Текст книги "По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)"

Автор книги: Лев Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

   – Сам!.. – только и мог выговорить отец Семён и даже протрезвел окончательно при такой ошеломляющей вести.

Весь двор на ноги поставлен был мгновенно. Стол в горнице накрыли лучшей скатертью, уставили всем, что было в запасе у домовитого попа. Кто уже снял праздничное платье, в обыденное нарядился, ко сну готовясь, те снова, как по щучьему веленью, обрядились во всё лучшее и, стоя гурьбой у ворот, готовились встречать нежданного высокого гостя.

Отец Семён на крыльцо вышел с хлебом-солью, дочь – рядом стоит и держит наготове поднос, сулею и чарку серебряную, золочёную, старинную.

И холода не чует никто от волнения. Очевидно, не беда грозит, если сказано, что мимоездом заглянет гость высокий, что на охоту он собрался, а не с грозой и карой судебной...

Вот за холмом уже и бубенцы, колокольчики серебристые заливаются... На бугор вынеслась тройка редкой красоты, мчащая тяжёлый возок на полозьях по накатанному пути снежному...

Опустились с бугра тройка и вершники, человек шесть, провожающие возок. Нырнул поезд весь в улицу слободскую и быстро показался снова перед воротами усадьбы, стоящими настежь. Вот и у крыльца возок. Распахнулась дверка и, поддерживаемый ездовым слугою, вышел князь из возка, на крыльцо идёт, ласково кивая по сторонам людям, которые в снег повалились, отдавая земные поклоны своему повелителю, выкликая ему многая лета двумя десятками сильных голосов.

Держа хлеб-соль перед собою, низко кланяется отец Семён, бормочет что-то невнятно... А тут и звон колокольный грянул. Это Задор догадался, побежал к звоннице, раскачал колокола, чтобы с честью встретить «бога земного»...

Агафья тоже низкий поклон отдала, стоит с чаркой на подносе, просит милости в дом войти, осчастливить их хату бедную...

   – Войду, войду, красавица!.. И заночую, ежели не погоните незваных гостей!.. На морозе оставаться не заставите... За хлеб, за соль – спасибо! А ты, отец Семён, яко пастырь, благословение мне преподай своё на пороге дома сего, чтобы мне и тебе благодать была под кровлею сею! – обратился ласково Гагарин к опешившему попу.

Благословил он гостя, сам кланяется низко, войти в дом просит.

Вошли все. Знакомить стал гость хозяев со свитой своей небольшой, которую захватил с собою.

Келецкий, неизменный с ним, и офицерик драгунский молодой, женоподобный на вид, а на деле – отчаянный головорез, беззаветный храбрец, первый телохранитель князя, Фёдор Трубников. Затем камердинер Захар и повар Алёшка сопровождают губернатора. Очевидно, и на охоте он надеется иметь все удобства, к которым дома привык.

Слуги князя ушли, один – готовить что-то на кухне, другой – доставать из возка вещи, необходимые на ночь господину. Конвойные всадники поехали по приказу Келецкого искать ночлега себе у слобожан, чтобы не слишком обременить хозяина своим наездом неожиданным, хотя и желанным, как явно видно было по лицам попа с его дочерью и даже всей челяди ихней.

Усадив гостя под образа, отец Семён наконец, после решительного приглашения Гагарина, и сам занял место по правую сторону стола. Оба спутника уселись напротив, а Агафья стала угощать гостей.

Теперь покой был ярко озарён не только сальными свечами в медных шандалах, как всегда, но и церковными, восковыми, вставленными в семисвечники, которые были внесены и зажжены тем же догадливым Задором.

Только сам он, исподтишка наблюдая за гостями, особенно за Гагариным, старался почему-то, чтобы его лицо не было слишком выставлено напоказ; он больше оставался в тени, а позже и вовсе перестал входить в горницу, очевидно выглядев то, что ему было нужно.

Беседа сначала шла туго, хотя гость и старался сразу придать ей простой, живой оттенок, чуждый натяжек и церемонии. И только после нескольких глубоких чарок, опорожнённых отцом Семёном, тот немного стал посмелее... А вскоре его громкий, раскатистый смех стал часто потрясать стены просторной, ярко освещённой горницы.

