Текст книги "Сентябрь – это навсегда (сборник)"

Автор книги: Леонид Панасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Еще как могу, – Йегрес вздохнул. – Наши миры, оказывается, расходятся. Кроме того, мне запретили с тобой встречаться. Наши умники считают, что мы плохо влияем друг на друга. И даже больше того…

– Я – на тебя? – удивился Лахтин.

– Получается, что так, Чудовище. – Йегрес пожал плечами, черные губы сложились в улыбку. – Ты и впрямь оперился. Стал быстрее соображать, появилась решительность. Можно уже за ручку не вести… Умники говорят, что наши отношения мешают сосуществованию двух миров. Мы расталкиваем их, как два одноименных заряда.

– Не слушай их, Злодей! – то ли про себя, то ли вслух взмолился Лахтин. – Нам хорошо вдвоем. Мы ругаемся, но мы и дополняем друг друга. Кроме того, ты не прав. Мне трудно… решать все самому. Я привык… с тобой. Ты всегда был рядом. Как же теперь – без тебя? Жить так сложно.

– Жить просто, – насмешливо прищурился Йегрес. – И не скули, пожалуйста. Кое в чем ты уже превзошел учителя. Далеко пойдешь, если… не остановят. – И двойник хихикнул. – Главное – не жди милостей, как завещал ваш Мичурин. Дерзай, родственничек! Учти: если ты не приспособишь этот мир для своих нужд, он тотчас приспособит тебя. Причем использует и выбросит. А Ляльку ты не слушай. Каждый сражается за то, что он имеет. А у нее, кроме души, ничего нет.

Йегрес поднялся, брезгливо сплюнул. Черный сгусток слюны полетел в сторону пассажиров, столпившихся на остановке. Лахтин замер – от страха у него даже засосало под ложечкой. «Я пропал! Скандала не избежать. Йегреса люди не видят, получается, что плюнул я… Сейчас вызовут милицию… Протокол, фамилия…»

– Очнись, Чудовище! – повелительно сказал двойник. – Все я тебе дал, а вот от страха не вылечил. Ну, да ладно. Проживешь…

«Не поняли! Не увидели!» – обмирая от радости, подумал Лахтин.

– Я пошел, – напомнил Йегрес. – Будь позубастее, родственничек. И не поминай лихом.

Он неторопливо пошел–поплыл наискосок через Крещатик.

Лахтин, хоть и понимал, что ничего не случится, весь сжался, когда синий «Жигуленок» – первый из вереницы автомобилей, мчавшихся по улице, врезался в расплывчатую фигуру двойника, прошил ее, а за ним замелькали другие машины, зловонно дыша бензином и перегретым металлом.

Йегрес шел сквозь железный поток, не замечая его, и сердце Сергея Тимофеевича вдруг наполнилось гордостью за двойника и одновременно за себя: плевали они и на людей, и на весь этот мир. Раз их с Йегресом не видят, не замечают – тем лучше. Значит, они вольны жить, как хотят.

– Прощай, Злодей! – прошептал Лахтин. – Не бойся, нас уже никто не остановит.

Он почувствовал в себе такую силу, такую дерзкую уверенность, что даже прикрыл глаза, чтобы прохожие не увидели в них торжества. Его буквально распирали эти два чувства, тянули ввысь. И сладко, как в детстве, и замирает сердце от страха и восхищения. Еще немного, и он тоже взлетит, заскользит невесомо над Крещатиком – сквозь ревущий поток машин, усталые дома, полумертвые от жары деревья…

Он вдруг услышал настойчивые голоса, которые бесцеремонно ворвались в его грезы, но открывать глаза не стал.

– Расстегните ему рубашку, – сказала какая‑то женщина.

Лахтин без труда определил по голосу, что ей за пятьдесят и что у нее небольшая зарплата.

– Товарищи, может, у кого есть нитроглицерин? – вмешался мужской голос.

«Кому‑то поплохело, – машинально отметил Лахтин и представил, как собираются рядом зеваки, как суетятся люди, не зная, чем помочь тому, кто упал на асфальт. – Мое дело сторона, я не врач. И вообще… Могу я хоть раз отключиться от суеты и никого не видеть, ни о чем не думать, ни о ком не переживать».

Голоса–реплики прибывали:

– «Скорую помощь» вызвали?

