Текст книги "Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах"

Автор книги: Леопольд фон Захер-Мазох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

27. Низвержение с Олимпа

Латынь забыта, обуяла скука,

За юбками в погоне без конца.

Но кара ждет беспечного юнца,

Несчастье – это лучшая наука.

Пфеффель

В Михайловке царила теперь атмосфера сераля. Каждый помышлял лишь о сиюминутных удовольствиях, никто не задавался вопросом о будущем, не печалился о том, что расходы изо дня в день увеличиваются, что деньги в сберегательной кассе тают, как весенний снег, а долги накопились невероятные. По-гаремному велось и хозяйство – в доме и на дворе, на кухне и в погребе: челядь лениво потягивалась, во весь рот зевала и кутила наперегонки с хозяевами. Менев почти полностью выпустил бразды правления из своих рук, и имение, доверенное управляющему, медленно, но неуклонно истощалось. Никто не работал, никто не заботился о завтрашнем дне. Дамы сутки напролет занимались своими туалетами или, лежа на диване, читали романы.

Потом опять наезжали гости – и тогда бесконечные танцы, живые картины, «фанты» перемежались с катанием на санях и ледовыми праздниками.

Феофан и оба его товарища, Данила и Василий, все больше подпадая под влияние жизненной философии Эпикура, начали поистине вызывающим образом бросать вызов тем представителям власти, что определяли судьбу окружного города: подслеповатому школьному привратнику, глухому ночному сторожу и хромому полицейскому. Не проходило и дня, чтобы супруга бургомистра или жена окружного начальника не сообщала дамам за чашкой кофе о новых непозволительных или легкомысленных выходках трех возмутителей общественного спокойствия. Все выговоры и замечания директора гимназии, все штрафные санкции оставались без последствий: наши герои регулярно пропускали занятия, каждый раз придумывая самые немыслимые оправдания. У Феофана беспрерывно болели зубы, Данила с Василием чуть ли не каждую неделю теряли кого-нибудь из родственников, которых нужно было оплакивать, однако небеса щедро вознаграждали их за утраты, поскольку с тою же регулярностью в семье случались свадьбы либо крестины, на которые их приглашали.

Между тем трое друзей слонялись по окрестностям, принося жертвы Амуру и Бахусу. Данила завел себе в Хорпыни смазливую крестьяночку, Василий воздыхал по хорошенькой камеристке графини Коморовской. Феофан вообще превратился в заправского Дон Жуана. Он одновременно поклонялся Зиновии и Алене, а если в Михайловку наезжали гости, Февадия же, как Цербер, охраняла рай приходской усадьбы, отправлялся верхом в Ростоки, где его с неизменной благосклонностью встречали левантийские очи хозяйки корчмы.

Алена радовалась, когда он дарил ей шелковую косынку или цветную ленту. Если бы она знала, что сорванец в те же дни преподнес Зиновии цветы, а хозяйке корчмы в Ростоках купил вышитые золотой ниткой турецкие чувяки, подарок, конечно, не растрогал бы ее в такой мере.

Впрочем, даже мелкие подношения стоили денег, а тут еще еврейка потребовала браслет, Алена же очень робко высказала желание обзавестись веером. Феофану не оставалось ничего другого, кроме как поведать о своих затруднениях фактору. Добрейший Сахаревич сощурил маленькие глазки, точно задремавший лисенок, и его ястребиный нос, казалось, стал еще длиннее.

– У меня сейчас нет наличных денег, – осторожно произнес он, – но я знаю одного человека, который, возможно, одолжит молодому барину нужную сумму.

Камельян отправился в Михайловку и тихонько постучал в дверь Зиновии.

– Чем могу служить? – проговорила она. – Присаживайтесь, господин Сахаревич.

– Это я здесь для того, чтобы служить милостивой госпоже, – галантно возразил он, – но история складывается неприглядная. Молодой барин собирается взять взаймы сотню гульденов или больше, вправе ли я давать ему такие деньги? Милостивой госпоже я бы без всяких разговоров выложил на стол хоть десять тысяч.

