Текст книги "По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)"

Автор книги: Лев Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

   – Хе-хе-хе... Глупенький... Говори, ничего!.. Обиды нет в твоих словах!.. А непонятие явное! Я сам лучше тебя вижу, что можно, а чего нельзя. Будь помоложе я... и при той пылкости чувств, какую внушила Агаша к себе... пожалуй, тогда я бы ещё рискнул жениться и дать тебе сонаследника... Ха-ха-ха!.. А теперь не бойся! Сестре, Наташе, придётся выдать её приданое, как уж мною решено. А всё, что после меня останется – всё тебе!.. Только умей поддержать род наш высокий... Да внучков мне парочку заготовь, чтобы не пресеклась линия наша, как самая старшая в роду... А эту курочку... поповну?.. Мила она мне, но и я её понимаю!.. Ласкова, словно кошечка... А нет-нет, и от моих седых усов на иные, на чёрные, на завитые глянет и заалеет вся, зардеется... Хе-хе-хе!.. Я и сейчас её, куропаточку, с парой таких усиков оставил, с верным моим подручным, с бравым офицериком. Пусть забавляется, пока меня нет... Хе-хе-хе!.. Её не убудет... А приеду, девчонка вину за собою знать будет, стыд почувствует... Постарается... заслужить!.. Хе-хе-хе!.. Вот ей было хорошо... и мне будет не плохо!.. Годы молодые минули, когда девушки меня за ласку любили, за поцелуи мои горячие, а не за подарочки... Вот как и тебя ещё, поди, любят глупые девчонки, благо ты такой щёголь да хорошун... В меня пошёл, каналья... Ха-ха-ха!.. А я?.. В мои годы надо даже при любви и то немного политики подпущать, чтобы жилось помилее... Так ты не бойся... и меня не остерегай, поповну в мачехи тебе не дам!..

* * *

Май настал. Гагарин появился в новой столице, но Петра здесь не застал и, ожидая его, объездил своих влиятельных друзей: Долгоруких, Головкиных, Шафирова, погоревал о смерти Апраксина и наконец побывал у Меншикова, заранее подготовив себе добрый приём у всесильного временщика при помощи тех же друзей и свояков, Шафирова и Головкина с присными их.

Меншиков давно ждал этого посещения и в чаянии собственной выгоды, и для выполнения воли Петра, который поручил ему прежде принять, выслушать Гагарина, всё доложить после толком, чтобы царь заранее мог решить, чего достоин вельможа, как надо принять этого влиятельного человека. Обойтись ли с ним по-старому, дружески и с уважением, или сокрушить громами негодования и гнева?

Но прямо пригласить к себе губернатора Сибири не хотел фаворит, чтобы это не имело вида искательства, не служило намёком на приношение хорошей взятки, какую, конечно, и без того неизбежно принесёт Гагарин. Оба знали, что они нужны друг другу, но хотели соблюсти известные церемонии, оберегающие самолюбие каждого из них, если только чванство, жадность и хитрость, сплетённые в затаённой борьбе, можно назвать самолюбием.

После первого обмена приветствиями и обычных расспросов о здоровье, о впечатлениях, испытанных в пути и по приезде, Гагарин, в богатейшем камзоле, с лентой и орденами, в облаке кружев, сидя перед таким же, даже ещё более нарядным и пышным хозяином, обратился к Меншикову, умильно склоня набок голову и мягко потирая свои пухлые, розовые ладони:

   – А не позволишь ли, светлейший князь, милостивец и государь мой... Тамо сибирские поминочки по старине я захватил с собою... Чемоданишко невеликонький... Только тяжёленек он... Сам внести за собою не одолел... Уж прикажи своему камардину... пускай внесёт, коли обидеть не хочешь старого приятеля и любителя своего! Кланяюсь и прошу усердно! Не откажи, не обессудь и прими подарочек...

