Текст книги "Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах"
Автор книги: Леопольд фон Захер-Мазох
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
39. Идет дождь
С недавних пор наступила оттепель, снег растаял, и одновременно зарядил холодный нескончаемый дождь. Дороги превратились в грязевые реки, отвратительная серо-синяя завеса опустилась над миром. Все, как пленники, сидели по домам: казалось невозможным выехать куда-то в повозке, и тем более никто не рискнул бы ступить за порог пешком.
Зиновия пребывала в скверном расположении духа, она весь день зябла и, что было еще хуже, ужасно скучала. Сергей находился в отъезде, гости отсутствовали, и у нее даже не осталось, что почитать. Поэтому она, накрывшись горностаевой шубой, просто лежала на диване и вынашивала коварные планы.
Словно по щучьему велению, вдруг явился из города портной – Либман Адлер. В первую минуту Зиновии от отчаяния пришла в голову идея заказать себе новую кацавейку. Но затем – вероятно, с целью внести некоторое оживление в гнетущее одиночество Михайловки – она начала делать пугливому портному такие намеки, которые повергли беднягу в крайнее замешательство.
– Барышня Менева уже расплатилась с вами по счетам?
– Нет, еще не расплатилась, ну да особенно торопиться ведь некуда…
– А барышня Лидия?
– Тоже нет.
– Но госпожа-то Менева, без сомнения, все оплатила?
– Нет, она тоже этого не сделала.
– Я вам, дорогой Адлер, кое-что скажу по секрету: постарайтесь поскорее получить свои деньги.
– Как? Что? Сударыня ведь не имеет в виду?..
– Я вам ничего не говорила, однако мне вас жаль.
Либман Адлер артиллерийским снарядом полетел обратно в окружной город, и очень скоро каждый, кто имел должников в Михайловке – а таких оказалось немало, – знал, что дела Менева очень плохи и что настало время предъявить счет.
На следующий день погода стала еще мрачнее и безотраднее, настоящий океан омывал желтыми глинистыми волнами Михайловское поместье, и у всех в доме были неприветливые угрюмые лица. Особенно у Менева, который наконец выкроил время, чтобы подумать и посчитать, и которому в результате сделалось очень не по себе. Оставшись после завтрака наедине с Зиновией, он сперва глубоко вздохнул, а затем начал делиться с ней своим горем.
– Не представляю, где мне взять денег, – признался он. – Если так и дальше пойдет, я в скором времени разорюсь.
– Достать для тебя деньги – сущий пустяк, – ответила Зиновия. – У меня с собой несколько сот гульденов, которые я с удовольствием предоставлю в твое распоряжение, но ты должен положить конец бессмысленному расточительству. В противном случае мои деньги окажутся лишь каплей в море, и не пройдет года, как в Михайловке тебе не будет принадлежать ни гвоздя.
– Я много проиграл, вот что.
– Главная причина в том, что твоя жена не хозяйка, и Наталья не занимается ничем, кроме чтения романов. Разве ты не видишь, как тебя обворовывают, как все хозяйство приходит в упадок? Ни одного целого бокала не осталось, ни одной тарелки. Каждый делает, что ему заблагорассудится. Эконом в твоем имении разыгрывает из себя барина и обирает тебя, как разбойник с большой дороги. А скотина в каком состоянии? Закрома пусты. Только оглянись вокруг – ты придешь в ужас.
– Я это и так знаю, я все знаю.
– Значит, пришла пора действовать: покажи им всем, кто здесь хозяин.
Этого было достаточно, Зиновия надолго обеспечила себя развлечениями. Менев метался по всему дому, как разъяренный лев, вскрывая самые различные безобразия и злоупотребления. Последовал ряд захватывающих сцен – с Аспазией, Натальей, Квитой, Тарасом. Сыпались проклятия и брань, ручьями текли слезы. И в самый разгар этого переполоха во двор вкатили три крытые повозки, из которых выбрались евреи в черных лапсердаках, с лоснящимися пейсами. Каждый из них незамедлительно предъявил множество счетов. Стукам, казалось, конца и края не будет: стучали в дверь Аспазии, потом – Лидии; потом – к Наталье и опять к Аспазии; и всякий раз за стуком следовало смущение хозяйки, ее отговорки и обещания, но не деньги.
