Текст книги "Сентябрь – это навсегда (сборник)"

Автор книги: Леонид Панасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Запись прервалась. Затем Антуан сказал:

«Седьмой раз прилетаю в Рай и не перестаю удивляться злой фантазии Франца. Его лидерство среди Нищих неоспоримо. Он напрочь отрицает правовые и моральные регламенты, патологично равнодушный. Умный, хорошо знает историю и философию. Неистощим на выдумки различных развлечений, при выборе которых делает упор на низменные инстинкты и стадное чувство. Может быть опасным… В принципе они опасны все…»

Глайдер, повинуясь программе, нырнул вниз и вскоре мягко приземлился на берегу океана. За светлой рощицей промелькнуло несколько десятков разноцветных модулей, стандартный блок снабжения.

Предводитель Нищих стоял на циновке перед домом в позе сиршасаны.

«Пятое положение, – отметил Илья, который неплохо знал хатха–йогу. – Подождем. На голове долго не простоишь».

Он огляделся. Рай ничем не отличался от обычных поселений землян, разве что спортивным городком со многими неизвестными Илье снарядами да громадным панно у площади Зрелищ. На черном фоне сплетались бледные, изможденные плотскими утехами тела. Красные блики, по–видимому, должны были передавать вакхическую раскрепощенность, безумство экстаза, охватившее их. Однако издали пурпурные мазки казались языками адского пламени, на которых корчились похотливые человекообразные.

Ефремов пожал плечами. Если предел мечтаний Нищих – эти скотские позы, то они не так уж и опасны.

– Опять гость, – послышался за спиной хрипловатый голос. – И опять непрошеный.

Франц, которого Илья сразу узнал по короткой стрижке, обнажавшей уши, и по рваному шраму на подбородке, уже стоял на ногах и без всякого интереса разглядывал Садовника.

– Чем обязан? – на старинный манер спросил предводитель. – Учтите: всех, кто вмешивается в нашу жизнь, мы вышвыриваем из Рая. Проповедники и моралисты нам не нужны.

Илья показал знак с изображением Солнца.

– Все мои люди, – лениво сказал Франц, – давным–давно воспользовались своим правом вето. Так что вам здесь делать нечего.

– Вы напрасно думаете, что вы так всем интересны, – холодно ответил Садовник. – Но на планете сейчас пандемия. Мы обязаны проверить возможные источники. Существует версия, что именно Рай каким‑то образом нарушает экобаланс планеты. Отсюда защитная реакция Ненаглядной, которая реализуется в виде цунами, землетрясений, пандемии и других бед.

– Бред! – грубо прервал его речь предводитель Нищих. – Болезненные фантазии, которые, по всей видимости, вами и рождены.

– Это не меняет дела, – в душе Ильи заворочалось глухое раздражение. – К тому же это не обвинение, а предположение. И я обязан его проверить.

– Проверяйте! – Франц издевательски поклонился. – У нас все на виду. Нам нечего скрывать. Все наши люди соблюдают санитарные нормы. Это, кстати, уже сто раз проверяли. Мы даже не охотимся, а любительская ловля рыбы здесь, как вам известно, разрешена.

– А мор птиц, который произошел полгода назад? – спросил Илья.

– Я не зоолог, – огрызнулся Франц. – Мор распространился на все континенты. И дураку понятно, что местные причины ни при чем. Хотя там у вас, в Южной Пальмире, птицы, конечно, передохли от скуки. Глядя на ваших отдыхающих…

Предводитель набросил на голый торс комбинезон на застежке, и на нем тотчас проявились «живые картинки», которые отображали эмоциональный настрой хозяина вещи. Настрой у Франца был суровый: на плечах его свернулась анаконда с безобразно раздутым брюхом, в котором еще шевелилась жертва.

«Бессмертные звезды! – мысленно воскликнул Садовник. – Какое множество путей и проявлений у прогресса и поиска. И как одинаков и страшен вид распада и деградации…»

Он подивился абсолютно прозрачному модулю предводителя. Не так жилищу, как бумажным книгам прошлых веков, которые в беспорядке стояли на самодельных полках.

– У нас все на виду, – с непонятной гордостью повторил Франц, заметив взгляд Ильи. – Кто хочет, ходит даже нагишом. И никаких проблем.

– Ну этим не удивишь, – засмеялся Ефремов. – Это матушка–Земля уже знавала. Впрочем, как и все остальное, чем вы себя пытаетесь выделить.

