Текст книги "Юрий Андропов. Последняя надежда режима."

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

– Все дело как раз в том, что основные события могут разгореться на океанах и в третьем мире, – возразил Андропов. – Туда, в развивающиеся страны, перемещается поле битвы. Там поднимаются силы, которых империализму не одолеть. И наш долг им помочь. А как мы сумеем сделать это без сильного флота, в том числе способного высаживать десанты?

– Юрий Владимирович, – взмолился Шахназаров, – ведь мы себе живот надорвем. Мыслимо ли соревноваться в гонке вооружений, по существу, со всеми развитыми странами, вместе взятыми? Андропов ему ответил:

– Ты прав, нам трудно. Но мы еще по-настоящему не раскрыли и сотой доли тех резервов, какие есть в социалистическом строе. Много у нас безобразий, беспорядка, пьянства, воровства. Вот за все это и взяться бы по-настоящему, и я тебя уверяю, силенок у нас хватит.

Георгий Шахназаров понял, что продолжение разговора бессмысленно.

– Он поддержал тезис, – вспоминал начальник информационно-аналитического управления разведки генерал-лейтенант Николай Леонов, – что Советский Союз должен иметь военный потенциал, равный суммарному потенциалу Соединенных Штатов, остальных стран НАТО и Китая. Когда мы услышали от него эту формулу, то, скажу честно, потеряли дар речи.

А ведь положение было катастрофическим. К моменту избрания Андропова генсеком в ряде областей ввели талоны на продукты. Даже по признанию тогдашнего главы Совета министров РСФСР Виталия Воротникова, уже невозможно стало вести огромное народное хозяйство страны старыми методами. Госплан, Госснаб, Министерство финансов были не в состоянии проворачивать маховик экономического механизма. Настоятельно требовались реформы...

Увы! «Единственное, – пишет Крючков об Андропове, – в чем он, и, пожалуй, не без некоторых оснований, считал себя профаном, так это область экономики, чего он, кстати, и не скрывал».

1 июля 1983 года на заседании политбюро Андропов предложил перераспределить обязанности между секретарями ЦК в связи с тем, что переведен в Москву Григорий Васильевич Романов. Ему поручили не только отдел оборонной промышленности, но и отдел машиностроения. Дальше Андропов заговорил на общие темы:

– Секретариату следует сосредоточиться на основных вопросах. Госплан устранился от решения многих назревших вопросов развития экономики, мало проявляет инициативы. Главная задача – активизировать работу Госплана, и именно по важнейшим направлениям развития нашей экономики... Второй вопрос – это уборка урожая.

Мы должны обратить серьезное внимание на высокое качество уборки, то есть на своевременную жатву, обмолот и ликвидацию потерь. Нечего греха таить, мы еще очень много теряем зерна и другой продукции при уборке урожая... Следующий вопрос – это вопрос о контроле и проверке исполнения. Это наш грех, что мы мало вызываем министров для отчета в отделы и к секретарям ЦК. Очень много дел приходится нам иметь с бумагами, потому что поток их по-прежнему очень большой. Нельзя ли поставить задачу сокращения переписки на пятнадцать—двадцать процентов? У нас принято хорошее решение о том, чтобы бумаги по своим размерам были ограничены пятью—восемью страницами. Я не хочу сводить это дело к тому, чтобы оно имело фатальный характер. Но, как правило, по большинству вопросов нельзя допускать разбухания бумаг... Главная работа – это работа с кадрами и проверка исполнения, организаторская работа. По-моему, необходимо усилить партийно-политическую работу...

Члены политбюро заседали в своем кругу. Логично было бы предположить, что обсуждение будет деловым. Однако и при Андропове все шло по давно установленному ритуалу. Члены политбюро восхищались тем, как правильно говорил Юрий Владимирович, как он все точно подметил и теперь они будут действовать по-новому, хотя ничего, кроме банальностей, которые тысячу раз звучали в зале заседаний, он не произнес.

Начал Черненко:

– Я считаю, товарищи, что Юрий Владимирович очень правильно поставил все вопросы. Это самые злободневные вопросы... Постановка вопроса вами, Юрий Владимирович, совершенно правильная.

