Текст книги "По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)"

Автор книги: Лев Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Зло глядит, криво улыбается Анельця. И не видал Гагарин её такою никогда.

   – Что ты вздор болтаешь! Ну, правда, я бы, может, и не стал тревожить тебя... Да Алина больна... Ещё утром я видел! Сам видел! Понимаешь, сам...

   – О! Белька штука! Не можно менгцизну обмануц, чи цо?.. Ха-ха!.. Я буду пенць раз на месяц нездрова, ежели не схочу прийти к мосци-ксенжу... Але ж я пришла! Хоц и вем, цо не про Анельцю думал мой пан яснейший... А я таки кохаю пана и не здрадзам пана, як та потаскуха!..

   – Здрада?! Это – измена значит по-вашему?.. – насторожившись, переспросил Гагарин.

Никогда раньше полька не говорила ничего подобного; очевидно, что-нибудь особенное заставило её решиться на резкую, отчаянную выходку. И он, глядя в глаза экономке, продолжал:

   – Что случилось? Вы раньше душа в душу жили... Или спустя три года ревновать меня к ней вздумала? Так, знаешь сама...

   – Вем! Вем!.. У яснейшего пана есть юж нова коханка... Поповна-красуля! То не моё дело!.. Алеж не можно, же бы стерва Алинка пана кнезя дурила... Я любу ясного пана и чту пана кнезя... А та дрань!.. У, подлюга! – совсем визгливо вырвалось у Анельци. – Идзь, пан! Подивись, пан, цо та фря робить може!

И, взяв за рукав Гагарина, она почти насильно подняла его с кресла и повела к дверям.

Сначала он думал прикрикнуть на обезумевшую женщину, но потом неясное подозрение, предчувствие чего-то необычайного, хотя и неприятного для него лично, заставило Гагарина послушно следовать за Анельцей...

Войдя в чулан, он с помощью Анельци взобрался на груду ковров, прильнул глазом к щёлочке и стал глядеть в спальню Алины, где слышалась глухая возня...

Крепко сжались кулаки князя, что-то заклокотало в груди. Гагарин читал и слыхал о всяких мерзостях в области чувственных ласк. Но то, что он здесь увидал, поразило его до глубины души.

Наутро князь, призвав дворецкого, приказал немедленно найти в городе помещение для Алины и поселить её там, а как только установится путь – отправить в Россию, в Москву, где она могла уж устроиться сама.

Вещи, дорогие подарки Гагарин оставил своей бывшей лектрисе. А в Салдинскую слободу в тот же день поскакал гонец с небольшой запиской. Ввиду улучшения дороги обещал скоро заглянуть туда князь и извещал, что лектрисы больше нет у него в доме.

Отослав гонца, губернатор хотел было заняться ворохом бумаги и писем, лежащих перед ним, когда ему доложил Келецкий, что явился келейник митрополита Иоанна с письмом от последнего и желает лично вручить Гагарину послание.

   – Келейник... цидула митрополичья!.. Самово я звал ево! Есть указ государев, каковой надлежало владыке выслушать от меня и со мною обсудить! – недовольный, пробормотал Гагарин. – Ну, зови!

На куске бумаги, небрежно оторванном от листа, кое-как свёрнутом в виде письма, стояло несколько строк. «Молитвенник и раб Божий, смиренный митрополит Иоанн Тоболесский и всеа Сибири» извещал милостивца, его превосходительство губернатора, что болен он и не может явиться на зов. А если есть что-либо «неотложное и особливо-важное» – просит пожаловать к нему нынче же, в часы, когда службы нет в домовой церкви митрополичьей.

   – Поп надутый!.. Не желает даже ради высочайшего указа потревожить себя! К себе зовёт! Козёл упрямый!.. А я Ступина с караулом пошлю за ним, коли так! – багровея от гнева, заворчал князь. – В карете под конвоем пожалует сюда прослушать волю царскую... Всё тягается со мною, хочет выше меня быть! Так я же ему покажу!.. Я же этому гордецу!.. Он узнает, кто из нас главнее в Сибири...

