Текст книги "Юрий Андропов. Последняя надежда режима."

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

– Долг христианина – следовать правде, даже если правда нам дорого обходится, – говорил Попелюшко своим прихожанам. – Попросим Бога помочь нам сохранять достоинство каждый день кашей жизни.

В самые тяжкие часы военного положения искренние и красноречивые проповеди Попелюшко вселяли надежду в поляков: может быть, запрещенная «Солидарность» еще возродится.

«Его проповедь была откровенно политической, – вспоминает российский академик Вячеслав Всеволодович Иванов, побывавший тогда в Варшаве. – За его словами следовало то, что я не видел и не слышал раньше. Мы бы назвали это религиозным музыкально-поэтическим вечером.

Все собравшиеся (а их было множество: на праздник Богоматери Ченстоховской пришли группы рабочих из разных городов) вместе пели религиозные гимны и патриотические песни, их текст высвечивался на транспарантах. Перед тем как мы разошлись, настоятель собора нас предупредил, что надо соблюдать осторожность. После того, что мы слышали в храме, все должны вести себя достойно. Его напутствие произвело впечатление. Через ряды милиции проходили спокойно. Но в следующий раз, когда я спустя три года проездом через Варшаву был в этом храме, видел уже не Попелюшко, а его могилу».

Попелюшко поддерживал живой дух «Солидарности». Его поведение раздражало руководство церкви, которое считало введение военного положения меньшим злом. Большим злом было вторжение частей Советской армии. Но Попелюшко не делал попытки быть сдержанным и не прислушивался к предупреждению епископов.

В дневнике Попелюшко есть такая запись – после встречи с кардиналом Юзефом Глемпом: «Его обвинения совершенно выбили меня из колеи. Даже на допросах в службе безопасности ко мне относились с большим уважением...»

Имя Попелюшко значилось в списке шестидесяти девяти священников, которых социалистическое правительство обвинило в том, что они пересекли опасную линию, отделяющую политику от религии. Известный публицист Ежи Урбан, который в тот момент был представителем правительства по печати, написал очень резкую статью, в которой назвал Ежи Попелюшко «современным Распутиным, «Савонаролой», «фанатиком».

Долг христианина – следовать правде, даже если правда нам дорого обходится, – говорил Попелюшко своим прихожанам. – Попросим Бога помочь нам сохранять достоинство каждый день нашей жизни.

Полиция однажды заявила, что нашла в его комнате взрывчатку и антикоммунистическую литературу. Его не арестовали, но всю Польшу оповестили, что враг укрылся в Костеле. То, что произошло потом, навсегда запомнилось Полякам. Для них это словно произошло вчера, Они потоп, как 19 октября 1984 года тридцатисемилетний священник Ежи Попелюшко был похищен на безлюдной дороге возле небольшого городка.

Сразу же поползли слухи, что Попелюшко похищен службой безопасности. Надежда на то, что он скоро вернется, исчезла. Наконец его труп выловили из Вислы, в ста с лишним километрах от Варшавы. Сразу после того, кик было сообщено о смерти Ежи Попелюшко, тысячи ноликов собрались возле церкви Святого Станислава, где последние четыре года служил ксендз Ежи. Опасаясь, что весть о смерти Попелюшко приведет к массовым демонстрациям и столкновениям с полицией, священники и лидеры «Солидарности» призвали к спокойствию.

Лех Валенса сказал:

– Они хотели убить не только человека, поляка и священника. Они хотели убить надежду на то, что в Польше можно обойтись без насилия в политической жизни.

Со временем стало известно, что руководил похищением полковник Адам Петрушка из службы госбезопасности. Провел эту операцию капитан Пиотровский, когда-то преподававший математику в старших классах. Капитан работал в четвертом отделе, который следил за деятельностью церкви. Ему помогали двое лейтенантов – Вальдемар Хмелевский и Лешек Пекала. Их опознал водитель Попелюшко.

Трое сотрудников МВД во главе с капитаном Пиотровским остановили машину Попелюшко на пустынной дороге. Его несколько раз ударили и засунули в полицейскую машину. Потом с машиной что-то случилось, она остановилась. Попелюшко вырвался и бросился бежать. Пиотровский бросился за ним, свалил. Ксендза избили и засунули в багажник.

На суде капитан Пиотровский рассказал:

– Я ударил Попелюшко несколько раз по голове. Наверное, впервые в своей взрослой жизни я бил человека. Потом я что-то засунул ему в рот.