– Все, о чем говорил Юрий Владимирович, – это принципиальная установка, – вторил ему Горбачев, – и мы ее должны принять к непосредственному исполнению. В вашем выступлении, Юрий Владимирович, прозвучало то, что должно послужить основой стиля работы каждого секретаря, заведующего отделом и секретариата в целом. Очень много времени уходит у нас на подготовку документов, на чтение бумаг...

– Я хочу высказать слова большой благодарности за то доверие, которое мне оказано, – сказал Романов. – Я полностью поддерживаю высказанное Юрием Владимировичем предложение...

– Я полностью согласен с предложением Юрия Владимировича, – заметил Долгих, когда до него дошла очередь, – о том, чтобы всем нашим работникам, в том числе и секретарям ЦК, чаще выезжать на места, разговаривать с руководителями, рабочими коллективами, знакомиться с производством не по справкам, а на месте, выступать перед ними...

А реальные проблемы государства едва затрагивались. Как-то между делом Андропов заметил:

– Вопрос о валюте, я хочу сказать, необходимо ставить очень серьезно. Нефть дешевеет, газ тоже дешевеет...

За экономические дела он брался с осторожностью, в хозяйственных вопросах чувствовал себя неуверенно.

«Андропов, по-моему, был реформатором жесткого типа, – рассказывал один из его дежурных секретарей. – Закрутить потуже гайки, а потом еще туже. Он завел новый порядок приема первых секретарей обкомов. Хочешь поговорить – сначала побеседуй с помощником Андропова Владимировым. Тот должен подготовить справку о вопросе и состоянии дел в области. А у кого все было гладко? Вместо разговора намечалось намыливание холки. И секретари обкомов, узнав про новый порядок, разворачивались и уходили».

22 ноября 1982 года к нему напросился на прием Александр Павлович Филатов, первый секретарь Новосибирского обкома. Он просил выделить области, пострадавшей от засухи, двести тысяч тонн концентратов.

– Насчет зерна сходи к Тихонову, – посоветовал Филатову новый генсек. – А то мне неудобно: только пришел и сразу хозяйственные вопросы взялся решать...

Отдельному человеку генеральный секретарь мог помочь. Всей стране – нет.

6 марта 1983 года мать очень популярной в те времена польской эстрадной певицы Анны Герман отправила Андропову письмо. Анна Герман умерла от рака. Семилетний сын остался на руках у бабушки. Ее мать напомнила Андропову о своей драматической судьбе. Ее муж и брат были в 1937 году арестованы, попали в лагерь, где и погибли. Второй муж вступил во время войны в польскую армию,сформированную на территории Советского Союза, и погиб в бою.

Оказавшись после смерти дочери в трудном положении, мать певицы просила Андропова о денежной компенсации за мужа и брата. Через несколько месяцев письмо попало к Андропову. 19 августа 1983 года он написал записку председателю Совета министров Тихонову:

«Думаю, что нужно найти пути для того, чтобы оказать помощь семье Анны Герман.

Прошу рассмотреть».

Просьба генерального секретаря воспринималась как поручение. По старым законам реабилитированным лицам полная компенсация неполученной заработной платы не полагалась. Выплачивали только двухмесячную зарплату. Но семье Анны Герман решили выдать четыре тысячи рублей (разумеется, польскими злотыми) через Исполком Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца...

По словам Михаила Горбачева, Андропов лучше других знал обстановку в стране и понимал, чем грозит обществу нарастание проблем. Но Юрий Владимирович полагал, как и многие: стоит взяться за кадры, наведение дисциплины, и все придет в норму. Он остро реагировал на явления идеологического характера, но был равнодушен к обсуждению причин того, что тормозит прогресс в экономике, почему глохнут реформы...

Анатолий Сергеевич Черняев, который видел не одного генерального секретаря, очень скептически оценивает Андропова: никогда не испытывал пиетета к нему, не верил ни в его таланты, ни в его культурность и интеллигентность. Хотя умен, конечно, и чуть более образован, чем его коллеги. Он исподволь дирижировал диссидентским движением, считает Черняев, чтобы в борьбе с ним демонстрировать свою верность партии и идеологии, и особенно тем, от кого могло зависеть его продвижение к заветной цели. Его ведомство постоянно подпитывало антисемитизм. Андропов руководил пропагандистской травлей Сахарова, как и Солженицына, как многих других. При нем была создана всепроникающая система слежки за населением и набрана бесчисленная армия платных доносчиков во всех сферах...

