Текст книги "Атака из Атлантиды"

Автор книги: Лестер Дель Рей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)

Ибо, в конечном итоге, оно тут рулило и олицетворяло могущество. И оно являлось этим, как его… венцом природы.

К этому времени его разум развился достаточно, если он смог осознать, что внешний мир во многих отношениях был устроен неправильно. Например, все окружающее почему-то имело разные оттенки белого и черного, в то время как он уже знал: существуют всякие цвета. Гермес решил, что ему нужен другой источник зрительных возможностей.

Откуда-то снаружи послышался низкий вой. Ого. Гермес вздрогнул, перед его мысленным взором тут же возникла позаимствованная из кошачьей памяти картинка. Без понятия, но тоже на четырех лапах. Пес. Зовут Шепом. Ага.

Недоволен. Любопытство заставило его продолжить эксперименты. Если неправильным было кошачье цветоощущение, то, возможно, столь же неверны были и его взгляды на собак.

Он мысленно потянулся к источнику звука и снова ощутил тот же щелчок, сигнализирующий об установлении связи между двумя разумами.

Пес понравился ему больше кошки. С его помощью можно было глубже проникнуть в устройство здешнего мира, а кроме того, это животное пусть и смутно, но понимало множество загадок, которые Табби просто никогда не занимали. А еще Гермес обнаружил, что помимо надменных, эгоистичных эмоций существовали и совсем другие. В общем же и целом разум Шепа показался теплым и светлым, в отличие от целиком погруженной в себя Табби, полной холодного равнодушия ко всему окружающему.

На первом плане в сознании собаки – как и у всех прочих существ – стояла мысль о себе, но сразу за ней всплывали раздумья о хозяйке с хозяином, о том самом властителе, которого сознание кошки зафиксировало как человека, заподнявшего Гермеса резиновой массой. А еще в сознании пса мелькали мысли о двух маленьких крошках-хозяйках. Мысленный образ одной из них в собачьем сознании вызвал у маленького бога странное щемящее чувство, оно было настолько непонятно, что вряд ли могло отражать общий познавательный интерес.

Кроме того, пес имел смутное представление о словах – как орудии мышления. Гермес с благодарностью ухватился за них. Он понял, что люди пользуются этим орудием для передачи мыслей в радиус, и аккуратно запомнил около шестидесяти лишь частично понятных из словаря Шепа слов.

Существовало еще и множество других, сулящих невероятные возможности буквенных сочетаний, но в сознании собаки они были слишком смутны.

Мир Шепа был куда обширнее мира кошки Табби, и его представления о цвете – поскольку собаки различают цвета – были гораздо глубже. Видимое его глазами окружение стало удивительным местом, и Гермесу вдруг страшно захотелось обладать таинственным даром перемещения, который позволил бы и ему самому расширить круг своих поисков. Он попытался выудить секрет, но единственное, что Шепу было известно на этот счет, так это то, что физическое движение не всегда следует за желанием, а порой происходит и просто так.

Бог пришел к выводу, что единственными животными во всем мире, способными удовлетворить его любопытство, были люди. Но разум был все еще слишком юн, чтобы обладать такой мелочью, как скромность, потому Гермес был абсолютно убежден, что существа более разумного, чем он, просто быть не может. А Шеп даже не умел читать мысли! Вот люди… Нет, без понятия. У Гермеса были сомнения в том, что на это способны и люди. В противном случае, с чего бы было хозяину наказывать Шепа за драку, когда ясно было, что затеял ее какой-то другой невоспитанный пес? А если бы он ее не начинал, то сейчас Шеп сидел бы дома, а не слонялся понуро вокруг того места, куда он приходил, чтобы встретить хозяина после работы.

Гермес попытался нащупать разум человека. Для начала его самого. Ну, и где он был, венец природы? Поблизости людей не оказалось. Он сумел уловить хвосты смешанных мысленных волн. Мыследвижений. Едва различимые обрывки, принадлежащие кому-то, кто, очевидно, охранял это здание. Но становилось ясно, что мысли могут преодолевать лишь ограниченные расстояния.