За месяц до похищения Пиотровского вызвал к себе полковник Петрушка. В кабинете сидел также и подполковник Лешек Вольский, начальник варшавской службы безопасности. Они говорили о том, что пора прекратить игры с Попелюшко.

Полковник Петрушка сказал:

– Настало время принять решительные меры. Надо его так напугать, чтобы у него случился сердечный приступ. Я не думаю, что должен объяснять, что это решение принято на самом верху.

Полковник Петрушка на суде сказал, что капитан Пиотровский неправильно его понял. Но полковник разразился большой обвинительной речью против Польской католической церкви. Он обвинил ее в разжигании ненависти против марксизма и государства. Петрушка рассказывал, какой трудной была его работа: офицеры госбезопасности не знали, что такое воскресенье, дети не видели отцов...

Приговор был суровым. Убийц ксендза Попелюшко приговорили к длительным срокам тюремного заключения. Они отсидели и вышли на свободу. Ненавидимые всей страной, они попросили власть дать им возможность начать новую жизнь. Им изменили внешность и выдали новые документы на другие фамилии...

На похороны Ежи Попелюшко собралось четыреста тысяч человек, они заполнили все прилегающие к костелу улицы. В первый раз после введения военного положения выступал Лех Валенса. И когда люди услышали его имя, они подняли вверх два пальца – знак «Мы победим».

– Если у Польши есть такие священники, – говорил тогда Валенса, – Польша не погибнет.

После похорон тысячи поляков прошли по улицам Варшавы с транспарантами «Солидарности». Запрещенный и, казалось, уничтоженный властями профсоюз показал, что он жив и что народ верит «Солидарности». Полиция не вмешивалась.

Собор Святого Станислава, в котором служил когда-то ксендз Ежи Попелюшко, стоит на площади имени американского президента Вудро Вильсона. Еще недавно площадь носила имя Парижской Коммуны. Возле костела стоит памятник самому Попелюшко, сбоку очень трогательная скульптура, изображающая детей, участвовавших в 1944 году в Варшавском восстании. Вдоль всей стены костела установлены мемориальные плиты с названиями тех мест, где полвека назад убивали поляков, *– от Майданека до Катыни. Убитый ксендз Ежи Попелюшко по-прежнему остается символом борьбы с коммунистическим режимом. У памятника Ежи Попелюшко лежат живые цветы и горят с печи...

Сам генерал Ярузельский со временем скажет: – В 1981 году мы добились военной победы, но потерпели политическое поражение.

Это правда. Но свою репутацию генерал сберег. Чехословацких руководителей, которые в 1968 году пригласили чужие армии, презирают. А у Войцеха Ярузельского полно защитников даже среди бывших диссидентов, которые говорят, что, если бы он не ввел военное положение, порядок в Польше наводил бы главнокомандующий войсками Варшавского договора маршал Куликов. Хотя маршал Куликов, как он говорит, такого приказа не получал.

КОМИТЕТ И ПАРТИЯ

Говорят, что, если бы не Андропов, а кто-то другой руководил КГБ, репрессии в стране могли принять сталинские масштабы. Это, конечно, не исключено. Находились члены политбюро, которые по каждому поводу требовали жестких мер. Андропов считал, что в массовых репрессиях нужды нет.

Руководитель представительства КГБ в Польше генерал-лейтенант Виталий Григорьевич Павлов вспоминал, как в начале августа 1981 года он привел к Андропову польского министра внутренних дел Чеслава Кишака. Кишак подробно рассказал о ситуации в стране и поделился планами на случай введения военного положения.

– Надо подходить к этому очень осторожно, – предостерег его Андропов. – Арестуете вы сто человек и сразу создадите многие сотни врагов из числа членов их семей и близких друзей. Лучше точно изымать ключевые фигуры.

При этом Андропов привел пример из своих наблюдений за работой сплавщиков леса в Карелии.

– Когда на реке возникал затор из бревен, сплавщики находили «ключевое» бревно и ловко его вытаскивали. Все! Затор ликвидирован, сотни бревен плывут дальше. Вот так, – сказал Андропов, – лучше и действовать. Не увлекайтесь числом еще и потому, что чем больше вы арестуете людей, тем больше будет шума на Западе.

