Текст книги "Атака из Атлантиды"

Автор книги: Лестер Дель Рей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)

На сей раз он попытался заговорить, но услышал голос Ходжеса.

– А вот и сама нога шевельнулась. И уже что-то хрустнуло. Интересно, в состоянии ли он управлять своим телом?

Гермес учился: на сей раз звуки и нервные сигналы совпали. Значит, научиться управлять слуховым аппаратом Антропоса будет не слишком трудно.

Но у него возникли проблемы. Он попытался открыть глаза, а дернулся палец на ноге; попытка воспользоваться языком вылилась в движение ноги. Оставалось только одно, а именно – перепробовать все подряд. Пробовать до тех пор, пока он не добьется требуемого результата.

Через несколько минут его слуховые нервы зафиксировали голос Диксона.

– Видите, он открыл глаза. Ты меня видишь, Гермес… или Антропос?

Но Гермес ничего не видел. Оптический нерв передавал в мозг дикий хаос ощущений. Это, скорее всего, было результатом воздействия на него света, но со зрением эта зрительная какофония ничего общего не имела. Он сконцентрировался на той ее части, которая была наиболее спокойной и наконец ухитрился разглядеть искаженные контуры мужской фигуры. Для начала и того было достаточно. Для началато. И все же научиться пользоваться глазами будет труднее, чем овладеть слухом.

Он оставил попытки заговорить и послал свою мысль непосредственно в сознание Брафа.

– Вытащите меня из ванны, черт побери! Ни фига не могу! Подыхаю! Из ванны. Прочь. Наружу. Посадите хотя бы на стул. Чтобы я имел возможность освоиться с окружающим. Увидеть сверху. Как вы. Понять, какие ощущения связаны с различными частями моего тела.

Браф и остальные тут же с энтузиазмом исполнили его просьбу. Теперь перед Гермесом встала нешуточная задача – научить свое тело вести себя так, как было нужно ему. Круто замахнулся? Крутовато, скажем. Но ведь не пальцем был делан уже. Обладал высокоразвитым разумом, которому эта проблема – вполне по плечу. Времечко шло. Мало-помалу ощущения, передаваемые различными нервами и фиксируемые его мозгом, систематизировались. После тщательнейшего анализа преобразовывались математически. Заводили сами на себя каталог. Изучали модификации, исследовали вариантности. И лишь после того становились для него чем-то знакомым. Наконец он попытался коснуться пальцем стола и со второй попытки ему это удалось.

– Когда мы закончим, ты, солнце мое, будешь получше любого человека, – радостно воскликнул Ходжес. – Если бы даже мне и удалось добиться возникновения сознания у Антропоса, его все равно бы пришлось учить всему. С самого начала, с горшка, как ребенка. А ты обучаешься сам. Дитятко…

Гермес заново учился разговаривать, пользоваться неуклюжей системой, включающей дыхание, сокращения горла и приспособления ротовой полости, необходимой человеку, чтобы произносить слова. Наконец он попробовал выговорить:

– Дайте мне пройтись.

Еще через полчаса по лаборатории элегично бродил, в чем мать родила, рослый молодец, суясь куда ни попадя, ко всем приставая с вопросами. Он разглядыл одно, трогал другое, изучал третье. И делал все одновременно. И время от времени сыпал искрами. Учился. Старался использовать свое тело всеми возможными способами. Тело отзывалось на его команды ловкой координацией, которая удовлетворила всех присутствующих. Только, бывало, нет-нет, да кто-нибудь вскрикнет удодом, и – хва-ать горлом водички с сердечной таблеткою.

Браф тоже находился в приподнятом настроении. Он думал, сходит с ума. Наблюдал, фиксировал для истории, много записывал. Наконец потребовал приходящую няню, для дитятко, и бригаду спасателей, для себя, разумеется.

– С таким мозгом как у тебя, Гермес, и с твоим нынешним телом мы сумели бы превратить тебя в величайшего ученого. В физхимика, скажем. Немного учебы, несколько научных хитростей, экзамены и все такое прочее, не успеешь заметить – и уже с дипломом. Ты бы мне здесь очень пригодился.