   – Зачем обижать, сиятельный князь, друг и благоприятель!.. Да, слышь, боюся, не слишком ли поминочки твои велики! Знаем мы все тута подарки гагаринские... И царь так не часто даривал, разве уж за какие заслуги превеликие, из казны государственной, не из персональной... Так уж...

   – Так уж о чём и толковать, светлейший князь и благодетель! Сколько бы и ни дарил нашему милостивцу, – наперёд знаю: в долгу у него останусь... О чём же и сумлеваться изволишь! Чемоданчик нести прикажи!.. Вперёд объявлю, коли уж знать желаешь, что тамо... Песочек сибирской... Али, вернее, бухарской да индийской, золотой...

Невольной краской удовольствия вспыхнуло лицо фаворита, жадного и теперь, на вершине почестей и богатства, как и во дни своего солдатства, когда Алексашка-плут всякими правдами и неправдами копил полтины и рубли, понимая, что нет силы, равной деньгам для тех людей, в среду которых закинула его судьба.

И сейчас, важный, величавый, облечённый властью, почти равной могуществу венчанного повелителя огромной страны, светлейший князь Ижорский и прочая и прочая порозовел и оживился, услыхав, что лишняя горсть-другая золотого песку прибавится ко всем сокровищам и богатствам, собранным в его подвалах, к тем, которые на всякий случай помещены и в заграничных банках...

Но сегодня ещё немало других приятных неожиданностей ждало баловня фортуны, по слову Благовестника: «Получит имеющий много, и то, что принадлежало беднейшему». А по русской народной мудрости это же выражено поговоркой: «Деньги к деньгам, а короста к лишаям липнет!..»

Больше прежнего вспыхнул Меншиков, увидав, что слуга с натугой внёс действительно кожаный чемоданчик средней величины и с глухим стуком опустил его, по указанию Гагарина, на пол у ног светлейшего.

Слуга вышел. Гость, позабыв свою обычную важность, быстро наклонился, маленьким изящным ключом раскрыл чемодан, который внутри был подбит панцирной стальною сеткой, откинул крышку, развернул второй, из мягкой кожи, покров в виде двух лопастей, покрывающий содержимое чемодана. Под лопастями, заполняя всё пространство, стояли тесными рядами небольшие китайские коробочки чёрного, красного цветов, а также золотистые или серебристые с яркими разводами.

Один за другим раскрыл гость эти ящички, и они оказались доверху наполнены золотым, крупным и мелким песком разных оттенков, начиная от соломенно-жёлтого до червонно-красного.

Ресницы задрожали, руки слегка заходили даже у хозяина, видавшего на своём веку много сокровищ, мешки жемчугу в ризницах патриарших, груды самоцветов и ящики, мешки, наполненные червонцами и таким же золотым песком в сокровищницах царских и на монетном дворе.

Те сокровища только ласкали восхищенный глаз, как что-то прекрасное, но далёкое и чужое.

Не мало своего золота имел светлейший. Но оно собиралось, самое большее, тысячами монет, или лотами, унцами золотого песку. Самородки-слитки золотые тоже попадались, но не выше полуфунта... А тут? По самой меньшей мере опытный глаз корыстолюбца-вельможи определил вес чемодана с его начинкой много выше полутора пудов. И он не ошибся. И восхитился, ценя не только величину приношения, но подумав и о том, сколько затрачено труда человеческого, а сколько жизней загублено раньше, чем у земли было вырвано и собрано столько её лучшей жёлтой руды, или, иначе называя, крови земной, потому что руда и кровь – синонимы в русском и малорусском языке.

