Текст книги "Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах"
Автор книги: Леопольд фон Захер-Мазох
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
41. Каждому по заслугам
Мрак сгустился, и ударил
Гром, и молния блеснула.
Гердер
Между тем три наших дамы развлекались в городе за счет Зиновии, кошелек которой точно по волшебству снова наполнился деньгами. Она выбирала особенно лакомые пирожки, которые можно запивать шерри, или устраивала званый обед с шампанским, чтобы угостить своих родственниц. Хотя еще тем же утром Менев видел ее кошелек совершенно пустым. В этом заключалась одна из уловок Зиновии.
После того как они позавтракали в кондитерской, прогулялись по променаду под пристальными взглядами мужчин и затем откушали в гостинице, Зиновия послала за Феофаном.
Тот явился, с завитыми волосами и в новых перчатках.
– У тебя сейчас есть время? – спросила Зиновия.
– Я полностью в твоем распоряжении, тетя, – сдержанно ответил Феофан и остался стоять у двери, напряженный, как шахматный король.
– Что с тобой? – поинтересовалась Лидия. – Ты вдруг стал таким потешным.
– А я, напротив, считаю, что ты сильно изменился в лучшую сторону, – сказала Зиновия.
– Вероятно, я оказался более понятлив, чем ты думала.
– Меня бы это порадовало, уж больно долго ты докучал мне своей любовью.
– Если я чем-то неприятен тебе, – обиженно возразил Феофан, – то я лучше…
– Я сама позвала тебя, – оборвала его Зиновия. – Следовательно, можешь не кипятиться. Впрочем, такой, как сейчас, ты всегда будешь мне приятен. Я просто не переношу никаких вспышек страсти и никакого витания в облаках. Все, чего я хочу от молодого человека вроде тебя, это чтобы он был почтителен и услужлив. Твое дело – помочь мне надеть меха и помочь снять их, усадить меня в сани, носить за мной свертки, когда я хожу за покупками. Для этого я в любое время охотно воспользуюсь твоими услугами – например, сейчас. Ты должен проводить нас в город.
Феофан молча поклонился.
Дамы вышли с ним из гостиницы, чтобы сделать кое-какие покупки. Зиновия обходилась с юношей как со слугой: она набивала ему карманы сюртука купленными безделушками, а более крупные вещи давала в руки. В итоге Феофан тащился под грудой приобретений, как вьючный осел. Он чувствовал, что маска философа, которую он избрал, мало ему помогает. Доставив покупки в номер гостиницы, он протянул руку красивой тетушке. Та с лукавой улыбкой ее приняла.
– Ты все еще злишься? – едва слышно проговорил он.
– Нет, когда мужчина меня развлекает, я уже на него не сержусь.
Феофан при этих словах почувствовал себя мотыльком, которого накалывают на булавку.
Когда они отправились в кафе, приближалось время театра. Давали «Даму с камелиями», и весь свет стекался туда, чтобы посмотреть спектакль. В кафе не было никого, кроме Гольдмана, игравшего в бильярд с каким-то евреем в красном бархатном жилете, двух читателей газет в длиннополых кафтанах и хозяйки заведения, которая, увешанная украшениями, сидела за буфетной стойкой. Дамы кушали мороженое, Феофан пил чай. Вскоре подошли Данила с Василием и подсели к их столику.
Мужчина в красном жилете некоторое время поглядывал на Зиновию, а затем обратился к Гольдману с вопросом, который расслышал только тот, зато гольдмановский громкий и наглый ответ услышал каждый в зале.
– Вероятно, прежде она была цирковой наездницей, потому что заправски держится на лошади и правит упряжкой, а еще любит разгуливать в мужском костюме.
– Это в мой адрес, – хладнокровно заметила Зиновия. – И ты способен спокойно пропускать мимо ушей подобные дерзости?
Ее слова подействовали на Феофана, как удар хлыста на горячего жеребца. Он тут же вскочил на ноги и ринулся к бильярдному столу.
– Что вы сказали? – спросил он Гольдмана.
– Вам я не говорил ничего, – ответил тот, – я вообще не разговаривал с вами.
– Зато я теперь с вами разговариваю.
– Боюсь, что вы напрасно стараетесь, – ответил Гольдман, продолжая игру.
– Вон отсюда! – рявкнул Феофан.
– Кто?