Но масштаб и накал репрессий определялись волей генерального секретаря. А Брежнев лишней жестокости не хотел. Писателю Константину Михайловичу Симонову он сказал:

– Пока я жив, – и поправился: – Пока я в этом кабинете, крови не будет.

Зато можно с уверенностью сказать, что другой человек на посту председателя КГБ, не наделенный изощренным умом Андропова, не додумался бы до такой всеобъемлющей системы идеологического контроля над обществом.

Комитет рождал не смертельный, как когда-то, но все равно страх. Партийная власть не была такой страшной. Она была более открытой. Партийным чиновникам можно было попытаться что-то доказать. С тайной властью спорить невозможно. Человека признавали преступником, но это делала невидимая власть. Оправдываться, возражать, доказывать свою правоту было некому и негде. КГБ никогда и ни в чем не признавался.

Член политбюро Виктор Гришин писал в своих воспоминаниях:

«С приходом в Комитет государственной безопасности Андропов отменил все меры по демократизации и некоторой гласности в работе госбезопасности, осуществленные Хрущевым. По существу, восстановил все, что было во время Сталина (кроме, конечно, массовых репрессий)...

Он добился восстановления управлений госбезопасности во всех городах и районах, назначения работников госбезопасности в НИИ, на предприятия и учреждения, имеющие оборонное или какое-либо другое важное значение. Органы госбезопасности были восстановлены на железнодорожном, морском и воздушном транспорте...

Вновь стали просматриваться письма людей, почта различных организаций. Восстановлена система «активистов», «информаторов», а проще – доносчиков в коллективах предприятий, учреждений, по месту жительства. Опять началось прослушивание телефонных разговоров, как местных, так и междугородних».

На пленуме ЦК в апреле 1973 года Брежнев, отступив от текста, счел необходимым поддержать Андропова:

– Мне хотелось бы особо сказать два слова о комитете госбезопасности, чтобы положить конец представлениям (я имею в виду не членов ЦК, а отдельных товарищей вне этого зала), будто комитет государственной безопасности только и занимается тем, что хватает и сажает людей. Ничего подобного. КГБ под руководством Юрия Владимировича оказывает огромную помощь политбюро во внешней политике. КГБ – это прежде всего огромная и опасная загранработа. И надо обладать способностями и характером. Не каждый может не продать, не предать, устоять перед соблазнами. Это вам не так чтобы... с чистенькими ручками. Тут надо большое мужество и большая преданность.

На пленуме получил слово и председатель КГБ. Он поблагодарил Леонида Ильича:

– Теплые слова, которые были сказаны сегодня товарищем Брежневым, отношение политбюро и всего пленума Центрального комитета к органам государственной безопасности мы воспринимаем как высокое доверие и как большой аванс.

Андропов спешил выразить свою преданность генеральному секретарю:

– Доклад товарища Брежнева показал яркую и убедительную картину огромной работы, которую осуществляли политбюро Центрального комитета... Решения съезда выполняются неукоснительно, последовательно и умно. И этом, как говорили все выступавшие вчера и сегодня, большая заслуга политбюро и лично генерального секретаря Центрального комитета нашей партии товарища Брежнева. Вчера товарищ Подгорный сообщил о том, что товарищу Брежневу присуждена международная Ленинская премия за укрепление мира между народами. Известно, что этой премии удостаиваются очень заслуженные, очень признанные международные деятели. И по-человечески, товарищи, радостно, что среди них – товарищ Леонид Ильич Брежнев, вложивший в благородное дело борьбы за мир так много сил, инициативы и энергии!

На пленуме Брежнев ввел Андропова в политбюро. Он стал первым после Берии руководителем органов госбезопасности, возведенным на политический олимп. К шестидесятилетию, в 1974 году, Юрий Владимирович получил «Золотую звезду» Героя Социалистического Труда. 17 декабря 1973 года председатель КГБ, белобилетник, был произведен сразу в генерал-полковники. Через три года, 10 сентября 1976 года, Андропова произвели в генералы армии.

В эти дни он разговаривал с известным дипломатом Олегом Трояновским. Они были в хороших отношениях еще с тех пор, как Трояновский был помощником Хрущева по международным делам. Андропов с некоторой обидой спросил Трояновского:

– Олег Александрович, что же вы меня не поздравляете?

– С чем, Юрий Владимирович?