Услуживая почётным гостям, наблюдая за общим порядком и за людьми, которые приносили и уносили еду и питьё, Агафья улучила всё-таки минуту и прошла в людскую, куда ушёл Задор.

   – Подь-ка ко мне, Сысойко! – позвала она его тем именем, как звали все кругом, кому не открывал своего настоящего имени Задор. – Помоги мне достать из укладки большой простыни новые. Крышка больно тяжела... А девки заняты...

Он, почему-то насупленный, молча встал и пошёл за девушкой в кладовую, где у стены темнел огромный старинный сундук из кедрового дерева, окованный узорными железными скобами и полосами.

   – Ты чево ж ушёл из покоев? – и не думая трогать сундука, спросила девушка Задора, едва они очутились в тёмной душной кладовой, озарённой только тоненькой свечкой, которую она держала в руке. – Чего насупился? Аль ещё ждёшь беды от этих гостей? Не видел, какой сам-то добрый да ласковый!

   – Ласков не в меру!.. – криво улыбаясь, ответил Задор. – Беды тебе с отцом от нево ждать нечево, вижу... Прямо сказать надо: счастье в дом привалило в поповский... «На охоту!» – слышь, собрался князенька... Да ещё супротин ночи! Чёрт усатый, старый! Жирный боров, вонючий!.. Знаю я охоту евонную! Он и в Питере так «охотился», што слава про него по всем концам пошла! И на Москве, сказывают, целую уйму бабья держал при себе... Сюды с двумя приехал... Да, видно, мало. Увидал где-то тебя... Вот и прикатил...

Слушает девушка, и кажется ей, что не Задор говорит, а она сама думы свои слышит, которые кружились в уме, едва увидела она Гагарина, его жадный масляный взгляд уловила, которым он словно ощупал её там, на крыльце, при встрече. И первую встречу вспомнила, в соборе городском...

А тут умный, всезнающий Задор прямо выложил, зачем приехал князь, удостоил попа слободского своим посещением под таким прозрачным предлогом.

И просто, доверчиво девушка шепнула другу:

   – Што ж теперь будем делать мы, миленький? Как мне быть?..

Самый вопрос показал, что девушка и не думает о сопротивлении такому поклоннику, понимает, что опасно для неё и для отца, если она обозлит князя, особенно после этой истории с раненым есаулом, который исчез так странно... Много грехов знает за собою поп Семён и, пожалуй, даже рад будет, хотя бы и с левой стороны «породниться» со всемогущим губернатором... А девушка?.. Она и сама не посмеет противиться, а ради отца придётся стерпеть самое худшее... Но ждёт она всё-таки, что скажет ей сердечный друг.

А тот молчит, только в глаза ей смотрит, словно в душе читает у неё. А рука невольно за голенище тянется.

   – Миленький! – только и вырвалось у испуганной, побледневшей девушки и даже за руку схватила она его. Вся дрожит, как в лихорадке, губы пересохли, слова больше сказать не может.

А он вдруг расхохотался громко, хрипло так:

   – Глупая! Чево испужалася?.. Што в башку тебе пришло? Стану я из-за бабы руки марать... Да ошшо такую персону великую задевать! Уж тогда прямо надо говорить: висеть мне на виселице выше Амана... Ха-ха-ха!.. А я ошшо пожить хочу. Плохо жил, авось кончу ладно... Мне ли дело, с кем ты путаться будешь?! Покуль свежа, потуль и мне хороша... Спокойна будь... Иди, угощай князеньку... Да получше... Целуй послаще... слышь! Я велю! Сам приказываю... Закружи его башку толстую, глупую... Штобы он, ровно пёс, за тобой бегал... Слышь? Мне так надо!.. Он пригодится мне для моих затей... для дела великого... Сейчас одна затея такая на ум мне пришла, в душу запала, што ежели!..

Он вдруг оборвал сам себя и строго заговорил:

   – Слышала? Сам тебе велю, делай всё, что он от тебя захочет... Ничево! Я же знаю, што не по своей то воле... Душа чиста была бы... А тело обмоешь – и грязь отошла! Знай это, девонька. И не смущай себя... Весела будь, пой, пляши ему... Говорю, надоть, чтобы он аки пьяный от тебя стал... Тогда ты мне ево предашь... И мне он послужит за то, што ты... Ну, слышала?.. Ступай...

Быстро, потупив голову, почти убежала девушка.