– Да, – вмешался Ходжес. – Из него бы получился отличный биохимик. Вы только представьте себе, что бы для нас значило его удивительное чувство восприятия? Он воспринял и способен разложить по группам степени влияния лекарственных средств на человеческий организм. Это – клад… Ах, дитятко.

Высказал свое мнение и Диксон.

– Как химик-органик могу сказать одно. Нету слов. Представьте, что все это означает в плане анализа и синтеза новых соединений. Но, собственно, почему бы ему и не посвятить себя всем трем наукам? Он же – универсален. Кто нам действительно нужен, так это человек, который смог бы координировать работы в самых разных областях. Гермес в этом смысле просто идеальная кандидатура. – Он принес старые брюки, в пятнах от кислоты, но без дыр, но Гермес не сразу же стал натягивать их на себя. Это было осложнение, о котором никто не подумал. Идеальный человек не видел причин, чтобы скрывать свое новое тело, которым так гордился. Но ученые настояли. Ассистент-координатор не должен в разгаре трудов над великим сверкать голою задницей. Да и лаборантки могут зайти… неудобно получится…

Сказать надо, идея Диксона о координаторстве сразу пришлась по душе доктору Брафу.

– Работать с нами уже через несколько лет! Для науки это будет иметь огромное значение! Совет директоров не сможет отказать в приеме на работу, если ты внушишь этим пустоголовым хоть немного здравых мыслей.

Гермес обдумал услышанное, и перспектива показалась ему весьма привлекательной. Вот только Тане это, возможно, не понравится. Прежде, чем принимать какое-либо глобальное решение, ему придется увидеться с ней. Разумеется, теперь, когда он стал настоящим, из резиновой фигурки смешного бога превратился в человека с возможностями богов, она не сможет отвергнуть его.

В этот момент его размышления были прерваны раздавшимся от дверей детским голоском.

– Папулькин, ты здесь?

Дверь распахнулась и в лабораторию козликом вбежала Китти Браф. В кудряшках, воланчиках и бантах, нежная, сладкая, воздушная, вроде кукольной феи.

– Китти, что ты здесь делаешь? – раздраженно спросил Браф. – Я занят.

– Но меня послала мама, – жалобно ответила малышка. – Она велела передать тебе вот эту телеграмму.

Браф взял телеграмму и прочитал. Лицо его несколько просветлело.

– Какая удача, – сказал он, передавая листок Гермесу. Никогда бы не подумал, что Таня сделает удачный выбор.

Телеграмма была очень простой, как и большинство телеграмм. Она гласила:

ВЫШЛА ЗАМУЖ УИЛЛА ЯНГА УЕХАЛИ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ МИЛЛСБУРГ ТЧК ОЧЕНЬ СЧАСТЛИВА ТЧК ЛЮБОВЬЮ ТАНЯ

В этот-то миг радужные надежды только что созданного человека кувырком полетели в пропасть. Он погиб. Едва родившись. Точно изо рта у него вынули воздух, самою судьбой определенный для жизненно важного, самого лучшего, благотворного вздоха. Убили. Подставили.

Тем не менее, он почему-то почувствовал себя гораздо лучше, чем должен бы. Судя по обстоятельствам. Он стал человеком. Он теперь был. Есть. Гермес вернул телеграмму Брафу с тяжелым вздохом, который был искренним лишь отчасти. И тут Китти в первый раз заметила его. Ахнула, округлив глаза. Потом поправила гольфик и восторженно пискнула:

– Какой вы красивый! Папулькин, как здорово, что я зашла! Как вас зовут, скажите на милость?

Сердце Гермеса, как яблоко с ветки потянулось к ней, подпрыгивая и дрожа. Странная нежность к волшебному созданию овладела им. Вот как был новосозданный человек еще неопытен, как незащищен и как падок на неизвестные для него, чистые, незапятнанные впечатления. Он нагнулся, поднял девчушку с пола своими сильными молодыми руками и погладил по шелковистой головке.

– Маленький бог, Китти. Я твой маленький бог. Гермес в новом облике. Твой папулькин дал мне большое тело. Ну как, нравится?