Разум кошки снова потемнел, и теперь в нем лишь изредка мелькали кусочки образов. Точно цельные сгустки терялись. Да и пес мало-помалу впадал в подобное состояние.

Мыслетеряния. Мыслераздрабливания. Все в них, поникших, словно бы замедлялось, двигалось плавно, тускнело и вдруг…

Что это? Без понятия. Вдруг – бемц! Обе головы упали. Ага.

Выключились. Спят. Гермес следил за процессами выключения с большим интересом и решил, что сон может быть прекрасным средством времяпровождения в ожидании прихода в лабораторию человека. И так случалось всякий раз, когда откуда-то сверху начинала светить непомерная, слишком яркая лампа.

Но когда он сосредоточился на проблеме отключения собственного сознания, у него мелькнула мысль – кем же тогда был он сам? Явно не пес. Не пес и не кот… Э-э… что же он хотел сказать… Что и человеком он… наверняка не являлся.

Пес ничего о нем не разумел, кот – воспринимал его как камень. Может, он камнем и был? Камнем… Мысли терялись. Мысли раздрабливались. Казали хвостики. Сосредоточься! Если… если только камни обладали способностью оживать, без понятия. В любом случае утром, после прихода хозяина все и… все и выяснится. А до тех пор он… э-э…

постарается отогнать все сквозящие через сознание мысли.

И, наконец, преуспеет в симуляции сна. Видимо, тут он и уснул. Будто его потянули за невидимый шнурок, прикреплявший к стенке, и – выдернули.

Утром Гермеса разбудил странный шум. Из того, что ему удалось распознать в мозгу Шепа, он знал – это звуки человеческой речи. Гермес стал прислушиваться. Люди разговаривали где-то позади него, но он был уверен, с одной из маленьких хозяюшек разговаривал сам хозяин, венец творенья. Гермес настроил свой мозг на мысли владыки и принялся впитывать, вроде морской губки, услышанное.

– Советую держаться подальше от этого Томаса, – говорил доктор Браф. – По-моему, он племянник Ходжеса, хотя и не признается в этом. К тому ж, Таня, твоей матери он тоже не нравится.

В ответ на высказанные отцом подозрения, Таня так мягко рассмеялась, что Гермесу показалось, вокруг разлилося сияние. Звук ее смеха был просто удивительным. Звук завораживал.

– Вечно тебе не нравятся мои приятели, – ответила она. – Ты хочешь, чтобы я выросла противным растением за стеклом? Старой девой? Зубрилкой-училкой? Джонни очень симпатичный парень. Послушать тебя, так Ходжес и все его родственники просто людоеды какие-то.

– Не исключено, – сухо отвечал Браф. Он знал, что со старшей дочерью спорить бесполезно – в спорах с ним она всегда выходила победительницей, так же как и ее мать. Вчера вечером на совещании Ходжес снова пытался опорочить меня. Он спит и видит, как погубить мою карьеру.

– Но ведь ты же и сам помешал ему получить его танки. А что если я расскажу президенту, кто на самом деле рассылал родителям студентов все те анонимные письма с обвинениями Ходжеса в вивисекции?

Браф поспешно огляделся, но больше в лаборатории никого не было.

– Ты что, Таня, пытаешься меня шантажировать, а?

Очередная попытка отца рассердиться снова вызвала у нее смех.

– Перестань. Ты же знаешь, могила. Я не расскажу об этом ни единой живой душе. Ладно, папа, пока. Мы с Джонни договорились идти купаться.

Чувствами Брафа Гермес ощутил прикосновение мягких губок к щеке и наконец увидел девушку, которая прошла мимо него, обогнув заваленный лабораторной рухлядью стол.

Он тут же разорвал связь с мозгом хозяина и переключился на собственное зрение, чтобы подтвердить то, что увидел телепатически.