А Задор, до крови зажав зубами пальцы собственной руки, вдруг изо всей силы головой ударился в бревенчатую стену кладовой, и заходила ходуном высокая, сильная грудь от сдавленных, сухих рыданий.

Но быстро овладел он собой, почесал ушибленное место и „вышел из кладовой, у дверей горницы приник, слушает, что там творится...

А там уже все четверо пьяны сидят. Агашу отец послал в украинский наряд принарядиться да гостю показаться. Сам сходил в свою боковушу, вынес целую охабку старинного восточного оружия с рукоятками из серебра и золота, усаженными бирюзой и другими самоцветами. Вынес и шлемы индийского образца, древние, поржавелые, как будто веками пролежали они в земле. Но насечки золотые на них и самоцветы, в железо вставленные, ещё как и встарь горят... И кольчуги лёгкие, для копья, для стрелы, для кинжала неодолимые, вынес отец Семён. Потом запястья янтарные и золотые, подвески витые вроде серёг, кувшинчики литые из серебра и золота, пояс из золотых блях. Всё кажет гостю вельможному. Тот только ахает и дивится...

   – Из могил, поди, всё из языческих набугровано?! Скажи где, поп? Може, там ещё осталось? Дай и мне счастья попытать! Больно я такие вещи жалую... – говорит Гагарин.

   – Ох, милостивец, государь ты мой, князь пресветлый! И рад бы сказать, сам не знаю, откуда это добыто. Есть у меня батрак старый, Юшка... Он у нас в дому, как родной... Он и нашёл клад, и мне отдал, говорит: дочке, Агаше, в приданое... Она и то серёжки носит из тово клада... И перстень невелик один ей же носить я дал. Больно чудной он, ровно жук живой сделан... А это у себя берегу... Тебе лишь и показал, потому что ты да Бог у меня! Вот видит Христос!

Крестится, кланяется гостю хозяин. Рад, что не за сыском приехал тот, а за иным делом...

Улыбается Гагарин.

   – А где же твой батрак? Позови. Может, мне он скажет, где клад нашёл...

   – Нету ево в дому! Поехал на ярманку, коней продавать повёл. Коньки у меня объявились продажные, своего разводу... Вернётся, я тебе ево предоставлю, кормилец, благодетель!..

   – Ну, добро! Не кланяйся! Я же гость у тебя в дому! Так хозяину почёт, равный, как и гостю. Не властью, дружбой наехал, видишь сам. Так оставь поклоны...

   – Слушаю, батюшко! – отвечает поп, а сам снова поясной поклон отдал.

Но Гагарин уж и не видит, оружие разглядывает и другие вещи диковинные. Келецкий тоже в восторге любуется тонкой работой вещей, очевидно привезённых с берегов Инда и зарытых потом в этой холодной стране вместе с телами знатных владельцев клада...

Не успели налюбоваться вещами редкими, как снова появилась Агафья в горнице. Венок цветочный у неё на тёмных волосах, отчего ещё прекраснее стало лицо девушки. Плахта, корсетка украинская и свитка тонкого сукна, яркого кармазинового цвета, ловко облегает стройный стан девушки, её округлые, точёные бёдра и высокую, нежную грудь...

Сказочно хороша поповна в этом наряде... Пожирают её глазами все три гостя, а Гагарин – больше всех...

Пьян отец, но видит и смекает всё. И доволен.

   – А ну-ка, дочка, покажи, как пляшут у нас на Украйне!.. Ну-ка, утни гостям горлинку!.. А я тебе потренькаю на бандуре...

Пошёл, бандуру дедовскую принёс, настроил, ударил по струнам и припевает тут же...

Гой, дивчина горлица

До казака горнется...

А вiн обернётся,

До другой смiется.

Гопа, гопа, гопа-па!..

Играет, сам плечами шевелит, ногами притоптывает. И все гости за ним, даже Келецкий...

А глаза их так и прикованы к девушке, которая под звуки струн то павой плывёт по горнице, то кружится вихрем, постукивая красными каблучками своих сафьяновых сапожек, медными подковками...

Привстал, не вытерпел Гагарин, платочком помахивает, вот-вот вприсядку, по-русски, по-московски пустится, хотя бандура совсем другое выводит... Трубников тоже вскочил – красный, возбуждённый... Ногами притопывает, гикает... Не будь здесь князя, уж он бы знал, что делать... Но неудержимый порыв страсти, овладевший юношей, не смеет прорваться при Гагарине, который неспроста, конечно, заехал в усадьбу к попу салдинскому...