– Да, вон тот гражданин звонил…

– Позвоните еще… – Голос был старческий, дребезжащий: – Юноша, потрудитесь, пожалуйста, набрать ноль три. Пока они соберутся, человек помереть может.

– Есть вода, – обрадовался женский голос. – Воду несут…

«Сердце, наверное, хватануло, – подумал Лахтин о несчастном. Интересно кого – молодого или старого? Может, все‑таки открыть глаза, полюбопытствовать?»

Как бы в унисон его мыслям в говор толпы ворвался возбужденный напористый голос профессиональной сплетницы, боящейся пропустить зрелище и пробивающейся, по–видимому, сейчас вперед:

– Кому, людоньки, плохо? Дайте поглядеть, говорю. Кому плохо?

Гнев Ненаглядной

ЧЕРНОЕ ПЛАМЯ

– Откройте окно, – попросил Антуан. Илья Ефремов взглянул на Павлова – лечащий врач хмуро кивнул.

Илья включил проницаемость окна, и в палату ворвался ветер – порывистый, насыщенный влагой и солью. За Большим коралловым рифом гремел и ярился океан. Отсюда, с двадцать восьмого этажа, риф казался белым шрамом на теле океана – месиво из пены и брызг прятало известковые гряды.

– Собрались наконец… Вся девятая группа, – прошептал Антуан. Его уходящее лицо стало спокойным. Раньше на нем проступал тщательно скрываемый страх – не смерти, нет, скорее всего, непонимания происходящего, а вот сейчас, с приходом друзей, отпустило.

– Все трое… – Антуан слабо улыбнулся. – Как вы вовремя, ребята! И все в форме. Значит, при исполнении…

– Четверо! – поправил его Славик. – С тобой четверо. От Совета миров прилетел Шевченко, ты его знаешь. Илья – руководитель группы Садовников. Через час расширенное совещание всех специалистов… А тебя, Зевс, мы в два счета поставим на ноги.

Больной на школьное прозвище не отозвался. По–видимому, он вообще не слушал Славика – к лицу его опять подступила смертельная бледность. Руки Антуана блуждали по стерильному кокону жизнеобеспечения, пока не наткнулись на руку Ильи.

– Не надо обо мне! – вдруг быстро и жестко сказал больной. – Меня уже нет… Надо спасать людей! Сотни… не знаю, может, уже тысячи… Но это не эпидемия… Это беда! Что‑то нарушило равновесие. Может, отдыхающие, может, Рай… Разберитесь, ребята. Как можно скорее… – Он задыхался от слабости. Рука его, поначалу цепкая и требовательная, вдруг истаяла, мертвым зверьком уткнулась в простыню. – Только маме, только маму… Не говорите ей. Придумайте что‑нибудь. Мол, потерялся в космосе. Чтоб оставалась надежда…

Антуан глянул на липа друзей, и ему стало жаль их. Он через силу улыбнулся и даже попытался пошутить:

– Я знаю, откуда беда, ребята. Мы не понравились Ненаглядной! Поверьте, я знаю женщин. Я все‑таки француз…

Голова Антуана упала на подушку, створки кокона жизнеобеспечения сошлись над его лицом – заработали инжекторы. Машина в который раз ловила мятущуюся душу и возвращала ее умирающему телу.

Они вышли в коридор. И тут из белых пространств медцентра появился маленький лысый человечек – академик Янин и, не поздоровавшись, злым напористым басом заклекотал:

– Где он? Почему вы бездействуете? У вас куча возможностей. Почему Антуана до сих пор не отправили на Землю?

– Перестаньте кричать, – оборвал его Павлов. – Больной не подлежит перевозкам, а телепортация убьет его. Делается все возможное. Более того – к нам прибыли лучшие специалисты со всех Обитаемых миров.

– Картина крови? – Академик Янин усмирил свой бас, губы его горестно сжались.

– Полный обрыв кроветворения, – ответил за Павлова Илья. – Без малого две недели. Я в прошлом тоже, кстати, врач. Все возможности – кокон жизнеобеспечения.

– Мальчик мой… – пробормотал академик. Он как‑то съежился, стал еще меньше. С надеждой спросил: – Насколько я знаю, кокон может годами поддерживать?..