Ему мы в первую очередь обязаны Афганистаном. Он подбрасывал разведданные о замыслах империализма и тем самым помогал тому, чтобы страна все глубже увязала в истощающей гонке вооружений. Не мог я в душе положиться на человека, который на протяжении полутора десятка лет делал подлости и наносил огромный вред стране, пишет Анатолий Черняев, даже если он действительно вынашивал идею потом, взойдя на вершину власти, осчастливить народ.

Писатель Юрий Маркович Нагибин отметил в дневнике:

«Вопреки обычной доверчивости советских людей к приходу новых руководителей, не возникло ни одного доброго слуха. Все ждут только зажима, роста цен, обнищания, репрессий. Никто не верит, что поезд, идущий под откос, можно вернуть на рельсы.

Угрюмо-робкая деятельность нового главы. Не того масштаба человек. Он исповедует древнее благочестие: опираться надо лишь на силу подавления. Это дело гиблое».

Еще резче пишет об Андропове академик Яковлев:

«Юрий Андропов – человек хитрый, коварный и многоопытный. Нигде толком не учился. Организатор моральных репрессий, постоянного давления на интеллигенцию через ссылки и высылки, тюрьмы и психушки. Представлял себе развитие общества как упорядочение надстройки, очищение ее от грязи, ибо уровень антисанитарии становился запредельным.

Такая позиция устраивала большинство в руководстве страной, ибо давала шанс на выживание. Она всколыхнула и надежды доверчивых тружеников, унижаемых и оскорбляемых чиновничеством. В общем, Андропов становился популярен, что было немудрено на фоне Брежнева...»

С начала 1983 года стали готовить пленум ЦК по идеологическим вопросам. На незнакомые ему промышленные или сельские темы Юрий Владимирович высказывался крайне осторожно. Наверное, Андропову казалось, что в привычной сфере идеологии ему есть что сказать. Документы к пленуму готовил отдел пропаганды ЦК. Секретарь ЦК по идеологии Михаил Васильевич Зимянин и заведующий отделом Борис Иванович Стукалин пришли к генсеку за руководящими указаниями.

«Андропов высказал свои рекомендации, – вспоминал Стукалин. – По существу, он не сказал ничего нового, неожиданного. Набор узловых тем и проблем, названных им, был традиционным...»

Докладчиком определили Черненко. Текст ему писала большая бригада.

«Всем участникам той работы, – вспоминал Георгий Смирнов, – хотелось что-то изменить, сказать что-то новое, но что именно – в этом был большой разнобой и мало определенности».

Сам Черненко, человек по природе здравомыслящий, не выдержал:

– В общем, все сторонники поворота. Всем ясно, от чего надо уходить. Но вот куда и к чему идти – пока неясно...

Стукалин постоянно заходил к Черненко, докладывая ход работы. Видимо, кто-то обратил внимание Андропова на то, что заведующий одним из ключевых отделов ЦК зачастил к Черненко. Для мнительного Юрия Владимировича этого было достаточно. Поздно вечером у Стукалина проснулся телефон прямой связи с генеральным секретарем. Борис Иванович схватил трубку и услышал холодный и жесткий голос Андропова:

– Ты от меня не отрывайся1. Тот растерянно ответил:

– Понимаю, Юрий Владимирович.

Но больше сказать ничего не успел. Андропов отключился. Стукалин сразу же попросился на прием к генеральному секретарю. Через два дня был принят. Разговор носил нормальный характер, будто ничего не было.

Однажды на отдыхе, в Домбае, председатель КГБ Андропов вдруг сказал:

– Какому марксизму мы учим в системе политпросвещения? Принуждаем ходить на занятия и сухим языком излагаем прописные истины. Мухи дохнут от скуки. Мы же этим опошляем марксизм, отвращаем от него людей. А газеты? Прочитал первую страницу «Правды», и в другие можешь и не заглядывать. Те же отчеты о мероприятиях, встречах в верхах...