   – А где Сысойко? – вдруг вспомнил хозяин. – Вот он утнет так утнет гопака! Зови его! – крикнул в дверь отец Семён девке, которая как раз выходила из покоя, унося лишнее со стола.

   – Сысойко? – спросил Гагарин, что-то припоминая при этом имени. – Это кто же?

   – Батрак мой. Из наших краёв. Земляки мы... Плясать больно горазд... Вот увидишь, благодетель!.. Вот он! – указывая на входящего Задора, сказал поп. – Ну-ка, хлопче, потешь гостя дорогого... Спляши с дочкой... Пусть знают, как на Украйне люди веселятся. Ну!

И ещё круче, задорнее затренькал на бандуре.

А Задор, спокойный, невозмутимый на вид, низко поклонился Гагарину, изготовился, плечами повёл, дал выступить вперёд девушке, которая сразу оживилась при появлении друга, и вдруг, как орёл на добычу, кинулся за пляшущей девушкой, то вихрем проносясь вокруг, то обвивая её тонкий, сильный стан своей сильной рукой.

Лицо его, – безбородое, как у скопца, только с редкими усами, – обычно кажущееся немолодым, загорелось, помолодело. Глаза засверкали особой удалью и затаённой злобой. Если бы тигра можно было заставить плясать, он имел бы такой вид.

Но гости мало обращали внимания на танцора. Девушка сводила их с ума, тоже преображённая, трепещущая от страсти! Как птица, легко носилась она в танце, неутомимая, знойная, словно одержимая демоном сладострастия и пляски... Её возбуждение заражало гостей, и без того полных желаний.

Пляшет и видит всё это Задор. Вдруг остановился он в самом разгаре танца, поклонился ещё раз князю и быстро вышел.

Оборвал игру отец Семён. Остановилась Агафья.

Но гости и не возражали против такой неожиданной остановки. Слишком устали они глядеть и переживать то, что огнём наполняло им голову и грудь...

И словно рады были передышке. Даже хмель от вина ослабел, испарился у них из головы после этой опьяняющей, волнующей пляски.

* * *

Далеко за полночь окончилась пирушка, и на отдых разошлись хозяева и гости. Отец Семён под конец уже совсем опьянел, и его пришлось унести в чулан, где постлано было для него на этот раз. В боковушке, где спал обычно хозяин, Келецкого уложили. Трубникову постель устроили в той же горнице, где ужинали, составя рядом две широкие скамьи, покрыв их сенниками и периной.

   – А тебя, князь милостивый, уж не погневайся, прошу в моём покое почивать. Так батюшко мне наказывал. Тамо постеля получше и прибрано попригляднее... Уж не взыщи. Люди мы простые!.. Чем богаты, тем и рады! – говорила Агаша.

   – На твоей постели?! Да я вот уж, почитай, сорок дён, как приехал, тебя увидал, о том и мыслил: на твоей бы постели... – почти задыхаясь, негромко произнёс Гагарин, следуя за девушкой, которая сама со свечой в руке показывала ему дорогу в тёмных сенях.

   – Ступай! – вдруг обратился он к камердинеру, который до сих пор вёл осторожно под руку захмелевшего князя. – Иди себе, Иваныч! Я сам... Меня, коли что, хозяюшка поддержит... доведёт... А?.. Доведёшь? – кладя горячую, влажную руку на плечо девушки, спросил князь.

   – Доведу! – прошептала она, потупясь, косясь глазами на камердинера.

Но того вдруг и видно не стало, словно исчез, провалился он, так быстро юркнул верный, сметливый слуга в ближайшую дверь.

Вдвоём очутилась она с Гагариным в своей спаленке. Высоко постлана постель её девичья, белая, такая свежая, целомудренная на вид... Две перины положены одна на другую, подушек груда, как любит князь. И поверх всех – его две думки в чудесных шёлковых чехлах... И одеяло его собственное, на гагачьему пуху, шёлковое, стёганое. Туфли стоят, кувшин с квасом на столике у постели... Золотой подсвечник с прозрачной, витой свечою из воска крашеного... Ещё меньше кажется теперь самой девушке её спаленка. Тесно, душно ей здесь. Довела она гостя, уйти бы. Да он не пускает...