– Все вторично, – меланхолично согласился предводитель и остановился. – Вот утилизатор отходов, уборочные автоматы. Хотите убедиться, что они работают? А вот и датчики контроля среды. Просмотрите их записи.

– Не надо.

Илья уже понял: версия о нарушении Нищими экобаланса планеты не выдерживает критики. Их слишком мало. Да и санитарно–гигиенические навыки у современного человека доведены до автоматизма… Не то! Но почему его не покидает тревога, чувство скрытой угрозы, исходящей от Рая и его обитателей? Откуда эта внутренняя уверенность, что беда родом именно из Рая?

– Нет, я вам все покажу. Все закоулки, – в тоне Франца появилась решительность. – Мне надоели бесконечные обвинения и подозрения. То, что мы живем свободно, не повод считать нас дегенератами или прокаженными.

– Но ведь отчасти оно так и есть, – возразил Илья. – Отказ от любого труда и прежде всего умственного неизбежно приводит к деградации личности. Помните: «Душа обязана трудиться…»

– Только не надо цитат, – брезгливо поморщился предводитель. – За тысячелетия создано бесконечное множество культурных ценностей. Мы их охотно потребляем. Это тоже труд. Кстати, разве риск даст душе задремать? Посмотрите на моих парней. Вон те, например, сами придумали себе испытание.

На берегу, на камнях и прямо на песке, сидело человек тридцать зрителей. Чуть дальше несколько юношей лениво складывали из сушняка костер.

Красный глиссер только замедлял ход возле импровизированной пристани: очередной воднолыжник перехватывал буксирный трос, и глиссер устремлялся к узкому проходу в рифах. Резкий взлет с трамплина – над оскаленными клыками скал, месивом пены, гневными волнами, – крик восторга на берегу, и катер, подобрав счастливчика, поворачивает за новым искателем острых ощущений.

– Камикадзе? – Илья насмешливо посмотрел на Франца. – А тех, кто разобьется, как я понимаю, – на костер?

– Через час стемнеет – начнутся Игрища, – нехотя ответил предводитель Нищих, наблюдая, как курчавый высокий парень, по–видимому мулат, выходит на трамплин. – Риф – это самовыражение. Вам не понять, Садовник. Им хочется играть со смертью. От этого жизнь приобретает хоть какой‑то смысл.

Обнаженная девица, которая лежала неподалеку от воды, украсив себя гирляндой из водорослей, вдруг испуганно взвизгнула, вскочила на ноги.

Мулат, наверное, чересчур сильно оттолкнулся от трамплина. Смуглое тело взвилось свечкой над рифом, несчастный взмахнул руками, словно хотел удержаться за воздух, и рухнул на камни. Глиссер, будто ничего не произошло, повернул к берегу.

– Вам не понять, – повторил Франц. – Он разбился, но перед тем славно пожил. Он не смотрел под ноги…

– Бросьте свою дешевую философию! – Илья яростно повернулся к предводителю. – Вы что здесь – в животных превратились?! Почему никто не окажет пострадавшему помощь?

– Практически бесполезно, мой ангел, – хохотнул загорелый, абсолютно лысый человек неопределенного возраста, который уже минут десять слонялся вокруг них. – Уже проверено… Мозги не камень.

Ефремов с омерзением глянул на его улыбающееся лицо, наркотически блестящие глаза.

– Я сам сейчас вызову санитарный гравилет, – бледнея от гнева, заявил он. – Вы в самом деле выродки! Я потребую от администрации Ненаглядной уничтожить ваше змеиное гнездо.

Франц сплюнул, подмигнул лысому:

– Инспектор сердится. Слетай‑ка, Нико, вылови брата нашего, познавшего наконец полную свободу.

Браслет связи кольнул запястье – кто‑то вызывал Илью. Он не откликнулся. Сжав зубы, Садовник смотрел, как Нико завис над рифом в двухместном гравилете, неуклюже втащил безжизненное тело в кабину.

– А где ваш предшественник? – поинтересовался предводитель. Анаконда на его комбинезоне подняла голову и плотоядно уставилась на Садовника. – Он был поделикатнее. Передайте, что вы нам не по нутру. Пусть прилетает он.

– Он умер, – коротко ответил Илья.

– Понятно, – заключил Франц. – Ангел удостоился высшей чести – отправился на небеса.

