хлопала своими длинными ресницами в ответ на соленые остроты, как говорится, «на грани». И не обращала никакого внимания на Володю, словно его и не было за столом, так, пустое место. Она мстила ему чисто по-женски идаже Нинка поглядывала на неё с удивлением.

Олег Петрович оказался интересным человеком. Он много шутил, рассказывал всякие истории из жизни разных модных в то время людей. Пугачева, вина, сколько от музыки, света, всеобщего веселья.

Володя не решался с нею общаться, да и Нинка его отвлекала, она помнила, для кого привела сюда Настю.

Ровно в двадцать три часа Олег Петрович подозвал официанта.

– Нам пора.

– Все оплачено, – почтительно сказал официант. Настя удивилась – когда успел, но проследив за взглядом Олега Петровича, заметила у входа в зал парня, одетого вполне прилично, но неброско и вообще всего какого-то неприметного. Тот сделал знак Олегу Петровичу, убедился, что «сигнал» принят, и выскользнул из проема двери.

Когда они вышли из ресторана, Настя демонстративно взяла Олега Петровича под руку и даже чуть прижалась к нему. Она сама удивлялась своей смелости и невесть откуда взявшейся раскованности. Но уж очень приятно было видеть поникшего Волод. Месть сладка, не она это придумала.

Нинка решительно приказала Володе:

– Поймай такси. Ты меня провожаешь. Надеюсь, не возражаешь? Пока, ребята, мы с Володей отчаливаем.

Они ушли вниз по улице Горького, там проще было схватить машину.

– Поедем к тебе? – не сомневаясь, что отказ не последует, предложил Олег Петрович.

– Невозможно, – почти с искренним вздохом ответила Настя. – Я живу с мамой. Да и вообще у нас маленькая квартирка.

– И ко мне нельзя. Там – жена.

Он сказал это небрежно. Так она узнала, что он женат, но не придала этому ровно никакого значения: его семейное положение не интересовало, интересовал только он.

– Значит так, – решил Олег Петрович, – сейчас отвезу тебя домой, а встретимся в пятницу вечером. Предупреди маму, что уедешь за город, на семинар или учебу какую-нибудь вожатых.

Он на ходу передумал:

– Впрочем, ничего не изобретай… Скажи, что приглашена друзьями на охоту.

– А я и в самом деле приглашена на охоту?

– Более того, охота организуется в твою честь…

– Что взять с собой?

– Да ничего особенного. Это будет цивилизованная охота. Оденься потеплее. Полушубок и валенки там найдутся, а свитер и спортивный костюм прихвати. Ну и учти, что намечается банька… Вернемся в воскресенье вечером…

Настя в пятницу в условленное время с сумкой в руке стояла у подъезда своего дома и высматривала черную «Волгу», на такой Олег Петрович приезжал в «Арагви». Мама, услышав про охоту, попыталась её отговорить, потом смирилась, натолкала в сумку всяких теплых вещей, попыталась собрать провизию.

– Там все будет, мамочка, – Настя чуть не силой отобрала у неё сумку, чмокнула в щеку, и стремглав скатилась по лестнице, опасаясь, что «последние» наставления мамы никогда не закончатся. Она беспокоилась лишь об одном – чтобы Олег Петрович не передумал или чтобы ему ничто не помешало.

Вместо «Волги» рядом с нею, у тротуара, притормозила «шестерка». Олег Петрович сидел за рулем. Он вышел из машины, бросил Настину сумку в багажник, посоветовал:

– Садись на заднее сиденье, подремлешь, дорога длинная.

– Нет! – бурно запротестовала Настя. – Я рядом с вами…

Пока ехали по Москве, молчали, в пятницу под вечер движение в городе было напряженным, требовало внимания.

И хотя «гаишники», бросив взгляд на номера, прикладывали руки к шапкам и жезлами освобождали их «шестерке» дорогу, Олег Петрович вел машину собранно, аккуратно.

– Они вас знают? – заинтересовалась Настя.

Олег Петрович объяснил внимание к себе просто:

– Они знают машину… Точнее – номера.

– А это ваша машина, личная?

– Нет, служебная. Я беру машину, когда требуется. У меня есть и своя, но с нею мороки не оберешься. А эту механики проверят, заправят – садись и рули…

Когда выехали за город, на Ярославское шоссе, Олег Петрович превратился в гида. Он очень интересно рассказывал о поселках, маленьких речках, в которых удил рыбу ещё Сабанеев.

Где-то на полпути остановились, и Олег Петрович заботливо напоил Настю крепким, горячим чаем из термоса. Все у него получалось ловко, без суеты, и Насте даже показалось, что она знакома с ним целую вечность.

Как и предполагал Олег Петрович, они приехали в охотхозяйство большого ярославского завода часам к девяти вечера. Их ждали. Вначале машину облаяли собаки, потом на крыльцо вышел мужчина в стеганке и унтах. Он поскользнулся на ступеньках и упал прямо в объятия Олега Петровича.

– Уже, Максимыч? – укоризненно проговорил Олег Петрович.

– А как же! – охотно подтвердил Максимыч. – Ваш дружок, Олег Петрович, часа два как прибыли. Вот мы с ними и…

– Понятно… Где нас разместишь?

– А в домике, помните его? У озера, и опять же банька рядом.

Настя с любопытством осматривалась. Тусклый свет от лампочек на столбах высвечивал двухэтажный деревянный дом, какие-то изгороди из жердей, хозяйственные постройки. Вокруг стоял молчаливый заснеженный лес. Собаки признали её за свою, вертелись у ног. Окна дома ярко светились, лилась музыка и слышались громкие голоса.

– Кто? – спросил Олег Петрович.

– Заводской комсомольский актив приехал на этот… семинар.

Олег Петрович беспомощно развел руками, посмотрел на Настю, мол, никуда не скроешься.

– Да вы не беспокойтесь, – заверил Максимыч. – Вы с ними не пересечетесь. Ваш домик на отшибе, с утра постреляем, а когда вернетесь, они уже в автобусы погрузятся, дай Бог, чтобы без происшествий. Лицензии прихватили, не забыли? А то тут недавно приезжали охотнички, у одного ружье без цевья – где-то потерял, у другого стволы не нашлись…