– Дайте ему сотню, – ответила Зиновия, – но в долговой книге запишите сто пятьдесят.

– Но я же честный человек! – завопил Сахаревич. – Разве я могу взимать такие проценты, да к тому же с господина Менева?

– Можете, и не задавайте лишних вопросов, – заявила в ответ Зиновия.

Таким образом, Феофан получил деньги, трактирщица – браслет, а Алена – веер. Феофан с юношеским задором продолжал вести веселую жизнь. На занятиях и вообще в городе его теперь почти не видели. Не осмеливаясь слишком часто показываться отцу на глаза, он ночевал то там, то здесь: у дядюшки Карола, у знакомого еврея или в какой-нибудь крестьянской хате – смотря по тому, как складывались обстоятельства. В светлое время суток он обычно отсиживался в корчме: бражничал, угощал товарищей, резался в карты с евреями и финансовыми инспекторами, целовал женщин и колотил мужчин. За короткое время он приобрел репутацию отчаянного забияки, и все с уважением относились к его кулакам. Однажды в воскресенье, отплясывая в ростоцкой корчме, Феофан затеял ссору с крестьянами и в конце концов разогнал их всех – вышвырнул кого через дверь, кого в окно. Шишкам и синякам, которые получал сам, он не придавал особого значения. И каждый предпочитал уступить ему дорогу, а если и показывал кулак, то разве что тайком, в кармане армяка.

Когда бумажные птицы, полученные от Камельяна, разлетелись все до последней и хозяйка корчмы в Ростоках заметила, что ее ухажер понурил голову, она доверительно подсела к нему и предложила деньги.

– Я не могу брать у тебя, – возразил Феофан.

– Не у меня, а у моего мужа.

– Такой вариант обсудить можно.

– Он даст вам двести гульденов, – продолжала она, – а вы напишете расписку на двести пятьдесят и подарите мне меховую кофту. Я давно мечтала обзавестись такой, потому что здесь часто бывает холодно.

– Договорились.

Тем же вечером Феофан получил деньги. А уже в следующий шабат еврейка гордо расхаживала в подбитой и отороченной мехом черного кролика кофте из темно-красного бархата. Она себе очень нравилась в этой обновке. И нравилась Феофану. Неудивительно, что хозяин корчмы однажды застал эту парочку целующейся – и поднял ужасный крик.

– Чего ты скандал устраиваешь? – сказал Феофан. – Красивая женщина подобна солнцу, ты же не требуешь, чтобы солнце светило только тебе.

– Вы не смеете запрещать мне разговаривать в собственном доме…

Но Феофан тут же схватил еврея за воротник и вышвырнул из корчмы на снег.

Хозяин для видимости смирился со своей участью, однако в душе затаил злобу и решил отомстить.

– Разве вы мужчины? – сказал он крестьянам. – Вы мямли, ничтожные холопы, если позволяете этому панычу [64]64
  Барич. (Примеч. автора.)


[Закрыть]так с собой обращаться.

– А что мы можем поделать? – возразили крестьяне. – Он изобьет нас до полусмерти, стоит нам только сунуться.

– С такими остолопами не о чем разговаривать, – подумал корчмарь. – У баб, пожалуй, куражу больше.

А надо сказать, что у него имелась поблизости небольшая лавка, в которой он торговал цветастыми платками, фальшивыми кораллами и поддельным жемчугом, лентами и тому подобными сокровищами, к которым так неравнодушны молодые крестьянки. Поскольку наличные деньги водились у них редко, они приносили ему муку, кукурузу, яйца, кур и получали взамен то, что им приглянулось.

Во время таких торгов он и пустил теперь в ход свое красноречие.

– Я больше не позволю устраивать у себя танцы, – заявил он девушкам. – Молодой барин Менев этого не выносит.

– Не выносит? Это почему же?

– Я бы на вашем месте не задавал глупых вопросов, а надавал бы ему тумаков, чтоб неповадно было.