– Практически вечно, – сказал Павлов, глядя поверх головы Янина. – Некротированные ткани и органы постепенно убираются. Остается мозг. Вопрос в другом: захочет ли он…

– Нас учили управлять организмом, – пояснил Илья, преодолевая спазм в горле. – Когда он поймет, когда устанет… Короче, он сам может остановить сердце.

– Но ведь кокон!.. – опять вскричал академик. – Черт возьми, кто ему позволит…

– Рядовой Садовник умеет больше, чем йог высшего посвящения, – тихо сказал Егор. – Он погасит мозг.

– Извините, друзья. – Илья шагнул к выходу на кольцевую лоджию–сад. – Через два часа совещание. Извините, мне надо побыть одному.

Он едва двигался в воздухе – по течению ветра. Память опять прокручивала кадры последних дней, а помимо них и сквозь них все проступало и проступало лицо Антуана, и сердце сжимала непроходящая боль. Откуда пришла беда? В чем она? Откуда проросли корни зла, где и почему вспыхнуло черное пламя смерти? Масса вопросов и ни одного ответа.

– Повтори сообщение Совета миров, – попросил он Помощника.

– Ненаглядная, ведущий курорт Обитаемых миров, аналог Земли, – зашелестел бесстрастный голос. – На планете находится на сегодняшний день свыше восемнадцати миллионов отдыхающих и обслуживающего персонала. Вспышка острой спонтанной лейкемии зарегистрирована четвертого марта. Жалобы – лихорадка, слабость. Экспресс–анализы показали, что у всех четырехсот шестидесяти пациентов кровь наводнена молодыми патологическими клетками. География эпидемии…

– Это не инфекционное заболевание, – поправил его Илья.

– Термин применен к конкретному явлению, – возразил Помощник. – География эпидемии: Золотой Пояс – триста восемьдесят семь случаев заболевания, архипелаг Согласия – двадцать три, Северная Пальмира – тридцать шесть, континент Центральный – четырнадцать. Тщательные исследования воздействия ионизирующих излучений или лейкозогенных веществ не обнаружили…

«Вот оно, – с тоской подумал Илья. – Спонтанный! Значит, самопроизвольный, вызванный не внешними воздействиями, а внутренними причинами. Однако такой подход исключает эпидемию. Выходит, что внешний фактор все‑таки есть. Неизвестный нам, недоступный приборам…»

– …Объявлена официальная версия, что с Верхних топей проникли комары, переносчики плазмодийной горячки (местный вид малярии). Течение обеих болезней внешне сходное… Четвертого марта, – добавил Помощник, – объявлен общепланетный карантин. Никаких ограничений в общении и отдыхе не вводилось. Запрещен лишь выезд.

– Какое сообщение курорта с Землей? – спросил Илья. – Имею в виду пассажирское. Линия Ненаглядная—Земля. Есть ли рейсовые?

– Восемь лет назад, ввиду необычной популярности курорта, построена станция нуль–пространственных переходов. Переход Ненаглядная—Земля оборудован десятью кабинами массового пользования, интервал между импульсами – двенадцать минут. Максимальная загрузка каждой кабины – сто пассажиров.

Илья тут же подсчитал: пять тысяч пассажиров в час. На случай срочной эвакуации за сутки можно перебросить сто–сто двадцать тысяч человек. Куда – ясно. Но вот зачем?!

Он тяжело спикировал на берег. Мимо лица промелькнули верхушки реликтовых сосен с плоскими широкими иголками, бесконечно длинные колонны стволов, бока замшелых гигантов–валунов. Сбросил форму, шорты, рубашку, пошел к океану. На стволах застыли желваки и потеки янтарной окаменевшей смолы. Кое–где они были как бы поклеванные. Илья улыбнулся, представив, с каким трудом добывали себе неизвестные упрямцы «память о Ненаглядной». В другое время он обязательно снял бы сосны для своего видеогербария. В другое время! Здесь же, на Ненаглядной, это абстрактное понятие вдруг приобрело конкретный и грозный смысл: вместо праздного течения – неизвестность, угроза, смерть…

От рифа незаметно подкралась высокая волна, окатила его с головой, чуть не сбила с ног. Рядом закричали от восторга девушки, которые прыгали в набегающих валах. Зернистый тяжелый песок холодил босые ноги. То тут, то там вода перекатывала гирлянды подводных цветов – белых, полупрозрачных – и Илья осторожно переступал через них.