Евреи пошушукались и всем скопом направились со своими счетами к Меневу. Только теперь тот полностью осознал бедственность положения, в котором оказался, и серьезность грозящей опасности. Зиновия дала ему двести гульденов, но они в один миг утекли у него сквозь пальцы. Он отделался от злосчастных кредиторов мелкими суммами: этот получил пять флоринов, тот – десять гульденов, в зависимости от величины долговых обязательств. Евреи причитали и хныкали, но в конце концов удовольствовались и этим, после чего три повозки медленно пустились в обратный путь.
Тут уж Менев принялся метать громы и молнии: он называл своих дам бессовестными расточительницами, живущими в долг мотовками, спесивыми дурами; короче, Зиновия повеселилась на славу. Захватывающие зрелища были ей необходимы, как воздух: без них она чувствовала себя несчастной.
Во второй половине дня она наведалась в пекарню. Ендрух снова построил свой замечательный мост, благодаря чему Зиновия – под огромным красным зонтом, обнаруженным ею в каком-то углу, – сумела в буквальном смысле выйти сухой из воды. В пекарне сидели за столом присмиревшие слуги. Тарас, Мотуш и Адаминко играли в тарок, Квита шила, Софья потягивалась и зевала, Дамьянка лущила горох, а Ендрух изучал сонник – он, видимо, вознамерился поучаствовать в лотерее.
– Не помешаю вам? – входя, спросила Зиновия. – Я перебралась сюда, потому что находиться в доме невыносимо.
– Барин и нам тоже изрядно шею намылил, – откликнулся Тарас.
Очередная партия закончилась. Зиновия подсела к столу и взяла карты.
– Хочу разок сыграть с вами.
– Какая честь! – сказал Адаминко.
– Ах, сударыня, – добавил Тарас, – если бы все господа были такими добрыми, как вы, на белом свете все шло бы совсем по-другому…
– А все еще и пойдет по-другому, – ответила Зиновия, в которую тем утром точно бес вселился. – Есть мудрые мужи, которые пекутся о благе народа. Они учат нас, что все люди братья и что никто не имеет права жить в роскоши за счет других.
– Однако у господ все-таки есть поместья, а у нас – ничего, – отозвался Мотуш.
– Тогда надо все поделить заново.
– Здесь есть над чем задуматься.
Пока Зиновия в боярской меховой душегрейке восседала среди слуг, точно апостол коммунизма, раздался стук в окно, и Софья вышла на улицу. Спустя некоторое время она воротилась, сияя во все лицо озорной улыбкой.
– Небось гусара себе завела? – ехидно полюбопытствовала Дамьянка.
– Нет, это всего лишь письмецо для барыни.
– От кого? – навострила уши Зиновия, которой не составляло труда одновременно играть в карты, проповедовать социальную революцию и слышать и видеть все, что происходит вокруг.
– От господина кадета.
– Дай-ка мне.
– Я не смею, барыня немедля прогонит меня со службы.
– Можешь быть спокойна: через четверть часа ты получишь его обратно.
Софья нерешительно извлекла письмо из-за пазухи, и еще прежде, чем она успела сообразить, что случилось, Зиновия вырвала конверт у нее из рук и поспешила с ним к Меневу.
– Поклянись, что не наделаешь глупостей, а главное, не выдашь меня – тогда ты сейчас узнаешь большую новость.
– Клянусь! Ну, что там у тебя?
– Письмо, которое кадет тайком посылает твоей жене.
– Дай его мне.
– Ты можешь по оплошности разорвать его. Давай лучше осторожно вскроем конверт и, прочитав письмо, передадим Аспазии – так, чтобы у нее не возникло подозрений.
– Какой же изощренный ум у вас, женщин!
Зиновия поманила Менева. Он проследовал за ней в ее горницу. Там с помощью мокрой губки и тонкой булавки она аккуратно вскрыла письмо, и они вместе его прочитали.
Содержание было следующим:
«Когда же пробьет с нетерпением ожидаемый мною час, когда вы в безмерной своей милости снизойдете к моим желаниям и позволите мне побеседовать с вами с глазу на глаз? Если бы ваш супруг отправился на охоту, а вы бы уговорили дам съездить в город, нам, наконец, представился бы удобный случай без помех побыть вместе. Нынче расплодилось много волков, и как только снова станет прохладно и сухо, помещики воспользуются ближайшей возможностью, чтобы устроить на них большую облаву. Ваш супруг, несомненно, примет в ней участие. Взвесьте, пожалуйста, все – вы ведь ко мне расположены, на что я смею надеяться, – и подайте знак вашему преданному рабу.