– Ну как же? Мне присвоили звание генерала армии. Обходительный Олег Александрович проявил невиданное фрондерство:

– А мне кажется, что тут нет предмета для поздравления. Вы – политический деятель, а не военный. Зачем вам генеральские чины?

Тут Трояновский, пожалуй, дал маху. Андропов с удовольствием позировал в генеральском мундире. За звание и выслугу лет он получал четыреста рублей прибавки к семистам министерского жалованья. Правда, особых возможностей потратить деньги у него, как и у остальных членов политбюро, не было. Деньги за генеральское звание он перечислял в детский дом.

В начале восьмидесятых годов Советский Союз вошел в полосу тяжелого и необратимого кризиса. Зато империя госбезопасности достигла расцвета. Система территориальных органов охватила всю страну – чекисты обосновались даже в практически необитаемых районах, где не только иностранных шпионов, но и собственных граждан практически не было. Структуры КГБ охватывали все отрасли экономики и общественной жизни страны.

Изменился характер взаимоотношений между партийными структурами и госбезопасностью. Формально все оставалось по-прежнему: КГБ работает под руководством партии. Андропов по каждому поводу писал записку в ЦК и просил санкции. Приказ о назначении начальника областного управления госбезопасности издавался только после того, как его кандидатуру одобряло бюро обкома партии. Разумеется, эта процедура носила чисто формальный характер, но теоретически первый секретарь обкома мог попросить прислать к нему кого-то другого.

На практике КГБ становился все более самостоятельным. Андропов подчинялся одному только Брежневу. Остальные члены политбюро не имели права вмешиваться в дела комитета госбезопасности. Суслов, Косыгин или Кириленко, как самые влиятельные руководители партии и правительства, могли на заседании политбюро оспорить какие-то слова Андропова, в чем-то ему отказать. Но делали это крайне редко.

КГБ – прерогатива генерального секретаря, и Брежнев не любил, когда вмешивались в его дела. Даже члены политбюро знали не так уж много о работе комитета и остерегались выказывать свой интерес.

– Мы в ЦК часто надували щеки и считали, что решаем все вопросы, – говорил бывший член политбюро Александр Яковлев, – а надо кому-то поехать за границу – извините, без КГБ не поедет.

В республиках и областях существовал некий паритет влияния партийного хозяина и местного руководителя госбезопасности. Первый секретарь обкома или крайкома подозревал, что начальник областного (краевого) управления присматривает за ним и обо всем сообщает в Москву. Но местный чекист понимал, что он должен быть аккуратен и демонстрировать партийному руководителю уважение. Если он допустит ошибку и партийный секретарь на него пожалуется, Андропов за него не вступится. Председатель

КГБ неизменно демонстрировал почтение к партийному руководству.

Валерий Иннокентьевич Харазов, много лет проработавший вторым секретарем ЦК компартии Литвы, вспоминал, как к нему обратился с просьбой хозяин республики Антанас Юозасович Снечкус. Он сам зашел к Харазову:

– Поехали вместе в Москву, к Андропову.

Юрий Владимирович решил поменять председателя КГБ Литвы генерал-лейтенанта Юозаса Юозасовича Петкявичюса. Тот с 1952 года руководил литовским комсомолом. В 1960-м его взяли в КГБ. Через семь лет он возглавил республиканский комитет. Наверное. Андропова и его кадровиков смутило то, что Петкявичюс слишком долго работает в республике. А в Вильнюсе менять председателя комитета не хотели.

Опытный Снечкус позаботился о том, чтобы в таком деликатном разговоре рядом с ним был второй секретарь – русский. Разговор был долгий, и Андропов уступил руководству республики, оставил председателя литовского КГБ на месте.

Разумеется, заместитель Петкявичюса был русским, присланным из центрального аппарата. Председатель республиканского комитета докладывал первому секретарю ЦК, заместитель – второму. На собраниях руководящего состава в республиканский КГБ всегда приезжал второй секретарь.

Генерал Виктор Валентинович Иваненко руководил городским отделом КГБ в Нижневартовске, потом был заместителем начальника областного управления в Тюмени. Я спросил его:

– Как у вас складывались отношения с первым секретарем?

– Первый секретарь был для меня политическим руководителем. Я должен был докладывать ему обо всех происшествиях, о наиболее интересных результатах работы, о проблемах. Я был в роли подчиненного. Никаких указаний следить за ним, естественно, не было. Сбором информации о партийно-советской элите нам было запрещено заниматься. В партийных органах имелась своя «контрразведка» – орготделы, которые следили за партийной моралью.