– Идите к нам, – позвала его на интерлинге одна из девушек – смуглая, грациозная, то ли китаянка, то ли вьетнамка. – Меня зовут Да Фуцзы – Большое Счастье.

– Это и так видно, без перевода, – улыбнулся Ефремов. – Простите, но мне надо улетать.

«О карантине знают пока немногие. Те, кто собирался домой, – думал он, заплывая все дальше и дальше. – Коконов жизнеобеспечения на планете триста семнадцать. За неделю их развернут еще максимум триста–четыреста. Чертовски сложная штука, эти коконы… Тяжелых больных сейчас человек семьдесят. Но завтра, послезавтра… Если пандемия будет развиваться такими темпами, через неделю у нас будут тысячи больных… Никто из отдыхающих не знает пока, что в огне так называемой „малярии“ уже сгорело два человека – Осей Деланца и Лена Коканова. И этого не скрыть. Мы разучились что‑либо скрывать… Люди, конечно, будут терпеть вынужденное безделье. Но если пандемию не удастся остановить, может начаться паника. Миллионы людей хлынут на Землю, во все концы Обитаемых миров… А вдруг все‑таки эта лейкемия имеет возбудителя? Вирус пойдет гулять по всем мирам… Нет, невозможно! То есть, возможно, но допустить этого никак нельзя».

– Пловец, вы слишком далеко заплыли. Вернитесь к берегу, – пророкотал над головой бездушный голос спасавтомата.

Илья повернул, и красная капсула тотчас умчалась ловить другого нарушителя.

Совещание заканчивалось. Шевченко оглядел собравшихся, спросил:

– Все ли считают, что чрезвычайные меры необходимы?

– Нет, тысячу раз нет! – вскочил академик Янин. Он даже руки скрестил перед собой, как бы останавливая товарищей. – Мир уже несколько столетий живет совестью, а вы ему хотите вернуть ложь?! Причем самую страшную – организованную ложь. Я – против!

Славик нахмурился.

– Это возвышенная демагогия, – резко сказал он. – Есть интересы курорта Ненаглядной и есть интересы многомиллиардного человечества. Это несоизмеримые понятия. И если Ненаглядная станет вдруг угрозой для человечества, если не останется никакого другого выхода, я призову не только ложь, которая заключена в идее «уничтожения» нуль–пространственных переходов. Я первым попрошу, чтобы всю эту планету немедленно взорвали. Вместе с нами, кстати.

За столом воцарилось молчание. Наконец встал Шевченко.

– Ставлю вопрос на голосование, – заключил он хмуро. – Так… Двенадцать «за», два «против». Предложение Ефремова принимается.

Он помолчал, затем сказал:

– Итак, осталось самое неприятное. Кто из нас возьмет на себя роль варвара? Предупреждаю: истинные мотивы не подлежат огласке. Поэтому исполнитель, естественно, будет предан общественному презрению. Есть ли добровольцы?

Все опустили головы.

– Позвольте? – Илья встал и тут же мысленно себя выругал: «Выскочка! Не твое это дело. Служба Солнца здесь ни при чем. Это прерогатива Совета миров. Шевченко может назначить любого из нас… Зачем тебе добровольно брать на себя такой позор?»

Вопреки своим же мыслям он, пожевав губами, сказал:

– Я первым подал идею локализировать опасность. Я рад, что вы ее поддержали. Значит, мне и осуществлять задуманное.

Он улыбнулся, как бы ободряя присутствующих и призывая их принять его жертву:

– Вы не обижайтесь, ребята… Я в прошлом хирург. Мне привычнее отсекать ненужное и опасное… Позвольте выполнить наш общий план.

– Идите, Садовник, – сказал Шевченко.

Площадь Перемещений выходила на Приморский бульвар, простиравшийся вдоль всего побережья. Бульвар объединял многочисленные курортные поселения в один бесконечный город развлечений, который и назывался Золотым Поясом.