Таня воплощала жизнерадостность и миловидность. За те короткие мгновения, которые она провела в поле зрения маленького бога, он успел оценить кипу мягких волнистых волос оттенка каштана, темные звездочки с веселыми искрами – глаза, и трогательные ямки на нежных щеках. В этот момент с Гермесом что-то случилось. Пока в его памяти не имелось подходящего слова для определения, но это было чистое ощущение, пронизавшее каждую частичку его синтетической души. Он обнаружил, что жизнь – это отнюдь не всегда прикладное удовлетворение любопытства. Отнюдь не всегда.

К действительности его вернул звук шагов Брафа, отправившегося по своим делам. Сформировавшийся в мозгу вопрос по-прежнему требовал ответа. Самым логичным было предположить, что этот ответ можно будет получить у физика. Потому он снова установил контакт с мозгом ученого.

Сознание доктора Брафа оказалось обширным, отлично ухоженным пространством, не площадкой для игр – как примитивные разумы пса и кошки вместе взятых. Во-первых, в нем хранился та-а-акой запас слов, которые и прочитать-то было трудно. А следовало усвоить. По мере того, как он поглощал сочетания букв, слова, короткие предложения, длинные фразы, метафоры и обороты, мыслить становилось все проще. Власть над словом, когда им с небрежной легкостью крутишь, как шариком, была властью над движением и направлением мысли. А та уже – позволяла оформить абстрактные понятия. Что была уже вещь, выходящая далеко за пределы возможностей разума животных.

Он изучал их с полчаса и постепенно усваивал подробности человеческой жизни на примере доктора Брафа.

Затем он принялся выяснять причины собственного появления на свет; это потребовало освоения всей физической химии, что заняло у него полчаса. Завершив эту фазу самообразования, он принялся сводить полученные знания воедино. Соединять концы с концами. Логически. Логарифмически. До тех пор, пока они не приобрели явный, строгий и поразительно красивый с точки зрения графического оформления смысл.

Жизнь, как он понял, являлась грациозным построением нескольких уровней преобазования вещества. И, скорее всего, требовала наличия электричества и радиоактивности, причем последняя производилась небольшим количеством содержащегося в человеческом теле калия. Но на самом деле жизнь была и чем-то большим. Между двумя главными ее составляющими имели место действия и взаимодействия, которые до сих пор приводили в недоумение ученых. Некоторые из них озадачивали и маленького бога, но к своему собственному удовлетворению в общих чертах картина была ему ясна.

Когда эксперимент пошел не так, как было задумано, получился комок резиноватой массы, впоследствии давшей жизнь Гермесу. Липучка. В ней смешался миллион составляющих и самых странных сочетаний атомов. Смолистая масса послужила только средой для их взаимодействия. Затем, когда масса слегка размягчилась под воздействием спирта, все это стало работать, формируя не какого-то там грязнульку, как было можно подумать, зная состав исходного вещества.

А его, загадочное созданье. Бога. Строенного и перестроенного из пассивной – в действующую структуру, которая в общих чертах кое-что напоминала. Самоутверждаясь через человеческую жизнь и мышление. Так возник он…

Но были и отличия. Так, например, он мог ясно читать мысли, обладал способностью восприятия, которая позволяла ему определять состав материи непосредственно по испускаемым ею колебаниям. То же, что он называл своим зрением и слухом, было из разряда иных колебаний, действующих непосредственно на его жизненное вещество, которое, видимо, вообще не нуждалось в конкретных органах чувств. Он неожиданно понял, что способен глядеть не глазами, а ртом, во-о как! И – слышать всем телом. Вот только резиновая оболочка мешала ему видеть на все из имеющихся 360 градусов. Но благодаря обследованным им умам, он научился интерпретировать все эти колебания более или менее удобным образом.

Гермес аккуратно отмерил количество радиоактивного калия в теле Брафа и сравнил его с собственным. Обнаружилась значительная разница, которой, возможно, и объяснялись иные возможности, преимущества. Тут он почувствовал какую-то боль и почувствовал, что ему нехорошо. Он отвлекся от своих тщательно упорядоченных мыслей и постарался еще раз проанализировать это новое для себя ощущение.