Я больше в разлив продавать не буду, – сказал он женщинам. – По мне, вы хоть воду пейте, потому что Менев с вашими мужиками ссорится, а мне это всю торговлю портит.

– Так что ж тут поделаешь?

– Он так и будет вышвыривать за дверь всякого, кого пожелает, пока не найдется кто-то, кто вышвырнет его самого.

Посредством подобных разговоров корчмарь раздувал и раздувал искру, пока не вспыхнуло яркое пламя. Однажды вечером в корчме собралось около двадцати женщин и молодух из деревни, и они принялись совещаться. Поскольку у их мужиков сердца оказались заячьи, женщины поклялись, что сами проучат юного забияку. И договорились уже в следующее воскресенье свести с ним счеты.

– Только бы он пришел, – вздохнул корчмарь. – Но здесь у него есть доброжелательница, так что он будет предупрежден.

– Не придумывай всякую ерунду! – насмешливо сказала еврейка. – Разве я виновата, что симпатичная, что он с удовольствием целует меня? Но мне-то от него какой прок? Да никакого!

Она презрительно прищелкнула пальцами.

– Пустые слова! – отмахнулся корчмарь.

– Если хочешь, я тебе это докажу, – спокойно ответила женщина. Браслет и меховую кофту она уже получила, и, следовательно, никаких причин, чтобы волноваться за Феофана или тем паче жертвовать ради него собой, у нее не было. – В следующее воскресенье он заявится сюда с приятелями, и разделаться с ним будет трудно. Напишу-ка я ему лучше письмо, и он приедет уже завтра вечером.

Корчмарь посмотрел на жену с удивлением, он ей в последнее время не доверял. Она же уселась за стол и написала: «Высокородный господин! Если вы хотите поговорить со мной с глазу на глаз, я ожидаю вас завтра вечером в восемь часов. Мой муж уедет в окружной город. Ваша верная Сара».

Это письмо Феофан получил на следующее утро из рук еврейского паренька – и ровно в восемь вечера подъехал к корчме. Там было тихо и темно, только из окна спальни пробивалось неверное мерцание свечи. Феофан чуть слышно постучал в стекло.

Еврейка отворила окно и высунула голову.

– Ты одна?

– Да, господин Менев, входите же, вас ждут с нетерпением.

Он ступил в темное помещение. Послышался шелест женского платья, Феофан ощутил на себе мягкие объятия, но одновременно чья-то невидимая рука заперла дверь на засов, а из кухни выскочили крестьянки, вооруженные палками.

– Ну, вот ты наконец и попался! – разом закричало двадцать звонких голосов.

Еврейка юркнула к себе в комнату, в то время как десять пар крепких рук скрутили Феофана, а еще десять повалили его на землю. Тут же в воздухе засвистели первые удары. Еврейка тихонько отодвинула занавеску, прикрывавшую маленькое окошко в двери ее спальни, и с любопытством наблюдала за этой сценой.

Феофан, в изорванной одежде и весь избитый, очнулся на улице, где он лежал, уткнувшись в снег лицом, разукрашенным кровоподтеками и синяками. С трудом поднявшись и отвязав лошадь, он понял, что не способен на нее взобраться. Смирившись со своим бессилием, он довел ее под уздцы до ростокской помещичьей усадьбы и там попросил у старого Онисима разрешения переночевать.

– Что с вами приключилось, молодой барин? – в ужасе воскликнул старик.

– Только успокойся, – попросил Феофан, – и не выдавай меня.

Онисим по-отцовски строго отчитал его, но приютил. Он ухаживал за юношей как за больным ребенком и спрятал так хитро, что даже Сергей не догадался о его присутствии в доме. Когда спустя восемь дней Феофан под покровом ночи покидал Ростоки, он стал растроганно благодарить старика.

– Не надо так много слов, молодой барин, – серьезно проговорил Онисим. – Очень надеюсь, что полученные тумаки пойдут вам на пользу, что они образумят вас. Исправляйтесь, не позорьте своего батюшку. На легкомыслии далеко не уедешь. И мой барин когда-то был непоседой, но мне удалось наставить его на истинный путь.