   – Пожди, не беги так скоро... Что скажу, послушай!.. Я спать ещё не сбираюсь. Уж и ты побудь со мною... Часочек... Слушай...

   – Слушаю... – невнятно проговорила девушка. Поникла головой, ловит чутким ухом не речи важного гостя, а иное... Не бродит ли под дверьми дружок её, не хочет ли и он подслушать и узнать, что здесь творится...

Но тихо кругом. Ни шороха, ни звука... И уже смелее произнесла она:

   – Слушаю, князь-воевода! Сказывай, што изволишь...

   – «Князь-воевода»!.. Как это ты приговариваешь?.. И глядишь так строго... Зачем? Боишься, што ли, меня? Не бойся! Я добрый... Ково полюблю, рай тому устрою... Слышь? Да, постой... Сама же ты где ляжешь, коли меня на свою постель уложить собралась?.. Где же ты?..

   – Я... я в светёлке, наверху... Тамо мне постлано...

   – Одна туды собираешься?! Хе, хе, хе!.. И не боишься!.. Или ждёшь, что придёт дружок ночку коротать?.. А?.. Не стыдись, не гляди так в землю... Ишь, вся огнём вспыхнула от стыда! Не надо! Я уж не молодой парень!.. Меня не стыдись. И ты, гляди, какая! Не девочка... Чай, знаешь, что на свете за любовь живёт?.. А?.. Есть дружок, а?..

Молчит, рдеет Агаша, слёзы брызнули даже из глаз.

   – Ну, ну... Ладно, верю, што нету никого... Умница... Хорошая девушка... Береги себя до замужества... На шею парням не кидайся... И счастье найдёшь... – неожиданно меняя тон, уже не так цинично и сластолюбиво, с оттенком отеческой ласки заговорил Гагарин. Слёзы девушки убедили его в невинности её. И он решил иначе пойти к цели.

   – Ну, милая, коли проводила, так и уложи, помоги старику... Хе, хе, хе... Вот, шлафрок мой одеть помоги... А я пока разоболокусь... Отвернися...

Быстро разделся Гагарин; при помощи девушки надел свой шлафрок, сел на край кровати и поманил к себе девушку:

   – Ну, умница, спасибо, что помогла. Поди, поцелую тебя и спать отпущу... Иди, не бойся...

Как осуждённая, подошла Агаша. Князь сперва нежно, по-отечески коснулся её лба губами и вдруг неожиданно обхватил за талию, привлёк, усадил рядом с собой, трепещущую, бессильную. Прижался к её груди плечом и зашептал, словно тайну великую сказать хочет:

   – Слушай, девушка... Чего дрожишь?.. Зачем боишься?.. Не бойся! Счастье твоё пришло к тебе... Слушай... Как увидал тебя, по тебе тоскую, словно мне двадцать, а не сорок лет, словно я и девок не видал!.. Слушай... Успокойся... Ты же, поди, знаешь, што на свете творится?.. Вот, и пойми, не могу без тебя! Приласкай малость... Саму малость... А я за то...

Задыхается на самом деле от волнения, договорить не может князь.

   – Боюсь... пусти!.. – залепетала пересохшими губами Агаша.

   – Не бойся... погоди... Слушай... Не противься... Не хочу я силой... Сама ты... поняла?.. Чтобы обиды тебе не было... Чтобы вольной волей всё, а не силком! Тогда мне радость будет полная... Не хочу насильно... Так, не противься... Мила ты мне... Больше всех на свете!.. По-моему сделаешь, так я... Золотом осыплю... Слышишь? Выше всех поставлю во всей земле!.. Царицей сделаю, слышишь? Я же Гагарин-князь! Повелитель всей Сибири... А может, и взаправду царём тут стану... Особливо если ты захочешь... Слышишь?.. Да не молчи... не сиди так... не трясись, как у волка в пасти... Не волк я...

Сидит, дрожит девушка, ни да ни нет не отвечает на шёпот лихорадочный и знойный. Только слёзы катятся по бледным щекам.