– Вы! – Феофан, побледневший от ярости, схватил Гольдмана за воротник. Тот ударил его бильярдным кием, и тогда Феофан тоже воспользовался палкой. Евреи кинулись на помощь Гольдману, а два студента – на помощь Феофану. Возникла всеобщая суматоха. После непродолжительной схватки евреи были оттеснены в угол. Гольдман закричал, призывая стражей порядка. На него со всех сторон посыпались удары. Зиновия забралась на стул и хлопала в ладоши. Она еще успела увидеть, как Гольдман получил от Феофана удар по голове и свалился на пол, потом спрыгнула на землю и вместе с двоюродной бабушкой и Лидией поспешила на улицу.
Ссорящиеся на мгновение замерли в растерянности, затем мужчина в красном жилете наклонился над Гольдманом, который прикинулся мертвым, и начал крепко трясти его, но тот не подавал признаков жизни.
– Он мертв, – пробормотал Данила.
– Вы убили его! – заорали евреи и всем скопом обратились в бегство. Еврейка, до сих пор испуганно наблюдавшая за происходящим, теперь вспомнила о неоплаченных счетах. Она встала, сама принялась трясти Гольдмана и прыскать ему в лицо водой.
– Господин Гольдман, поднимайтесь! – призывала она. – Вы действительно мертвый?
Гольдман не реагировал.
– Ах, горе-то, горе какое… – жалобно причитала она. – Все сбежали, ни один не заплатил… Вы должны заплатить за бильярд, господин Гольдман, за четыре чашки кофе, за мороженое и за чай.
Гольдман мгновенно ожил. Одним прыжком он вскочил на ноги, вторым – вылетел через дверь на улицу, тогда как еврейка в отчаянии рухнула на ближайший стул.
Тем временем в зал вошел высокий, поджарый, спившийся, судя по его виду, полицейский: казалось, он светил перед собой собственным красным носом, как фонариком. Феофан попался ему прямо в руки.
– Это убийца! – завопила еврейка, поспешно преграждая путь к выходу.
– И кого здесь убили? – спросил полицейский, крепко ухватившись за сюртук Феофана.
– Меня! – закричал Гольдман, вошедший в этот момент в помещение.
– Вы же не станете утверждать, что мертвы? – обескураженно проговорил полицейский, отпустив Феофана.
– Но я мог бы быть мертвым, – возразил Гольдман. – Он забил меня, как вола.
– Насколько я понимаю, – проговорил полицейский и взял понюшку табаку из берестяной коробочки, – здесь произошла всеобщая потасовка.
– Так и есть.
– В таком случае все вы должны пройти со мной, все.
Ни мольбы, ни возражения не помогли, и всей компании пришлось проследовать в полицейский участок. Здесь был составлен протокол, в результате чего Феофан и Гольдман подверглись аресту, а остальных отпустили на свободу.
Когда дамы воротились в Михайловку, было довольно поздно. Аспазия уже легла спать, зато Менев в тихой тоске сидел перед бутылкой «Эрлауэра», а две другие, опорожненные, стояли поодаль. По его остекленевшим глазам Зиновия мигом сообразила, в каком он состоянии.
– Мы очень утомились, – предупредила она, – поэтому собираемся сразу лечь спать. Тебе бы лучше тоже отправиться на боковую.
– А у меня как раз сейчас, знаете ли, прекрасное настроение! – ответил Менев. – Лидия, сыграй-ка нам вальс, мы потанцуем.
– Что это тебе взбрело в голову?
– По крайней мере, я хочу получить поцелуй.
Он встал и, пошатываясь, начал со смехом преследовать Зиновию, которая убегала от него вокруг стола.
В этот момент снаружи донесся ужасный шум. Дребезжали оконные стекла, слышались крики о помощи и яростный лай собак.
Все тотчас устремились на улицу. Шум доносился из пекарни, где слуги напились в стельку, и Тарас с Мотушем, играя в карты, затеяли ссору. Когда Менев вырос на пороге, а дамы выглядывали у него из-за плеча, взору их предстала редкая сцена сражения амазонок. Чтобы разнять ссорящихся, девушки бросились между ними, а поскольку уговоры и просьбы остались неуслышанными, они перешли к более радикальным средствам убеждения. Квита сбросила с ноги туфлю и почем зря молотила ею Тараса и Адаминко, которых всякими стратегическими уловками загнала в угол. Мотуш сидел в ушате с водой, куда его окунула кряжистая Дамьянка, и беспомощно болтал руками и ногами, в то время как она, хохоча, стояла перед ним и угощала его звонкими оплеухами. Ендрух лежал на полу, а Софья, крепко ухватив его за волосы, неутомимо обрабатывала кулаком.