После полуночи на разноцветных дорожках движущихся тротуаров прохожих почти не было. «Это к лучшему, – подумал Илья. – Чем меньше людей увидит инсценировку, тем лучше. Варварство противно самому существу человека… А информацию они получат: утром будет специальное сообщение по программе „Инфор“. Кроме того, каждый сможет собственными глазами убедиться, что натворил неизвестный сумасшедший…»

Вход на площадь Перемещений перекрывало заграждение из прозрачной силитовой пленки, на которой через каждые пять–шесть метров светились надписи на интерлинге: «Вход строго воспрещен! Карантин! Межпланетные сообщения временно прекращены».

Илья включил гравипояс, перемахнул через заграждение, осмотрелся. Кабины нуль–пространственных переходов располагались подковами по обе стороны площади. Их белые продолговатые эллипсоиды, увенчанные коронами антенн, напоминали то ли внеземные плоды, то ли грустные лица идолов. Слева – кабины приема, справа – передающие. «Они‑то мне и нужны», – подумал Садовник.

Он снял с пояса тяжелый цилиндр универсального инструмента, включил генератор атомного распада. В торце цилиндра зажегся красный глазок индикатора готовности.

Ефремов еще раз проверил расстояние до цели и силу заряда. Атомный обстрел должен повредить лишь шлюзовые камеры и частично площадь возле них. Словом, надо сделать так, чтобы на площадь Перемещений страшно было взглянуть. В то же время в случае необходимости ремонтники должны через два–три часа запустить нуль–переходы.

Илья прицелился, выстрелил. С громовым раскатом перед крайним зданием–эллипсоидом взметнулось голубое пламя. Он повел стволом, и в огненном вихре исчезли павильоны–ожидалки, розарии и летние кафе. Площадь наполнилась удушливым дымом испепеленных пластиковых покрытий, жаром искореженных и частично расплавленных конструкций. Откуда‑то повалил пар.

Ефремов отступил ближе к ограждению, опустил ствол излучателя. Краем глаза он заметил, что к площади бегут люди. Размазав на лице пот и копоть, Илья опять нажал спуск. Скорее! Скорее выжечь здесь все, вздыбить в атомном расплаве землю, пощадив лишь уникальные творения человеческих рук – кабины нуль–переходов.

Он сделал последний выстрел и отвернулся от безобразной пляски огня.

За неощутимо тонкой пленкой ограждения стояли люди. Сотни людей. Толпа все прибывала, разрасталась.

Илья машинально шагнул к людям, но вдруг словно включился звук, и он услышал сквозь гоготание пламени взволнованные голоса, увидел мужчин, которые старались разрушить ограждение, чтобы схватить маньяка, то есть его.

«Все. Можно уходить, – подумал Ефремов. – Черное дело сделано. Теперь хоть на люди не показывайся».

– Не трогайте его! – крикнула какая‑то девушка, сдерживая толпу. – Разве вы не видите, что он безумный?!

Голос показался знакомым. Илья подошел к пленке, которую уже разрывали сильные руки, и узнал в своей защитнице Большое Счастье.

– Вот теперь я свободен, Фуцзы! – крикнул он ей. Девушка в ужасе отпрянула от пленки–стены, а Илья, включив гравипояс, свечой взмыл в ночное небо.

В его комнате горел свет.

Он вошел, кивнув Егору и Славику, словно к нему всю жизнь гости приходили именно под утро – темнота за окнами стремительно таяла. На самом деле он, конечно, и удивился, и мгновенно заметил, что лица друзей горестные, серые от усталости. Сердце сжало предчувствие беды. Чтобы избавиться от него, Ефремов шутливо доложил:

– Маньяк–террорист прибыл! Не надо оваций! Я должен принять душ, иначе меня тут же опознают возмущенные соотечественники.

Он прошел в ванную комнату, включил программу «жесткой обработки» на максимум, чтобы хоть как‑то продлить время. Стоя под кинжальными струями то горячей, то ледяной воды, терзаемый со всех сторон электрическими иглами и микровзрывами массажиста, Илья вдруг с тоской подумал:

«Все, что угодно. Но только не это!»

Он вышел из ванной, стал преувеличенно громко и живописно рассказывать, какой он устроил на площади Перемещений «театр». Потом замолчал, ощущая, как немеет все внутри, как напрягается душа в предчувствии плохих вестей.

Егор сдвинул белесые брови, опустился в кресло.

– За ночь прибавилось еще двести восемьдесят шесть больных. И еще двое умерло, – сообщил он.