Понял. Спирт, содержавшийся в нем, высыхал. Даже практически испарился. Стало быть, его смолистая структура начинала загустевать. Придется что-то с этим делать.

– Доктор Браф, – подумал он, сосредоточивая внимание на ученом, – не могли бы вы подкормить меня? Э-э, влить немного спирта? Если я не получу его хотя бы немного, уровень моего мышления упадет даже ниже человеческого.

Арлингтон Браф потряс головой, стараясь отогнать какойто непонятный шум в голове, почему-то вызвавший ассоциацию с алкоголем. Но так ничего и не понял. Гермес предпринял еще попытку, подключая остаток своих мысленных сил.

– Это Гермес, доктор Браф. Вы дали мне жизнь, а теперь мне нужно немножечко спирта.

На сей раз Браф услышал его. Бросил подозрительный взгляд на противоположный конец лаборатории – туда, где работал его ассистент. Но молодой человек с головой был в работе, он явно ничего не говорил и не слышал. Гермес повторил свою просьбу, вложив в нее последние капли своей быстро иссякающей энергии, и хозяин снова вздрогнул, медленно обводя глазами помещение. Ассистент. Нет. Белая персидская кошка. Нет. Гермес совершил попытку, зачерпнув силу со дна, уже из резерва. И еще раз ученый вздрогнул.

Неотвязная мысль о спирте возникла в нем, вроде солнца в ночи.

Браф не выдержал, схватил шляпу и бросил ассистенту: – Билл, я пойду немного проветрюсь. Видно, вчерашнее совещание плохо подействовало. – Он помолчал и добавил: – Да, и знаешь что, выкинь-ка ты эту резиновую статуэтку в мусорный бак. А то она на нервы мне действовать начинает.

Он развернулся на каблуках и вышел из лаборатории.

Гермес, ослабевший от жизнепотери, ощутил грубое прикосновение руки ассистента и понял, куда-то летит. Куда? Без понятия. Чувства уже покидали его. Он тяжело рухнул в мусорный бак и отключился.

В сознание ясности бога Гермеса привел вкус благостной жидкости. На губах. На щеке. Подбородке и шее. Он ощутил, что-то капает. Прямо рядом с лицом. Из лежащей на боку разбитой бутылки. Аллилуйя! Одна из капель случайно угодила ему прямо в рот, последняя муть из сознания исчезла и он жадно впитал утраченный было мир всеми фильтрами пробужденного тела. Хотя капля спирта и была крошечной, ее оказалось достаточно, чтобы вернуть его замершей жизни прежнюю активность.

Мусор, среди которого он находился, пребывал в постоянном движении. Откуда-то спереди доносился рокочущий звук.

Электромагнитного поля? Потока частиц? Без понятия. Уголком своего многомерного глаза, который, в сущности, занимал всю поверхность резинового тельца, он отследил уносящуюся вдаль вереницу столбов. Понял, прекрасно. Находится в чем-то движущемся. Гермес тут же прощупал мозг водителя и выяснил, что находится в кузове грузовика, направляющегося на городскую свалку, куда свозят весь городской мусор. Однако у него не было ни малейшего желания тратить то небольшое количество энергии, которым он ныне располагал, на чтение мыслей. Поэтому поступил здраво – разорвал контакт и принялся рассматривать то небольшое количество спирта, что еще оставалось в бутылке.

Теперь спиртное выплескивалось толчками всего в нескольких дюймах от него. Толчками. Но – редко. Он тщательно проанализировал ситуацию, отметив одно. Бутылка оставалась на своем месте, в то время как он находился в неустойчивом равновесии на вершине небольшой горки мусора. В сознании промелькнул один из законов движения Ньютона, который он усвоил наряду с массой другой информации, скинутой мозгами Брафа по его, Гермеса, требованию. Если грузовик прибавит скорость, его отбросит назад, прямо под струйку спиртного, то и дело выплескивающуюся из бутылки, а если ему повезет, так он еще и приземлится лицом вверх.