При появлении хозяев все успокоились. Квита надела туфлю, Дамьянка помогла кучеру выбраться из ушата, а Ендруху удалось снова встать на ноги.
– И вам не стыдно? – заговорил Менев. – Вы полагаете, что я потерплю в своем доме подобный скандал? Я прогоню вас всех со службы, и притом немедленно. Можете паковать вещи и отправляться.
Слуги замерли в оцепенении, Софья начала плакать.
– Я только хотела… – запинаясь, пролепетала Квита, – потому что они так шумели… восстановить мир.
– Хорошенький мир вы устроили! Разве вы христиане? Да вы монголы, татарва, турки!
Тарас, до сих пор с разинутым от удивления ртом взиравший на Менева, теперь, нетвердо держась на ногах, подошел к нему.
– Не надо читать нам проповедь, это дело священника, – пробормотал он заплетающимся языком. – Почему мы не можем повеселиться? Мы ведь тоже люди. И потом, все ведь поделено, все.
– О чем этот дурак говорит?
– Дай мне руку, Менев, – растроганно продолжал Тарас, – мы ведь братья! К чему ссориться, давайте любить друг друга.
С этими словами он обнял своего барина и облобызал.
– Да ты в своем уме? – в негодовании закричал Менев и оттолкнул от себя Тараса, однако при этом сам потерял равновесие и упал в объятия Софьи.
– О, гляди-ка, ты и сам того… – захихикал Тарас, – ты и сам… под хмельком.
Менев схватил его за ворот и поднял было кулак, но тут вовремя подоспела Наталья, вызволила Тараса и увела отца в дом. Когда она, с большим трудом доставив родителя в спальню, начала его раздевать, старые часы, словно в насмешку, заиграли мелодию из оперы «Альпийский король и мизантроп»: «Всех благ тебе, о тихий дом!»
Уложив Менева в постель и дождавшись, пока он захрапит, Наталья вернулась в пекарню, где теперь царила мертвая тишина.
– Кто зачинщик? – начала она вершить суд и расправу.
– Тарас, безбожник этакий, янычар! – закричали со всех сторон.
– Хорошо, а кто еще принимал участие в драке?
– Все мужики, – ответила Квита, – мы же только хотели угомонить их.
– А кто принес из погреба вино?
– Тарас.
– И тебе не стыдно? Ты-то его как раз и стащила.
– Мы же все братья.
– Тарас и Мотуш уходят со двора немедленно, – огласила приговор Наталья. – Адаминко и Ендрух – по истечении месяца, если до того времени не исправятся.
Все четверо тотчас один за другим бухнулись перед ней на колени.
– Помилосердствуйте, барышня, пощадите, это было в последний раз.
Тарас заплакал, Ендрух целовал ей ноги, Мотуш божился, что пусть его черт поберет, если он еще хоть каплю вина выпьет. В конце концов Наталья простила их, однако потребовала, чтобы Квита и Тарас незамедлительно сдали ключи.
– Отныне я буду сама вести хозяйство, – сказала она, – и защити Господь того, кто меня не послушается!
42. Грехопадение
Два дня спустя Наталья отправилась в город, чтобы заказать обещанный Сергею портрет. Прежде чем усесться в коляску, она отдала смиренно обступившим ее слугам необходимые распоряжения. Теперь она правила домом. И никому не пришло в голову оспаривать у нее власть, бразды которой она столь неожиданно взяла в свои руки.
Стояло пасмурное утро. После того как ночь напролет хлестал дождь, подул холодный ветер. Он периодически в клочья разрывал серую туманную пелену, которая занавешивала солнце и чарующий майский блеск покоящейся земли. Тогда всякий раз теплый свет разливался по зеленым озимым всходам, по деревьям, уже украсившимся листочками, по дальней реке, катившей свои воды, подобные расплавленному золоту, и по синеватому лесу. В саду распустились первые цветы, и храбрый мотылек порхал вокруг куста розы у окна Натальи.
Как только она уехала, во двор торжественно вкатили три крытые холстом повозки, и двадцать евреев в черных лапсердаках штурмом ворвались в дом.