Она прильнула к нему и прошептала:

– М-м-м…Пожалуй, да. – С ее точки зрения – для папулькина не было ничего невозможного.

Гермес повернулся к трем наблюдавшим за ними ученым.

– Доктор Браф, я решил все же принять ваше предложение. Вначале как-то не понял. Теперь разобрался с эмоциями. Невероятное везение. Мне страшно, страшно повезло оказаться здесь в нужное время. Я просто мечтаю работать со всеми вами здесь, в Кортоне.

– Отлично, мой мальчик. Верно, Хайрам?

Они обступили его, тряся его и ощупывая. А он, как полный идиот, буквально купался в лести их уважительного отношения, в водовороте восторгов. Но в основном – его мысли были почему-то сосредоточены на девочке с каштановыми кудряшками. И этими умными темными глазками, в которых мерцали знакомые, как у Тани, искорки. Китти. Китти Браф.

А ведь кроме всего прочего, она была единственным чуществом, проявившим к нему и нежность, и участие. Ее маленький ум был открыт, добр и честен. А через каких-нибудь десять лет… О, она станет очаровательной женщиной, сможет понять и почувствовать то, что сейчас видится, вроде как через стекло.

Всего десять лет подождать. И ведь он, бог великих удач в человеческом теле, сам еще не больно и стар. Значит, все так. Значит, теперь ему, потерявшему было, и свет, и направление, и вообще, переставшему видеть дорогу, есть теперь на что надеяться и во что, сокровенное, верить. И он обойдется без Тани Браф.

ИБО Я НАРОД РЕВНОСТНЫЙ И РЕВНУЮЩИЙ

…задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы… и запираться будут двери на улицу, когда замолкнет звук жерновов…и высоты будут им страшны и на дороге ужасы; и зацветет миндаль… ибо отходит человек в вечный дом свой и готовы окружить его по улице плакальщицы.

Екклесиаст, XII, 3–5

Под непрерывный оглушительный грохот инопланетной ракеты Его Преподобие Амос Стронг вернулся на кафедру.

Он слегка распрямил свои угловатые, худые плечи; и складки на его щеках стали резче. На мгновение он почувствовал, что колеблется, и замер, взгляд его темных глаз из-под кустистых бровей был обращен вверх. Затем он двинулся вперед и бросил распечатанный конверт, телеграмму и записи на кафедру. Его жилистые руки с узловатыми запястьями сильно дрожали. Его взгляд невольно устремился к скамье. Обычно там сидела его жена, но он вспомнил, что в этот раз Руфи там нет. Она задержалась, чтобы получить письмо и прочесть его, прежде чем отдать Амосу – и теперь не успела приехать.

Это показалось ему странным: вот уже почти тридцать лет – с тех пор, как родился Ричард – она ни разу не пропустила службы. Грохот сменился свистом, и ракета исчезла за горизонтом. Амос шагнул вперед, держась обеими руками за пыльную поверхность неустойчивой кафедры, и откашлялся, придавая голосу нужное звучание.

– Только что я получил окончательное подтверждение того, что мой сын был убит в битве за Луну, – сообщил он своей растерянной пастве.

Впервые его речь нарушел глухой ропот присутствующих.

Он возвысил голос, и слова разнеслись по всему залу:

– И попросил я, возможно ли, чтобы меня миновала чаша сия. Тем не менее, не по моей воле, о Господи, а по твоей воле.

Он отвернулся, стараясь не видеть их скорбных лиц, не слушать сочувственные возгласы людей, искренне сострадавших ему. Храм был построен еще в те времена, когда городок Уесли был в два раза больше. Но беды, постигающие жителей, все так же приводили их в тесную и обветшавшую старую церковь. Амос придвинул свои записи и заставил себя отвлечься от мыслей о потере.

– Следующий текст взят из Зарождения, – сказал он, – глава семнадцатая, стих седьмой, и глава двадцать вторая, стих четвертый. Обещание, которое Господь дал Аврааму и еще Исааку.

Он читал прямо из Библии, лежавшей перед ним, сразу же безошибочно открывая нужную страницу.