   – Конечно... Так и надо! – поддакнул Келецкий, зная, что не следует спорить с этим человеком. – Проучить надо монаха... Осторожно, разумеется... чтобы из-за всякого там... самому не было неприятности от государя... Да и здесь много дураков есть, которые себя не пожалеют, если обиженный арцибискуп им слово скажет... Надо его так унизить, чтобы он и не мог придраться ни к кому... Чтобы и не знал, против кого выступать...

Яркая картина, нарисованная секретарём, захватила Гагарина, сразу изменила и его настроение и всё направление мыслей.

   – Хорошо бы! Но... как?..

   – Об этом думать сейчас не стоит! Упрямый, заносчивый монах сам даст себя в руки, сам на себя верёвку сплетёт своими делами... И чем ему больше воли дать, чем чаще его поддразнивать словами, а на деле не задевать, тем он больше осмелеет и такое тут натворит, что уберут если не с епархии, так прямо в ссылку гордеца... Я головой ручаюсь!..

   – Правда... Правда... Теперь и я вижу, что твоя правда!.. А всё-таки с указом как же быть?.. Надо же...

   – Так и сделать надо, как он хочет... Пусть вельможный князь потрудится, поедет, прочтёт да... посильнее подвинтит монаха!.. А там... увидим...

   – Увидим уж там! Ха-ха-ха! – довольным смехом раскатился Гагарин, поняв, как умно советует ему Келецкий, и приказал заложить карету.

* * *

   – О-ох, болен весь! – притворно охая и стеня, говорил Иоанн Гагарину, которого принял, выйдя прямо из домовой своей церковки, где только что окончилась служба. – Больно немощен с годами стал! Ошшо Господу, Царю Небесному хватает сил послужить. А уж земному... пущай не взыщет! И рад бы приехал, указа послушал!.. Да не моя сила! И што там ошшо за указы? Словно бы и не порядок. Синод святейший, правительствующий в Имя Господне, волен нам, архипастырям, указывать в делах церковных... А светские власти, хоша бы и какие наивысшие... Погодить бы им надоть... Так мне по простоте моей иноческой сдаётся... Не мирской я человек... Уж не взыщи, не посетуй, чадо моё, ваше превосходительное вельможество!.. Охо-хо-хо!..

Закипал снова злобой и негодованием Гагарин, слушая лукавые речи монаха, но и сам решил не уступать ему в этой игре. Разводя руками, склоняя голову, дружелюбно глядя и улыбаясь владыке, поддакивает он хозяину и, дождавшись, когда тот умолкнет, со вздохом сожаления заговорил:

   – Да-а!.. Многое попеременилось ноне и на всём свете... и в нашей державе благочестивой... Приходится земных властей более ничем небесных слушать да опасаться. Нынче ты – владыко, князь церкви Христовой... А наутро, глядишь, коли не в Суздаль-монастырь угодил на хлеб да на воду алибо на Соловки, на смирение, в ризах рогожных, так и вовсе на колесе твоё тело, а голова, елеем помазанная священническим, на колу, на шпиле торчит... Как уже то неоднократно мы видели...

Искоса поглядел на гостя хозяин. Что значат его слова? Искренне сочувствие выражают или это угроза прикрытая, тайная?..

Князь спокойно глядит в испытующие глаза монаха, дружелюбно снова улыбается. И кругло, плавно катится, рокочет его речь, звучит сиповатый басок.

   – Взять хоша бы Сибирь нашу... И твоего преосвященства труды и заботы в ней!.. Слова нет: крутенек ты, владыко... От разу всё наново повернуть хотел бы... Дак ведь и сам он, государь наш, Пётр Алексеевич, не больно чего ждать любит... Оно, скажем, раскол велик, силён тута... Отпадших куды больше, чем истинных чад церкви главенствующей, себя православною рекомой... И богаче энти... еретики, как ты их звать изволишь, святой отец... Мажут они жирно руки властям в Питере... Вот, оттуда и бегут сюда гонцы с указами строгими... И к нам, слугам царя нашего... И к архиереям, кои себя болей признают слугами Небесного Владыки, не земного...

Опять насторожился монах, так остро прозвучали последние слова в его ушах. А Гагарин, словно и не замечает, своё ведёт.