Остановился князь, только жмёт в объятиях девушку и снова шепчет:

   – Чего боишься?.. Чего стыдишься? Знаешь сама: нет той женщины в краю, которая не захотела бы на твоём месте побыть!.. Знаешь сама, красавица моя!.. Ну, так не упрямься... Ну... ну!.. Сбрось, сбрось это... Своими руками... Хочу, что бы сама ты... Ну!..

С трудом разжала губы девушка и сквозь зубы, как будто сведённые судорогой, проронила глухо:

   – Стыд... грех... Кто меня потом замуж возьмёт!..

   – Вот оно что! – радостно подхватил Гагарин, услыхав наконец, что причиной этого пассивного сопротивления, неожиданно выказанного со стороны девушки. – Какой же стыд алибо грех? Пустое... И замуж тебя выдам так, как и самой не снилось! Вот, хоть за этого красавчика, который со мной приехал, за Федьку Трубникова. Приметил я, как ты на него поглядывала, плутовочка... А ты и пожилыми не брезгуй... Такие, как я, тебе больше не попадутся... Ну, брось... Сними это скорее...

И сам стал срывать с неё досадные покровы.

Не противится больше девушка, но и на ласку не склоняется, сидит, как кукла живая, шепчет:

   – Стыд... грех!..

   – Пустое!.. Ты читала... слыхала, поди, не раз... У Соломона тысяча жён было, а не сочлося за грех! И у Давида тоже не мало начтёшь... А праведен он пребывал до конца жизни своей!.. Не в этом грех, красавица... Эсфирь припомни! Я и тебя также возвеличу... Ну, брось шептать своё... Ну, приласкай...

Теперь уж полную волю дал себе вельможа...

* * *

Утро настало. Все поднялись в усадьбе. Только тихо в покое, где спит Гагарин. Не смеет никто и мимо пройти на той половине дома. И Агафьи не видно. Должно быть, тоже не решается по скрипучей лестнице сойти, чтобы не нарушить сон дорогого, высокого гостя.

Так отец Семён и оба гостя говорят, так вслух и челядь толкует. А все между тем совсем иное думают...

Но вот наконец звонок раздался из опочивальни князя. Камердинер, давно сидящий наготове, туда бросился. А ему навстречу по лестнице стала и поповна спускаться. Бледная, усталая, круги под глазами, словно и не спала всю ночь до позднего утра... Не глядит на встречных, в шубейке, в платке на голове, мимо спаленки своей шмыгнула, где теперь Захар князю мыться подаёт, одевает его...

Вот и на крыльце девушка. Огляделась, увидала на дальнем конце двора своего милого и помертвела, потом пурпуром лицо ей залило... Еле сошла она с крылечка.

Связка ключей позвякивает в руке, которая ходенём ходит... В дальний угол двора прошла она мимо Задора, амбар раскрыла, туда вошла, будто корму для птицы набрать... Но слышит, что дружок идёт за ней, как игла за магнитом тянется... Она и оглянуться боится... Подошла к мешкам с мукой и зерном... И не видит, что сзади делается... Хорошо, что не видит... Бледный прокрался за ней в амбар Задор, а сам уж нож наготове держит, на груди, под кафтаном... Уж ударить готов... Но вдруг чётко так перед ним другое женское лицо пронеслось, лицо бабы, которую зарезал он безвинно... И эта же не виновата... Сам же он вчера чуть не приказал ей... Мгновенье, другое... Зазвенел нож, падая между мешками на землю...

А он, охваченный внезапным порывом ярости, смешанной с дикой, необузданной страстью, накинулся на девушку, даже не дав ей времени обернуть к нему лицо, и стал осыпать её бурными ласками, грубо, порывисто и молча, без единого звука... Кофта не выдержала, лопнула на груди... И он так сильно сжал пальцами эту нежную, трепетную грудь, что багровые следы его пальцев сразу проступили на атласной коже...

Девушка всё терпела и тоже молчала, как немая... Вот он с последним поцелуем зубами впился ей в плечо у самой груди... И тут, несмотря на острую боль, не вскрикнула Агаша, только в самозабвенье, словно потеряв сознание, порывисто отвечала на его дикие ласки. И вдруг изогнулась змеёю, одним сильным, порывистым движением оторвала его губы от своего плеча и прижалась к ним своими жадными пересохшими губами... Так они и замерли на миг...

Затем его не стало.