Ефремов молча рванул предводителя Нищих на себя: нельзя, невозможно терпеть издевательства подонка.

Запястье опять кольнуло.

И эта слабая, тут же растаявшая боль отрезвила Садовника. Он отшвырнул предводителя, как нечто мерзкое, – тот кубарем покатился под ноги Нищим. Тотчас вскочил, стирая одной рукой с лица песок, другой зашарил по земле.

«Тут нечего больше делать, – подумал Илья, направляясь к вечерней роще. – Жаль, что Антуан и его предшественники так благодушно относились к Раю. Здесь все гниет и разлагается. В таких случаях необходимо хирургическое вмешательство…»

Он не придал значения, не понял, почему Франц шарил рукой по песку. Помогли интуиция и многолетние тренировки. Еще не полностью обернувшись, Илья прыгнул вверх и одновременно в сторону. Крупный камень, пущенный сильной и меткой рукой, поэтому попал ему не в голову, а в плечо.

– Вам не нравятся обвинения в деградации и духовном вырождении, – холодно сказал Ефремов. – Нож в спину или камень – все равно. Во все времена все народы называли это подлостью.

Миновав рощу, он наконец откликнулся на вызов. В объеме изображения появился Егор.

– Тебя не дозовешься, – укоризненно заметил он.

– Извини, брат, – через силу ответил Илья. – С подонками тут возился.

– Что, в Раю уже донными работами занялись? – Егор не понял старое слово.

Илья улыбнулся:

– Да, здесь много работы. На самом дне.

Глайдер приветливо помаргивал габаритными огнями.

Пока Илья шел к нему, ветер растащил тучи, и над бухтой заполыхали звезды. Здесь они были гораздо крупнее, чем на Земле, а более далекие, принадлежащие галактическому ядру, мерцали как пыль. В серебристом половодье засверкали океан и деревья, каждая песчинка обрела тень и блеск.

Илья забрел в теплую воду и стал песком оттирать руки. Ощущение, словно он целый день копался в нечистотах, понемногу проходило. Правое плечо, на которое пришелся подлый удар Франца, до сих пор саднило, хотя Илья по дороге снял боль самовнушением.

Он зашел поглубже, где была чистая вода, умылся, подставил лицо ветру – чтобы высохло.

Звуки ритмизатора сюда не долетали, но отблески огромного костра Нищих время от времени просвечивали рощу суетным и каким‑то больным светом.

«Мы уничтожим ваш мерзкий Рай, – с брезгливой ненавистью подумал Ефремов. – Не силой, нет. Мы просто поселим рядом с вами нормальных людей, которые будут жить и радоваться, рожать детей и работать. Вы, поганки, захлебнетесь собственной бессмысленностью…»

Илья запрокинул голову. Свет звезд остудил разгоряченную душу.

«Мы в самом деле мало смотрим на звезды, – подумал он, вспомнив высказывание Канта. – И, наверное, реже, чем следовало бы, заглядываем в свою душу. Ведь в идеале моральный внутренний закон человека суть отражение всего мироздания. Как только мы перестаем удивляться, паутинка, связующая душу и вечность, рвется. А ведь так просто: запрокинуть голову и постоять минуту–другую… Где же ты, паутинка родства и всемирной симпатии? Где ты, тонкая?»

Он прищурил глаза и разглядел лучик незнакомой голубой звезды.

«Да вот же она, чудак, – улыбнулся Илья. – Она вовсе и не исчезала. Связь видоизменялась, но была. Иначе бы мы все умерли. Даже не так. Иначе мы были бы просто материей. Неживой. Ненужной пылью… Прахом».

ЭХО НЕВЕДОМОЙ ВОЛИ

То, что выходит за пределы привычных представлений, всегда выглядит странно и пугает даже просвещенный разум.

Далеко за полночь вдоль берега притихшего океана миллионами окон сверкал бодрствующий Золотой Пояс. Бесконечный город уже четвертую ночь не спал.

На кольцевой лоджии возле декоративного пруда сидели академик Янин, его маленькая помощница – экзобиолог Этери и троица экспертов–Садовников.

Этери время от времени подсыпала в пруд корм. Золотистые рыбки церемонно собирались «к столу», а одна, большая и толстая, подплывала к самому берегу, смотрела на людей и беззвучно шевелила губами.

– Вот вам традиционная модель непонимания, – пробасил Янин, указывая на рыбку. – Только роли меняются. То мы в роли рыбки, то чей‑то мир.