– Дружба с чекистами всегда была полезной. Александр Владимирович Власов был в Якутске вторым секретарем обкома. Ему досаждал человек, писавший анонимные письма. Обратился за помощью в КГБ. Анонимщика нашли и «профилактировали», то есть провели с ним беседу, и он перестал досаждать обкому...

«Я знал, что среди руководителей, ближайших коллег но работе меня называли «царем Борисом», – не без удовольствия вспоминал Борис Коноплев, который полтора десятка лет был первым секретарем Пермского обкома. – Думаю, что в основе лежала не насмешка, а уважительное отношение. Хотя, возможно, был и другой оттенок. Действительно, иногда случались с моей стороны резкие «царские» жесты и поступки, необоснованные жесткие оценки событий, критика поведения отдельных руководителей».

Первый секретарь, пока он пользовался благоволением Москвы, был полным хозяином, и, конечно, каждый руководитель чекистского аппарата городского, районного масштаба стремился к установлению каких-то неформальных отношений с партийным руководителем. Как правило, первые секретари охотно приближали к себе чекистов: мало ли чего они настучат. Были редкие исключения, когда возникали острые конфликты между руководителями органов КГБ и партийными секретарями.

– В чью пользу они решались? – спросил я генерала Иваненко.

– Чаще в пользу первых секретарей. На моей памяти был только один случай, когда принципиальный чекист сумел доказать свою правоту и добился снятия первого секретаря горкома. Чекист получил информацию, что хозяин города обложил поборами секретарей парткомов. Ему приходилось принимать гостей, надо было их угощать, а партийной кассой эти расходы не предусмотрены, поэтому секретари городских организаций приносили ему в -дипломате» неподотчетные деньги. Конфликт закончился победой сотрудника КГБ. Это был исключительный случай. Во всех приказах говорилось, что «не подлежат проверке руководители партийных и советских органов, прокуроры, судьи». Неприкасаемые. Нам категорически запрещалось собирать материалы на представителей партии и иных органов.

Чекисты жаловались, что им запрещено прослушивать телефоны в зданиях райкомов партии и райисполкомов. Оперативные мероприятия в отношении партработника – только с разрешения высшего партийного начальства.

Один из ленинградских чекистов вспоминал, как в декабре 1981 года к ним в райотдел приехал заместитель начальника областного управления Анатолий Алексеевич Курков (см. книгу А. Маркова «Генерал из элиты КГБ»). Собрали оперативных работников. Каждый отчитывался. Один из них поспешил порадовать начальство:

– Появилась возможность отслеживать обстановку в райкоме партии. Получена первичная информация об аморальном поведении и стяжательстве отдельных работников партаппарата.

Курков остановил его:

– Кто дал вам право заниматься этим?

– Характер нашей работы, – неуверенно ответил молодой оперативник, – ведь враг, как нас учили на курсах, ориентируется именно на таких людей.

– Органы государственной безопасности, – сурово сказал Курков, понимая, чем все это может закончиться, – это вам не полиция нравов, а партийные органы – не объект нашего контрразведывательного внимания. Я вам приказываю эту вашу задумку немедленно выбросить из головы и прекратить сбор такого рода информации, а начальнику райотдела завтра мне лично доложить, что у вас отсутствуют такие возможности в райкоме.

«С областным управлением КГБ у меня сложились нормальные отношения, – вспоминал Борис Ельцин свою работу в Свердловске. – Начальник управления Корнилов, как кандидат в члены бюро, участвовал в его заседаниях. Я часто бывал в этом ведомстве, просил информацию о работе КГБ...

Однажды у нас произошел трагический случай, связанный с сибирской язвой. Для проверки, выяснения обстоятельств в Свердловск приехал заместитель председателя КГБ Владимир Петрович Пирожков. Это было в первые годы моей работы. Сидели у меня втроем – я, Пирожков, Корнилов. Шла спокойная беседа, и Корнилов между прочим сказал, что управление КГБ работает дружно с обкомом партии. И вдруг Пирожков рявкнул:

– Генерал Корнилов, встать!

Тот вскочил, руки по швам. Я тоже в недоумении. Пирожков, чеканя каждую фразу, произнес:

– Зарубите себе на носу, генерал, во всей своей деятельности вы должны не дружно работать с партийными органами, а вы обязаны работать под их руководством, и только...