Когда он ушёл, девушка огляделась, вся растрёпанная, оправила волосы, запахнула полуизорванную кофту, в платок завернулась, вышла, шатаясь, словно пьяная. Но ей было легко и хорошо, как бывает в знойный летний день после нежданно налетевшей бури и грозы...

Забыла она все, муки стыда и эту мучительную ночь, долгие часы душевной и телесной пытки с Гагариным... С поднятой смело головой, с порозовевшим лицом поднялась на крыльцо своего дома девушка...

А ей во след понеслись звуки лихой, разухабистой песни, которую пел дорогой для неё голос...

Коней повёл поить Задор, а сам так и заливается на всю слободу:

Сидел я с поповною раз на печи.

Совал я поповне в карман кирпичи!

Поповна, поповна, поповна моя,

Попомни, попомни: любил я тебя!

–

Сидел я с поповной под лестницею,

Кормил я поповну яичницею,

Поповна, поповна...

Льётся глумливая песня... Но не обидна она для Агафьи. Пусть поёт, что хочет, лишь бы пел... Да не смотрел так на неё, как вечером вчера во время пляски... как нынче поглядел, уходя сейчас из амбара...

* * *

И этот день минул, и ночь прошла. Никак на охоту не может выбраться Гагарин. Что-то недужится ему. Днём спит либо выпивает слегка со своими спутниками и хозяином. А ночью?..

Он один да Агаша знают, что происходит в эти долгие, зимние ночи...

И Сысойко догадывается, да молчит... в руки себя взял, решил к делу приступить...

Вечереть стало. Лежит в спаленке своей тесной Гагарин. Агаша тут же, слушает, что говорит ей князь, какие сулит награды да радости за каждую искру нежности, за призрак ласки с её стороны.

И в Москву, и в Питер её повезёт, и чужие края покажет, где круглый год лето и розы цветут, и птицы райские поют, зреют плоды, словно литые из золота.

И нарядов нашьёт, и самоцветов, и золота надарит... Уж и теперь полный ларец у неё всяких чудесных, дорогих подарков. Запаслив князь, с собой немало захватил женских украшений, на «охоту» сбираясь в слободу Салдинскую.

Но не тешат эти подарки и посулы князя девушку. Об ином она думает. Скорее бы надоесть вельможному любовнику... Бросил бы её!.. Тогда она и счастлива будет. А тот с каждым часом разгорается больше, совсем обезумел на Старостина короткое время затих, замолчал Гагарин, ни с ласками не пристаёт, Ни речь его не тянется докучная...

Пользуясь минутой, нерешительно заговорила девушка:

   – Князенька... свет, Матвей Петрович... Слышь, што скажу...

   – Говори, кралечка... Курочка моя... Давно я жду, ты бы заговорила, пожелала чего, мне бы словечко ласковое шепнула...

   – Стыжусь я! – прошептала девушка. Потом громче своё повела: – Слышь, тамо Сысойко... хотел тебе челом бить... Про твою милость подарочек, сказывал... А што – не говорит... Войти ему позволишь ли?

   – Сысойко... Это он в пору пришёл. Я и сам думал позвать парня. Ещё за пляс не наградил его. Да и потолковать надо. Зови, пусть идёт, несёт, что там есть у него. Ежели занятное, в долгу не останусь... Зови...

Агаша вышла и через несколько минут вернулась с Задором, которого пропустила вперёд.

Отдав низкий поклон, батрак остановился почти у самой двери, а девушка тоже задержалась, замерла рядом с ним. Её тревожила, даже пугала первая встреча наедине Гагарина с сердечным дружком, тем более что от Задора сильно несло сивухою, хотя шёл он твёрдо, держался прямо.

Побледнелая, скользила взором девушка от одного к другому, не зная, добра или зла надо ожидать от этой встречи. И стыдно было ей, так стыдно, что убежала бы далеко... Но оставить их совсем вдвоём было выше её сил. Клялся, правда, дружок, что дурного не сделает гостю, что мог бы и без её посредства посчитаться с ним тут же, в доме, на каждом шагу... Уверял, что особые замыслы явились в его голове и для них нужна дружба Гагарина, а не смерть этого вельможи... И верит и не верит Агаша словам Задора. По её мнению, и сам плохо знает парень, чего он хочет, что может сделать неожиданно для самого себя? И потому стоит, как на горячих углях, девушка и ждёт...

Милостиво свысока кивнул Гагарин на поклон Задора:

   – Здорово, парень! Что нам скажешь?