28. Азартная игра

Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу!

Лермонтов

Пока Феофан, обреченный в своем ростокском убежище на невольное безделье, предавался глубокомысленным размышлениям о двуличии влюбленных женщин, физической силе галицийских крестьянок и моральном воздействии полученных по заслугам ударов, Зиновия контрабандой ввезла в Михайловку рулетку. И помещичий дом, прежде такой идиллический, превратился в настоящую преисподнюю, где клубились, как шипящие змеи в гнезде, всевозможные низменные страсти.

Салон, с выдвинутым на середину большим круглым столом, был преобразован в игорный дом. Тяжелые портьеры задернуты наглухо, массивная висячая лампа бросает на зелень сукна яркое пятно света, все помещение наполнено табачным дымом, смешанным с благоуханием – роскошным цветочным ароматом, источаемым красивыми женщинами. (Дамы теперь предпочитали нежному, стыдливому запаху фиалок или роз тяжелое наркотическое дыхание тропических растений.) В большой зеленой печи потрескивают дрова. Из-за того что помещение заполнено людьми, здесь жарко; ледяные узоры на окнах рассказывают зимнюю сказку, которой, похоже, уже никто не верит…

Играли теперь каждый день. Начинали сразу после обеда и продолжали до глубокой ночи. А «за кулисами» между тем развертывалась череда романов. Ибо те, кто сидел за игорным столом, с таким рвением следили за катящимся шариком, за звоном золотых и серебряных монет, что просто не замечали, когда тот или иной гость вставал и покидал зал, чтобы в каком-нибудь укромном уголке – за портьерами, цветочной кадкой или многостворчатым каминным экраном – тайком пожать милую руку.

Ежедневно съезжались гусары, графиня, дядюшка Карол, Суходольский, Плоцкий, Литынский с супругой. Периодически в азартной игре принимали участие также Винтерлих, Бадени с дочерьми и даже священник с женой. Сергей присутствовал постоянно, но никогда не играл.

– Вы, верно, дали зарок? – обратился к нему однажды майор.

– Именно так, – холодно ответил Сергей.

Поначалу Менев держал банк и исполнял функции крупье. Когда он проиграл слишком много, его сменил Карол. У того дело пошло не лучше. Когда Карол за одну ночь проиграл пять тысяч флоринов, он вынужден был довериться Меневу и впервые в жизни попросить деньги взаймы.

Но в этом душном помещении одновременно велась игра и на человеческие души, человеческое счастье. Уверенная, что Карол уже у нее в кармане, Зиновия решилась теперь поставить на карту все, чтобы завоевать Сергея. Наталья видела, как ее соперница с лихорадочной поспешностью расставляет силки и ловушки, устраивает западни – и ее сердце сжималось в тревоге за человека, чей истинный образ мыслей, чьи сокровенные чувства она безуспешно пыталась разгадать.

Если прежде Наталья притворялась, будто с благосклонностью принимает сватовство майора, то теперь она явно отвергала своего поклонника, и даже весьма неучтиво. Она его сторонилась, она отвечала ему нехотя и формально, а когда взгляд майора останавливался на ней, отворачивалась.

Майор попытался утешиться на гусарский манер: он принялся оказывать знаки внимания Брониславе Бадени.

В то время как остальные сидели вокруг рулетки, в горячечном возбуждении провожая глазами катящийся шарик, Винтерлих вздыхал, и лицо его принимало сентиментальное выражение. Мало-помалу он проиграл все свои скромные сбережения и затем, подобно Каролу, начал влезать в долги. Добрейший Камельян Сахаревич достал ему денег, но теперь уже не стеснялся взимать за них высокие проценты. Февадия и Лидия одинаково неверно истолковали томление Винтерлиха. Каждая из них вообразила, что именно она является предметом его воздыханий. Тогда как на самом деле он с затаенным благоговением надеялся на красное, чет или на номер двадцать семь.