– Кто? – не спросил, а скорее выкрикнул Илья.

– Технолог Газанфар, житель Северной Пальмиры, и… – Егор замолчал.

– Второй? Кто второй? – закричал Ефремов. – Почему вы играете в прятки?!

– Мы не играем. – Егор встал, опустил голову. – Мы плачем, Илья.

Ефремов повернулся к Славику и в самом деле увидел, что его чуть раскосые глаза полны слез.

– Час назад умер Антуан, – сказал Славик.

УТЕЧКА НА ЛИНИИ

Пол вдруг ушел из‑под ног – зазвенела посуда, сорвался с места и грохнулся подвесной садик амариллисов, и на белой скатерти расплылось уродливое пятно вишневого сока.

Кто‑то испуганно охнул.

– Восемь баллов по шкале Рихтера, – тут же сообщил Помощник. – Сработали гравитационные компенсаторы.

– Что происходит, Рем? – окликнул Илья знакомого администратора, чей завтрак разлетелся по столу.

– Понятия не имею, – ответил тот и подошел к стене–окну. С пляжа бежали люди. Над потемневшим телом океана суетились красные капсулы спасавтоматов – падали на воду, стремительно уносились к медцентру.

Ожил стационарный «Инфор», расположенный в углу столовой. В объеме изображения появился не дежурный Совета, а сам Шевченко, как всегда, немногословный и предельно собранный.

– Зарегистрированы непрогнозируемые мощные подводные толчки в местах основных поселений людей, – сказал он. – Служба оповещения цунами предупредила, что к Золотому Поясу идет волна со скоростью около девятисот километров в час.

Шевченко сделал паузу, глянул на часы.

– Объявляю тревогу! – заключил он. – Эвакуацию закончить в течение двадцати минут. Все здания и отдельные модули переводятся в режим полета. Всем отдыхающим занять свои жилые помещения. Администраторам через десять минут доложить о ходе эвакуации в закрепленных за ними зонах.

– Какой ужас! – Обычно невозмутимый профессор экологии Висвалдис схватился за голову. – Чем мы прогневили Ненаглядную?! Она все убьет! Нас, сады и парки, прекрасные цветники… Она сорвет Золотой Пояс…

– Вряд ли это обычное стихийное бедствие, – заметил Илья, стараясь отвлечь Висвалдиса и перевести разговор на близкую его профессии тему. – Ненаглядная сейсмически пассивная планета. И вдруг одновременные толчки. Причем можно сказать – направленные толчки… Напрашивается вывод, что люди каким‑то образом вошли в конфликт с… планетой. Это по вашей части, профессор.

Висвалдис оживился.

– Стало быть, вы утверждаете, что Ненаглядная, как замкнутая экологическая система, обладает инстинктом третьего рода, то есть не позволяет выводить себя из равновесия? – Профессор на секунду задумался и заключил: – Отсюда разумно предположить, что и пандемия, и цунами – проявления инстинкта самосохранения в масштабах планеты?!

– Это вы утверждаете, – улыбнулся Илья. – Я, правда, предполагал нечто в этом роде, однако не нашел ни одного фактора, нарушающего экологическое равновесие. Планета используется как курорт. Мы практически не вмешиваемся в ее биосферу, не переделываем климат и ландшафт, хотя многое здесь можно было бы устроить гораздо разумнее.

Здание административного центра, в котором разместились Садовники–эксперты и прибывшие с ними крупнейшие специалисты Обитаемых миров, тихонько вздрогнуло, освобождаясь от земных пут. Антигравы бесшумно возносили его над растревоженным городом.

– Вы знаете, – сказал эколог, – у нас по–земному догматичные представления о здоровье природы. Мол, если отравить целое море или уничтожить полконтинента, то это уж как‑то скажется. В принципе же взаимосвязи в биосфере могут быть чрезвычайно тонкими. Я бы сказал – утонченными. Помните чудесный рассказ Брэдбери, в котором из‑за раздавленной в прошлом бабочки разительно изменяется будущее?

– Вы хотите сказать, что мы все‑таки что‑то здесь нарушили? – Илья подошел к стене–окну. Океан поблескивал свинцово и грозно, будто аспидно–черная грозовая туча.