Гермес собрал воедино остатки энергии и направил в сознание водителя бессловесный приказ. Нога человека медленно надавила на акселератор – но слишком медленно. Гермес попытался снова и внезапно почувствовал, что валится назад и – о, ужас! – лицом вниз. Затем до него донесся визг тормозов.

Спохватившийся водитель в испуге сбросил скорость. Самый маленький бог почувствовал, что переворачивается и оказывается… ну, счастье-то, счастье какое! – прямо под животворной струйкой.

В бутылке осталось всего несколько чайных ложечек. Маловато, конечно. Учитывая, что выплескивало их из бутылки через очень неравные промежутки времени. И действий подпрыгивающего на рытвинах грузовика нельзя было подготовить, не терзать же водилу приказами беспрестанно! Но все же, все же большая часть спиртного попадала ему в рот!

Наконец грузовик затормозил, начал разворачиваться и ему на губы упали последние капли. Это был крайне нечистый спирт, в котором имелось немеряно химических примесей из лаборатории. Но Гермесу было грех жаловаться. Он чувствовал, как размягчается смола внутри, и лежал, тихо наслаждаясь этим ощущением до тех пор, пока его внимание, уже остро заточенное, точно край медицинского скальпеля, не привлекло происходящее.

Грузовик задним ходом въехал на склон и остановился на краю котлована. Послышался звон тяжелых цепей. Задний борт отвалился, и мусор посыпался вниз. Гермеса швырнуло на тяжелую банку, он отскочил, полетел вниз вверх тормашками, так сильно ударясь о выступ скалы, что в оголенном сознании замелькали звенящие белые искры.

Но удар изменил траекторию его движения. Оказавшись внизу, он не был погребен под завалами мусора, а очутился сверху, и так, что снаружи осталась его веселая голова в крылатой шапочке и одна, призывно вытянутая, рука. Остальное тело… Да, господи! Он просто-напросто наполовину утоп в ароматных фантиках! Гермес был относительно цел и невредим. Смолистая начинка меняла форму, занимая прежнее положение внутри резиновой оболочки, опасность совершенной погибели больше ему не грозила.

Но оказаться здесь, тем не менее, было равнозначно смертному приговору. Единственной его надеждой оставался – контакт. Он должен был установить контакт с каким-нибудь человеческим разумом. С ней или с ним, без понятия. Или завяжет тут дружеские отношения, или помрет. Другой альтернативы у бога предпринимательства не имелось.

Минуточку. Была тут одна только сложность. География местности. И ее, как бы сказать попристойней, общая направленность. Мусорная свалка не являлась тем местом, где можно было надеяться встретить порядочного человека. Кроме того, серьезную проблему представляла потребность в жизнеобеспечении. Извините, в алкоголе. Гермес снова пожалел, что не владеет загадочным даром перемещения.

Он сосредоточил умственную энергию на попытке шевельнуть свободной рукой, но ничего не произошло – рука осталась вытянутой все под тем же дурацким углом. Радостно, с оптимистичным призывом взывавшая вверх. Очень по-божески. Мол, за мною, ребята. За мной. Но куда? В этой нелепой позе – без понятия. Теряя надежду, он сделал еще одну попытку, надеясь, что заметит хотя бы малейшее движение. На сей раз ему удалось немного согнуть половину пальца! Потом – вторую. Потом… О-о, все пальцы стали медленно разгибаться. И разгибались до тех пор, пока целая ладонь не оказалась открытой. После этого шевельнулась и сама рука. Он учился. Фарт пошел, Гермес лихорадочно зашевелил чем мог. И оно вдруг, вообразите себе, непонятным образом начинало работать! Скоро он заработал весь! Мышцы поверхности сокращались, суставы двигались. Когда Гермес, наконец, сумел окончательно выбраться из мусора и прилег отдохнуть от непомерных трудов, совершенно измотанный применением новообретенной способности перемещать себя в разные стороны, на свалке, как и повсюду, уже смеркалось.