Винтерлих каждый вечер брал с собой по пять гульденов. Проиграв их, он выскальзывал из салона и в соседней комнате за цветочным столом скорбел над крушением своих надежд и упований.

И всякий раз возникало соревнование между Февадией и Лидией, которые следовали за ним по пятам. Он в буквальном смысле находился под неусыпным надзором и являл собой убедительное доказательство того, что человек с двумя тенями гораздо несчастнее Шлемиля, [65]65
  Имеется в виду продавший свою тень герой «Удивительной истории Петера Шлемиля» Адельберта фон Шамиссо (1781–1838).


[Закрыть]вообще не имевшего тени.

– Вы можете простудиться, – говорила, к примеру, Февадия, – здесь сибирская стужа. – И тотчас любовно повязывала ему шею своим платком.

– А мне, напротив, кажется, что вам жарко, – заботливо бормотала Лидия. – У вас раскраснелись щеки. – И, не дожидаясь ответа, подносила ему стакан воды.

– У вас нездоровый вид, – замечала Февадия, приглядываясь к нему. – Вам следует зачесывать волосы на правую сторону, тогда вы выглядите веселее. – Ее полные руки ерошили ему волосы, в то время как Лидия закручивала вверх кончики его усов.

– Вот где кроется ошибка! – торжествующе восклицала она. – С опущенными усами у вас очень меланхоличный вид. Какой вы сейчас симпатичный, прямо удалец!

Тут Февадия обнаруживала, что он не курит, и поскольку Лидия, опередив ее, уже отправлялась за сигарой – со всей поспешностью, на какую при своей флегматичности была способна, – довольствовалась тем, что после давала ему прикурить.

Менев старался найти забвение в ухаживании за Зиновией, а когда красивая змия умело от него ускользала, он по-философски обращался к бутылке, то есть старался докопаться до ее, бутылки, основания.

Он брал деньги из сберегательной кассы, не считая их и не записывая; у него было мрачное предчувствие, что доходы его, конечно, не увеличиваются, а весело упархивают из рук, однако он не желал об этом думать – просто поцелуи его становились все более пылкими, а бутылки пустели быстрее, чем прежде рюмки.

Поэтому неудивительно, что участие Натальи в азартной игре привлекло его внимание далеко не сразу. Поскольку в других нас чаще всего возмущают те ошибки, которые мы охотно совершаем сами, Менева вдруг охватило благородное негодование.

– Нет, дитя мое, – произнес он, окутывая себя плотными облаками табачного дыма, – эта игра не для детей.

Табачный дым, должно быть, заменял ему деревянную решетку, отделяющую исповедника от паствы; однако когда тучи рассеялись, Наталья по-прежнему сидела на своем месте.

– Ты меня разве не слышишь?

Она спокойно поставила на красное.

– Ты не должна играть.

Наталья только досадливо повела плечом.

– Наталья!

– Ну, чего тебе?

– Ты будешь послушной?

– Нет.

Она выиграла и с улыбкой сгребла со стола свое золото. Горькая мысль тенью соскользнула с ее чистого лба на пухлые губы, заставив их капризно надуться.

– Кому везет в игре, не везет в любви, – обронила она, бросив взгляд на Сергея.

В другой раз дамы в горнице Зиновии наводили последний глянец на свои туалеты, когда туда вошла Наталья с известием, что пожаловала графиня.

– Как ты сегодня выглядишь? – изумилась Аспазия.

На Наталье было обыкновенное домашнее платье и белый передник. Волосы беспорядочными прядями ниспадали на лоб.

– Тебе нельзя такой оставаться, – решительно заявила Зиновия.

– Я не хочу никому нравиться, – упрямо возразила Наталья и развернулась на каблуках, так что ее юбки зашелестели.

С губ Аспазии уже готово было сорваться злое слово, но неожиданно для себя хозяйка дома расхохоталась.

– Ах, посмотрите на бабушку! – воскликнула она.