Впереди выступал портной, поднявший высоко над головой – вместо знамени – новую кацавейку Зиновии.
– Ну, чего вы опять хотите? – возмущенно спросил Менев.
– Мы принесли эту вещь для милостивой госпожи Федорович, дай ей Бог здоровья и сто лет жизни.
– И что дальше?
– Если бы вы смогли что-нибудь заплатить по счету, каждому из нас, мы благословили бы вас, господин благодетель, и ваших милых детей.
– Держите карман шире, по вам палка плачет.
Менев схватил нагайку, евреи выскочили за дверь, только портной испуганно застыл на месте, загородившись от рассерженного барина кацавейкой, точно щитом. На помощь Меневу пришла Зиновия. Она осмотрела кацавейку, выразила удовлетворение и незамедлительно расплатилась. Портной по-восточному велеречиво выразил свой восторг, а потом с облегчением выскользнул на улицу к остальным.
Менев запер дверь и затем через открытое окно вступил с заимодавцами в переговоры.
– Чего вы хотите? – с отеческой мягкостью проговорил он, когда понял, что ни о чем конкретном договориться с ними нельзя. – Ни у кого в доме нет денег, кто же при таких обстоятельствах сможет вам заплатить? Наберитесь терпения, и все будет чин чином.
– Сколько ж нам еще терпеть-то?
– Две недели.
– Исключено.
– Тогда идите все к черту! – захлопнул окно Менев.
Однако евреи не утратили ни наглости, ни терпения. Они взяли дом в осаду, расположившись на ступеньках крыльца, на лавках и досках во дворе, и принялись коротать время, кто как умел. Одни резались в карты, другие играли маленькими костяшками в мюле, [90]90
Настольная игра с девятью шашками.
[Закрыть]предварительно начертив на доске кусочком угля необходимые линии. Двое молились. Третий стриг ногти, четвертый читал «Разбойников» Шиллера. Значительная группа собралась вокруг большой бутыли водки и хором во все горло распевала:
Ведем мы вольное житье,
Ведь жизнь полна блаженства.
И снова во двор вкатила коляска, из которой выбрались Винтерлих с Феофаном. Оба – смущенные и присмиревшие.
– Что хорошего скажете? – завидев их, обратился Менев к первому.
Винтерлих пожал плечами.
– Ничего особенного, уважаемый друг.
– Но я же вижу, у вас что-то на душе…
– У меня? Ничего, абсолютно ничего.
Феофан смотрел в пол и вздыхал. Тарас накрыл стол. Семья собралась к обеду. Тут появился Карол и сразу подал Меневу почту, принятую им по дороге от курьера. Кушали суп, когда Менев распечатал большой конверт, скрепленный официальной печатью, и с нарастающим негодованием прочитал письмо.
– Вот, дожили! – воскликнул он, ударяя кулаком по столу. – Феофан подрался с Гольдманом, и директор мне сообщает, что сын мой исключен из гимназии.
– К сожалению, так и есть, – взял слово Винтерлих, – но и это еще не все. Мне не хотелось быть первым, кто принесет роковое известие, я постоянно предостерегал Феофана, и моей вины в случившемся нет.
– Что, собственно, произошло? – испуганно спросила Аспазия.
– Феофан сутки провел под арестом, и вдобавок эта история попала в газеты.
Винтерлих развернул печатный листок, тот пошел по рукам и в конце концов незаметно перекочевал в пекарню, где как раз находился Онисим.
– Послушай! Да ты в своем уме? – закричал на сына Менев. – Какой срам! Так-то ты отплатил добром за добро? Вот я тебе покажу сейчас, как позорить наше имя!
Старый барин вскочил на ноги и схватил длинный чубук. Все закричали и беспорядочно заметались. Аспазия вытолкала Феофана за дверь, Зиновия обхватила Менева руками, а Карол отобрал у него чубук.
Потребовалось время, чтобы буря улеглась и обед мог быть продолжен. Каждый смущенно глядел в свою тарелку, никто не произносил ни слова, слышны были только вздохи да позвякивание столовых приборов.
Во время десерта вошел священник, сопровождаемый Февадией.
– Вы уже слышали о постигшем нас несчастье? – проговорил он растерянно.
– Я все знаю, – загробным голосом ответил Менев.
– Моих сыновей тоже отчислили, – вскричал священник, – что выйдет из этих бездельников?
Никто не нашелся, что ответить. И опять на некоторое время повисло молчание.