   – И волей-неволей нам, слугам царёвым, приходится накучать вам, слугам Божиим... Оно и то сказать... Не будь твоего рвения пастырского... дай ты воли больше людишкам здешним, и тебя бы не шпыняли... Ну да, знать, ты творишь, как тебе твой разум и долг велит... По-евангельски: «Пастырь добрый душу свою даёт за овцы своя!..» А о том, как тебя жигануть могут, не помышляешь! Исполати! Коли дух такой отважный у тебя – крепись до конца, нас поучай, слабодухов, грешников окаянных... А указец-то, владыко, как выслушать изволишь, стоя ли, как оно водится, али...

   – Сказано: недужен я! – угрюмо буркнул Иоанн. – И так, сидя разберу. Акромя нас двоих – и нету никого... Царь – не Бог! А я и в храме могу ино посидеть, коли устал... Читай, што там!..

   – Добро... А я уж потружуся, постою... Слушай, отче!..

Прочёл обычный заголовок Гагарин, где перечислен полный титул царский и обращение к митрополиту. А дальше шло перечисление жалоб, обоснованных и многочисленных, которые, конечно, не без ведома и содействия Гагарина, дошли и до Синода, и до Петра, собранные изо всех концов Сибири.

«А челом били нам многие люди приходов губернии Тобольской и иных, куды митрополичьи слуги и посыльщики и десятильники за сбором десятинным, церковным наезживали, – читает губернатор, стоя у своего кресла, на ручку которого присел тучным, тяжёлым телом. – И жалобу принесли на многие обиды и кривды великие, каковые теми слугами митрополичьими были содеяны. Тако десятильники, посланные по городам от митрополита, явно бесчинствуют, поборы лишние вымогают против законной десятины церковной; а ещё того хуже, девок и вдовых баб и мужних жёнок подговаривают указывать на блудодеев, кои будто бы с теми жёнками грех творили, дабы с тех людей поборы брать во искупление греха. А когда те бабы и девки противятся и ложно оговаривать не хотят добрых людей, те десятильники митрополичьи девок и баб пытают, груди давят им до крови и срамом срамят великим, даже нагих стегая при всём народе. А по монастырям тоже чинится неправда великая. И многие монастыри, землёю и людьми оскуделые, самовольные захваты чинят, землю силой у пашенных наших хрестьян отбирают, и худобу, и животы последние. А управы на то насилие хрестьяне у светских властей и найти не могут. Да те же десятильники и монастырские старцы безмужних монастырских баб продают в брак за суседних мужиков, пьяниц и уродов, лишь бы те в казну монастырскую выкуп брачный внесли...»

Дальше читает Гагарин целую программу, посланную из Питера местному духовному главе и консистории его; а в конце и угрозы следуют, если не будет исполнено всё по указу...

Хмуро слушает Иоанн, сжимая своими сильными, поросшими волосами пальцами поручни кресла, в которое ушёл глубоко... Порою только нервно погладит свою бороду, поправит панагию и снова сидит, как живое изваяние. Только по шумному дыханию, которое вырывается почти со свистом сквозь крепко сжатые губы и раздутые ноздри владыки, можно угадать, какие мысли обуревают его.

Закончил Гагарин. Оба молчат. Сел губернатор, глядит на монаха, ждёт, что тот скажет. А Иоанн не решается сейчас заговорить, чуя, что может много лишнего и вредного для себя высказать сгоряча...

   – Слышал, владыко! Повторить не изволишь ли чего, что не внятно было али запамятовалось? – наконец прозвучал ехидный, хотя и дружелюбный по тону вопрос князя.

   – Слышал! Помню! – кинул отрывисто тот и снова сжал губы ещё плотнее.

   – Так... руку приложить изволь, как полагается... Уж потрудись, ваше высокопреосвященство! – служебным, сухим тоном предложил Гагарин, видя, что Иоанн решил сдержать своё раздражение и ничего не скажет сейчас такого, что ожидает от него гость.

Взял перо монах, придвинул к себе указ, положенный на стол Гагариным, и вверху над самым титлом государевым, словно на консисторской бумаге, вывел своим крупным почерком: «Читал и руку приложил, смиренный богомолец Иоанн, митрополит Тоболесский и всеа Сибири».