Надо сказать, за все десять лет, что я работал первым секретарем, ни одного шпиона не нашли, как ни старались. Корнилов по этому поводу сильно сокрушался, мол, плохо работаем: «В такой-то области хоть бы один шпион попался, а тут – ни одного»...

Егор Кузьмич Лигачев, который много лет был первым секретарем Томского обкома, потом заведующим отделом и секретарем ЦК, вспоминал о взаимодействии с областным управлением госбезопасности:

– Аппарат управления госбезопасности был небольшой, но очень квалифицированный. Были, конечно, и срывы – ЭТО же живые люди. Увлекались бутылкой, женщинами, но редко.

– Начальник областного управления к вам приходил, докладывал обстановку? Что он вам рассказывал?

– Докладывал постоянно. Рассказывал о настроениях в коллективах, работающих над секретной, военной тематикой. Настроения людей в смысле быта, работы, порядка на предприятиях – это важная информация, мы из нее извлекали пользу. Бывало, не всегда люди в открытую могли говорить, а сотрудники КГБ, имея агентуру – без нее работать невозможно, знали эти настроения. Это нам помогало, мы могли не доводить дело до конфликтов.

– Вы знали, что делается у вас на секретных заводах и и институтах?

– Знал. Я, как первый секретарь, имел доступ повсюду, во все самые секретные институты, куда не всех работ-пиков обкома пускали – только первого и второго секретарей.

– Бывало ли, что к вам приходил начальник управления и говорил: вот у вас первый секретарь райкома пьет? Или вы и без него все знали?

– Без него знали. У нас был трезвый образ жизни. Наверное, потому, что Лигачев этого не терпел. Почему я был против пьянства? Чистосердечно вам скажу: не потому, что, как обо мне писали, я из религиозной семьи. Чепуху всякую городили. Я знал, что те, кто пьет, они обычно за столом, за бутылкой решают кадровые вопросы. Представляете, какие решения они принимают? Тот, кто пьет, обязательно принимает подношения от подчиненных, потому что на пьянки деньги надо иметь...

– А вы твердо знали, что ваш начальник управления о вас в Москву не сообщал?

– Я думаю, нет, потому что меня не вызывали. Я никогда не ощущал, что есть какая-то информация обо мне. Наверное, мне бы сказали. Да и информировать-то не о чем было...

– У вас было ощущение, что за вами присматривают, что ваш телефон прослушивается?

– Не думал я об этом, честно скажу. Но мне говорили, что вас, Егор Кузьмич, прослушивают. Но у меня характер, что ли, такой, я не считался с этим. И на квартире, знаю наверняка, тоже прослушивали, потому что, когда власть поменялась, какую-то аппаратуру демонтировали. Наверное, прослушивали, система была такая,

– А это как-нибудь влияло на вас?

– Нет, абсолютно.

– Ну а если хотели о чем-то личном поговорить, зная, что телефон прослушивается, то что делали?

– Ничего. Никаких личных разговоров у меня не было. Сплетнями я не занимался...

А что думали руководители местных органов КГБ об отношениях с партийными органами?

Генерал Валерий Павлович Воротников возглавлял Свердловское областное, затем Красноярское краевое управление КГБ. Он рассказывал мне:

– Есть формальные отношения и человеческие. Бывало, что по службе я должен пойти к первому секретарю и доложить ему важную информацию. Но я о нем столько всякого знаю, что докладывать ему не стану. Такое тоже бывало. Объективно нам не рекомендовали собирать информацию, касающуюся партийного руководства. Но такая информация все равно к нам попадала, и таить ее мы не имели права. Мы ее сообщали в центр, и она возвращалась бумерангом.

Возникали ситуации, когда первый секретарь райкома приезжает к начальнику областного управления и просит: «Поменяйте мне начальника райотдела. У меня не складываются отношения». Бывало и наоборот, когда руководитель местного отдела просил переместить его куда-нибудь, потому что у него не заладилось с партийным начальником. Но это скорее исключения. А мелкую информацию мы старались и не вытаскивать на свет божий. Когда кто-то от чрезмерного усердия и выталкивал ее наверх, она там воспринималась соответственно.