Он обращался к первому секретарю Ставропольского крайкома Горбачеву, но рядом стояли и другие люди. Дочь начальника краевого управления госбезопасности с восторгом сказала отцу:

– Меня его слова поразили – член политбюро, председатель КГБ, а как говорит. Мы, студенты, в курилках об этом судачим, чтобы чекисты не услышали...

Наконец-то Андропов оказался во главе партии и государства. Он мог отказаться от того, что вызывало у него презрение. Он мог все изменить. Но он этого не захотел.

14 июня на пленуме второй секретарь ЦК Черненко выступил с докладом «Актуальные вопросы идеологической, массово-политической работы партии». Его выступление запомнилось предложением создать Всесоюзный центр по изучению общественного мнения. Черненко обещал, что центр будет не только изучать, но и «целенаправленно формировать общественное мнение».

Потом произнес свою речь Андропов, Его слова партийным идеологам показались шагом назад даже в сравнении с выступлениями Брежнева, Заведующий группой консультантов отдела пропаганды Вадим Печенев был потрясен высказанной Андроповым мыслью о том, что идеологическая работа приобретает сейчас приоритетную роль по отношению ко всему остальному. Хотя уже Брежнев говорил, что пропаганда лишь тогда может рассчитывать на успех, когда опирается на твердую почву социально-экономической политики.

Понравилась только вписанная в последний момент (судя по всему, одним из руководителей международного отдела ЦК Вадимом Валентиновичем Загладиным) фраза: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся... Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок».

Этот пленум, по словам Печенева, был временем разочарования в Андропове, «коего я, как и многие другие «аппаратчики», до этого идеализировал». Он очень плохо выглядел – «говорил, часто запинаясь, перебирая листки текста старчески дрожащими руками».

Единственное, что запомнилось участникам пленума, – внезапная реплика Андропова, который вдруг прервал докладчика. Черненко зачитывал очередной абзац из своего доклада насчет необходимости давать принципиальную партийную оценку «действиям тех лиц, которые поют с чужого голоса, распространяя всякого рода сплетни и слухи».

Вот тут Андропов вмешался и жестким голосом произнес при гробовом молчании зала:

– Мне известно, что в этом зале находятся люди, которые позволяют себе в беседах с иностранцами распространять ненужную и вредную для нас информацию. Я не буду сейчас называть фамилии. Товарищи сами знают, кого я имею в виду. И пусть они запомнят, что это – последнее им предупреждение.

Партийные старожилы, возможно, помнили, как двадцатью годами ранее нечто подобное произнес Никита Сергеевич Хрущев. В Екатерининском зале Кремля руководители партии и государства в марте 1963 года встречались с деятелями литературы и искусства.

Вдруг Хрущев встал и свирепо заявил:

– Всем холуям западных хозяев – выйти вон! Никита Сергеевич имел в виду, что кто-то из писателей

поделился впечатлениями о прошлой встрече с иностранными корреспондентами. И сурово пригрозил:

– Применим закон об охране государственных тайн! Но тогда перед Хрущевым в зале сидели сомнительные,

с точки зрения партийных чиновников и чекистов, люди – поэты, художники, актеры. Андропов же обращался к высшей номенклатуре, тем немногим чиновникам, кого приглашали на пленумы ЦК. Поэтому его слова прозвучали особенно зловеще,

СБИТЫЙ «БОИНГ»

Во внешней политике новый генеральный секретарь занял еще более жесткую позицию. Он постоянно говорил о возможности внезапного нападения со стороны Соединенных Штатов и НАТО и, похоже, сам в это верил.

В феврале 1980 года в Москву прилетели министр госбезопасности ГДР Эрих Милькс и его заместитель по разведке Маркус Вольф. Андропов лежал в больнице, но принял гостей. «Никогда еще я не видел Андропова столь серьезным и подавленным, – рассказывал Вольф. – Он обрисовал очень мрачный сценарий, по которому атомная война представляет реальную угрозу».