Посыпав песком чёрные жирные буквы, выведенные им, подал он князю большой исписанный лист указа с яркой, красной печатью на конце, где темнел краткий гриф, подпись Петра, похожая на извив молнии, вычерченный пером.

Почтительно принял бумагу Гагарин, довольный тем, что позволил себе монах поставить свою подпись, где не следовало, и, спрятав лист в грудной карман парчового, богатого камзола, стал прощаться.

   – Што так скоро! Али не потрапезуешь со мною, ваше превосходительство?.. Оно, хоша и постные дни, а найдётся чем угостить дорогого гостя! Милости прошу!

   – Рад бы радостью, отче-владыко! Да никак не можно! Сам ныне к себе людей звал! Обидеть нельзя, сам понимаешь! Ко мне милости прошу!.. Уж не посетуй! Докажи, что не осерчал за нынешний указ на меня!.. Я – слуга царёв... Как приказано, так и творю! Уж пожалуй! Посети домишко мой убогой!

   – Шутишь, ваше вельможное превосходительство! Видели мы «бедность» твою! У людей пост, а у тебя – по полсотни смен рыбных да иных блюд на стол подают!.. Этакой пост не хуже и мясоедения... Прокурат ты, князь!.. А што про указ толкуешь?.. Што мне на тебя злобиться!.. Бог простит, ежели ты и причастен к тем... наветам вражеским, коими сей указ вызван... И я, вящий иерей, к ответу призван за ревность к вере православной... Угрозой угрожаем, аки смердь последний, раб нерадивый, своему приставнику непокорный... Воля Божья на всё! – вздохнул с деланным смирением монах, но вдруг, запылав глазами и лицом, отрывисто выкрикнул почти:

   – А и ошшо помню я присловку: «Бог не выдал, свинья не съест!» Знаешь ли, ваше превосходительство, господин мой губернатор и раскольному люду первый потатчик! Не взыщи, язык мой – враг мой! Правду не потаю; сказать смею, што думаю!.. Не в суд либо в осуждение... А штобы и ты знал: сумею царю отписаться, коли уж такое дело! Страха ли ради иудейска али иные есть помыслы у твоего сиятельства, а вижу я, как ты беспоповщину по вые гладишь, маслом их мажешь, по ихней воле многое творишь... Благо, мошна у их широка да толста; твоя правда, князенька!.. А я чужд стяжания злаго... Одно и скажу: «Иди за мною, сатано!» А Господь и ангелы Ево да осенят служителя Божия, меня, многогрешного, от козней людских и замеров диавольских!..

Стоит теперь монах, выпрямился, коренастый, грузный, узловатый в костях, и даже жезлом своим при каждом громком, веском слове пристукивает.

   – Н-ну! – только и вырвалось у Гагарина, когда, наконец, возбуждённый, красный, умолк Иоанн. – Благодарен на слове ласковом! Прощенья прошу! Ко мне жалуй! Тоже принять да угостить сумею!

Повернулся, не подойдя даже под благословение, плюнул громко у самого порога и вышел Гагарин, взбешённый, но и довольный.

Теперь князь видел, знал, что неукротимый, упрямый монах станет ломить напролом; убедился, что скоро свернёт себе шею Иоанн на этом пути.

А уж потом Гагарину легко будет посадить более подходящего владыку на сибирской епархии, хотя бы того же кроткого, чистого душой, схимника-старца Феодора, бывшего Филофея-митрополита. Этот иерарх, не от мира сего, не сумеет мешать новым планам и широким замыслам князя, если бы даже они оба не были так согласны в делах веры, как это есть на самом деле.

В тот же день был составлен подробный доклад о посещении Иоанна Гагариным и, переписанный тщательно, пошёл к Петру. А две обширные цидулы, Меншикову и Василию Гагарину, в Сибирский приказ, отправлены были той же почтой.