Лепернир».
– М-да, хорошенькая история, – проговорил Менев.
– Только сохраняй хладнокровие, – посоветовала Зиновия, снова запечатывая письмо. – Не выдай себя перед ней и вообще ничего без моего ведома не предпринимай. Надеюсь, ты теперь убедился, что я твой истинный друг.
После этого она вернулась в пекарню, и Софья тут же полетела с письмецом кадета к Аспазии.
Едва Зиновия успела взять в руки карты, как во двор вкатилась громоздкая повозка – впрочем, она скорее плыла, чем катилась. Это был сельский Ноев ковчег, рассчитанный на целую семью; в него по причине бездорожья запрягли аж шесть лошадей. Из исполинского рыдвана выбралась странная компания: сначала Карол, затем Февадия, за ней – Винтерлих и под конец – Феофан. Они случайно встретились в окружном городе, как раз когда Винтерлих собрался предпринять небольшую инспекционную поездку, и он пригласил всех присоединиться к нему.
Тем временем наступил вечер, все уселись за накрытый стол, и Тарас подал ужин: зразыи кашу. [87]87
Своего рода шницель из рубленого мяса, под острым соусом, и пюре из гречневой крупы. (Примеч. автора.)
[Закрыть]Карол, сидевший подле Зиновии, начал было опять шептать ей на ухо о своей любви и своих упованиях. Он выбрал не слишком удачное время.
– Я приняла решение никогда больше не выходить замуж, – холодно отрезала Зиновия.
– Ты не можешь всерьез говорить такое!
– Пожалуйста, избавь меня от дальнейших разговоров.
– Зиновия, ты повергаешь меня в отчаянье.
– Да замолчишь ты?
– Я не могу. Прошу тебя, Зиновия…
– Тогда я сама положу этому конец: я завтра же уеду. – Она повернулась к Меневу: – Могу я завтра утром взять экипаж?
– Разумеется.
– Не позволяй ей уезжать, – сказал Карол.
– Ты хочешь уехать?
– Да, и уже завтра.
Тут все, за исключением Натальи, принялись ее уговаривать.
– Нет, я поеду! – энергично воскликнула Зиновия. – Если вы полагаете, что я позволю вам терзать меня, то вы ошибаетесь. Я по горло сыта вашими скандалами.
Она встала из-за стола, резко отодвинула стул и удалилась к себе в комнату.
Первым туда явился Карол, чтобы успокоить ее. А вскоре пришел и Менев.
– Если тебя кто-то обидел, – проговорил он, – пусть сам за это расплачивается. Но почему вместе с ним должен страдать я, если я искренне тебя почитаю и люблю?
– Хорошо, я останусь, – сказала Зиновия, – но Карол больше не должен говорить мне о своей любви. Мне эти глупые истории надоели.
– Даю тебе честное слово, – ответил Карол, совершенно раздавленный.
– Ладно, я не поеду, – сказала Зиновия. – А сейчас прошу оставить меня одну и прислать ко мне Феофана: в отношениях с ним я тоже собираюсь поставить точку.
Жрица сочла необходимым принарядиться, прежде чем положить под нож свою жертву. Она облачилась в пурпурное бархатное платье со шлейфом, а поверх него накинула соболиную кацавейку.
Феофан робко постучал в дверь.
– Подожди, – откликнулась Зиновия. Она повязала на шею черную бархатную ленту, украсила руки звонкими браслетами, затем еще поправила волосы и кисточкой припудрила лицо.
Наконец, довольная собой, она опустилась на диван.
Феофан вошел.
– Я велела позвать тебя.
– Что прикажешь?
– Я приказываю тебе впредь избавить меня от выражений твоих чувств. Я хочу, чтоб ты оставил меня в покое, понятно?
– Да.
– В таком случае можешь идти.
– Зиновия!
– Пожалуйста, не устраивай сцен!
Хотя как раз этого она, змия, и хотела – и этому заранее радовалась.