В конце мая 1981 года на Всесоюзном совещании руководящих работников органов и войск КГБ Андропов сказал, что главная задача нашей разведки – не просмотреть военных приготовлений противника, его подготовку к ядерному нападению. В КГБ разработали крайне дорогостоящую систему предупреждения о ракетно-ядерном нападении, которая включала контроль не только за активностью натовских штабов, но и закупками медикаментов и запасов крови для больниц и госпиталей. Такие же указания получили разведки социалистических стран. В ГДР началось строительство запасных командных пунктов на случай войны.

Это была самая крупномасштабная разведывательная операция послевоенного времени, продолжавшаяся с 1981 по 1984 год. Особую важность операция приобрела в 1983 году.

«МИД остался вне этой операции, – писал советский посол в Вашингтоне Анатолий Федорович Добрынин. – Никаких телеграмм или поручений на эту тему нашим послам не направлялось. Я сам узнал об этом лишь от резидента КГБ. Правда, мы с ним расценили все эти опасения довольно скептически, но должны были все же серьезно отнестись к ним, поскольку Москва могла располагать секретной информацией, о которой нам не было известно».

Новый американский президент Рональд Рейган, вступивший в должность в январе 1981 года, занял очень жесткую позицию, от которой в Москве отвыкли.

«Когда в 1982 году Брежнев наконец скончался и главный пост страны занял Андропов, – писал американский журналист Строуб Тэлбот, – я почувствовал в Арбатове и Примакове новую отвагу и уверенность: в СССР наконец-то появился лидер, который заставит все работать и снова поставит советскую власть на равную ногу с заносчивым и напористым Западом».

Когда Рейган обосновался в Белом доме, он мало что понимал в мировых делах. Но из всех президентов Соединенных Штатов в XX столетии только двое – Дуайт Эйзенхауэр и Ричард Никсон – пришли к власти с глубоким, основанным на собственном опыте знанием окружающего Америку мира. Рейгана спасало умение общаться с людьми, граничащее с артистизмом. Когда Рейган чего-то не знал, он честно в этом признавался. Все понимали, что президент не обладает большим опытом, и восхищались им, когда он признавался в недостатке знаний по какому-то конкретному вопросу. Когда он допускал ошибку, люди поддерживали его и прощали ему. Неопытность Рейгана внушала больше доверия, чем если бы он делал вид, будто знает ответы на все вопросы.

Рональд Рейган не был демагогом. Он был человеком твердых убеждений. 8 марта 1983 года Рейган назвал Советский Союз «империей зла». И он искренне так считал. Буквально через пару недель президент пообещал прикрыть Соединенные Штаты противоракетным щитом, обезопасить от советского ядерного удара.

23 марта он сообщил, что Соединенные Штаты «приступают к осуществлению программы, рассчитанной на то, чтобы наводящую ужас советскую ракетную угрозу отразить мерами оборонительного характера... Народ мог бы жить в безопасности, зная, что безопасность обеспечивается тем, что мы в состоянии перехватить и уничтожить стратегические баллистические ракеты до того, как они достигнут нашей территории».

Рейган искренне считал, что государство, которое первым создаст орбитальный комплекс с противоракетным оружием, будет надежно защищено от ядерного нападения. Эти надежды на успехи военного космоса породили американскую так называемую стратегическую оборонную инициативу (СОИ). Отдельные пункты рейгановской программы казались технически осуществимыми. Ракеты можно сбивать зенитными снарядами с высокой начальной скоростью. Ракеты можно уничтожить, взорвав рядом ядерное устройство. И наконец, ученые утверждали, что в самом ближайшем времени ракету можно будет разрушать лазерными лучами со спутника.

Рейгановская военно-космическая программа стала тяжким ударом для советских военных. Столько лет они создавали огромные арсеналы баллистических ракет с ядерными боеголовками, способными уничтожить Соединенные Штаты. Неужели американцы смогут запросто сбивать их в космосе и многолетние усилия пойдут прахом?

Вечером 24 марта к Андропову в больницу приехали его помощник по международным делам Александр Михайлович Александров-Агентов и известный дипломат Олег Алексеевич Гриневский.

Андропов сидел за небольшим столиком в полосатых пижамных брюках и вязаной, похожей на женскую, кофте. Гриневский отметил, что за полгода Юрий Владимирович сильно изменился. Он как-то потускнел и сильно похудел. Только взгляд стал еще острее и неулыбчивее.