– «И установлю я соглашение между Мною и тобой, и твое семя за тобой, в твоих поколениях, согласно вечному соглашению, и Господь в тебе, и твое семя после тебя».

«И я сделаю твое семя для умножения числа звезд на небе, и отдам его во все эти страны, и в твоем семени будут благословлены…»

Большую часть своей проповеди он подготовил заранее и заучил наизусть. Он уже не полагался, как прежде, на вдохновение. Он начал проповедь мягко, и его слова звучали очевидной попыткой дать утешение. Когда-то Господь обещал человеку землю по вечному соглашению. Почему люди должны бояться или терять веру из-за чудовищ-инопланетян? Их полчища, что валом валят из межзвездной пустоты – это еще одно испытание человеческой Веры в Господа.

Так было в дни казней Египетских и рабства Вавилонского.

Всегда будут испытания, всегда будут времена, когда слабые духом дрогнут. Но итог ясно предсказан. По этому же тексту он произносил проповедь в клайдском приходе, когда правительство начинало постройку базы на Луне. Тогда после обращения к звездам небесным он успокоил тех прихожан, которые считали, что человеку в космосе нечего делать. Этими же самыми словами его сын Ричард обосновал свое решение работать в колонии на Луне и отказ принять сан. Тогда он видел сына в последний раз.

Этот же текст Амос использовал еще раз около сорока лет назад, но забыл, по какому поводу. Он забыл и то, что именно тогда юный проповедник впервые получил известность. Единственное, почему он запомнил ту проповедь – это из-за гнева его отца; он был поражен, что Амос исказил цитату из Библии. Это было одно из немногих четких воспоминаний того периода – до того, как вместе с ломкой голоса закончились и его проповеди Евангелия.

Это было время, когда Амос, только что посвященный в сан, еще пытался поддерживать в себе вдохновение, не позволяя женитьбе, а затем отцовству отнимать у него духовные силы. Но в конце концов он осознал, что Господь более не намерен сделать его Петром Отшельником, и обратился к той работе, которую он был способен выполнять.

Он вернулся в церковный приход, где он когда-то начинал свой путь. Если уж ему было не дано воспламенять души прихожан, он, по крайней мере, мог теперь помочь им разумным и запоминающимся объяснением ужасов инопланетного вторжения.

Космический корабль пронесся в небе, почти заглушив слова Амоса. Полгода назад в космосе появлялись огромные корабли. Они осторожно опускались на Луну, чтобы атаковать находящиеся там военные силы землян. Теперь пошли споры по поводу объединения сил против инопланетян, а те строили базы по всей Земле и, очевидно, были намерены завоевать ее миля за милей.

Амос видел обращенные к нему лица прихожан. В их взглядах были страх неопределенности и ненависть. Он заговорил громче и поспешно закончил проповедь. Паства пришла в движение, а он испытывал колебания: ритуал был выполнен, все слова были произнесены, но все же служба прошла не так, как положено. И тут словно со стороны он услышал собственный голос. Медленно, словно говорил про себя, он произносил слова из Двадцать седьмого псалма: – «Господь – это мой свет и мое спасение; кого же мне следует опасаться?»   Голос его звучал мягко, но Амос не мог не заметить, как откликнулись прихожане. Это были самые своевременные слова.

– «Хотя враг расположился вокруг меня лагерем, сердце мое не ведает страха; я уверен в этом, хотя против меня и должна начаться война».

Ему почудилось, что воздух задрожал. Так уже было однажды – очень давно, когда Амосу казалось, что Господь говорит его устами. Когда он закончил проповедь, в церкви было тихо.

– «Положитесь на Господа: будьте смелыми, и Он укрепит ваши сердца; я говорю, положитесь на Господа».

Он спокойно спускался с кафедры, согретый теплом божественной силы. В этот момент на улице заревели мотоциклы, а затем раздался громкий стук в дверь. Ощущение тепла исчезло.

Кто-то встал; помещение внезапно осветилось снаружи.

Раскаленный, засушливый мир дохнул предвестием пыльной бури и полчищ саранчи на полях, что напоминает о предстоящей гибели урожая. Горечь, которую внезапно ощутили эти люди, Амос почувствовал даже раньше, чем взорам предстала приземистая округлая фигура доктора Алана Миллера.