А гость, довольный впечатлением от дара своего, так просто и кротко, почти смиренно заговорил:

   – Уж не взыщи, светлейший! Всего полтора пудика и набралось песочку этого... двух не вытянуло... чистого весу, без коробов, – счёл нужным вскользь отметить даритель и, не давая даже времени хозяину рассыпаться в искренних выражениях благодарности и восхищения, поспешно продолжал тем же умышленно скромным тоном человека, не придающего цены земным сокровищам. – Уж не обессудь! Не осуди малого дара моего! Верь, любовь и почитание моё к персоне твоей светлейшей много значнее сего приношения тленного! А при всём том... дозволь ещё, светлейший, челом тебе ударить... Набралося залишних самоцветиков в ларцах у меня да жемчугов поизрядней, на какие ты, подобно мне самому, не малый оценщик и любитель!.. Так уж, благо рука размахалась, дозволь презентовать...

   – Да, што ты... да николи... да ни за што! – начал было Меншиков, ненасытная жадность которого на этот раз была утолена первым же, поистине царским даром.

Но Гагарин знал, к чему идёт, и перебил его:

   – Нет уж... потерпи уж... Погляди, а потом и осуди!.. Может, и не откажешь своему верному слуге и почитателю... соизволишь принять дар не цены его ради, а за красу да за отбор диковинный, чудесный... Вот, взглянуть поизволь... глазком хоша единым...

И на тёмном бархате скатерти, покрывающей стол, у которого сидели оба, засверкали чудные самоцветы, высыпанные гостем из объёмистого, мягкой кожи, бумажника, который он достал из внутреннего кармана своего камзола.

Сам страстный любитель, Гагарин знал, чем взять Меншикова, тоже питающего большую слабость к этим твёрдым кусочкам радуги, извлекаемым из тёмных недр молчаливой земли... Красными, зелёными искрами, казалось, загорелись и глаза светлейшего, когда лучи солнца заиграли разными огоньками на отборных бриллиантах, рубинах, изумрудах, сапфирах и топазах, не слишком крупных, но чистой воды и превосходной грани. Крупный жемчуг, лежащий между ними, своей глубокой, матовой белизною, нежным блеском ещё больше оттенял игру и сверкание самоцветов.

Невольно, прежде даже чем сказать что-нибудь, рука Меншикова протянулась к чудесным камням и безотчётно стала передвигать их, соединять в красивые фигуры, при этом потревоженные самоцветы заиграли новым, живым блеском.

   – Н-ну... знаешь, князенька... Слышь, у меня и слов не стает! – вырвалось наконец у хозяина, действительно почуявшего, что дух перехвачен у него от неожиданного и сильного восторга. – Слышь, одно скажу: твой слуга и раней, и теперь... и на веки вечные! Чем бы лишь отслужить, поведай, прикажи! Ничего не пожалею!..

   – И, государь мой, милостивец! О чём говорить?.. По усердию я по своему и по приятельству старинному, не для чего иного ради!.. Уж поверь! И за старое много тебе благодарен. Выручал не раз. Поди, и ещё повыручишь при случае из беды... Времена-то ноне у нас не прежние. Царь своих старых слуг не больно жалеет да жалует... Новые наперёд тискаются, на глазах у царя... А хто подале – тому одни наносы вражеские да наветы... Первых вельмож царства из славнейших родов и древнейших гербов вот... как и гербы твоей же милости литовские, фамильные... таких людей отдают чуть не под надзор ярышкам приказным, фискалам-доносителям! – не выдержав, начал было Гагарин, но сейчас же сдержался и снова прежним, беззаботным, приятельским тоном доброго малого заговорил: – Да что я!.. Ввалиться не поспел в покои твои, государь мой, и уж о делах волынку скушную завёл... О безделице об единой раньше речь ещё хочу повести...

   – Что такое? – насторожась немного, спросил Меншиков. Напоминание Гагарина, Рюриковича, о гербах литовских Меншикова, придуманных им самим и Петром для более полного возвеличения фаворита, эта грубая лесть, пущенная гостем, показалась подозрительному, самолюбивому выскочке схожей с затаённой насмешкой. И не будь тут же на глазах его этих самоцветов и чемодана с золотом, он даже раздумывать бы не стал, показал бы немедленно Рюриковичу, что время старых, бесполезных князей, вельмож и бояр миновало, что сила и власть за ним, безродным, несмотря на простое происхождение и сочинённый герб...