ГЛАВА II
ПЕРВЫЙ ГРОМ

После ранней, уже миновавшей зимы и весна настала рано в этом, 1712 году, но причудливо проходила она, не в пример другим годам. Ясные тёплые дни сменялись ливнями, холодной погодой, ночными заморозками. Скоро после Пасхи нежданно прогремела первая вешняя гроза, а затем снова повеяло холодом от северных просторов Ледовитого океана, и пришлось тобольцам хоть снова дохи и полушубки свои надевать.

Но тоболяне словно и не замечали капризов природы. Небывалой доселе, кипучею жизнью зажили они с приездом нового губернатора.

Разъехались давно коменданты и всякие чины, прибывшие осенью для встречи князя; им на смену явились торговые обозы... А весною, как только стали спадать разливы речек и ручьёв, затопляющих часто проезжие пути, как только дороги стали снова удобопроходимы, появились в Тобольске важные гости, послы китайские, которые посланы, правда, к калмыцкому хану, контайше Аюке, но и для Гагарина привезли грамоты от богдыхана и от его министров, или вай-вубу, как зовут их в стране Дракона, в великой Поднебесной империи за неприступной каменной стеной. Хотят эти старинные соседи упорядочить весь торг, какой Китай с Русью ведёт.

Ласково, широко принял послов новый наместник Сибири, кормил-поил на золоте, лучшими яствами и напитками угощал, укладывал спать на перинах, набитых лебяжьим пухом, богато одарил и дал им кареты, возки, стражу надёжную под начальством полуполковника Прокопия Ступина. И послал с ним указы во все попутные места и города, чтобы также щедро, с полным почётом принимали гостей, провожали дальше до границы, давали коней и корм, и вино хлебное, простое и лучшее, смотря по чинам.

И другая забота немалая была у князя – Трубникова наконец снарядил он и отпустил в поиски за золотом к Кху-Кху-Нору, даже не дождавшись от Петра ответа на свой доклад о посылке небольшого отряда в двести человек, который был дан в распоряжение подпоручика.

Тут же и за постройками лично наблюдал Гагарин, следил за возведением нового кремля тобольского из тяжёлых кирпичей, в пятнадцать фунтов весом каждый. Осенью поздней и зимою казённые пахари почти даром работали, сушили и обжигали этот кирпич, свозили его в город. Теперь частью они же, частью арестанты, которыми полны тюрьмы Тобольска и ближних городов, работают на ветру, на холоде, под дождём, возводят новые зубчатые, толстые стены, строят каменные ряды нового Гостиного двора, амбары для складов казённых, новый дворец возводить начали и собор большой заложить собираются... Много погибнет людей на этой стройке. Уж и в первые недели слегло и умерло немало от простуды, от горячки гнилой, от тифа и от житья впроголодь, от труда непосильного, какой несут эти подневольные колодники-творцы, созидающие новый, неприступный и красивый Тобольск.

Не думает о таких пустяках Гагарин. Только торопит лихорадочно людей, сам следит за работами и высчитывает дни, когда его широкие начертания, его замыслы примут осязательную, прекрасную форму, подобную той, как выведено на ворохах чертежей, составленных учёными шведами-пленниками, первыми теперь пособниками губернатора в его зодческих затеях.

Разборы дел торговых, розыски по делам о наглых, жестоких разбоях и грабежах, чинимых чуть ли не открыто, среди бела дня, приём даней, оброков, мехов, проверка и разборка их, вороха бумаг, получаемых отовсюду и рассылаемых из губернаторской канцелярии, – всё это, если даже и слегка тревожило Гагарина, однако отнимало у него почти весь день. И только тогда он чувствовал себя спокойным и довольным, когда возок быстро уносил его в заветную слободу, где отдыхал от забот и хлопот хозяин Сибири.

Но и здесь порою принимал по делам своих помощников губернатор, если случай был очень важный, ожидающий неотложного решения, если бумага, полученная в тобольской канцелярии, была с подписью Петра и требовала немедленного обсуждения и скорейшего ответа.

Незаметно во всех этих хлопотах и в сладком отдыхе прошло лето, осень, снова подбежала зима...

Обрадовался ей Гагарин. Уставать уж он начал, более продолжительного покоя запросило немододое тело князя. Да и кроме телесной устали, духом стал неспокоен губернатор. На вид всё хорошо шло кругом, но словно затемнело что-то вдали, слухи недобрые стали приходить с разных сторон, как будто удача и лад, какие встретили его на новом месте службы, готовились уйти, давая место неурядицам и урону всякому.