Все взоры обратились на двоюродную бабушку, которая – в допотопном платье из лилового шелка и в большом чепце с желтыми лентами – в этот момент стояла перед зеркалом и пудрила себе лицо.

– Ты, похоже, тоже решила принарядиться? – молвила Лидия и, пританцовывая, обняла добрую старушку за талию.

– Оставьте меня в покое! – с комичным величием бросила та в ответ. – Я, конечно, не такая симпатичная, как Аспазия, но мужем обзаведусь скорее, чем ты.

– О, бабушка отправляется покорять сердца, – проговорила Аспазия и снова расхохоталась.

Но на сей раз та даже не удостоила ее ответом, а взяла под руку Зиновию и важно, как индюк, двинулась во главе всей процессии вниз по лестнице.

Наталья осталась в одиночестве. Минуту-другую она стояла посреди горницы, погрузившись в раздумья, потом решительно вскинула голову и сбежала вниз по ступенькам. Тяжелые косы бились у нее на спине как колеблемые ветром золотые початки кукурузы.

Когда она вступила в маленький зал, игра шла полным ходом. Тот же спертый воздух, тот же густой дым, те же, что и всегда, манящие цветочные ароматы… Те же люди, позвякивание золота и серебра, тихие проклятия и еще более тихие вздохи… Она неслышно подошла к столу и присела на угол рядом с Зиновией – напротив Сергея. Никто не обратил на нее внимания, только эти двое, но уж на них-то она впечатление произвела. Зиновия бросила быстрый взгляд на Сергея. Заметил ли он, как красива Наталья? Она в самом деле была красива и опасна, и Зиновии хватило ума, чтобы признаться себе в этом. А как тонко сумела Наталья подобрать ткани и цвета! Откуда вдруг взялось у нее это искусство создавать изящные туалеты? Ученица превзошла свою наставницу. Кто ее этому научил? Не опыт,конечно, – любовь. Она любит Сергея, ради него и преобразилась: ибо хочет его очаровать.

Очень необычно смотрится этот шелковый кумачовый платок, которым она обвила свои косы. Изображает ли он тюрбан или головной убор крестьянки? Не важно, главное, он привлекает взгляд. А как великолепно гармонирует этот радостный, сияющий цвет с золотистыми косами и нежной белизной кожи, с розоватым отливом щек, шеи и рук. Так же удачно сочетаются с ними теплый, спокойный оттенок фиолетовой бархатной кацавейки и благородный матово-серебристый мех, которым она подбита и оторочена…

Зиновию пробрала дрожь, хотя в зале было очень душно и жарко. Она увидела, что, пока Наталья отдается игре, Сергей украдкой следит за по-девичьи красивыми движениями ее головы, ее рук и что в его карих глазах появилось выражение глубокого, радостного восхищения.

Зиновия не желала терпеть такое. Она легонько толкнула Сергея локтем и улыбнулась ему; и всякий раз, когда Сергей поворачивался к Наталье, возобновляла эту игру.

Наталья ни о чем не догадывалась: она сама была тут, а ее любимый сидел напротив, и этого ей было довольно. Лишь однажды она посмотрела на него, но в этот единственный раз – прямо и откровенно, с простодушием невинного сердца, с мечтательной печалью, которая была такой безрассудной, такой по-детски наивной и трогательной, что этим единственным взглядом Наталья победила Зиновию, разорвала магическую сеть, которую та с грациозным коварством сплела вокруг Сергея.

Сергей и на сей раз не играл. Он сидел за столом с серьезным, почти грустным видом и наблюдал за происходящим, точно врач в сумасшедшем доме, но в конце концов атмосфера в тесном зале показалась ему слишком тяжелой, удушающей. Он встал и медленно прошел в соседнюю комнату, где было прохладно и пахло свежей лесной почвой; сел в кресло у камина и закурил сигару. Тут всевозможные мысли роем закружились в голове этого тихого мечтателя: мысли в образах добрых гениев, соблазнительных чертовок и седобородых гномов, корчивших ему гримасы; эльфов, которые, точно копьями, размахивали лилиями, розами и алыми маками, и других эльфов, которые плели из цветочных стеблей цепи. Однако Сергей очень недолго пребывал в одиночестве. Вот раздался шорох – тихий-тихий, точно шелест волн, из которых выходит русалка, точно шуршание дремлющих берез и ив, на которых раскачиваются дочери Лесного царя. И к нему подступила Наталья – и поставила ногу в вышитой золотом туфельке перед каминной решеткой, словно хотела ее погреть.