Но камни ярко горели... Чемодан стоял, раскрытый, сияя толщей дорогого песку, и Меншиков ласково, с милой улыбкой продолжал слушать, что говорит ему гость.

А тот совсем неожиданно начал:

   – Слушок тута был один... писали мне приятели и родичи мои... О самоцвете красном, о рубине индийском, чуть не в кулак величиною, байки баялись. И словно бы я тот рубин у купца ли хинского, у казака ли разбойника силой отнял, а раней по кускам тело из него резал, добивался, где драгоценный камень тот укрыт... Так ли, милостивец? – глядя своими глазками в упор на хозяина, спросил Гагарин.

   – Штой-то было, – неохотно, вынужденно ответил тот. – Да мало ли врут! Нихто и веры не ял тем толкам сумасбродным... Пьянчушка-приказный...

   – Который ныне первым сибирским фискалом на Тоболеск послан! – влился не без яду в речь хозяина Гагарин. – Да не о нём речь покуда... О самоцвете потолкуем. Греха не потаю, кой-что и правда в байках тех чудачных. Купец-плут вёз товары явленные, а промежду тем и обводных, запретных много затаил, хотел провести их безданно-беспошлинно! А одной пошлины с тех товаров тысяч пять, коли не весь десяток причиталося!..

   – Ого! – вырвалось у Меншикова.

   – Да! Есть такие плуты-воры торгаши... И объездчик-казак то воровство сметил, товары отобрал, словно бы в казну их, как надо, сдать обещал... И сдал кой-что, да лучшее утаил, и рубин в том числе. Купец с досады руки на себя наложил, только раней есаула изранил порядком... Тот слег даже... Я про воровское дело сведал, казака под арест взял, допросить сбирался только... Не потаю, с пристрастием хотел правды искать, всё было готово для пытки судебной... А есаул мой с перепугу али от прежних ран и помер, допроса не дождавшись... Свидетели тому есть! Попа звали, пока он отходил... Весь целёхонек лежал разбойник, не считая ран своих старых. Ни косточки ещё не пощупали мои палачи у него... Ну, что делать! Обмывать, хоронить надо, честь честью... Медикус мой, Зигмунт, известен который и твоей светлости, стал осмотр чинить: с чего помер парень? Щупает, слушает... Глянь, жолв под мышкой твёрдый такой... Он надавил, а на том желве и рубец свежий ещё не зажил, почитай... Кожа словно разрезана была да потом зашита! Глазам не поверил медикус... Нажал сильнее – прямо камень под кожей... и шов раскрываться сам стал... Нити-то стоило чикнуть ножом, а под кожей и камень искомый лежит! Вот куды от обыску схоронил его разбойник!..

   – Ну и народ! – протянул только Меншиков.

   – Сибирь, одно слово! Недаром люди так боятся имени того... А вот мне пришлося там и век коротать для-ради выгоды его величества и прибыли государственной... Но кончу дай... Взял я самоцвет. Сам не знаю: посылать ли такое сокровище сюды? И кому его? Царю словно бы и не годится вещь, кровью залитая... Я сам такие редкие штуки люблю... да для меня больно лаком кус!.. И решил: никому иному тою вещью не владеть, как князю Александру Даниловичу! Вот, получай!..

Камень, давно зажатый в руке, сразу блеснул в лучах солнца, освобождённый от мягкой замшевой оболочки, в которой лежал раньше в бумажнике Гагарина.

Побледнел даже Меншиков при виде сокровища сказочной цены и красоты.

   – Брось... не шути, Матвей Петрович! – проговорил было он, но сразу замолчал, осторожно взял рубин двумя пальцами и, крутя его на солнечном свету, стал наблюдать за чудной игрой нежно-пурпурных лучей, исходящих из камня.