– Амос! Ты слышал? – он пыхтел, как после пробежки. Только что! Я слушал радио, пока ты тут тараторил.

Его слова были прерваны ревом нового, еще большего отряда мотоциклов. Они двигались по единственной большой улице в Уэсли по направлению к западу. Все мотоциклисты были в военной форме, при оружии и мчались на предельной скорости. На дороге поднялось облако пыли, доктор закашлялся и выругался. В последние годы он все более активно демонстрировал свой атеизм. Когда Амос впервые встретился с ним, он, по крайней мере, выказывал некоторое уважение к религии.

– Ладно, – резко проговорил Амос. – Ты в доме Божьем, доктор. Что сказали по радио?

Доктор взял себя в руки и еще раз откашлялся.

– Прости. Но, черт возьми, инопланетяне уже в Клайде приземлились, всего в пятидесяти милях отсюда. Они там базу устроили! Вот почему все эти ракеты летали!

У тех, кто это услышал, перехватило дыхание от страха; когда новость дошла до задних рядов, по залу пробежал глухой ропот. Лица побледнели. Кто-то двинулся к задним рядам, другие попытались пройти вперед, чтобы задать доктору вопросы.

Амос позволил оттолкнуть себя в сторону, едва ли замечая реакцию толпы. Перед возвращением Амос служил в Клайде.

Он пытался представить себе корабли инопланетян, спускающихся на землю, обстреливающих город и использующих отравляющие вещества. Он пытался представить себе хромого священника с его девятью детьми, служившего в Клайде, двух сестер Эймс с их многочисленными кошками и собачками и их постоянными выпадами против юных грешников.

Амос пытался представить себе зеленокожих гуманоидовинопланетян, движущихся по городу, захватывающих церковь, оскверняющих алтарь! И вспомнил Энн Сейтон, которая была возлюбленной его сына Ричарда, хотя и принадлежала иной вере…

– А где же ближайший гарнизон? – прокричал в толпе какой-то могучий фермер. – У меня сын там, и он мне говорил, что они могут захватить любые корабли, как только те сядут! Могут взорвать их электронику во время их посадки…

Доктор покачал головой:

– За полчаса до посадки там был циклон. Он сорвал крышу с их главного здания и полностью вывел из строя гарнизон.

– Джим! – высокий мужчина, выкрикнувший это имя, бросился вытаскивать из машины жену, хрупкую маленькую женщину. – Если они Джима захватили…

За ним двинулись и другие, но следующий отряд мотоциклистов преградили им путь. В этот раз мотоциклисты двигались медленнее, и за ними шли танки. Замыкающий вышел из колонны, замедлил ход и остановился. Водитель с запыленным лицом, в запачканной форме майора, высунулся из люка.

– Немедленно отправляйтесь в укрытие! Вы не слышали новостей? Идите по домам и послушайте радио, пока они еще не летают у вас над головой и не развлекаются стрельбой! Если они прошли над Топекой, то пролетят прямо над городом!

Танкист спрыгнул в танк и принялся кого-то распекать.

Танк взревел и двинулся в направлении Клайда.

В газетах много писали о том, как пришельцы развлекались на своих летательных аппаратах. Люди стали выходить из церкви. Амос попытался задержать их хотя бы на короткую молитву, чтобы помочь им собраться с мыслями, но отказался и от этого после того, как большинство прихожан двинулись к выходу. Минуту спустя они остались вдвоем с доктором Миллером.

– Идем лучше домой, Амос, – предложил доктор. – Моя машина у соседнего дома. Тебя подвезти?

Амос устало кивнул. Ему казалось, что кости у него стали сухими и хрупкими, а пыли во рту больше, чем в воздухе. Он ощутил себя старым и – впервые в жизни – почти ненужным. Он неспешно последовал за доктором, радуясь случаю проехать мимо этих шести домов до своего домика, который его приход предоставил ему. Когда они приблизились к автомобилю доктора, к ним с грохотом подъехала колымага, старая и без следов ремонта. Она остановилась, из нее выглянул мужчина в грязном комбинезоне, его лицо подергивалось.