– Это не я говорю, а планета, – в тон ему ответил эколог. – Но вот о чем говорит – мы не поймем. Где та «бабочка», которую мы не заметили, отдавшись всепланетному безделью?

– Не знаю, брат, – грустно заключил Садовник. – Никто пока не знает…

Висвалдис ошибся. Цунами не просто сорвало Золотой Пояс, но и обезобразило, разрушило во многих местах берег, коммуникации, такие стационарные строения, как центры обслуживания, площади Зрелищ, спортивные и детские городки.

Странно и непривычно выглядел бесконечно длинный город–курорт за пятнадцать минут до прихода волны. Будто сорванные штормовым порывом ветра, зашевелились, поплыли медленно вверх многоэтажные здания. Сотни тысяч индивидуальных модулей, оставив земные «приколы», также устремились в спасительное небо – поодиночке, блоками и гирляндами, как жили их хозяева.

Из окон и лоджий административного центра, который поднялся несколько выше, все это казалось широкой полосой разноцветного мусора, колеблющейся у берега потемневшего океана.

– Идет! – выдохнул кто‑то за спиной Ильи.

Волна была далеко и казалась морщиной на лице океана. Ближе к берегу, попав на мелководье, стремительно движущийся вал стал на глазах разбухать, расти вверх. В нем началось тяжелое и грозное движение. Ярость взбешенной воды изогнула волну хищным гребнем. Но еще до волны налетел ветер и принес непонятные звуки – глухое погромыхивание, шипение, свист, резкие удары–всхлипы. Сначала темно–зеленая, затем иссиня–черная стена волны надвинулась на Большой коралловый риф и с громовым ударом планетарных двигателей разбилась, растеклась безобразно грязным пятном, в котором исчезли сады и здания. Будто срезанные лучом универсального инструмента, рухнули и захлебнулись в мутном потоке реликтовые сосны.

Волна медленно отхлынула. Летающие жилища людей стали возвращаться на землю. Опускались они осторожно, разыскивая свободные площадки среди обломков и мертвых деревьев, занесенных песком и водорослями, среди искореженных металлических конструкций, огромных камней, груд дохлой рыбы и подобий земных медуз.

Илья с Егором не без труда очистили вход коллектора, к которому затем подключили коммуникации здания – энерго– и водоснабжение, систему гигиены и утилизации.

За этим занятием и застал их Шевченко.

– Похвально, – не без иронии сказал Михаил Владимирович. – Руководитель группы Садовников–экспертов и его помощник занимаются тем, чем должны заниматься или автоматы, или в крайнем случае техники.

– Мы пока без дела, —ответил Егор. – Одним техникам с последствиями цунами не справиться.

– Дело есть, – устало вздохнул представитель Совета миров. – Похоже, Ненаглядная объявила нам настоящую войну. Лично я не склонен усматривать в лавине бед, которые обрушиваются на нас, только стечение обстоятельств.

– Что‑то еще случилось? – встревожился Илья.

– Пока трудно судить о причинах. Может, обычная неисправность, которую проморгала автоматика, – Шевченко присел на обломок известняка. – За полчаса до подводных землетрясений начались перебои в энергоснабжении всей зоны Золотого Пояса. Мне доложили, но затем пришлось заняться эвакуацией, было не до поломок. После ухода волны энергоснабжение полностью прекратилось. – Михаил Владимирович привычным движением помассировал виски.

– Час от часу не легче, – присвистнул Ефремов. – Я где‑то читал: чтобы убить современную цивилизацию, достаточно отключить ток.

– Вот именно, – согласился Шевченко. – У меня нет пока фактов, но во всех событиях, разыгравшихся на планете, можно усмотреть проявление некой злой воли. Подумайте, пожалуйста, откуда может исходить опасность,.. Этот молодой человек… – Михаил Владимирович повернулся, и друзья только теперь заметили высокого гибкого юношу в золотистом комбинезоне энергетика – он стоял в сторонке возле универсального вездехода–лаборатории, – наш лучший специалист по энергетическим системам. Он проверит исправность линии и автоматики. А вы поищите то, о чем мы только что говорили. Будьте предельно осторожны. И держите меня в курсе…

Шевченко подошел к юноше, дружески положил на плечо руку:

– Постарайтесь, Скворушка… Сутки–другие мы, конечно, продержимся на аварийном питании. Но дальше будет худо.