– Вы не играете, барышня? – робко обратился к ней Сергей.

– Поскольку не играете вы, – спокойно ответила она, кладя руки на каминную полку и поворачивая к нему голову, – я тоже больше не стану играть. У меня впечатление, что вы над всеми нами потешаетесь.

– Может, да, а может, и нет.

– Прошу вас, не говорите загадками. Я не так умна, как Зиновия, и я вас не понимаю. Что вы имеете против игры?

– Игра на деньги представляется мне недостойным занятием: мы ничего не должны получать в подарок, даже счастье. Мы должны честно заслужить то, чем хотим владеть, что, как мы думаем, нам необходимо.

– А любовь? – спросила Наталья. – Ее тоже нужно заслужить?

– Разумеется, – ответил Сергей. – Но ее всегда получают в подарок, и уже потом ее нужно заслужить. Горе тому, кому это не удается. Не привязанная птица упорхнет от птицелова тем быстрее, чем неожиданнее она к нему прилетела, а прилетает она часто незваной.

– Но любить, кажется, нынче уже не в моде.

– Вы, барышня, обращаете внимание на моду? – сказал Сергей. – А я нет. Я всегда шел своей дорогой и от суждений света не зависел. Что, в сущности, представляет собой это пресловутое суждение света? Оно лишь подтвердит, что я устроен иначе, чем другие. Но разве это порок? Коль скоро сам я собой доволен, я со спокойной душой могу оставить другим удовольствие читать мне нравоучения. Нравоучения меня мало трогают. Существуют вечные законы природы, которые нельзя нарушать безнаказанно, а в остальном каждый вправе жить так, как ему предначертано от рождения. Никому не дано выпрыгнуть из своей шкуры, за исключением разве что лисы барона Мюнхгаузена. Да и по какой мерке люди берутся судить нас? Обычно они руководствуются представлениями, учениями и принципами, которые были сформулированы мыслителями сто, а часто и тысячу лет назад. Сегодня, когда эти принципы наконец превратились в общее достояние, другие прогрессивные мыслители признают их ошибочными. Человечество всегда отстает от своих гениев по меньшей мере на столетие, моя же свобода заключается в том, что я беру на себя смелость отвечать за собственные поступки и не плестись вместе с ним в хвосте, вот и все.

– Я вас не совсем понимаю, – сказала Наталья, во взгляде которой читалось тихое удивление.

– Да в этом и нет необходимости, – ответил он. – Мне важно, чтобы вы поняли: я не хуже тех, кто берется меня судить.

Наталья глядела в красный жар камина и, казалось, к чему-то прислушивалась. Вероятно, один из шаловливых кобольдов, обитающих в этих укромных покоях, вскарабкался к ней на плечо и что-то шепнул в ухо, ибо браслет, который теребили ее пальцы, внезапно соскользнул с руки на пол. Наталья хотела поднять его, но им уже завладел Сергей. Девушка попросила надеть браслет ей на запястье. Но неловко держала руку, когда Сергей послушно исполнял ее просьбу, и он не сразу сумел застегнуть золотой обруч.

– Вы выглядите таким несчастным, – шутливо, но едва слышно заметила она. – Вы, верно, были бы счастливы, если бы на моем месте сейчас стояла Зиновия.

– Я несчастен? Нисколько, – возразил Сергей. – Но мне больно от вашего взгляда. Вы уже не та Наталья, которую я когда-то увидел в лесу и с которой затем познакомился в мирном доме ее родителей. Вы изменились, и вовсе не в лучшую сторону.