– Готовы ли вы, братья мои? Спасены ли вы? Пришел Армагедон, как написано в Библии. Следуйте за Господом, братья! Конец света уже близок, аминь!

– Где это в Библии говорится о пришельцах из других систем? – пристыдил его доктор.

Мужчина нервно моргнул, нахмурился и завопил о грешниках, горящих в аду. Эффекта это не произвело, и он уехал на своей разбитой машине. Амос вздохнул. Теперь, когда столько бед вокруг, фанатики будут еще больше выступать с осуждением и фальсификацией евангельских истин, что принесет вред истинной религии. Амос никогда не мог решить, были ли эти фанатики каким-то образом полезны Господу, или они были исчадием Сатаны.

– «У Отца нашего много обителей»,  – процитировал он доктору, когда они проезжали по улице. – Вполне возможно, это аллегория других небесных миров.

Доктор пожал плечами, на его лице на миг появилась гримаса. Он вздохнул и положил руку на колено Амоса.

– Я слышал о Дике, Амос. Мне так жаль. Это первый ребенок, которого я принимал, – и такой прелестный!

Он опять вздохнул, глядя в направлении Клайда, и Амос не нашел, что ответить ему.

– Я этого не понимаю. А почему мы на них атомные бомбы бросали? Почему лунная база не использовала свои ракеты?

Амос и на это не нашелся, что ответить. Был слух, что все крупные державы отослали все свои боезапасы атомных бомб еще в начале инопланетного нашествия на лунную базу, и что огромный метеорит похоронил весь этот боезапас под тоннами обломков и отходов, после чего извлечь оттуда боезапас уже не было возможности. Были и другие подобные катастрофы, вызвавшие досаду и раздражение у людей. У своего дома Амос вышел из машины, молча пожал руку доктору и кивнул в знак благодарности. В тот день ему нужно было привести в порядок свои мысли. Когда наступит вечер, и люди смогут выходить на улицу, не опасаясь оказаться подстреленными инопланетным самолетом, звуки церковного колокола помогут собрать их в храме, а они нуждаются в духовной поддержке. Если бы это смогло помочь им попытаться понять Господа, принять Его… Бывали в церкви мгновения, когда Бог, казалось, окутывал теплом Амоса и паству, это было чувство истинного удовлетворения. Возможно, и теперь, в час величайшей нужды, к людям возвратилось некое вдохновение. Руфь накрывала на стол. Ее маленькая фигурка двигалась быстро, как обычно, хотя лицо распухло, а глаза покраснели.

– Прости, Амос, я ничего не смогла сделать. Но Энн Сейтон приехала сразу же по получении телеграммы. Она узнала эту новость раньше нас. И…

На экране телевизора замелькали заголовки из газеты «Канзас-Сити Стар»,  и Амос понял, что сообщать жене новость нет необходимости. Он накрыл ладонью ее руку.

– Бог дал, Бог взял, Руфь. Бог подарил нам Ричарда на тридцать лет.

– Все в порядке, – она взяла кастрюлю, отвернулась и пошла на кухню; спина ее застыла как натянутая струна.

Казалось, она переполнена горем.

– Ты разве не слышал, что я сказала? Энн здесь. Она теперь жена Дика! Они поженились перед его отъездом, тайно – сразу же после того, как ты побеседовал с ним о разнице в религиях. Ты бы повидался с ней, Амос. Она уже знает, что случилось с ее родными в Клайде.

Он смотрел, как жена выходит из комнаты, он чувствовал, как сердце ее болит от горя. Он-то ведь не запрещал сыну жениться, он только предупредил его – ведь мальчик был так похож на Руфь. Амос колебался. Он не знал, стоит ли заходить к Энн. Наконец он направился к дверям маленькой комнаты, служившей второй спальней, и постучал. Ответ прозвучал глухо, и защелка открылась не сразу.

– Энн? – спросил он, войдя. В спальне был полумрак, но он разглядел ее белокурую головку и хрупкие очертания ее почти неженственной фигурки. Он протянул руку, сжал в своей ладони ее тонкие пальцы. Когда она повернулась к свету, он не увидел следов слез на ее глазах, но и руки, и тело ее дрожали.