Между тем Онисим спешно известил своего барина о происходящем в Михайловке, и тот галопом поскакал туда.
Теперь настал его черед действовать. Первой во дворе он встретил Зиновию и отвел ее в сторону.
– Пора положить этому конец, – начал он. – Я сдержал слово, и этого достаточно, я не мстителен. Они все наказаны и, вероятно, суровее, чем заслужили.
– Что?! Я совершенно не понимаю, о чем вы.
– Вам известно, как заносчиво здесь в свое время со мной обошлись и с какими предсказаниями я тогда ушел, – продолжал Сергей. – Мои слова более чем сбылись. Вы, сами того не ведая, оказались моей союзницей – прекрасной змией этого рая. Всеобщее грехопадение произошло раньше, чем я мог надеяться. Теперь ваша задача выполнена, и вот-вот появится херувим с огненным мечом.
– Что вы намереваетесь предпринять? – спросила Зиновия.
– Первым делом – произвести большой взаиморасчет, – ответил Сергей, – ибо за мной не должно оставаться долга. А затем, если ко мне обратятся за помощью, – разрешить возникшие проблемы так, что, как я надеюсь, все стороны останутся довольны.
– И я тоже?
– И вы тоже.
– Хорошо, можете на меня рассчитывать.
– Прежде всего, прошу вас сохранять серьезность, когда я буду держать речь.
– Буду стараться изо всех сил.
– Далее – я заклинаю вас с этого момента вести себя абсолютно пассивно.
– Это я вам также обещаю.
– Одно ваше слово может все испортить.
– Я буду нема как рыба.
– Когда же я уеду, вы просто предоставьте всех, без исключения, их судьбе, не давайте никаких советов и никому не оказывайте помощи.
– Поостерегусь.
– Пусть все думают, что вы находитесь в такой же безысходной ситуации, что и остальные.
– Сделаю все, чего вы желаете, Сергей, вы останетесь мною довольны, – ответила она. – Но не сбрасываете ли вы со счетов Наталью, которая вмиг обретает мужество и энергию, как только кому-то требуется ее помощь?
– Ей это не по плечу.
– Было бы неплохо склонить кредиторов как можно дольше оказывать нам честь своим посещением – так долго, пока хозяева дома не кинутся искать вашего содействия.
– В этом есть резон.
– Итак, я подам вам знак.
– Хорошо, но с исключительной осторожностью. Никто не должен догадаться, что между нами существует договоренность.
– Не беспокойтесь, – сказала Зиновия, задумчиво окидывая взглядом сад. Затем она с любезной улыбкой медленно повернула красивое лицо к Сергею. – Собственно говоря, мой друг, меня вы тоже здорово одурачили.
– Вы невольно участвовали в моей шахматной партии, – ответил Сергей. – Раньше я не сообщал вам о своих планах лишь оттого, что чувствовал: вы выиграете мне партию, только если не будете их знать. Потому я и счел за лучшее сохранить секрет при себе. Но вашим доверием я никоим образом не злоупотребил.
– Вы правы. Ну а теперь за дело!
Она подала ему руку, которую он сердечно пожал, и первой направилась к дому.
Спустя несколько минут в столовую вошел Сергей, серьезный и мрачный, держа шляпу в руке. Он не сел на предложенный ему стул, а лишь слегка оперся на спинку.
– Господа, – холодно начал он, – вы еще, вероятно, помните тот погожий сентябрьский день, когда я посватался к Наталье и, встретив категорический отказ, с недобрым предсказанием покинул Михайловку?
Все удивленно переглянулись, но никто не проронил ни слова.
– Тогда вы торжествовали, – продолжал Сергей, – а сегодня настал час трубить моим победным фанфарам. Я советовал вам не слишком полагаться на свою добродетель. Я тогда сказал: вы, вероятно, лишь потому столь нравственны, что всегда жили в стороне от большого света, но даже в этом раю вам не избежать грехопадения, если появится искусительница, которая предложит вам запретный плод. Такая искусительница нашлась. Надо отдать должное прекрасной змие. Она невероятно быстро и основательно справилась со своим делом.
Взоры всех присутствующих обратились на Зиновию, которая стояла у окна, повернувшись к обществу спиной.