Юноша покраснел.

– Я все понимаю, – ответил он, стараясь, чтобы слова его прозвучали веско и убедительно. – Мы управимся еще к вечеру. Не беспокойтесь, Михаил Владимирович.

Они тронулись в путь. Егор, любуясь тонким, одухотворенным лицом юноши–энергетика, не выдержал и спросил:

– Простите, почему Скворушка? Прозвище?

Парень опять покраснел.

– Моя фамилия Скворцов, Николай Скворцов, – представился он.

– Очень знакомая, – пробормотал Илья, вглядываясь в карту–схему энергосети Ненаглядной. – Если не ошибаюсь, Луна–опера, прошлое лето, большой приз Обитаемых миров, двенадцать тысяч поклонниц, скандирующих «Пой, Скворушка!»?

– Все так, – засмеялся Николай. – Песня – моя вторая профессия… Правда, зал там вмещает восемнадцать тысяч зрителей.

Вездеход миновал уцелевшую распределительную подстанцию и углубился в лес. Мокрая листва зашелестела по колпаку кабины, голоса птиц ворвались в разговор людей и на какое‑то время прервали его. Наверное, здесь и родилось название планеты. В отличие от земных тропических лесов, тут было просторно и солнечно. Оазисы реликтовых сосен утопали в лиственных светлых подлесках, поляны луговых цветов незаметно переходили в разливы Жемчужных озер, густо поросших древовидными орхидеями. Озера предвещали Вечные топи, опять‑таки, как объяснили Илье, ничуть не похожие на земные болота.

И где бы ни скользил вездеход, через каждых полкилометра впереди вырастали совершенно одинаковые золотисто–красные опоры, которые удерживали кабель плазмопровода. Автоматическая энергостанция в целях безопасности располагалась в семидесяти восьми километрах от Бесконечного города.

– Объясните, Коля, ситуацию, – попросил Илья Скворцова. – Мы не успели опомниться после цунами, а тут новая беда…

– По всему видно – на линии крупная утечка, – оживился парень. – Станция работает нормально, значит, энергия теряется где‑то в пути. Посмотрите. Это станция, а вот плазмопровод.

На экране чистым зеленым огнем светился октаэдр станции, зато нитка линии передачи едва проглядывалась.

– Это собственное поле кабеля, – пояснил Николай. – Целая прорва энергии – около двадцати гигаватт – куда‑то уходит. Мы должны обнаружить утечку.

Вновь пошли разливы Жемчужных озер. Вездеход углубился в редколесье. В кабине заиграли блики от потревоженной воды, повеяло легкой прохладой. Здесь, в пятидесяти километрах от берега, кошмарным сном казались ярость океана, воплотившаяся в черную стену цунами, опустошенное побережье. И уж вовсе не хотелось верить, что неведомая опасность может скрываться и в этом лесу, в этой неземной благодати.

Николай, напевая шутливую балладу о ленивце, пережившем в полудреме гибель собственной вселенной, притормозил, перегнулся через борт и сорвал несколько бледно–лиловых кувшинок.

– Кощунство, конечно, – согласился он, поймав удивленный взгляд Ильи. – Но цветы не пропадут. Стоит бросить их обратно в воду, как они тут же заведут себе новую корневую систему. Эти кувшинки, кстати, завезены с Земли. Лет пятнадцать назад. Я об этом знаю, потому что моя мама селекционер. Она занимается именно декоративными растениями.

Скворцов упомянул о матери, и Илья вновь увидел белый кокон жизнеобеспечения, услышал шепот Антуана: «Только маме, только маму… Не говорите ей…» Почему? Ну почему человек на своем пути познания должен упираться то в одну, то в другую глухую стену?! За что ему эти постоянные испытания? Илья вспомнил муки неизвестности, когда над ним месяц назад скалой нависала тайна туманности Окно, и подумал, что расселение людей в галактике напоминает бег с препятствиями. Взял один барьер, впереди другой, затем третий. И так без конца. Впрочем, в этом есть свой резон. Проще и на стадионе отойти в сторонку, прилечь на траву, вздремнуть… Но тогда исчезнет движение. Умрет Большой Бег, ради которого, может, и существует жизнь.