Был случай. Поехал один партийный работник за границу, там расслабился, допустил какие-то вольности. В составе группы был «источник». Когда вернулись, он написал об этом. Руководитель, который компоновал информацию для обкома партии, включил в нее и это сообщение. Дошло до первого секретаря. Проверили. Оказалось, что у того партийного работника язва желудка, он вообще не пьет. Все дамы, которые входили в делегацию, написали в объяснительных записках, как он замечательно себя вел.

– А потом, – продолжает генерал Воротников, – я был свидетелем неприятной сцены, когда руководитель партийной организации высказал начальнику управления КГБ, что он по этому поводу думает.

Если возникала необходимость сообщить о поведении партийного работника, то не по такому мелкому поводу. Доносы вызывали такую реакцию, что второй раз уже не хотелось этим заниматься.

– Но ведь на местах руководители были уверены, что вы обо всем докладываете в Москву.

– Мы их в этом не разуверяли. На то и кошка, чтобы мышки боялись. Может быть, они себя от этого лучше вели...

А каким образом негативная информация о крупных партийных чиновниках попадала к председателю КГБ и что он должен был сделать в таком случае? Я спрашивал об этом бывшего председателя КГБ Владимира Ефимовича Семичастного:

– Если вам начальник областного управления сообщал, что первый секретарь пьет или завел себе любовницу, ведет себя недостойно и так далее, как вы поступали?

– Такие вещи на бумаге не писали и даже моим заместителям не докладывали. Это обсуждалось только во время личной встречи один на один. Начальник управления должен был получить у меня разрешение прибыть в Москву для разговора по специальному вопросу или, будучи в Москве, попроситься на личный прием, все рассказать и спросить мое мнение.

– И что же?

– Я брал на заметку и говорил: посмотри дополнительно, как это будет развиваться, и доложи мне. Или, если я был уверен в том, что дело очень серьезное, шел в ЦК к Брежневу или к секретарю по кадрам Ивану Васильевичу Капитонову: посмотрите, есть сигналы... Я приехал в одну страну, со мной пять генералов. Наш посол устраивает обед, а к концу обеда он под столом. Резидент докладывает, что посол уже и на приемах появляется в таком виде. Это же позорище! Я своим накрутил хвосты: почему молчали. Это же наносит вред взаимоотношениям с этой страной...

КГБ мог заниматься сколь угодно высокими лицами, только на проведение разработки руководящего работника надо было получить санкцию в ЦК.

«Андропов внедрил чекистов во все звенья государственной машины, – писал полковник Михаил Петрович Любимов из внешней разведки. – Заместители руководителей от «органов» сидели в самых разных организациях: на радио, телевидении, в Министерстве культуры. Бездельники на теплых местах... Почему чекисты так любят Андропова? Потому что при нем они так высоко поднялись».

В каждом министерстве, ведомстве, научном и учебном заведении сидели официальные сотрудники комитета или чаще офицеры действующего резерва. Это понятие нуждается в объяснении. Так называли сотрудников КГБ, которых командировали для работы за пределами органов и войск КГБ. В отличие от вооруженных сил они не отправлялись в запас, а оставались на службе, но действовали под прикрытием.

Скажем, появилось Всесоюзное агентство по авторским правам. Назначенному его руководителем известному журналисту Борису Дмитриевичу Панкину секретарь ЦК Суслов объяснил, что это будет своего рода министерство иностранных дел в области культуры – развитие контактов с творческой интеллигенцией всего мира и продвижение за рубеж советских авторов.

Постановлением политбюро был установлен список должностей, замещаемых в агентстве по авторским правам сотрудниками КГБ: с Лубянки прислали одного из заместителей председателя всего ВААП и заместителей начальников всех управлений.

В 1980 году в Госплане создали службу безопасности, укомплектованную сотрудниками КГБ, Начальником сделали бывшего руководителя военной контрразведки генерал-лейтенанта Ивана Лаврентьевича Устинова.

«В 1981 году начальник второго главного управления генерал Г.Ф. Григоренко, приезжавший в служебную командировку в ГДР, передал мне от имени Юрия Владимировича Андропова предложение о переходе в действующий резерв КГБ и назначении меня на вновь введенную должность советника по проблемам безопасности при председателе Госплана, – рассказывал Устинов в «Красной звезде». – В качестве помощников советника было введено в штат Госплана десять сотрудников КГБ. В таком составе под официальным названием Службы безопасности начало работу сформированное оперативное подразделение...»