Первым ушатом ледяной воды было довольно обширное послание, писанное под диктовку Петра и его рукой подписанное. Царь, очевидно, принял к сердцу вести Гагарина о богатых золотых россыпях в степях, которыми, конечно, нетрудно будет овладеть впоследствии, пользуясь внутренними раздорами между кочевниками.

Но намерений князя теперь же послать на разведки из Тобольска небольшой отряд Пётр не одобрял. Царь решил, выбрав удобную минуту, послать от себя надёжного человека, дать ему сильный конвой, чтобы можно было оружием очистить себе путь к золотым пескам, если бухарцы или мунгалы решились бы преградить путь смелым разведчикам, послам великого московского царя.

И про разлад между владыкой и губернатором было помянуто в этом письме. Пётр давал полную веру сообщениям Гагарина о «мятежном духе» монаха, обещал убрать его, но не сейчас. Теперь и царю не время заняться вплотную этим вопросом; шведская война слишком много отнимает сил и времени. Да и нет пока серьёзных оснований, мало высказано недовольства со стороны тоболян, иных сибирских обывателей, чтобы убрать архипастыря, чем можно только раздражить остальных священников и членов Синода особенно.

По привычке то вытягивая, то втягивая свои толстые губы, прочёл письмо Гагарин и грубо, злостно выругался:

   – Жди да пожди! Видно, уж я не хозяин в этом вонючем, диком углу, за который столько тысяч отвалил нашему капитану!.. Добро! А второе дело и того лучше! Я ему золото открыл, путь указал... А он не хочет, чтобы я и нос совал в дело. Сам от себя и людей пришлёт, и снарядит отряды... А я – ни при чём! Ну уж, дудки! Коли не мне, так и другому не будет! Как Бог свят! Уж там хоть целый поход Снаряди, а этого золота не видать тебе без моей помощи, как затылка своего не видать человеку! Только бы Федька с добрыми вестями вернулся... Я уж по-своему тут разберуся. А как золота нагребу и ему пошлю для расходов военных, авось тогда капитан и не подумает других ещё сюда помощников посылать либо на своеволье моё гневаться...

Так решил Гагарин. Келецкий, с которым он советовался, согласился с князем, но тут же прибавил:

   – Делать, конечно, надо так, как вельможному князю тут, на месте, виднее и лучше кажется... А одного упускать не надо. Хороший случай припадает. Задумал царь сильный отряд за золотом отрядить. Чего лучше! Для этого прежде всего надо много припасу запасти, и ружей, и пушек, и амуниции, и продовольствия, а главное, пороху и свинцу. Раньше до остатку почти это увозилось отсюда. И на войну надо было, и, просто сказать, не любит, опасается царь в далёкой Сибири оставлять много военного припасу... Теперь иначе должно выйти. Наберём вороха разного добра, и боевых снарядов, и оружия... Людей, когда надо, тоже собрать недолго... Для себя, конечно, не для тех франтов, что сюда явиться могут против воли вельможного князя... А там? Кто знает?.. И для походу за песком золотым пригодится оружие, свинец да порох... И для других причин! Война – дело тёмное! Вон, под Полтавой сам шведский король был ранен! От этого не застрахованы владыки земные, как и от самой смерти! А если что случится?.. Тут далеко от Москвы, от всей России... Мало ли тут что произойти может! Хорошо наготове запасы военные иметь... Да побольше преданных людей... Как скажешь, вельможный князь?

   – Скажу... Дьявол ты! Змий-искуситель! – глядя в умные, словно смеющиеся сейчас глаза советника, ответил Гагарин и задумался глубоко.

Оставя князя с его думами, тихо выскользнул из покоя Келецкий. А Гагарин, через несколько минут подняв голову, словно очнувшись, вскрыл ещё два письма, пришедшие с той же эстафетой, которая принесла меморию, памятку государя.

Одно письмо было от близкого родича и друга, стольника Василия Ивановича Гагарина, который, сидя на важном посту в Сибирском приказе, оберегал Матвея Петровича от нападок и подкопов со стороны различных завистников и врагов.