– Делай что хочешь, – взорвался вдруг Феофан, – но я не могу оставаться спокойным, когда ты обращаешься со мной так. Разве я заслужил подобную черствость?
– Может, да, может, нет, но это второстепенный вопрос – я по горло сыта вашими детскими играми.
– Тогда не играй со мной.
– Нет? Именно сейчас я и буду тобой играть, я тебя не боюсь. Берегись! Сейчас ты мышь, а я – кошка.
– Зиновия, – запинаясь, пролепетал Феофан, – я с собой покончу, если ты меня оттолкнешь…
– И какой же вид смерти ты выберешь? – насмешливо поинтересовалась Зиновия. – Кинжал, яд, воду или веревку? Я рекомендую тебе застрелиться, это самое легкое.
– Ты не веришь, что я это сделаю? – крикнул Феофан, выпрямляясь.
– Напротив, – сказала Зиновия, поднявшись с дивана и заряжая свой револьвер, – я очень на это надеюсь. Еще никто не лишал себя жизни из-за меня, я просто сгораю от нетерпения пережить наконец и эту главу романа. – Она протянула ему пистолет. – Вот, если ты в самом деле любишь меня, то застрелишься у меня на глазах, и притом сейчас же, не сходя с места.
Феофан взял револьвер и приставил себе колбу.
– Погоди, – остановила его Зиновия, – я тебе скомандую, нажмешь на курок при счете «три». Раз!
Феофан побледнел, как саван.
– Два!
Пистолет задрожал у него в руке.
– Три!
Он не нажал на курок, а отшвырнул пистолет в сторону.
– Ты меня разыгрываешь.
– Я? Ты, братец, меня не знаешь! – воскликнула Зиновия. – Но как я вижу, тебе не хватает смелости. Уходи, я тебя презираю.
Гордо вскинув голову, она быстро зашагала взад и вперед по комнате.
– Зиновия! Не ввергай меня в отчаяние!
Он бросился перед ней на колени, и она, скрестив на груди руки, с любопытством взглянула на него сверху вниз.
– Хорошо, я положу конец твоим мукам, – молвила она. – Я сама тебя убью.
Ей стоило огромных усилий сохранять серьезность в этот трагический момент. Однако Феофан избавил ее от необходимости и дальше сдерживаться. Как только она направила на него ствол револьвера, он вскочил на ноги и пулей вылетел из комнаты. А Зиновия бросилась на подушки дивана, чтобы наконец от всего сердца расхохотаться.
– Что тут случилось? – спросила Аспазия, просовывая голову в дверь.
– Кошачья комедия, – проговорила Зиновия. – Да ты входи, входи.
– Мне хотелось бы с тобой посоветоваться.
– Слушаю.
Аспазия подсела к ней.
– Поклонение Лепернира начинает меня тяготить. Я собиралась лишь немного развлечься с ним, чтобы скоротать время, а он воспринял это дело всерьез и теперь мучает меня требованиями свидания с глазу на глаз.
– Откажи ему без лишних разговоров, у тебя есть прекрасная возможность дать ему отставку.
– Ты полагаешь? А если Менев узнает?
– Он не узнает ничего.
– Ах, мне вообще не следовало пускаться в подобную авантюру! – вздохнула Аспазия.
– Я повторяю: пусть он явится, и ты скажешь ему всю правду прямо в глаза.
– Пожалуй, так действительно будет лучше.
40. Гром среди ясного неба
Дожди прекратились, ледяной ветер подул над равниной, разорвал серый занавес, свисавший с неба, и быстро высушил улицы и дороги. Солнце приветливо осветило зеленеющие всходы и украсившиеся почками деревья, вороны с радостным карканьем перелетали с места на место, воробьи стайками собирались на плетнях, первые ласточки облетали соломенные деревенские кровли.
В михайловском дворе опять стояли три роковые, крытые холстом повозки, а перед домом – на корточках, на лавках, на досках и на ступеньках – сидели евреи в черных лапсердаках. Это была форменная осада. Поскольку денег ни у кого, даже у Зиновии, не было, двери заперли. Однако настырные кредиторы устроили пост снаружи, готовые наброситься на любого, кто переступит порог. Первым, кто угодил им в лапы, оказался Менев.