Всем происшедшим он, разумеется, был обязан исключительно горячительному. Брэнди? Виски? Без понятия. Но оно размягчило смолу немного сильнее, чем тогда в лаборатории, когда он впервые попробовал пошевелиться. Развезло, говоря проще. И подарило возможность совершать некое подобие движения с помощью изменения поверхностного натяжения. Решением вопроса о дальнейшей систематической жизни в людях руководило только одно – наличие или отсутствие алкоголя. Вот ведь как.

К его персональному счастью, повсюду валялись самые разнообразные бутылки. Он принялся рассматривать те, что валялись поблизости, анализируя их колебания в надежде отыскать еще хоть несколько капель. Ближний ряд оказался пустышкой. Пустою тратой божественных сил. Ни черта в них не оказались, лишь в парочке нашлась застоявшаяся дождевая вода. Но чуть ниже по курсу – в нескольких футах от него – обнаружилась небольшая бутылочка с соблазнительным содержимым. Судя по этикетке, тут когда-то хранился тоник для волос. Когда-то? Помилуйте. Именно, именно сейчас! Пробка была плотно закручена, в бутылочке – примерно половина содержимого. Невероятную удачу принес бог удач сам себе. Ибо жидкость сия представляла собой почти чистый этиловый спирт.

Гермес с трудом перевернулся на живот и на полсекунды превосходя скорость новорожденной красной морской черепахи, до ночи преодолевающей поверхность школьной линейки, преодолевая дюйм за дюймом, жизнерадостно пополз вперед. Кабы не сила притяжения, ему бы никогда не улыбнулось доползти по адресу. Но он был – богом удачи, не забывайте. Потому расстояние до заветной бутылочки все сокращалось. Наконец, несчастный Гермес совершил последний мучительный рывок, схватил бутылочку маленькими ручками, зажал и коленями, чтобы наверняка. Больше всего в ту минуту он боялся обронить с ноги залог своей необычайной удачливости – крылатую сандальку. Боялся, но с поразительным мужеством принялся откручивать крышку. Он работал самозабвенно. Гордо. Настойчиво прилагая усилия.

Собираясь в толчках. Точно не бог был, а пахарь. Метростроитель. Шахтер. Военный герой со своей окопной лопатой.

Он трудился без дураков над окаянной крышкой, но она была слишком туго закручена, не поддавалась ему, как назло!

Его охватило отчаяние. Нет, нельзя было позволить отчаянию овладеть собой, как ошейнику – собакой. Какой-то выход обязательно был должен иметься. Найтись. Стекло… Н-да.

Стекло не резина. И в том – приемущество. Стекло очень хрупко. Его просто нужно разбить. Чем? Без понятия. Так, обозрим эту местность. И вправду, вокруг одержимого силою бога валялось множество камней с камушками, на которые всегда было можно рассчитывать. Маленький бог придвинул горлышко бутылки к одному из них, помогая себе руками, принял сидячее положение и взял другой камень. Но он не смог нанести удара достаточно быстро, чтобы отбить это злосчастное горлышко. Он просто поднимал очередной камень и, выпуская его, позволял свободно падать.

К счастью, при падении бутылочка треснула и четвертый камень наконец отколол ее горлышко. Гермес с трудом поднял бутылку, перенес ее на картонную коробку и жадно припал пересохшим ртом. Проклятье! Не щадили тут волосы. Запах жидкости оказался тошнотворным, но у него не оставалось времени привередничать! Он без огня – помирал. Пей, пей, трудись. Внутри него могло поместиться около дюжины чайных ложечек жидкости. Гермес твердо рассчитывал взять эту ношу до капли.

По мере того как божок поглощал несусветную жидкость, внутри его тела разливалось блаженное ощущение, мягчала смола. Вот это жизнь. Судя по тому, что ему удалось прочитать в мыслях у Брафа, сейчас ему просто было предписано оказаться до чертиков пьяным, но он чувствовал здравость. Сказать иначе, Гермес испытал, что ощущает человек, съевший больше чем следовало, но еще не успевший о том пожалеть.