Юрий Владимирович поручил подготовить ответ на заявление Рейгана о СОИ и опубликовать его в «Правде». Одновременно разрабатывались планы наращивания вооружений, которые бы просто разорили страну. Дополнительные ракеты предполагалось установить на территории Чехословакии и ГДР. Советский военный флот – надводный и подводный с ядерными ракетами на борту – готовили выдвинуть поближе к американским берегам. Запуск ракет из района Арктики сокращал подлетное время до минимума. Разрабатывалась и специальная подводная ракета.

Началась разработка нового мобильного ракетного комплекса «Скорость», который собирались установить поближе к границам западных держав. Задача – уничтожить стартовые позиции американских ракет в Европе раньше, чем они взлетят.

Готовилось размещение новых ракет средней дальности «Пионер» на Чукотке. Заканчивалась установка новой системы противоракетной обороны Москвы. Разработали зенитно-ракетный комплекс с ядерной боеголовкой, который гарантированно уничтожал американские «першинги». Правда, получалось, что для этого надо устроить ядерный взрыв над Москвой... Но этому ужаснулись только потом, при Горбачеве, а пока военная промышленность осваивала выделяемые ей миллиарды.

По мнению посла в Соединенных Штатах Анатолия Добрынина, в 1983 году советско-американские отношения еще больше ухудшились, они оказались в низшей точке со времен начала холодной войны. Советские политики не уловили, что Рейган говорил об оборонительном оружии. Он не собирался нападать. Он хотел гарантировать своей стране безопасность от ядерного удара.

Рейган пытался установить личный контакт с Андроповым, чтобы обсудить пути улучшения двухсторонних отношений. Юрий Владимирович не верил в искренность американского президента. Это была характерная для Андропова подозрительность, воспитанная в нем долгим жизненным опытом, писал Александров-Агентов.

Генеральный секретарь видел в американском президенте человека, готового поднять градус конфликта до прямой конфронтации, и, по существу, готовился к войне. Андропов даже допустить не мог, что Рейган искренне пытается сделать шаг ему навстречу. В середине мая Рейган заявил, что если Андропов приедет на сессию Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорк, то он готов с ним встретиться. Москва никак не реагировала. Вопрос о встрече с американским президентом отпадал даже не по политическим соображениям.

Андропов уже совсем не мог ходить.

Председатель КГБ Чебриков, понимая, что в ноябре генеральный секретарь просто не сможет подняться на трибуну Мавзолея, 11 мая 1983 года написал в ЦК записку:

«В период проведения партийно-политических мероприятий на Красной площади выход из Кремля к Мавзолею В.И.Ленина осуществляется по лестнице в Сенатской башне. Разница в уровнях тротуара в Кремле и у Мавзолея В.И. Ленина более 3,5 метра.

Считали бы целесообразным вместо существующей лестницы смонтировать в Сенатской башне эскалатор.

Просим рассмотреть».

28 июня решение политбюро было принято – «устройство эскалатора в Мавзолее В. И. Ленина». Но эскалатор Андропову уже не понадобился – он совсем слег...

21 июля американский посол в Москве передал Андропову личное письмо Рейгана. 1 августа Андропов ответил. Он предлагал создать конфиденциальный канал связи для обмена мнениями. Приехавшего в отпуск из Вашингтона посла Добрынина Юрий Владимирович расспрашивал, что Рейган за человек. С одной стороны, враг Советского Союза, с другой – в переписке выглядит разумным человеком, который не прочь улучшить отношения,..

Но попытка снизить накал противостояния двух великих ядерных держав не удалась из-за сбитого южнокорейского самолета.

1 сентября 1983 года Андропов провел последнее заседание политбюро и ушел в отпуск. Он в тот же день прилетел в Симферополь, а не в Кисловодск, где обычно отдыхал.

Рано утром 1 сентября 1983 года советский самолет-перехватчик Су-15 двумя ракетами сбил южнокорейский гражданский самолет «Боинг-747». Экипаж и все пассажиры погибли. Мир был потрясен.