– Вы хотите сказать, что в каждой конкретной ситуации есть сторона говорящая и сторона слушающая? – спросил Славик. – Тогда мы плохие слушатели и вовсе разучились понимать язык аллегорий.

– Вы не совсем правы, – покачал головой Янин. – Все происходящее на планете можно, конечно, перевести в энергичную форму требования: «Люди, убирайтесь!» Но перевод может быть и другой. Совершенно другой. Если бы нас просто прогоняли, то это, наверное, происходило более конкретно. Скажем, каждый день по цунами. А так… Нас или дразнят, или… – академик пожал плечами, – испытывают… Обратите внимание, друзья! Как только мы начинаем реагировать на «выходки» Ненаглядной, она тут же меняет тактику. Развернули борьбу с лейкемией – пандемия резко пошла на убыль, начали волновую передачу энергии – «пряжа небытия», погубившая Скворцова, исчезла, Славик превозмог влияние чужой воли – и некто или нечто оставило в покое наших несчастных «исполнителей»… Нас все время, мягко говоря, активизируют. Теперь вот повальная бессонница… Зачем?

– Многим даже нравится, – засмеялась Этери. – Современному человеку катастрофически не хватает времени. Даже на отдыхе.

– А у Шевченко другая забота, – заметил Илья. – К нему поступают сотни запросов от тех, чьи отпуска продлила пандемия. Люди устали отдыхать, хотят заниматься делом. Кое‑что мы, конечно, придумали: восстановительные работы по ликвидации последствий цунами, сто сорок человек Послали на фабрику биосинтеза – там, оказывается, многое уцелело…

– Рядом с нами, на площади Зрелищ, энтузиасты–философы организовали институт глобальных проблем, – добавил Славик. – Жарятся на солнце и ведут бесконечные дискуссии.

– Это лучше, чем планетарная праздность, – оживился академик и попробовал погладить болтливую рыбу. Та поджала губы и, вильнув хвостом, уплыла. – Кстати, снятие карантина – вопрос нескольких дней.

Над Бесконечным городом в ночном небе вдруг расцвел фейерверк. Затем разноцветные огни сложились в слова, поплыли вдоль берега: «Мы полюбили! Будьте сегодня нашими гостями! Индекс 14716. Бианка, Чэд».

– Вот это я понимаю, – засмеялся Илья. – Это и есть давление жизни. Ненаглядная, будто старуха–ворчунья, нам козни строит, а нас на свадьбу зовут. Пойдемте, друзья?

– Пойдем, – хором ответили ему.

Возвращались со свадьбы утром. Егор и Этери, переплясавшие за ночь чуть ли не все танцы мира, разулись и, поотстав от компании, брели по мокрому песку. Иногда набегала полусонная волна, разливалась пенным прибоем. Пена тут же таяла, уходила в песок.

– А все‑таки к тайне мы не приблизились ни на шаг, – с грустью заметила экзобиолог. – Я знаю, что гипотеза Ефремова—Висвалдиса специалистами опровергнута. Но ведь других объяснений происходящего попросту нет.

– Я неплохой интуитист, – сказал Егор, переступая через очередную гирлянду светящихся подводных цветов. – По крайней мере специализировался раньше, да и здесь пробовал… Странное дело: на Ненаглядной все время получается зеркальный эффект. Я чувствую опасность, но вижу… себя или друзей. Значит, причину все‑таки надо искать в нас самих… Экологическая несовместимость, о которой все толковали, – самое простое… Может, есть более высокие уровни общения с мирами, влияния на них? Скажем, эстетический? Наш друг Антуан перед смертью то ли шутил, то ли предупреждал: «Я знаю женщин… Мы ей просто не понравились».

– Это слишком, – улыбнулась Этери. – Отвлеченно и уж очень абстрактно: нравится – не нравится…

– Разумеется, – согласился Егор. – Конкретных загадок чересчур много, чтобы объяснить их общими суждениями. Вот еще пример таковой. С одной стороны, таинственная Стерилизация. С другой, заметьте, ни один ребенок от злоключений планеты не пострадал, в том числе и от пандемии… Одно знаю наверняка: после «принудительной побудки» у меня напрочь пропало ощущение опасности. По–видимому, все же что‑то сдвинулось, изменилось. В лучшую сторону, разумеется.