   – Што за чудо!.. Клад бесценный! Батюшки мои... вот так самоцвет! – полушёпотом срывалось у Меншикова. – А... энто што же... знаки нарезные?.. Печать, што ли? В перстень царский, видно, был вставлен дивный камешек, а?.. Не знаешь ли, князенька?..

   – Не знал и сам я, да люди научили... По-хински, по древней ихней речи тут написано. По-нашему будет: «Земля зовёт»!.. Заклятье, видно. Штобы камень, если и уйдёт из рук, назад бы скорее вертался. Да, ау!.. Поди, и косточки того истлели, хто перстнем и рубином сим владел! Куды уж ему вертаться! Пусть он у тебя и остаётся, благодетедель, тебе на радость да на утеху... Нашей старой дружбы и приязни на вечное закрепление!..

Даже поклоном с места, сидя в своём кресле, подтвердил Гагарин свою просьбу и щедрый, беспримерный дар.

Меншиков понимал, что князь мог продать камень за огромную цену и в Китай, богдыхану, который тоже собирал редкие самоцветы, и какому-нибудь из богатых западных государей, поручив сыну эту щекотливую операцию. Наконец, сложив талисман в груду семейных сокровищ, Гагарин тоже не рисковал ничем... И светлейший, оценивая достойно великодушие и щедрость дарителя, выражая ему торопливо и горячо самую искреннюю благодарность, в то же время соображал: «А што же старый лукавец и хапун всесветный потребует от меня взамен столь щедрых даров?.. Уж не меньше, чем душу мою грешную... либо – равное тому!..»

Но и тут Меншикова ждало приятное разочарование.

Когда иссяк поток благодарностей, которыми хозяин осыпал гостя, когда речь перешла на текущие новости и дела, Гагарин стал расспрашивать фаворита: в каком настроении Пётр, гневается ли он на него, Гагарина?.. За что гневается и сильно ли?.. Чего ждёт от него?.. Не думает ли сместить с губернаторства?.. Есть ли претенденты и насколько они сильны?.. Но и только.

Не выдавая Петра с его секретными поручениями, данными фавориту, Меншиков успел сразу успокоить гостя, который, конечно, заслужил полного внимания и поддержки. И оказать таковую Меншиков искренно обещал Гагарину с первых слов.

   – Есть жалобы, чай, и сам ведаешь какие... Больше, вижу, брехня, чем правда! – сказал Меншиков между прочим. – Но серьёзного пока ничего! Что послали приказного фискалить к тебе в Сибирь, так о том не думай! Знаешь, и тут они, фискалы многие, водятся. И надо мною надзирают, не то што... А коли знаешь, где змея залегла, – туды лишь голой рукой не всунься... Разумеешь, князенька?.. И невредим проживёшь!.. А вот настоящая забота у царя о том самом золоте, какого ты груду целую навёз мне, дружок мой сердечный!.. Война, сам знаешь, до того нас довела, што царица свои последние ожерелья, серьги да запястья отдала... Царь велит себе не то сапоги и кафтаны чинить, а носки да рубахи носит штопаные да чинёные... Вот и пойми, как нам этот песочек надобен, коего в таком избытке мне ты навёз! И то, гляди, половину сам от себя я государю принесу... как хочет там: взаймы либо без отдачи пускай берёт на свои корабли да на амуницию... Ежели ему Бог удачу пошлёт, и нам перепадут крохи какие ни есть... как думаешь?..

   – Золота царю надо?.. Знаю, сам знаю... Подумал и я о том ещё раней твоих слов. Что же! Привёз я тута кое-какие залишки с собою... Можно дать в счёт будущих годов держанья Сибири... ежели меня убирать не собирается государь с места моего...