Гермес с удовольствием пошевелил пальцами ног и с удовлетворением кивнул. Пальцы ему подчинялись. Тут ему в голову пришла еще одна идея. Захотелось проверить. Там, где находились его слуховые проходы, резина была очень тонкой; он вытянул псевдоподию из комочка смолы в голове и ею дотронулся до мембраны. Послышался скрипящий звук, который мог бы издать испорченный громкоговоритель. Он изменил скорость движения внутреннего щупальца. Потом изменил еще несколько раз – до тех пор, пока не добился нужного сочетания тонов с обертонами, попытавшись издать человеческое слово.

– Таня!

Ах, мамочка! У него получилось! Получилось не очень хорошо, но сомневаться в том, что ему это удалось в самом деле, больше не приходилось. Теперь он мог разговаривать с людьми непосредственно. Даже, если вдруг очень повезет, с самой Таней Браф. Он представил себе ее личико. Ой-ой-ой.

Приведен был, буквально, в экстаз! Таня! Божок попытался издать человеческий вздох. Насколько он понимал, все влюбленные люди обязательно часто вздыхают, а Гермес был влюблен! Хотел видеть ее.

Но если хочешь, работай над этим. Получалось, ему нужно как-то выбраться со свалки. Уже вовсе стемнело, но ему – без разницы. Он отлично брал и ультрафиолет, и инфракрасное излучение. Не страдал в ограниченности так называемого излучения видимого спектра. Чтобы что-либо увидеть – света ему требовалось даже меньше, чем коту. Помогая себе перепачканными руками, он, продираясь сквозь разлетавшийся мусор, принялся карабкаться по склону вверх. Только пятки сверкали. Наконец Гермес выбрался из котлована и увидел дорогу, уходящую вдаль.

Его крошечные стопы ярко отсвечивали в лунном свете и мелькали так, как над тарелкой голодного, вдруг добежавшего до еды, мелькают ножик с вилкой. Аи да он! Вот как несся.

Только вечерняя роса, постепенно смывавшая пятна грязи с его наломавшегося тельца, работала быстрее. Скоро он сделался, как и прежде, и бел вроде сахара кускового, и ангельски чист. Вышедшая на ночную добычу ласка заметила его и хотела было попробовать напасть на непонятное существо.

Когда маленький бог на бегу внушил ей, что он – очень злая собака, сочла лучше ретироваться. И – скрылась. Животные воспринимали подобные неожиданные превращения совершенно естественно, не думая, вроде людей, что сходят с ума.

Он про себя усмехнулся, затейник, подумав, какие штуки он сможет выделывать с Табби, когда вернется, и поспешил вперед с несусветною скоростью – около добрых двух миль в час.

Браф проработал в лаборатории допоздна, стараясь наверстать упущенное во время прогулки время. Он и думать забыл о своих неприятностях с Гермесом. Наконец все же свернулся, прибрал, выкинул мусор, оставшийся после дневных опытов, и лабораторию запер.

У самого выхода в холле он встретил Диксона, руководителя лаборатории органической химии, тоже направлявшегося домой. При виде Брафа пухлое лицо Диксона засияло, и он радостно приветствовал его: – Здорово, Браф. Что, сегодня снова допоздна?

– Да вот, пришлось. Кстати, как у вас там продвигается с туберкулезом?

Диксон дружелюбно похлопал его по плечу.

– Неплохо, неплохо. Получили антитоксин. Беда только в том, что мы получаем его в слишком малых количествах. А производить достаточно для дальнейшей работы с вакциной… на то нужно время, которого нет. Кстати, я сегодня видел на этаже вашу дочь – она как раз гуляла с племянником Ходжеса, к кому-то заходила в библиотеку и сказала мне…

– Вы имеете в виду с Джонни Томасом? – Брови Брафа мрачно сдвинулись. – Так значит, Ходжес и впрямь его дядя! Хммм.