Поскольку на этот день была назначена давно запланированная охота на волков. Едва он с ружьем вышел на крыльцо, евреи с жалобными причитаниями окружили его плотным кольцом и принялись хватать за одежду.
– Высокородный барин! Мы будем довольны даже мизерным платежом, – умоляли они, – по десять гульденов на человека.
– Ни копейки, – сухо отрезал Менев и вскочил на лошадь, которую подвел Мотуш.
Теперь появилась Зиновия.
– Милостивая госпожа, – завопили евреи, целуя ее в плечи и в локти, – подсобите нам, скажите высокородным барыням свое слово, чтобы они немного нам заплатили.
– Прочь с дороги, – закричал Менев, – иначе я по вам выстрелю.
Все тотчас же расступились. Он рысью поскакал за ворота, а Зиновия спаслась, юркнув обратно в дом.
Между тем через некоторое время к крыльцу подкатила коляска, и Зиновия вернулась с бабушкой Иваной и Лидией. Разъяренные евреи столпились вокруг дам. Каждый из них норовил отпихнуть сотоварища и, жалобно причитая, размахивал высоко над головой своим счетом. И только благодаря кнуту Мотуша дамам удалось-таки сесть в коляску и благополучно отбыть со двора. Однако озлобленные кредиторы тоже залезли в свой рыдван и преследовали их по пятам по имперской дороге до самой столицы округа.
Только теперь Наталья осторожно высунула голову в окно, потом медленно приоткрыла входную дверь и пересекла двор, чтобы затворить и запереть на засов ворота.
За этим занятием она вдруг услышала сердечное «С добрым утром!». На улице остановился, верхом на лошади, Сергей.
– Вы наконец вернулись? – приятно удивившись, спросила Наталья.
– Я только что прибыл.
– Меня это очень радует, но дома никого нет, кроме мамы, да и той нездоровится. Зиновия же недавно уехала в город. Если вы пришпорите лошадь, то еще успеете ее нагнать.
– Почему вы опять так недоброжелательно настроены, Наталья?
– Вам со мной, видать, очень скучно, – ответила девушка, простодушно надув губки.
– Напротив, я беседую с вами даже тогда, когда вы ни слова не произносите, когда я могу просто на вас смотреть.
Наталья счастливо улыбнулась.
– Однако вам все же не следует задерживаться подле меня, – сказала она, – потому что сейчас мне лучше побыть одной. Вы не сердитесь за то, что я говорю вам это?
– Нет, разумеется, не сержусь.
– Тогда я немного вас провожу.
Она вышла за ворота и рядом с его лошадью, которую Сергей пустил шагом, двинулась по деревне. Они почти не разговаривали, а только все чаще поглядывали друг на друга. И на ее лице, как и на его, светилась тихая радость. У пересечения улиц Наталья остановилась и протянула ему руку.
– Здесь я попрощаюсь, – сказала она. – Когда я вас снова увижу?
– Как только вы этого пожелаете.
– В таком случае приезжайте еще сегодня. Хорошо?
– Я рад, что могу приехать. Адье!
– До свиданья!
Когда Наталья вернулась, из дома доносился беспорядочный шум, слуги стояли на дворе и шушукались. Потом отчетливо послышались голос Менева и громкий плач Аспазии. Наталья стремглав взбежала по ступенькам и прошла в салон, где ее мать, прижав к лицу носовой платок, лежала в кресле, а отец, гневно сопя, расхаживал из угла в угол, в то время как Лепернир, бледный как покойник, стоял, прислонившись к окну.
– Оставь нас одних, – приказал ей Менев.
– А мне, наоборот, кажется, что мое присутствие здесь крайне необходимо, – спокойно возразила Наталья.
– Впрочем, я не против, чтобы ты узнала, до чего опустилась твоя мамаша.
– Стилян! – вскричала Аспазия. – Пощади меня перед моим ребенком!
Наталья приблизилась к Аспазии и обняла ее, словно желая защитить.
– Моя мама не может сделать ничего плохого, – проговорила она.
Аспазия в порыве нежной признательности схватила руку дочери и поцеловала ее.
– Ты, видать, собираешься ее оправдывать? – снова разбушевался Менев. – Или ты станешь лгать, – продолжал он, обернувшись к жене, – отрицая, что я застал тебя во время любовного свидания?
– Я не стану лгать, – выдавила из себя вконец уничтоженная Аспазия. – Я провинилась, но не настолько, как ты полагаешь.