Сейчас Василий Иваныч сообщал князю, что приходят разными окольными путями доносы и жалобы на губернатора со стороны приказных дьяков, воевод и иных служилых людей, которым не по нутру пришлись новшества Гагарина. Митрополит и лично, и чрез преданных ему попов и обывателей тоже старается насколько возможно очернить Гагарина в глазах Петра.

«Всё бы то ничего! – писал стольник. – Царь цену наветам завистников добре знает и мало верит таковым. Но одна беда. Сведал я от наших доброхотов, денщиков царских, да и от других, Апраксина, Головина и самого Данилыча, что объявился на очах царёвых некий злодей, смерд последний, строчило, приказный подьячишко никчёмный, кой двоих апонских людей государю привёз напоказ. И той смерд, именем Ивашка Нестеров, многие вести наносные и клеветы чёрные на тебя, брат и благодетель, хитро нанёс. Особливо о самоцвете диковинном многие сказки поведал государю и того в интерес привёл и в сумнение. И даже сверх меры подлые слова о тебе говорил той Ивашка, ловко одно к одному прибирая, так што веру ять можно было бы, ежели бы не он, смерд, холоп последний, и не на тебя те вины и клеветы возводил. Друг и заступник наш неизменный, Данилыч, государю говорил против тех речей облыжных и успел, кажись. Но ежели хотя што мало и похоже есть, сам о том понимай и поисправить не замедли, врагов своих упредя».

Так из Москвы писал родич Гагарина. Во втором послании старик Апраксин из Питера почти то же сообщал, осторожно намекая между строк, что одна надежда и защита Гагарину от Меншикова. Но и тот, конечно, в свою очередь, в «сухую» помогать не станет и надо хорошенько поблагодарить сильного заступника за помощь. А ещё лучше, если Гагарин под каким-нибудь предлогом поскорее приедет в столицу и уладит эти запутанные вопросы, устроит лично свои дела.

   – Вот оно, што значит: тринадцатый годок, чёртова дюжина подбегает! И никому, и мне, видно, покою не знать в нём, в треклятом! – пробормотал Гагарин, отбросив в сторону листок. – Придётся снова ломаться, скакать за тысячи вёрст, а пошто?.. Леший знает, да...

Остановился князь, огляделся, не слушает ли кто... Снова в думы погрузился. Наконец решительно тряхнул головой, позвал слугу, приказал заложить лёгкий возок, чтобы ехать на постройки.

* * *

Несмотря на наступление холодов, работа там ещё кипела. Крыли крышу на возведённых, законченных корпусах; складывали деревянные стены и переборки, строгали, отделывали полы, штукатурили стены и прилаживали окна, двери.

Крестьяне – чернорабочие, землекопы, землевозы с лошадьми и каменщики, кроме печников, почти все были отпущены. Остались только наёмные плотники, штукатуры, кровельщики да помогали им арестанты, ежедневно приводимые на работу под надзором тюремных сторожей и военной стражи.

Кроме шведов, зодчих и десятников, кроме русских приказчиков, подрядчиков и мастеровых, ещё одна необычная фигура дьяка из канцелярии губернаторской появилась в это утро на постройках, словно ожидая приезда Гагарина.

Он слонялся среди общего развала и рабочей сутолоки, входил в полуотстроенные корпуса, слонялся по дворам, загруженным материалами и мусором, обращался с расспросами к рабочим и урядникам, а сам всё поглядывал туда, откуда должна появиться колымага князя.

Вот и затемнел возок, показался из-за угла, направляясь к постройкам.

Дьяк быстро подошёл к одному из арестантов, кудлатому, сильному, не молодому уже мужику, убирающему мусор и отвозящему его на тачке подальше от почти законченного здания новой «важни», где взвешиваются товары для оплаты пошлиною.

   – Так, слышь, Сёмка, не забудь, как я учил тебя вечор при допросе... Не проворонь дела! Волю и рубленики получишь, ежели всё ладно будет... А нет – не взыщи! Шкуру спущу последнюю и головы тебе не сносить! Гляди!