   – Челом бью его превосходительной милости, стольнику государеву, боярину-князю пресветлому, Матвею свет Петровичу, велемочному губернатору всея Сибири Северные, Восточные и Западные! Да живёт он многая лета!.. – с новым поясным поклоном гулко отчеканил Задор, совсем на манер царского многолетия в храме. – Здравия и радости, удачи и счастья желаю вашему превосходительству! – неожиданно совсем по-военному закончил своё приветствие странный парень. А глаза его, светлые и блестящие, смело выдержали пытливый взор нахмуренных очей вельможи.

   – Начал, словно бы от крылоса, а кончил по-иному! – покачивая головою, медленно заговорил Гагарин. – Мудреный ты. В монахах не бывал ли, а?.. Ишь, грива какая у тебя долгая...

   – Сподобил Господь, удостоен был служити у алтаря святого... – совсем по-иночески прозвучал ответ батрака.

   – А в солдатах?.. Служивал, а?..

   – Так есть, ваше превосходительство! – внезапно вытягиваясь, отрезал Задор, как на плац-параде.

   – Может, и разбойничал ненароком, парень?.. Кайся уж заодно! Колесовать стану, было бы за што!.. Хе-хе-хе... Не трусь, неси правду... Знаешь, правда из огня выводит, из воды вызволяет... Хе-хе-хе... Ну... был грех?..

   – Как перед Господом, так и пред тобою, князь-воевода, не потаюся!.. Давно, правда... а бывало дело... Да ноне – быльём поросло... Опамятовался. Черту послужил, теперя надо душу спасать. Тебе да Богу послужу, коли не побрезгуешь рабским усердием моим. Авось и я, смерд последний, милости твоей на што пригожуся... Как в побасёнке говорится, што и мравий ничтожный может льва из беды выручить, коли Божья воля на то...

   – Вижу, бойкий ты, парень... Намётанный, начётчик... И недаром мне про тебя толковали... Да ладно! Поглядим... А там что у тебя, а? Подарок – не отдарок, как в сказке, а?.. Сказывай, бахарь.

И князь, усмехаясь, кивнул головой на кошёлку, которую держал Задор.

   – Угадал, вельможный боярин! Тебе ли не угадать, светлый князь-воевода? Ничем ты раба своего не жалуй, не отдаривай, только милостью высокой порадуй, не оставь!.. А я князю-воеводе Гагарину – птицею редкостной, гагаркой-краснопёркой индийскою челом бью!..

Вынув из кошёлки птицу, величиною с молодого гуся, Задор поставил на скамью свою кошёлку, где что-то мелодично звякнуло, а сам приблизился к губернатору, осторожно держа в руках птицу, которая трепыхалась от испуга, сразу из тёмной, закрытой кошёлки очутясь на свету, среди людей, которые говорят, двигаются, тормошат её дикую, пугливую.

Залюбовался Гагарин невиданной птицей. Шея и голова её горели от сверкающего красного оперения. Сверкали также красновато-золотистые, круглые глаза птицы, блестящие, как два южных топаза, когда гагара, подняв голову, окидывала покой своим быстрым, встревоженным взглядом. А на голове рдел небольшой хохолок, словно корона, данная самой природой своему созданию.

   – Хороша!.. Впервые и видеть довелось, хотя немало лет прожил сам в Сибири тута! – осторожно поглаживая птицу по блестящим, мягким перьям, сказал Гагарин. – Слышь, гагарой индийской её зва гь?.. И откуда ты всё знаешь!.. И где ты взял эту диковину?.. Да ещё середь зимы. Не чудодей ли ты, кудесник?.. А?..

   – Для твоей милости на все руки от скуки готов! Што повелишь, то и буду.

   – Это значит: «как ни зови, только в куль не вали». Разумею. Так где же ты выловил «тёзку» мою, а?.. И когда?..

   – Недалече, князь пресветлый. Есть озёра лесные до Верхотурья не доезжаючи. Я больно охоту люблю, часто на них бывал, зверя, птицу бивал разную и силками лавливал. А энтих гагар-красношеек все ищут... Их, слышь, у нас царь-птицей прозвали. Потому, пока гагара не прилетит – и весна не придёт, пока не улетят их стаи последние – и зима не станет... Так старики сказывают.