– Это фразы из твоих французских романов, – возразил Менев. Потом остановился перед Леперниром и вперил в него мрачный взгляд. – Вы, молодой человек, вероятно, понимаете, что при сложившихся обстоятельствах нам остается делать. В обществе существуют законы, которые никому не позволено безнаказанно нарушать.
– Я полностью к вашим услугам, – проговорил кадет, – но прошу вас пожалеть свою супругу. Она совершенно не виновата.
– Ну, это уж слишком, – вмешалась Наталья, бросаясь к отцу. – Твоя дуэль с Леперниром была бы попросту смехотворной, я даже не вижу причин для нее. Мама самым невинным образом позволила за собой поухаживать, и ничего более.
– Чем ты можешь доказать это?
– Это подсказывает мне мое чувство. Разум может заблуждаться, а сердце – нет.
– Клянусь тебе, – снова заговорила Аспазия, – что между нами не произошло ничего, что хоть в малейшей степени оскорбляло бы твою честь.
– Пустые слова!
– Разве не достаточно того, что моя мать позволила соблазнить себя всякими глупостями? – сказала Наталья. – И разве теперешним конфузом она уже не искупила свою вину? Разве у тебя есть право сомневаться в ней? Да будь она даже во сто крат виновнее, с чего ты набрался смелости судить ее? Или тебя самого не в чем упрекнуть?
Менев смущенно жевал свой ус.
– Долгие годы вы жили в мире и согласии, – продолжала Наталья, – любили своих детей, вас все вокруг уважали, а теперь какой-то каприз, какая-то минутная слабость могут поставить все это под сомнение? Нет, отец, здесь нужно выбрать одно из двух: или ты прощаешь мать, или она немедленно покидает этот дом, но тогда и я уйду вместе с ней.
– Вздор! – проворчал Менев.
Наталья взяла мать за руку и подвела к нему. Менев начал смягчаться, однако еще не капитулировал.
– Что ты надумала? – проговорил он. – Содеянное так быстро не зарубцуется. Может, со временем…
– Прощают или сразу, или никогда.
– Я не могу.
– В таком случае мы пошли, – решила Наталья.
Она повернулась было к дверям.
– Погоди! – крикнул Менев и уже в следующее мгновение протянул жене руку.
– Спасибо вам, барышня, – заговорил Лепернир, извлекая из внутреннего кармана на груди лист бумаги. – Распорядитесь этим письмом по своему усмотрению. Пожалуйста, простите меня, что я столь ребячливым образом нарушил ваш покой, и смею вас заверить, что я всегда буду с глубоким уважением вспоминать о вас. Всех вам благ и прощайте!
Он поклонился и навсегда покинул Милайловку.
Наталья пробежала глазами письмо и затем протянула его отцу. Тот прочитал следующее: «Я приму вас, но лишь для того, чтобы сообщить вам, что как честная женщина не могу ответить взаимностью на ваши чувства, и чтобы просить вас впредь избегать меня и не посещать мой дом. Аспазия».
После этого Наталья проводила Аспазию в ее комнату и оставила там наедине с раскаянием и слезами. Когда она воротилась, Менев уже оседлал лошадь и без шапки ускакал из имения. Ему потребовались свежий воздух и солнце. Буйный ветер, треплющий волосы, благотворно сказывался на равновесии его духа.
Наталья опустилась на стул и глубоко вздохнула. Крупные слезы текли у нее по щекам, но сердце вновь было свободно, и игра добрых, приветливых мыслей отражалась на ее чистом челе.
Смеркалось, Менев еще не вернулся, а Аспазия по-прежнему лежала на диване в своей комнате и предавалась думам.
Наталья прошлась перед домом. Солнце давно закатилось, и лишь с западной стороны над горизонтом еще тлела карминовая полоса, а облака были окаймлены матовым пурпуром. Поле и сад приобрели нежно-зеленый оттенок. Из тумана вдали поднимались макушки исполинских дубов горного леса и высокие стелы на могилах героев.
Под выступом крыши щебетали две ласточки.
В деревне из закоптелых труб тянулся к небу сизый дым.
Наконец послышался стук лошадиных копыт. Но это оказался не возвращающийся домой отец, а Сергей. Он поздоровался с Натальей и въехал во двор. Она подошла ближе, чтобы подать ему руку и потрепать по холке его коня.