– Как вы сказали? – засмеялась Этери и нараспев повторила: – При–ну–ди–тельная побудка… Но зачем? Зачем нас будить кому бы там ни было?

Егор хотел ответить сакраментальным «не знаю», однако его внимание привлекла непривычно молчаливая толпа, собравшаяся возле одной из прогулочных яхт. Недавний прилив оставил ее на песке шагах в тридцати от воды.

Янин, Илья и Славик, которые шли впереди, тоже остановились.

От толпы отделился парень в олимпийском тренировочном костюме, подошел к ним.

– Среди вас нет врача? – спросил он. – Там с девчонкой неладно.

– Что произошло? – Илья выступил вперед.

– Не знаем, – парень пожал плечами. – Мы с утра работали, молодежно–спортивный лагерь. Берег убирали. Вдруг наши девочки зовут: посмотрите, мол, что с ней… Ее, кажется, Таней зовут. Она из местных…

Илья поспешил к яхте. Еще издали он услышал негромкий, срывающийся голосок, который возвысился на слове «торопитесь», и оборвался.

– Пропустите врача, – сказал кто‑то из толпы.

Девушка держалась за борт яхты, неудобно вывернув руки и изогнув спину. Голова ее запрокинулась, серебристо–черные волосы рассыпались, глаза были полуприкрыты.

«Сумеречное состояние, – сразу определил Илья. – Она в оцепенении, ничего не чувствует».

– Давно в трансе? – спросил он окружающих.

– Полчаса, не больше, – ответила пожилая женщина с гордым и тонким лицом. На ней тоже был олимпийский костюм. – Помогала моим девочкам сжигать сухие водоросли. Затем отошла в сторону… Ей сделалось плохо… Теперь вот прорицает…

Девушка вдруг снова вздрогнула, выпрямилась, будто тело ее испытало нечто вроде удара тока, заговорила:

– Не останавливайтесь! Торопитесь! Остановка – смерть! Без вас невозможно…

Слова вновь объявившейся пифии то и дело рвались, пропадали, еще не успев родиться, будто неведомая воля, завладевшая девушкой, не находила нужных понятий. Она скорее всего продуцировала некую общую мысль, а сознание перципиентки искало уже словесное выражение,

– Вы должны измениться! – голос девушки опять возвысился. – От вас исходит болезнь! Торопитесь! Без вас невозможно…

Она замолчала, безжизненно поникла.

С тихим свистом над толпой спикировал санитарный гравилет. Илью отстранили. Рослый негроид в белом комбинезоне неуловимо быстрыми движениями пальцев снял напряжение с оцепеневших мускулов девушки, подхватил ее тело на руки.

– Имеем новое действие, – вздохнул Янин, когда они подошли к административному центру. – Увы, оно только умножило загадки. Нам втолковывают: от человека исходит какая‑то «болезнь». Но что значат слова пифии: «Вы должны измениться»? Как? В чем? Зачем и куда нам советуют торопиться?

Он махнул рукой, проворчал, обращаясь к Илье:

– Пойду к Шевченко. Покажу ему запись этого прорицания. Вы на всякий случай узнайте – не было ли других пифий и что предсказывали они.

Кто‑то бежал коридором.

Илья прогнал остатки сна, прикинул: вот человек пробежал мимо зала общений, комнаты Егора, рубки ментосвязи… Что такое? Куда подевался грохот тяжелой обуви? И вообще – что за спешка?

Он направился к двери – та спряталась в стену, будто растворилась.

На белом ворсе коврового покрытия лежал Франц. В своем размалеванном «живыми сюжетами» комбинезоне, разодранном на груди и плече, болотных сапогах. Дикий и страшный, весь в грязи, тине, какой‑то сизой паутине. Лицо его заросло щетиной, глаза лихорадочно блестели. Анаконда на комбинезоне пожирала саму себя.

– Не подходи! – прохрипел предводитель Нищих. – Ты тоже можешь попасть… Не знаю, как назвать это. Неважно, – бормотал он. – Неважно как называть, но я в фокусе… Не подходи, говорю!.. Сломался чертов гравилет, я спешил, чтобы успеть – менял образ мыслей, играл, ускользал. Она чересчур большая, ей тяжело поймать такую малость. Но снизошла, я чувствую, выследила… – Франц то ли заплакал, то ли засмеялся. – Ко мне снизошла… чтобы раздавить.

– Что с тобой, брат? – Илья вызвал медцентр.