2 сентября – уже без Андропова – вновь собрали политбюро. Вел его Черненко. Он только что вернулся из отпуска, но выглядел неважно. А тут разразился невиданный международный скандал. «Мы были поставлены перед фактом, – записал в дневнике после заседания политбюро Воротников. – Кто принимал решение? Знал ли генсек? Это так и осталось неясным».

Советским руководителям не хватило мужества сразу признать, что самолет сбит, и выразить сожаление. Главную скрипку играл министр обороны Устинов, который самоуверенно доказывал, что «никто ничего не докажет». Первый заместитель министра иностранных дел Георгий Маркович Корниенко позвонил Андропову и пытался объяснить, что попытка все скрыть неразумна.

Андропов ответил, что «Дмитрий категорически возражает», и по другому телефону соединился с министром обороны. Дмитрий Федорович обругал Корниенко и посоветовал Андропову ни о чем не беспокоиться. Все, что выдавил из себя Юрий Владимирович, было вялым пожеланием:

– Вы там, в политбюро, все-таки еще посоветуйтесь, взвесьте все.

Сначала советское руководство вообще отрицало, что самолет был сбит. Потом сообщили, что по самолету стреляли, но не попали. И только с третьего раза, через неделю, в заявлении от 6 сентября, признали, что самолет был сбит, и выразили сожаление «по поводу гибели ни в чем не повинных людей».

Но уже было поздно. Мир возмущался не только тем, что погибли невинные люди, но и беспардонным враньем. Ущерб для репутации страны быв огромным.

8 сентября 1983 года политбюро – по-прежнему без Андропова – вновь обсуждало вопрос о сбитом «Боингс-747». Устинов говорил:

– Хочу заверить политбюро, что наши летчики действовали в полном соответствии с требованиями военного долга и все, что изложено в представленной записке, истинная правда. Наши действия были абсолютно правильными, поскольку южнокорейский самолет американского производства углубился на нашу территорию до пятисот километров. Отличить этот самолет по контурам от разведывательного чрезвычайно трудно. У советских военных летчиков есть запрет стрелять по пассажирским самолетам. Но в данном случае их действия были вполне оправданны... Вопрос в том, как лучше сообщить о наших выстрелах...

Советский посол в Соединенных Штатах Анатолий Добрынин отдыхал в Крыму. Его вызвал Андропов. Распорядился:

– Поезжай без промедления обратно в Вашингтон и постарайся сделать все возможное, чтобы потихоньку приглушить этот совершенно ненужный нам конфликт. Наши военные допустили колоссальную глупость, когда сбили этот самолет. Теперь нам, видимо, долго придется расхлебывать эту оплошность.

Андропов, по словам Добрынина, был зол на «тупоголовых генералов, совсем не думающих о большой политике и поставивших наши отношения с Соединенными Штатами на грань полного разрыва». О смерти невинных людей он не говорил. Считал, что полет «боинга» – провокация американских спецслужб, но самолет надо было не сбивать, а заставить сесть на один из советских аэродромов.

«Толстый и сытый бойкий репортер телевидения, специалист по космонавтам, – записал в дневнике Игорь Дедков, – брал интервью у наших героев-пилотов, и стало абсолютно ясно, кто из них двоих – «пресек». Широкое лицо черноволосого крепкого человека спокойно смотрело в камеру, и повторялось слово, решившее судьбу 269 человек: «враг».

Советские руководители сделали свои выводы из истории со сбитым «боингом»: главное – дать отпор западной пропаганде.

1 ноября 1983 года на политбюро решили образовать комиссию по координации внешнеполитической пропаганды и контрпропаганды под председательством генерального секретаря Андропова. Для решения текущих вопросов сформировали рабочую группу под руководством секретаря ЦК Зимянина. Договорились раз в месяц собирать в ЦК руководителей средств массовой информации и ведущих политических обозревателей «для их ориентировки по оперативным вопросам внешнеполитической пропаганды». Обязали проводить регулярные пресс-конференции для иностранных корреспондентов в Москве, активизировать работу советов по внешнеполитической пропаганде при советских посольствах. А также решили создать в отделе пропаганды и внешнеполитической пропаганды ЦК секторы контрпропагандистской работы в составе пяти человек каждый – заведующий сектором, два консультанта и два инструктора...