Сергей спешился, передал взмыленное животное старому кучеру и проследовал за Натальей в дом.
– Вы, как я вижу, по-прежнему в одиночестве, – заметил он. – Может, мне лучше уйти?
– Нет, оставайтесь, пожалуйста, – проговорила Наталья. – Подсаживайтесь ко мне, ваше присутствие для меня отрадно, особенно сейчас.
Лишь устроившись напротив нее и взяв ее за руки, Сергей обратил внимание на заплаканные глаза.
– Что произошло? – спросил он. – Кто причинил вам боль?
– Ах, здесь разыгралась весьма неприятная сцена! – ответила Наталья. – Но все уже позади, и я надеюсь, что теперь у нас снова воцарятся мир и покой.
– И все же кто вас обидел?
– Никто, это было лишь… недоразумение… между моими родителями.
– И больше ничего?
– Больше ничего. Иначе я бы вам рассказала.
– Доверьтесь мне, Наталья, – продолжал Сергей, – я прошу вас, ради вашей же пользы.
– Разве я не доверилась вам? – Она посмотрела на него правдиво и искренне. – Вы единственный человек, которому я еще верю, но я надеюсь теперь сама разобраться во всем, у меня хватит смелости.
– Борьба требует жертв, милая барышня.
– Я принесу их.
– Почему вы отвергаете друга?
– Разве я отвергаю? Не поймите меня превратно, господин Ботушан, но я хочу действовать сама, насколько мне хватит сил. Если я почувствую себя слишком слабой, если увижу серьезную опасность, я обращусь к вам. Вы ведь окажете мне содействие?
– Располагайте мною во всем и в любое время.
– Благодарю вас.
Наталья, колеблясь, смотрела в пространство перед собой, на сердце у нее лежало какое-то бремя.
– Вы, похоже, хотите мне еще что-то сказать, Наталья…
– Да, это так.
– Прошу вас.
– Вы навсегда останетесь моим другом?
– Насколько вы пожелаете.
– Тогда – навеки, – молвила Наталья, – потому что я никогда не выйду замуж. Теперь, лучше познакомившись со светом и людьми, я больше ничему не верю и ни на что уже не надеюсь.
– Это мимолетное настроение, которое рано или поздно пройдет.
– Нет, Сергей, для меня это серьезно.
Оба на некоторое время замолчали. Он предпочел бы прямо сейчас прижать ее к своей груди, к горячо бьющемуся сердцу, но сдержал себя. Еще не настал миг того счастья, которое он видел перед собой словно лазурь небес и золото солнца, но оно уже не казалось ему столь далеким.
– Послушайте, – снова заговорило большое неразумное дитя, – мне хотелось бы доставить вам радость, что я могла бы для этого сделать?
– Вы делаете для меня так много, все, – делаете неосознанно, и оттого это так прекрасно. Вы доставляете радость самим вашим существованием; чтобы порадовать меня, вам не требуется ни слова, ни взгляда: вы, точно фея, во всякое время расточаете дары, даже помимо своего желания.
– Но я все же хотела бы… – залившись румянцем, прошептала девушка.
– Хорошо, в таком случае подарите мне ваш портрет.
– Вы требуете как раз того, чего у меня нет, – насмешливо возразила она. – Однако в ближайшие дни я собираюсь отправиться в город и закажу там портрет, которым не будет владеть никто, кроме вас.
– Но тогда я прошу, чтобы вас изобразили не в пышном туалете, чужой и чопорной, а такой, какой вы бываете дома.
– Я именно так и думала, в моей кацавейке…
– С длинными косами…
– И с кошкой на коленях. – Она радостно захлопала в ладоши. – Однако вы тоже должны подарить мне свой портрет.
– Своей просьбой вы делаете меня несказанно счастливым.
Разговор оборвался. Тот, кого переполняет желание что-то высказать, часто теряет дар речи, ибо словам трудно находить дорогу от сердца к губам. Наталья встала и принесла шашки.
– Хотите сыграть? – с естественной непринужденностью предложила она.
– С удовольствием, но мне наперед известно, что я проиграю.
– Почему?
– Потому что буду смотреть не на доску, а только на ваши красивые руки.