– Все еще боретесь с биохимическим отделом, да? – Благодаря какому-то чудесному сочетанию такта и добродушия Диксону удавалось поддерживать приятельские отношения и с Ходжесом, и с Брафом, и с их промежуточными врагами. Жаль, что никак не помиритесь. В принципе, Ходжес вполне приличный человек… Хотя, вряд ли сойдетесь. Уж больно вы оба упрямы. А упрямство вам только вредит. Вот племянник его – совсем другое дело. Явился выкачивать денежки из дяди, а заодно, как я слышал, и пересидеть здесь какой-то скандал в Нью-Йорке. Репутация у него ой-ой-ой. Не хотел бы я, чтобы моя дочка гуляла с таким типом.

– Не беспокойтесь, Таня с ним больше гулять не будет. Спасибо, что предупредили. – Они дошли до входных дверей, и тут Браф неожиданно остановился. – Черт!

– Что такое?

– Да забыл ключи от машины наверху в лаборатории. Ладно, Диксон, не ждите. Увидимся завтра утром.

Диксон улыбнулся.

– Что, становитесь рассеянным профессором, да? Ну что ж, ладно, счастливо. – Он вышел из лабораторного корпуса, чтобы спуститься по ступеням к стоянке, а Браф отправился наверх в лабораторию, где сразу и обнаружил оставленные ключи.

Вообще говоря, у него в карманах всегда были запасные ключи от всего, поскольку подобные оплошности происходили с ним не в первый раз. Вернее, один запасной ключ. Универсальный.

Но нынче счастливые те карманы, видимо, остались дома, доктор вчера поменял пиджак. Или нет… Да нет, конечно же!

Универсальный ключ как раз и валялся в лаборатории. Этот единственный ключ отпирал любую дверь в корпусе, не исключая входные двери, – уж больно часто доктор Браф терял ключи, поэтому вечно надеяться на нужный пиджак или таскать с собой больше, чем необходимо, вообще не имело смысла.

Когда он проходил вестибюлем, до слуха донесся едва различимый звук какого-то движения. Доктор свернул к лаборатории Ходжеса. Там явно не было никого, дверь заперта, только ключ в замке. Ключ в замке, а свет выключен. Браф направился было к выходу, но затем снова повернул обратно.

– Почему бы не воспользоваться случаем, раз уж он представился, – пробормотал он. – Почему бы не взглянуть на создание Ходжеса, если тот никогда не узнает об этом? – Он осторожно подкрался к двери, отпер ее и, войдя, прикрыл за собой.

Тяжелый танк стоял на одном из лабораторных столов, его было трудно с чем-либо перепутать. Браф направился прямо к нему, открыл крышку и заглянул внутрь. Танк был оборудован системой освещения, включающейся при открывании крышки автоматически, и в свете загоревшейся лампочки стали ясно видны очертания находящегося внутри тела. Браф был разочарован – он очень надеялся обнаружить на нем какие-нибудь изъяны, но в танке находилось тело молодого человека, наделенного почти классически правильными пропорциями, с интеллигентным приятным лицом. Даже кожа его отливала здоровым цветом бело-розового яблока.

Но вот чего тут не наблюдалось, так это – малейших признаков жизни или дыхания. Антропос полеживал в своей питательной ванне с открытыми глазами. Но этими открытыми, хотя и незрячими глазами только и делал, что тупо пялился в потолок. «Да, – порадовался про себя Браф, – здесь явно не хватает радиоактивного калия. Впрочем, мне почемуто даже жаль, что все так получилось. Я бы с удовольствием поработал над тобой, дружок».

Он закрыл крышку и на цыпочках покинул лабораторию, предварительно убедившись, что ночного дежурного нет на месте. Дежурный редко покидал первый этаж. А зачем покидать? Ну кто будет воровать лабораторное оборудование?

Морских свинок? Браф достал связку ключей и принялся искать нужный. Но в связке его не оказалось.

– Проклятье! – негромко выругался Браф. – Должно быть, отцепился и остался на столе.

Но у него по-прежнему оставался свой универсальный ключ, а тот пускай валяется на столе. Вторым ключом он отпер и снова запер дверь и скользнул через холл к выходу.