– Только не подходи. – Франц застонал, судорожно вцепился в белый ворс. – Ты был прав, мы – чумные. Все! Вся Ненаглядная! Особенно Нищие. Мы страшнее чумы… Дня три назад у меня были видения, а вчера Она меня обнаружила… Я уничтожил Рай, Садовник! Сам! Разогнал ребят! Заставь их что‑нибудь делать. Обязательно! Немедленно! Иначе – смерть. Всем Нищим… И вам, если…

Он задыхался. Илья вдруг с ужасом понял, что белая паутина – это «пряжа небытия», которая съела, рассосала, разметала на атомы Колю Скворцова, Скворушку…

– Кто Она? Планета? – прокричал Ефремов, наклоняясь над предводителем Нищих. – О чем ты говоришь?

– Она на улице, смотрит… – пробормотал Франц. – Она здесь. Везде, во всем. Главное – думайте… Все время думайте, не давайте людям спать. Рассредоточьте их и дайте им дело! Много дела. Убейте праздность!

Тело его стекленело, превращалось в подобие медузы, по что‑то там еще жило, может, только голос.

– Я случайно вычитал… И все понял. Только там, в книге, не так. На самом деле все наоборот. Она должна меняться, жить… Она должна развиваться. Суть в движении, а не в равновесии. Равновесие – это смерть. Она с ним борется уже миллиарды лет… Ее зовут Вселенная!

Только теперь Ефремов увидел: в двух шагах от умирающего на полу валялась старинная книга с выпавшими страницами. Видно, Франц уронил, когда падал.

По коридору уже бежали люди.

– Не трогайте его, – сказал Илья, поднимая один из листков, испещренный пометками и вопросительными знаками. – Поздно. Отойдите все.

Франц засиял. Он исходил светом, будто стал нитью накаливания, в которую вошел неведомой силы ток. Пахнуло жаром.

Илья отступил, одним взглядом пробежал текст:

«…Если бы существовал только закон неубывания энтропии, воцарился бы хаос. Но, с другой стороны, если бы существовал или хотя бы возобладал только непрерывно совершенствующийся и всемогущий разум, структура мироздания тоже нарушилась бы. Это, конечно, не означало бы, что мироздание стало бы хуже или лучше, оно бы просто стало другим, ибо у непрерывно развивающегося разума может быть только одна цель: изменение природы Природы. Поэтому сама суть „закона Вечеровского“ состоит в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и развитием разума. Поэтому нет и не может быть сверхцивилизаций, ибо под сверхцивилизацией мы подразумеваем именно разум, развившийся до такой степени, что он уже преодолевает закон неубывания энтропии в космических масштабах. И то, что происходит сейчас с нами, есть не что иное, как первые реакции Мироздания на угрозу превращения человечества в сверхцивилизацию. Мироздание защищается».

«Вот оно что! – подумал Илья, не обращая внимания на расспросы, возгласы, толчею людей в коридоре, который вдруг стал тесным. – Какая там Ненаглядная – бери выше. А ведь Франц прав. Вселенная не боится разума! Это дитя ее, любимое, редчайшее в пространстве и времени, необходимое для продолжения рода Вселенных. Не может она душить свое дитя ни под каким предлогом. Напротив. Ей враждебна энтропия духа. Сон разума, праздность ума – хуже болезни… Ненаглядная, планета–курорт, превратилась в болото, в котором застоялся разум. Со стороны это выглядело как обширный очаг энтропии, точнее будто „черная дыра“, всасывающая животворную энергию мысли… Да, Вселенная стала защищаться, будить нас, воздвигать препятствия и опасности. Неосторожно, грубо будила? Согласен. Как умела… Один Рай чего стоил: бездуховность, лень, покой, ожирение души, а там уже полшага до деградации и вырождения разума. Драгоценного разума, который, конечно же, родит сверхцивилизации – мы еще малое дитя, долго расти! – ибо природа Природы не может не изменяться. Не может – и точка».

Пошатываясь от усталости, Ефремов осторожно обошел выжженное в ковре пятно. – «Эх, Франц, предводитель… Вот твой след – дырка, ничто!» – и вышел во двор.

За Большим коралловым рифом по–прежнему гремели и ярились волны. А над головой Ильи собрались на вече звезды – страшно далекие, но, оказывается, неравнодушные даже к такой малости, как один–единственный человек на берегу океана.