Шепнул и отошёл дьяк, встречать князя кинулся вместе со всеми начальными лицами, которые были на постройке.

Внимательно, как всегда, осматривал работы Гагарин, обходя все уголки, слушая объяснения и доклады начальников, отдавая распоряжения, подписывая требования на материалы, рабочих подбодряя ласковым словцом или крепкой русской бранью, смотря, кто заслужил чего...

Вот и туда дошёл Гагарин, где кудлатый арестант с тачкой мусор возил от готового здания к общей куче в самой глубине двора. Вдруг тачку покинул свою мужик, на землю ничком упал, закричал:

   – Милости пожалуй, князь-государь! Слово молвить вели великое, дело государево.

Вздрогнул от неожиданности Гагарин, испугался даже сначала, но сейчас же овладел собою, видя, что никакой опасности не грозит со стороны кудлатого арестанта, смиренно лежащего ничком на грязной, холодной земле.

   – Что за дело? Сказывай! – подойдя ближе, спросил отрывисто Гагарин. – Кто ты? За что взят?

   – Посадский я, холопишко твой, Сенька, Вавилов сын... А по кличке – Шкура. А взят за подпал... По осени пожаром пол-угла, почитай, на речном посаде слизнуло. А на меня речи, я, стало быть, подпалил... И с товарищи, кабыть, для грабежу на пожаре... И за тот подпал изловлен, бит до полусмерти... И в тюрьму до суда и сыску взят под приставы... А на сыске и повинился, на дыбе да под кнутом...

   – Ну?!

   – А теперя, как уж дело до конца приходит, хочу тебе, государь-воевода, всю правду открыть! – стоя уже на коленях, негромко, таинственно заговорил мужик. – Палил я, што греха таить!.. Да, слышь, не по своей воле... По чужому наущению... от богатея от нашево, от Сидора Калиныча Хони подучен был... Ворог ему был Микитка Семёнов, так Хоня и подучи меня евонное жильё попалить... И за работу три рублёвика сулил... И задатку полтину дал... А других недодал, как изловили меня... Вот теперя я и каюсь тебе! Суди меня, воевода-князь государь!..

Опять бухнулся в землю лбом мужик.

   – Вот как! – в раздумье проговорил Гагарин и повернулся к дьяку. – А ты кстати тута, Мосеич!.. У тебя, кажись, дела о пожогах... Ты знаешь ли этого Хоню?

   – Как не знать! Первый богач и скряга по всему Тоболеску! – значительно заговорил дьяк. – И лихоимец нещадный! Много народу разорил, большие тысячи и сотни тыщ, сказывают, словно домовой, в сундуках бережёт... Ан, и ево Господь попутал ноне, коли правду мужик-то бает! – закончил ещё значительнее свой доклад дьяк.

Быстрым взглядом обменялся Гагарин с дьяком, как будто сейчас только понял всю важность неожиданного признания кудлатого арестанта-мужика.

   – Угу!.. Ин, ладно! Так, вели мужика отсюда в приказ вести... Допрос ему учини наново... попристальней... Да... и за этим... за богатеем-скрягой... За Хоней спосылай... Я сам скоро тоже к вам буду. Надо дело вывести...

Повернулся, дальше по стройке пошёл.

А дьяк, потирая руки, поспешил в канцелярию, куда и арестанта за ним повели. А там и старика-богача Хоню доставили.

Жалел скупой старик от сотен тысяч поделиться кой-чем с новыми хозяевами города, хотя те и подсылали к нему своих людей... Теперь узнал, что ни года, ни положение, ни богатство не спасают от лап приказных пиявок того, на кого глядит их жадное око.

Почти полгода протомился в темнице грязной старик... Поджигатель, указавший на него, уже и бежать успел... А Хоню на допросы тягают, голодом морят, всё новые вины на нём отыскивают, так что уж и сам верить стал несчастный, что казни и пытки заслуживает он... Только когда сын скряги по приказанию отца раскрыл похоронки заветные и чуть не половину состояния принёс и сдал кому следует, дело вдруг получило новый оборот, домой вернулся старик, потеряв не только деньги, но и остаток сил, здоровья. Скоро умер он.