Браслет был застегнут. Наталья медленно опустила рукав меховой кофты и беспомощно уставилась в землю. В этот момент, очень для нее кстати, появилась Зиновия.

– Пойдемте! – воскликнула она, подхватывая Ботушана под руку. – Ваше отсутствие не осталось незамеченным.

Наталья выпорхнула в одну из дверей, а Зиновия привела Сергея обратно к игорному столу. Но ненадолго. В то время как в зале катался шарик и звенело золото, с улицы донесся веселый хохот. Сергей узнал голос Натальи, и эти серебристые переливы выманили его из зала.

Когда он вышел на крыльцо, его взору предстала битва новых амазонок. Наталья и Алена – высоко закатавшая рукава меховой кофты, с разрумянившимися щеками – отважно отбивались от Феофана, Данилы и Василия, которые только что прибыли в Михайловку и теперь атаковали девушек снежками. Белые шары проворно летали в обе стороны – под шутки, прибаутки и беззаботный смех. Наталья была очаровательна, когда ловко увертывалась или подставляла снежку спину, так что белый пух разлетался по бархату и по меху. И казалась еще прелестнее, когда, сжав губы и сверкая глазами, прицеливалась в кого-то из молодых людей – а потом, если попадала в цель, заливисто хохотала.

Заметив Сергея, она и в него бросила снежок, угодивший ему в плечо. Он соскочил в снег и спокойно лепил свой заряд, когда второй выстрел сбил с его головы шапку. Но он тут же отомстил. Первый его снежок предназначался Наталье, второй – Алене, и оба достигли цели.

– Вчетвером против двоих, – закричала Наталья, – это не по-рыцарски!

– Ты права, – поддержала ее появившаяся на пороге Зиновия. – Как вам не стыдно, Сергей, так наседать на девушек? Прекратите сейчас же!

Она стояла на крыльце, метая глазами искры и угрожающе улыбаясь; пурпурная краска гнева, залившая ее красивое лицо, затмила пурпур соболиной кофты, поспешно накинутой на плечи. Но Зиновия снова побледнела как снег, в который теперь спустилась, увидев, что Сергей ей не подчинился и продолжает вести потешную схватку.

– Вы хотите меня рассердить? – произнесла… нет, скорее прошипела она. – Вот уж не думала, что вы так ребячливы.

Сергей поднял шапку и предложил ей руку.

– Стало быть, пойдемте, – сказал он, – но играть вы больше не будете.

– Почему же? Я выигрывала.

– Потому, что мне это наскучило.

– Ладно, тогда просто поболтаем.

Миновав зал, они прошли в полутемный прохладный покой, где незадолго до этого Сергей разговаривал с Натальей, и уселись поближе к камину.

– Вы, конечно, можете не согласиться, но мне кажется, вы меня приревновали, – начал Сергей.

– Да, приревновала, – ответила Зиновия с искренним смущением, на мгновение сделавшим ее совершенно неотразимой.

– Значит, вы меня любите? – пробормотал Сергей, беря ее за руку и заглядывая ей в глаза. – Нет, это немыслимо, вы ведь не умеете любить.

– Я и сама так полагала.

– Зиновия…

Тут снова будто зашелестели волны, и в комнату вошла Наталья.

– Я не помешала? – спросила она с улыбкой и присела рядом с Сергеем. Она хотела досадить Зиновии, и ей это удалось.

– Ты нам в самом деле помешала, – надменно ответила та.

– Меня это радует.

– Сергей как раз собирался что-то сказать мне…

– Что ж, – со смехом перебила ее Наталья. – В таком случае я тем более останусь.

– Тогда уйду я, – сказала Зиновия и встала. – Пойдемте, Сергей.

– О, я пойду с вами! – воскликнула Наталья, и, мгновенно решившись, храбро взяла Ботушана под руку.

Подобного оборота событий Зиновия не ожидала; она мигом утратила всю свою самоуверенность и, бросив на Сергея испепеляющий взгляд, быстро двинулась к выходу.