– К сожалению, все обстоит именно так, как вы говорите, – ответил Менев. – Но я не понимаю, с какой целью…
– Я попрошу вас набраться терпения, – перебил Сергей, – и тогда вы очень скоро меня поймете. Все вы, ни секунды не сомневаясь, разбили счастье двух сердец. Теперь я спрашиваю, по какому праву вы судили меня? В чем вы меня тогда упрекали? Кто из вас с тех пор не сделал того же, и еще худшего? Но вы нагрешили гораздо больше меня, вы совершили уйму предосудительных поступков, которые совершенно расходятся с моими представлениями о приличиях и морали. Я не говорю о романах, которые здесь читались и воплощались в жизнь, или о состоявшихся здесь дуэлях, и менее всего имею в виду вакханалии, которые вы устраивали. Но здесь играли в азартные игры и похищали замужних женщин, здесь дамы изображали эмансипацию и расхаживали в мужских костюмах, точно цирковые наездницы или укротительницы зверей; члены этого семейства и их соседи устраивали скандалы в ресторанах и прочих общественных местах, дрались, подвергались полицейскому задержанию и исключению из гимназии, в своем необузданном озорстве они не постеснялись даже церковь превратить в сцену. Всем этим, господа, вы намного превзошли меня, и потому поймете, что я вынужден распрощаться с вами, ибо не могу впредь поддерживать отношения с такими людьми.
Сергей поклонился и с возмущенным выражением лица покинул дом. Все молчали, ощущая гнетущую подавленность, только Зиновия украдкой смеялась в носовой платок.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – вымолвил наконец Менев.
– Нас покидают друзья, – со вздохом проговорила Аспазия. – Скоро весь свет начнет на нас пальцем показывать.
– Остается одно, – подал голос Феофан, – распродать все и уехать из этих мест.
Зиновия больше не могла сдерживаться. По-прежнему прикрывая лицо носовым платком, она потихоньку вышла и затворилась у себя в комнате.
– Она плачет, – чуть слышно сказала двоюродная бабушка.
– Это для нее было слишком грубо, – заметила Лидия.
– Он мог бы хоть кого-нибудь пощадить, – откликнулся Менев.
Снаружи запели евреи:
Настала пора освежиться, друзья,
Седлайте, седлайте коней!..
Но вопреки словам песни они вовсе и не думали разъезжаться, а решили переночевать у Менева на сеновале.
Когда стемнело, Онисим принялся курсировать возле дома, с нетерпением посматривая на окно Натальи. Наконец там блеснул луч света: девушка с зажженной лампой вошла в комнату. Онисим легонько постучал по стеклу. Наталья отворила окно и выглянула наружу.
– Вы, стало быть, воротились, милая барышня?
– Я только что приехала, – ответила она. – Ах! Вернись я немного раньше, такого бы не случилось.
– Чего, дорогая барышня?
– Теперь все потеряно, – пробормотала она.
Слезы потекли у нее по щекам, и в конце концов она навзрыд зарыдала.
– Но, барышня, вы совершенно напрасно кручинитесь.
– Ах! Я так его люблю, он даже не представляет, как сильно, я прежде и сама этого не знала.
– Да разве ж он вас не любит?
Она отрицательно покачала головой.
– Мне лучше знать, – утешил ее старик. – Кто может, увидев вас, не влюбиться! Но здесь с моим барином когда-то обошлись дурно; естественно, что рано или поздно он должен был высказать им все, что об этом думает.
– Но ведь он больше не вернется!
– Вернется, если вы того пожелаете.
Наталья осушила слезы.
– Случилось то, что должно было случиться, – продолжал старик. – Кто знает, не разыграйся весь этот сыр-бор, стали бы вы когда-нибудь нашей барыней?
– Так далеко дело еще не зашло.
– Теперь-то уже зашло, именно сейчас. Почивайте спокойно, моя дорогая барышня.
В этот момент Зиновия, удачно разместив евреев на сеновале, как раз проходила по двору в подбитой и отороченной серебристо-серым беличьим мехом бархатной темно-красной душегрейке, которую этим утром привез ей портной.
– Вот она, – чуть слышно проговорила Наталья, – та, кому мы обязаны всеми своими бедами. Что-то она теперь будет делать? Наверняка на уме у нее недоброе.
– Ничего не бойтесь, мы ее знаем.
– И опять на ней новая кацавейка.
Онисим через плечо бросил взгляд на Зиновию и улыбнулся.
– Волк каждый год меняет шкуру, – проговорил он, – но никогда не меняет своего нрава.