– Энн, Руфь мне только что рассказала, что Господь подарил нам дочь…

– Господь! – она резко выкрикнула это слово, и резко отдернула руку. – Господь, Ваше Преподобие Стронг? Чей же это Господь? Тот, кто шлет метеориты на базу Дика, чуму, насекомых и засуху на наши фермы? Господь, который пользуется ураганами, чтобы облегчить приземление космических кораблей? Это тот самый Господь, Ваше Преподобие? Дик дал вам дочь. А сам он мертв! Мертв! Мертв!

Амос вышел из спальни. Он вспомнил скрытую издевку, с которой доктор произносил имя Господа, но сейчас у него дрожь прошла по телу и перехватило горло. Энн принадлежала к иной вере, но прежде она всегда казалась религиозным человеком.

Наверное, у нее просто истерика. Он пошел в кухню, чтобы найти Руфь и послать ее к Энн.

И тут раздался звук, похожий на воющее стаккато. Он никогда раньше такого не слышал. Это описание, прозвучавшее по радио, было очень точным: самолеты не могли издавать таких звуков!

В небе появлялись все новые летательные аппараты, вой сливался в могучее гудение. Затем внезапно раздалась очередь, как из крупнокалиберного пулемета, и из сада за домом донеслись тяжелые удары. Ровер, пес Ричарда, громко тявкнул дважды, а затем пронзительно завизжал в агонии.

Амос бросился к двери в сад, но Руфь опередила его.

– Собака Дика! Теперь они и его собаку погубили!

Прежде чем Амос смог ее остановить, она распахнула дверь и ринулась вперед. Раздался еще один залп и крик боли. Руфь сползла на пол, прежде чем он сумел до нее добраться.

 
Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?…Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей.
Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прилъпнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной.
 

Псалом, XXI, 2, 15, 16

Когда он подбежал и взял ее на руки, выстрелы уже прекратились. Скрылся последний из инопланетных самолетов.

Они ушли в направлении Топеки – а, может быть, какого-то другого города, который решили обстрелять. Руфь была еще жива. Пуля попала ей в брюшную полость, разорвав бок, и рана ужасно кровоточила. Он чувствовал, что сердце ее еще бьется; она слабо стонала, когда он ее поднимал. Когда он положил ее на кушетку, она открыла глаза и попыталась улыбнуться. Ее губы зашевелились, и он наклонился к ней.

– Прости, Амос. Глупо. Ерунда. Прости, – она закрыла глаза и снова улыбнулась, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы.

– Я рада. Так долго ждала.

На пороге стояла Энн – ошеломленная, глаза расширены.

Но когда Амос поднялся, Энн уже пришла в себя и бросилась к шкафчику с лекарствами. Она извлекла оттуда ножницы, быстрым движением разрезала платье Руфи и попыталась остановить кровотечение.

Амос добрался до телефона. В глазах у него потемнело. Он что-то пробормотал по телефону оператору и минуту спустя перезвонил доктору Миллеру. Он опасался, что доктор еще к-; успел вернуться домой. Амос не запомнил слов доктора, ни у него осталось ощущение, что доктор пообещал приехать.

Кровотечение у Руфи прекратилось, она лежала смертельно бледная. Энн заставила Амоса сесть, погладила его руку.

– Простите, отец Стронг. Я, я…

Спустя несколько минут он встал, подошел к Руфи. Краем глаза он заметил наполовину накрытый стол. В комнате стоял запах подгоревшей пищи, и он подошел к старенькой плите, чтобы снять кастрюли и поставить их в раковину. Энн последовала за ним, но он почти не замечал ее до тех пор, пока не услышал ее тихий плач.

– Пути Господни неисповедимы, Энн.

Эти слова словно дали волю его собственным чувствам. Он устало опустился на стул, руки его упали на колени. Голова его склонилась к столу; он ощущал всю слабость и неопределенность своего возраста.