   – И-и! Зачем убирать! – совсем успокоительно и твёрдо отозвался Меншиков, услыхав главное, что денег Гагарин даст и немало, судя по его дарам самому фавориту. – Управляйся себе тамо на здоровье, Петрович, коли не наскучило. Оно, што говорить! Князь Черкасских Алёшенька больно на старое место зарится, душой бы готов, рад бы радостью. Да царь не станет кукушку на ястреба менять! И я постараюсь, прямо как перед Истинным говорю!.. Не даров твоих ради, а по чистой совести. Вижу, лучшего правителя краю и не найти нам с государем, чем ты, князь! И породой взял, и не вор, не казнокрад. На што тебе чужое, коли от своего сундуки ломятся... И умом Господь не обидел. Много тише да лучше, как сам знаю, стало в краю с того часу, как тебе он отдан на полную власть и волю... Так и дальше володей, ежели не наскучило сидеть в лесах тобольских с тамошними лапушками толстоногими! Знаем! И мне знать давали, как ты тамошних баб срамишь!..

Смехом довольным и громким раскатились оба. Довольны друг другом и гость, и хозяин, понимают друг друга... И сочный смех наполняет высокие покои дворца светлейшего.

Успокоясь, серьёзнее заговорил Меншиков:

   – Ещё есть одна зацепка, друг Петрович... Сам виноват, наманил царя богатыми россыпями бухарскими да тургустанскими... И верит и не верит твоим доношениям мой высокий камрат... И надо то дело твёрдо постановить! Коли так, веди смело линию свою... А не так? Ну, што делать... потерпи!.. Може, и дубинушки вкусить доведётся за бахвальство... за то, что разлакомил, слюну вызвал, а вкусить не дал куска, столь лакомого и желанного... Только спина и пострадает, больше ничего!

Вспыхнул Гагарин. Проходимец-фаворит явно забылся. По своей холопской мерке меряет честь и амбицию Рюриковича. Ещё не ходила по его спинке царская дубинка и не пройдётся никогда! Лучше жалкое рубище и самая смерть, чем облитый бриллиантами и золотом кафтан светлейшего, надетый на спину, избитую пресловутой дубинкой.

Едва удержался Гость, чтобы вслух не высказать свои мысли хозяину, но тог смеётся так весело, безобидно, не сознавая, конечно, всю бестактность простых солдатских речей...

И Гагарин сдержанно, деловито повёл далее разговор:

   – Какие тут речи могут быть! Нешто и я не знаю малость нашего государя, что шутки с ним плохие, ежели о деле речь пойдёт... Всё верно, как я и писал... Больше половины золотого этого песку – оттуда... Видишь, который посветлее видом... Какой тебе присяги надо ещё! А у меня и свидетели есть верные в том деле... Как прослышал я про эти пески, послал купить их по городу, у кого сколько ни найдётся... Да и не поверил самим продавцам... А тут, как на счастье, приехал в Тоболеск один бухаретин знатный, Абуль-Сеид-Магома. По взятии Эркеть-города у бухаров калмыками он ушёл оттоль, убивства опасаясь и крайнего разорения. Старый, почтенный человек. Я его призвал, спрашиваю, что он про золото знает?

И тот боярин мне сам сказал, что это золото под ихним градом Эркетем в реке перенимают в пору половодья... А потом из берегов песок берут и вымывают его же. И пониже немало золота на той же Амун-Дарье-реке... Да, слышь, пусть государь сам тута хивинского посланника спросит... Хивинец должен о том деле правду знать и всё скажет!.. И у меня свидетели есть же, обер-комендант мой, Карпов Семён был при расспросе, да толмач пересказывал речи бухаретина, мурза заможный, тобольский житель, Сабанак Азбакеев его звать. Оба живы, вызвать их можно, ежели уж государь мне ни мало веры не имет!.. Ежели...

– Не тревожь себя так, государь мой милостивый!.. Вижу теперь, што окромя хорошего нечего тебе и ждать от государя... Смело приёму проси у царя. Он теперь в Котлине на острову... Я же сам раней свижусь с ним и о твоей милости словечко закину от души! Будь в надежде! Знаем мы не первый год друг друга... Как себя бы думал отстоять, так за тебя встану перед капитаном нашим, ежели што!.. Ежели и нанесено ему в уши... Развеем небось! А, скажи, любезный князь, как, по-твоему, лучше б до тово золота добраться, штобы скорее кладом завладеть? – словно случайно мимоходом задал вопрос с равнодушным видом лукавый временщик, решивший до конца использовать своего гостя.

Не чуя поставленной ловушки, Гагарин живо отозвался на заданный вопрос. Уже немало дней в уме строил князь всевозможные планы, которые дали бы возможность овладеть золотоносной рекой и окрестными местами. И с Келецким обсуждался этот вопрос, и на бумаге излагались наиболее удачные предположения в расчёте, что царь потребует от губернатора подробных его указаний и полного, ясного изложения замыслов о захвате города Эркетя с Амун-Дарьей-рекой, пожелает заранее видеть смету предполагаемых расходов и ведомость о числе людей, необходимых для выполнения смелой задачи, сулящей огромные выгоды впереди.

И теперь уверенно, плавно, словно читая с листа, заговорил Гагарин, стал сыпать цифрами и мудреными именами, всем, что обычно не удерживалось надолго и прочно в усталой, обленившейся от лет и бездействия памяти.

   – Как до золота добраться да кладом овладеть? – повторил вопрос Меншикова Гагарин, словно желая сосредоточиться на предмете. – И очень просто. Совсем то не мудреная вещь. Время нужно, людей, как водится... Да денег малую толику... Слушать изволь, милостивейший государь, князь мой и благожелатель. Калмыцкий город тот Эркет либо Иркет называемый, под которым на Амун-Дарье золото перенимают, стоит от Тары неблизко. Не скорою ездою, сказывают, двенадцать недель алибо полтретьи месяца. Да ещё от Тары до Тобольска пять ден. И кочуют там калмыки, которы прямо не пустят наших походом подойти к месту к самому. А надо городами туды помаленьку подселяться, вверх по Иртышу до озера идя, до Ямышева. А калмыков тамо с ихним контайшею тысяч с тридцать будет! Того ради надо от Ямыш-озера степью и каменем города строить и в них гварнизоном казаков сажать, пока до Иркетя не досягнём. Чтобы город от города не боле как на шесть-семь ден пути лежал, и там запасать надо провиант и корм лошадям и людям. Чтобы строить те крепостцы и содержать их, офицеров с инженерами я и в Сибири сыщу. А против калмык надо регулярных два либо три полка держать, тыщи три людей, да уральских башкир к делу призвать. Они конные и воевать охочи... Но самим задирать калмыков не надобно. Опасность и трудность оттого может выйти великая. А по мирному делу, не военным промыслом, – где подкупом, где посулами одурив бусурманов, – можно куды скорее и дешевле до дела дойти... А уж как станем твёрдой ногою при Эркет-городе, при тех песках золотых, тогда – ау! Будут калмыки локти грызть, да поздно!.. Так-то, светлейший князь мой!..

Снова самодовольным, громким смехом Гагарина огласились покои Меншикова. И хозяин вторит гостю так свободно и весело. А сам думает о том, что сейчас выслушал от него. Запомнил дословно, словно врубил в свою огромную память весь план, перед ним развёрнутый, князь Ижорский. Всё теперь в порядке, и может хороший доклад сделать он Петру о делах Гагарина вообще, о золоте бухарском в особенности.

И потому совсем весело и искренно вторит радушный хозяин смеху дорогого гостя своего, и жданного, и желанного, и прибыльного к тому же.

   – Чудесно! Уж так умно, быть лучше не может! Ты, князь, всё это на листе изложи, капитану нашему и подашь, как он призовёт... Он и резолюцию даст хорошую уж, не я буду!.. Готовься к аудиенции, слышь!.. Умно... ловко ты сбираешься калмыков-то одурачить!..

И снова смеются, заливаются оба, довольные в душе, что удалось провести другого и добиться своего, чего хотелось перед этим свиданием каждому из них.