– Мы любим плотскую жизнь, и мы видим ее конец, наши сердца разбиты. Один лишь Господь знает все и обо всех и видит всю нить нашей жизни. Нехорошо ненавидеть Господа!

Амос встал и вернулся в гостиную. Энн шла рядом.

– Я не была такой, отец Стронг. Никогда не была!

Он был не уверен, что она говорит честно, но не стал расспрашивать.

– Матушка Руфь еще жива!

Он был избавлен от необходимости отвечать, так как дверь распахнулась, и вбежал доктор Миллер. Маленький толстяк быстро взглянул на Руфь, а через миг уже был рядом с ней и доставал плазму и свои инструменты. Он передал Энн бутыль с плазмой и начал работать.

– Шанс еще есть, – сказал он наконец. – Будь она моложе или сильнее, то я сказал бы – отличный шанс. А теперь… вы бы лучше произнесли какую-нибудь молитву, раз уж в это верите.

– Я уже молюсь, – сказал Амос. Это действительно было так. Молитвы зазвучали в его мозгу прежде, чем он вошел сюда, и не смолкали ни на миг.

Они перенесли Руфь прямо на кушетке в спальню, где можно было опустить шторы и не было никакого шума. Доктор сделал Энн какой-то укол и отослал ее в другую спальню.

Потом он повернулся к Амосу, чтобы сделать укол и ему, но священник покачал головой, и доктор не стал настаивать.

– Я останусь здесь, Амос, – сказал Миллер. – С тобой. Пока смогу, пока не придет следующий срочный вызов. Девушка на коммутаторе знает, где я.

Он вернулся в спальню, не закрыв за собой дверь. А Амос долго еще стоял в гостиной, опустив голову.

В саду скулила собака, и этот звук вернул Амоса к окружающей жизни. Он подошел к двери в сад и выглянул. Ровер, шотландский терьер, был еще жив и полз по саду в направлении дома. Задняя часть его маленького тельца была парализована; на спине кровоточила жуткая рана. Должно быть, это была агония, но собака видела Амоса и скулила, ползя к нему.

Амос вышел. Он никогда не любил собак, и эту тоже. Но сейчас между ними наконец наступило взаимопонимание.

– Тихо, Ровер, – сказал он, – тихо, малыш. Хозяйка твоя жива.

Ровер снова заскулил и начал лизать руку Амоса своим влажным языком. Священник наклонился и осторожно осмотрел рану. Потом попытался успокоить терьера.

В одном из чемоданов Амос отыскал охотничье ружье Ричарда и убедился в том, что оно не заржавело. Он осторожно зарядил его. Прикосновение к металлу вызывало дрожь.

Странно использовать это ружье против Ровера – ведь Ричард с Ровером охотились с этим ружьем. Но Амос не мог видеть, как страдает собака.

Ровер поднял голову, увидел ружье и тявкнул. Амос присел рядом с ним. Он был почти уверен: пес понимает, что он собирается сделать. Он надевал на него намордник, а собачьи глаза с любопытством следили за его руками. Амос остановился; рана была ужасной – но доктор, возможно, сможет спасти пса, хотя он и не ветеринар. Если бы это был раненый человек, следовало бы попытаться.

Ровер оскалился. Амос замер, опасаясь реакции собаки, и даже попытался убрать ружье. Но пес снова стал лизать его руку. Он принимал свою судьбу и благодарил Амоса. Амос погладил пса, закрыл ему глаза и нажал курок. Это было милосердно. Пес даже не успел завыть от боли. Если бы пес стал сопротивляться, если бы он боролся, если бы у него было сильное желание жить… Но он подчинился тому, кого он считал высшим существом. Только человек мог не повиноваться высшей воле. Ровер согласился… и Ровер мертв. Амос закопал маленькую собаку в саду. Земля была мягкой и рыхлой.

Когда Амос вернулся в дом, доктор стоял в дверях.

– Я услышал выстрел и подумал, что ты сделал какую-нибудь глупость, – сказал он. – Мне следовало получше знать ваши убеждения. Я тут стоял и слушал, не летят ли самолеты. Если бы я услышал шум самолета, позвал бы тебя в дом. По телевидению сообщали, что сейчас самолеты должны вернуться.